скачать книгу бесплатно
Родина чувств
Иоланта Ариковна Сержантова
Сборник рассказов, сказок, эссе и новелл. Большая часть из них – о природе. Истории о животных, описанные в книге, реальны и помогают понять, как они себя ведут в естественной среде обитания, раскрывают особенности их настоящей жизни и взаимоотношений друг с другом и соседями по планете. В книге описано то, что невозможно наблюдать в зоопарке. Небольшая повесть о цирке «Побочный эффект», открывает скрытую от зрителей часть циркового мира.
Чувство Родины
Посечённый тенью в предновогоднее кружево лист кувшинки был утомлён необходимостью удерживать на плаву тяжёлое тело лягушки и негромко стонал:
– Нет. Ну, когда это кончится?! Ну, есть же мера всему! Есть, в конце концов, какие-то нормы приличия!
Сосна, чьи молодые побеги улыбались солнцу новогодними ярко-зелёными худенькими свечками, согласно закивала в ответ:
– Не худо было бы им думать иногда не только о себе!
– О ком это вы, – поинтересовался Лист.– Не наблюдаю я что-то охотников развалиться в ваших объятиях. Йог тут у нас – на весь лес один. Да и тот предпочитает не ходить по иглам, а носить их на себе.
– Я слышу иронию в ваших речах, но не разделяю её. В вашем положении непросто сохранять хладнокровие.
– Это в каком таком «моём положении», разрешите узнать, – возмутился Лист.
–Ну, как же. Денно и нощно киснуть в луже несвежей воды… Поневоле станешь негодовать на весь свет!
– Ах так?! Ну, по-крайней мере, я не стою столбом на одном месте, а могу путешествовать!
– По своему водоёмчику, что ли?! Не смешите мои почки, любезный! К тому же, вы, как собачка на поводке. Дальше стебля не дотянетесь! Чуть только вообразите себя свободным – стоп! Шалишь! А ну-ка, назад!
– По-крайней мере, мой поводок меня слушается! Захочу – его больше отпустят, на всю дину воды! До любого края дотянусь!
– Дотянешься – дотянешься, ты же мой наивный! Кто ж с этим спорит. Только видел я, что там у тебя, под юбками воды-то! Ви-дел!
– И что ж ты там ТАКОГО углядел, глазастый ты наш?!– в сердцах воскликнул Лист.
– У тебя там такой оковалок, глядеть страшно.
– А оковалок, это у нас что? – поинтересовался Лист.
– А это у нас кусок мясной туши подле таза. – отозвалась Сосна.
– Ну, так и что? – неожиданно миролюбиво отреагировал Лист. – Всё логично. Ты ж сама сказала, что «под юбками», а что у людей под юбкой? Таз!
– Ага, анаАтом ты наш доморощенный…
– Да что такого-то?
– Да то такого, юморист. Ты не человек, между прочим.
– Не человек…– вздохнул Лист. – Так что, оковалок-то мой и вправду так страшен? – поинтересовался он у Сосны.
– Не то слово. Я увидела, думаю, зачем в воду портить, прятать в ней такое. Кость белая, толстая, связки-сухожилия болтаются. А потом, мне сверху-то видно было, вода прозрачная, гляжу – от этой штуки язычок зелёный, вроде капустного листа, оттопырился. Потом другой. Дальше – больше. Как этих, капустных, стало много, показался отросток крепенький такой, симпатичный. В виде трубочки. До поверхности дотянулась и развернулась трубочка листочком. Ровным таким, красивым, как ты.
– С чего это ты меня к красивым причислил? Только ругались, а ты теперь вон как.
– Хи-хи. Так я не тебя красивым называю, а того, кто до тебя был! – сверкнула каплей смолы Сосна и рассмеялась.
–Ну, а дальше-то что?
– А дальше – ещё трубочки пошли, листиков много стало, почти всю поверхность воды укрыли, как лоскутным одеялом. Дна-то и не видно. Кажется – наступи и иди. Да только, если наступишь, листики развернутся, ребром на воду встанут, и – камнем на дно уйдёт ходок-то наш.
– А кто он? – поинтересовался Лист.
– Кто-кто? – удивилась Сосна.
– Кто это ходок-то, ты ж не сказала!
– Да любой, кто тяжелее лягушки!
– А.…– разочарованно протянул Лист. – Я-то думал…
– Чего ты думал, дурень? – возмутилась Сосна. – Я ж о тебе тебе и рассказываю. Ты сам за себя не знаешь, что к чему?
– Гм. Да кто ж о себе сам всё знает? У меня оно всё – от моего собственного зелёного лица. Как МНЕ кажется. Как я чувствую. Понимаешь?
– Понимаю.
– А со стороны– то всё иначе, чем, когда изнутри. Бывает, скажешь кому слово, аж пожелтеешь весь от гнева. Сдерживаешься, сохнешь. А со стороны глянь – всё чинно, прилично.
– Знакомо…
– У тебя что, тоже так бывает, да?
– Конечно, а как иначе? Все мы одинаковые.
– Скажешь тоже. Ты вон какая красавица, а я – оковалок какой-то, упрятанный в пучине, подальше от посторонних глаз.
– Эй! Не кисни! Что за ерунда!? Ты цветы свои видел?
– Нет…
– У некоторых из твоих трубочек, копьём на кончике, такая рюмочка-бутон. Кулачок. Когда до поверхности воды дотягивается, полежит-передохнёт сперва, а после разжимает пальцы лепестков. Нежные, снежные, жемчужные…! А в центре медовым ломтиком – пест.
– Пест? А что это такое?
– Фу ты. Умеешь ты низвергнуть очарование момента с его легковесного ложа.
–…
– Пестик это! Тот, что в центре цветка!
– А.. – разочарованно протянул Лист. – А касательно «низвергнуть», так то – как иначе? С моим-то положением, научишься. То рыба сбоку грызёт, как арбуз, хруст на весь водоём стоит. То лягушка плюхнется поверх, куском холодной каши. И греет спину часами. А мне всё это – терпеть?!
– Куда деваться, ты ж на приколе.
– И то верно.
– Но с другой стороны… Ты посмотри на это иначе!
– Как? Притвориться, что я – путешественник, ставший на якорь по своей воле? Там, где сам пожелал?
– Почти. Ты привязан к тому месту, где появился. Ты не прикован. Ты прирос к нему своими корнями.
– К кому, к нему-то?
– К ней, к Родине!..
Лист задумался. Прошло немало времени, пока он понял, что ему пыталась втолковать Сосна. Потянулся к одному берегу, к другому, – и с наслаждением ощутил сильную опору там, в глубине. Она давала ему свободу действий, направляла, не позволяла ветру сбить с пути и оставить на берегу, тамка[там], на погибель… Когда прекрасный смысл истины пробудил в нём дремавшую доселе гордость, он согласно кивнул и зачерпнул горсть воды, дабы умыться и успокоиться слегка… То лягушка, погревшись за день на солнце, соскользнула в воду, чтобы подремать в тишине. Она-то была вольна идти, куда угодно. Но предпочитала оставаться здесь. В виду у вечнозелёной хонги[2 - сосна], подле мощного надёжного корня кувшинки, родича нильского лотоса.
– Сырость – везде сырость, – скажете вы.
– Ну, это как посмотреть. – резонно возразит она.
Кусочек лета
Отломила бабочка кусочек полдня и смакует. Медленно и небрежно, словно корова, что жуёт занятую у самой себя порцию травы. Розовые дёсны юбки крыл. Стёртые до пеньков окружия зубов и бездонная чернота небытия. Жаба следит алчно за бесшумною трапезой. Глядит из воды подслеповато. Крадётся ближе, ищет повод, ждёт промаха… Но там лишь взмахи, трепет намёков и порхание. Навзрыд. На виду. Напоказ.
Шершень шепелявит подле. На подлёте норовит сподличать оса. Ан нет, – жаба куда как проворнее. Не ту – бабочку, так хоть этих, посечённых, побитых временем, как молью, с руками, висящими безвольно, наперекор полёту.
Брезгливо утерев губы пальцем, вздрогнув от неприятия, продолжила жаба свои наблюдения.
–Ба-а-бочка… – шепчет жадно жаба.
Сквозь сита крыл её несбывшейся добычи видны уж сгустки спёкшегося заката, вымокшие в воде. То ли от небрежения, то ли сгоряча, либо от усердия через меру, отпущенную ей, осыпаются мелкие чешуйки каплями с крыл. И тянут, блекнут, тонут. И вот уже – слабее взмахи, реже, неувереннее.
– Как быть?! Поверженному места нет под солнцем. И так здесь тесно. – Неуместный сей вопрос, как мхом, порос молчанием на это. И жаба, – Сей момент…– Исчез кусочек лета.
Ты не поймёшь…
– Блажная ты!
Я смеюсь:
– Отчего же?!
– Ну, скажи на милость, чему ты сейчас улыбаешься, а?! Чему ты радуешься-то?!
– Да что такое, не пойму я…
– Ну, ты стоишь и трёшь эту чумазую раковину. Минут десять уже скребёшь и улыбаешься от виска до виска.
– От уха до уха…
– Да какая разница?! Что ты там в раковине нашла, что?! Просвети меня, неумного!
– Ты не поймёшь. – отвечаю я и вновь принимаюсь скрести и тереть налёт глины, которая с завидной регулярностью придаёт сияющему корыту раковины замызганный неопрятный и запущенный вид. Я не слишком люблю возню по хозяйству, но в обычных делах всегда можно отыскать некий момент, который окрасит любое действо в приятные сердцу краски.
Если представить, к примеру, что под ногами у тебя не банальный пол, а палуба корабля, то драить палубу окажется намного интереснее. Полуденное солнце заменит торшер, морской ветер ворвётся в настежь распахнутые окна… Шторы взовьются парусами! Можно даже слегка пошалить и плеснуть из ведра на середину комнаты, так чтобы не затекло под плинтус, на беду соседям снизу.
– Ты ненормальная?
– ?
– Тринадцать часов выдавливать косточки из вишен! Вся кухня в вишнёвом соке…
– Это не сок. Это кровь.
– Откуда? Ты порезалась?
– Нет. Это нормальная вишнёвая кровь.
– Фу ты. Дурёха. Иди ляг, завтра доделаешь.
– Не могу. Я обещала.
– Что? Кому?
– Вишне обещала, что, если она вырастет и у неё будут дети, то все они будут пристроены. Ни один не пропадёт.
– Кровожадно звучит, не находишь?
– Почему?
– Ты ж их съешь.
– Ну… в общем. Да. Ты тоже, кстати.
А я всё ещё стою и тру раковину.
В ней давным-давно отражается моё розовое от работы лицо. Кабошон капель воды из-под крана смешивается с солёными струями, что текут по щекам.
– Ты скоро?
– Угу…
– Ты плачешь?
– Нет…
– Иди, я домою.
– Не надо, я сама. Уже почти всё…
