скачать книгу бесплатно
Когда картины оживали,
Что рук нельзя нам разнимать.
Что нам нельзя разрушить сказку,
Ведь сказка рушится сама,
Когда мы придаем огласке
Любови первой имена.
– Отлично, не так ли? – заметил критик, когда я замолчала.
– Теперь смотрите сюда. – И он, как заправский фокусник, выудил из папки какую-то газетку. – Вот, а теперь прочтите это, – показал он на последнюю страницу. – Что вам это напоминает?
– Вслух? – спросила я.
– Лучше вслух, у вас хорошо получается, – похвалил меня Иван Иванович.
Я, благодарно улыбнувшись, посмотрела на страницу и, скрыв удивление, прочла:
ВОСЬМИСТИШИЕ
Но нет, не знали мы, не знали
И не умели разгадать,
Когда картины оживали,
Что рук нельзя нам разнимать;
Что нам нельзя разрушить сказку,
Ведь сказка рушится сама,
Когда мы придаем огласке
Того, кто в сказку нас позвал.
– Что скажете на этот раз? – хитро поинтересовался Григорьев.
– Но ведь это то же самое стихотворение, – я посмотрела на критика выжидательно, – хотя здесь и стоит имя какого-то Антона Бондаренко.
– Вы правы, стихотворение то же самое, – удовлетворенно кивнул Иван Иванович. – И что вы думаете по этому поводу? – пытал он меня, решив, видимо, разыгрывать из себя этакого Пинкертона или Шерлока Холмса, отведя мне почетную роль доктора Ватсона.
– Полагаю, что кто-то из этих двоих вор, – просто ответила я и едва удержалась, чтобы не добавить слово: «Холмс».
– И кто же? – с самым заговорщическим видом поинтересовался Григорьев. – Кто, по-вашему?
– Полагаю, что Высотин, – сказала я, с интересом глядя на него, и объяснила свою догадку: – Иначе вы не говорили бы о поруганной чести.
– Браво! – воскликнул Григорьев. – Вы совершенно правы: Алекс стянул этот стишок у молодого поэта.
– Но зачем, Иван Иванович? – задала я своевременный вопрос. – Зачем известному поэту воровать стих у поэта неизвестного? Не вижу в этом логики. Вот если бы наоборот… Кстати, – я посмотрела на выходные данные газетки, – вы не знаете, когда Высотин написал свое стихотворение?
– Я знаю другое, Танечка, – самодовольно ухмыльнувшись, ответил Иван Иванович. – Я знаю, что сборник вышел позже, чем газета.
– Вы правы, – вздохнула я, сверив даты выхода в свет книги и газеты. – Но можете ли вы доказать свою правоту?
– Полагаю, что да, – заверил меня критик. – Я нашел этого паренька и на днях собираюсь его посетить. Он живет, кстати говоря, в пригороде.
– И что же? Вы думаете, он предоставит вам доказательства? – Я пытливо прищурилась.
– Уверен. Больше того, хочу пригласить вас с собой. – Я подняла брови. – Если, конечно, вас заинтересовала вся эта история, – тут же добавил Иван Иванович.
– Заинтересовала! – хмыкнула я. – Я даже готова поспорить с вами, что вором окажется не Алекс, а мальчишка! – Мне нужно было подстегнуть этого борзописца.
– Согласен! – принял пари Иван Иванович. – Проигравший должен будет выполнить одно желание победителя, – нагло заявил он, поблескивая глазами.
– Отлично!
Мы заключили вполне циничное пари, так сказать, в духе времени. После этого договорились насчет поездки, и я распрощалась с господином критиком. Мне уже было о чем подумать.
* * *
Конечно, я могла бы сразу спросить его, не был ли он накануне смерти у Высотина, выполняя таким образом порученное мне задание, но подумала, что об этом я спросить могу всегда, а сейчас мне было куда интереснее совершить поездку с критиком, назначенную на послезавтра. К тому же я полагала, что обвинения в плагиате если и не главная причина, подтолкнувшая Высотина к самоубийству, то, скажем, одна из многих. Вполне может быть, что человек просто не выдержал прессинга. Иногда в жизни складываются такие ситуации, когда, за что ты ни берешься и что ни делаешь, ничего не получается, ничего не выходит и, кажется, ничего и никогда впредь уже не поправится. Нужно обладать порядочным мужеством, чтобы пережить такие вот периоды, и далеко не всем это под силу.
Кстати, надо бы узнать о Высотине побольше. Может, тут действительно целый букет. Мало того, что критические статьи-обвинения, так еще и измена, например, любимой жены, какие-нибудь неприятности в фонде. И надо еще узнать о том, сообщил ли Григорьев самому Высотину о своей находке. Я поставила себе «галочку» для памяти. Поставила и продолжала размышлять уже по дороге домой.
Безусловно, обвинение в плагиате меня не только удивило, но и порадовало. Я мало знала о душевных качествах покойного, но неумолимая логика подсказывала, что если кто и мог быть вором, то, скорее всего, все-таки Бондаренко. Глупо как-то было подозревать в этом Высотина. Только такому литературному агрессору, как Григорьев, могло подобное прийти в голову. Впрочем, я решила, что на эту тему нужно поговорить с Сергеем Белостоковым и другими друзьями поэта.
Но это было не главное, что меня волновало в данный момент. Конечно, я не могла не заметить некоторых совпадений в участи своих «подопечных», я имею в виду Александра Колесникова и Алекса Высотина. Совпадение первое – время смерти. Совпадение второе – очень похожие имена. Согласна, это ничего не значит, но меня это смущало. Совпадение третье и, на мой взгляд, самое серьезное – орудие и способ убийства. Оба были задушены электрическим шнуром. Правда, одному из них явно помогли, о чем свидетельствовали синяки на шее покойного; а насчет другого никаких сомнений вроде бы не возникало. Словом, невозможно было удержаться от сравнительного анализа. Чтобы успокоить себя, я позвонила все-таки в милицию и узнала, кто там занимается делом Высотина. Следователем оказался капитан Васечкин, который был наслышан о моих «заслугах перед отечеством» и вступил со мной в контакт. Разговор не занял и десяти минут.
Капитан заверил меня, что никаких подозрительных следов на теле покойного обнаружено не было, и в том, что это самоубийство, сомневаться не приходится. Что же касается морального давления на Высотина, то в его предсмертном письме, которое было обнаружено милицией, он черным по белому написал: «В моей смерти прошу никого не винить».
– А что он еще написал? – полюбопытствовала я.
– Сейчас, – сказал на это Васечкин, пошуршал бумажками и прочитал: – «Причины, по которым я ухожу из жизни, касаются только меня одного. В моей смерти прошу никого не винить. И, пожалуйста, не сплетничайте, покойник этого не любил. Лада, прости за то, что семейная лодка разбилась о быт. Алекс Высотин». Число и подпись.
– А Лада – это кто? – спросила я, борясь с назойливым ощущением, что нечто подобное мне где-то уже встречалось.
– Его жена, – ответил мне Васечкин.
– Слушайте, капитан, а вам не кажется, что письмо это какое-то странное? Ну, мне оно что-то напоминает, но что…
– Напоминает письмо Маяковского, – твердо выдал Васечкин.
– Да, – согласилась я, думая, как же я могла забыть про «лодку и быт» и про то, что «покойник не любил сплетен». – Что ж, спасибо за информацию, – поблагодарила я следователя. – А не подскажете, капитан, вы случайно не знаете, кто занимается расследованием смерти Александра Колесникова?
– Вот чего не знаю, того не знаю. А кто это?
– Этого я тоже пока не знаю, – призналась я. – Но он умер от удушения в то же утро, что и Высотин, тоже электрическим шнуром. Хотя ему, похоже, помогли.
– Нет, тут ничем не могу помочь. Попробуйте позвонить завтра.
– Хорошо. Спасибо, капитан, – еще раз поблагодарила я.
– Всего хорошего, – отозвался Васечкин и положил трубку.
Я остановила машину у киоска и вышла купить сигарет. Теперь у меня появилась еще кое-какая информация к размышлению – предсмертное письмо. Может, это какой-нибудь намек? Вокруг смерти Маяковского в свое время ходило немало слухов. Может, Высотин хотел что-то таким образом сообщить или намекнуть на что-то? Что за странный посыл? Не думаю, что у поэта просто не хватило фантазии на сочинение оригинальной предсмертной записки. Тогда почему именно Маяковский? Может быть, Владимир Владимирович был просто любимым поэтом Высотина? Тогда его письмо можно было бы как-то истолковать. А если все-таки это намек, то не на причины ли, побудившие в свое время покончить с жизнью и первого, и второго? Тогда логичнее было бы и способ такой же избрать – пистолет вместо удавки.
Словом, появление письма повлекло за собой кучу разных вопросов, и я даже забыла на время о Колесникове, чувствуя неслучайность фраз в этой записке и горя желанием разгадать головоломку. Вернувшись в машину, я закурила и позвонила Сергею.
– Слушаю, – ответил он мне через мгновение.
– Сережа, здравствуй, это Таня. У тебя есть немного времени? Мне нужно задать тебе кое-какие вопросы.
– Мне приехать?
– Нет, необязательно. Достаточно телефонного разговора, – успокоила я.
– Тогда я могу перезвонить тебе минут через десять? – поинтересовался Сергей.
– Хорошо, – согласилась я и поехала к дому, все еще раздумывая над тем, что же хотел сказать своим письмом Высотин, если хотел этого вообще. Был ли в нем скрытый смысл?
Сергей перезвонил мне, когда я уже поставила свою «девятку» в гараж. Я села на лавочку около дома, закурила и стала задавать ему вопросы:
– Значит, так, проведем блицопрос. Коротко и четко. Скажи, ты знаешь, кто был любимым поэтом Высотина?
– Гумилев, – без заминки ответил мне Сергей.
– Как относился Высотин к виду крови?
– О, с ним чуть истерика не случалась! Однажды… – начал он, но я перебила:
– Сережа, потом объяснишь. Какие отношения были у Высотина с женой?
– Нормальные, – чуть удивленно произнес Сергей.
– Она ему не изменяла? – поставила я вопрос иначе.
– Ну, Лада красивая женщина… – как-то смущенно произнес Сергей. – И разница у них в возрасте пятнадцать лет. И потом…
– Понятно, – прервала я, поняв по его тону, что факт измены вероятен, хотя и не установлен. Пока.
– Ты знаешь о предсмертном письме Высотина? – задала я последний вопрос.
– Да, знаю, что он просил никого не винить в своей смерти, но это как раз очень в его стиле.
– Спасибо, ты мне здорово помог, – сказала я. – Мне бы хотелось повидаться с Ладой.
– Она вчера приехала. Хоронить Алекса будут здесь, на родине.
– Ты не сказал мне, что он мой земляк, – заметила я.
– Извини, вылетело из головы.
– И еще ты ничего не сказал о его письме.
– Я его не читал и даже не видел. А в чем дело?
– Позвоню тебе завтра, хорошо? – пропустила я мимо ушей его вопрос.
– Ладно, только завтра похороны. В двенадцать.
– Учту. Пока. – И я отключила аппарат.
Я не стала говорить Сергею о возможности плагиата в жизни его друга, отложив эту новость до поездки к молодому поэту, после которой, я надеялась, у меня появятся какие-то доказательства его причастности или наоборот. Но зато я кое-что поняла из этого разговора. Например, то, что Высотин наверняка не случайно цитировал Владимира Владимировича. С этим предстояло разобраться. Родственники и знакомые хотели знать правду о смерти поэта. Что ж, они ее узнают, какой бы она ни оказалась. Татьяна Александровна Иванова умеет отрабатывать свой гонорар. Подумав о гонораре, я вспомнила и о злосчастном Колесникове: вот уж где мне придется с гонораром попрощаться. Впрочем, прежде чем возвращать деньги, я решила хотя бы обзвонить гостиницы, ведь надо же узнать, где он останавливался. Может, не все так безнадежно.
Однако здесь меня ждал полный провал. Ни в одном из городских отелей не регистрировался гражданин с фамилией Колесников. Были Колесовы, Колькины и даже один Колобесов, но ни одного Колесникова в течение последних двух недель. И патологоанатом, как назло, не оставил мне своего телефона. После этого я мысленно почти распрощалась с денежками и сосредоточилась на Высотине.
Глава 3
Сегодня я уже ничего делать не собиралась, хотела только выспаться и все остальные дела и размышления отложить до утра, которое, как известно, всегда мудренее вечера. Я вернулась домой и, поужинав, легла спать.
Утром я позвонила Сергею и спросила, когда мы сможем с ним встретиться.
– Таня, мы сейчас едем на похороны, – сказал он мне. – В принципе ты тоже можешь подъехать. Тут все будут…
– Ладно, – вздохнула я, – скоро буду.
Конечно, мне не хотелось этого делать, потому что к похоронам у меня была стойкая и давняя неприязнь, но только так я могла увидеться и познакомиться с вдовой умершего поэта и его друзьями.
Спешить я не собиралась, делать мне на панихиде было нечего. Я собиралась приехать туда попозже, чтобы избежать неприятной для моей психики сцены прощания. Поэтому и не торопилась; но собралась и прибыла на кладбище тогда, когда могилу уже засыпали землей. Вовремя, что называется, успела. Еще немного, и я могла бы никого не застать.
В последний путь поэта провожало человек двадцать, но я без труда в этой облаченной в черное толпе узнала высокую фигуру Белостокова и прямиком направилась к нему. В этот момент закапывали деревянный крест с именем и фотографией покойного. Сначала я пробралась к Сергею, стоящему между красивой, но мертвенно-бледной блондинкой и коренастым смуглым кавказцем.
– Сережа, – шепотом позвала я, оказавшись за спиной Белостокова.
Он повернулся на мой голос, и тут мой взгляд упал на фотографию на кресте…
– Таня? Ты все-таки приехала… – прошептал Белостоков. Он что-то там еще говорил, но я уже не слышала. Я смотрела, буквально пораженная увиденным. С фотографии на кресте на меня смотрел Александр Колесников.
* * *
– Таня, – тронул меня за плечо Сергей, – что с тобой?
– Ничего страшного, – сказала я, отводя глаза от портрета покойного.
Вот так финт! Первое, о чем я подумала, так это о том, что, может, не придется расставаться с деньгами, заплаченными мне патологоанатомом. Если я расследую дело одного и того же человека… Но тут же возникла другая мысль: почему мне в милиции твердо сказали, что Высотин-Колесников точно повесился сам, хотя на том фото явно были видны синяки? Это следовало уточнить в срочном порядке. Однако сначала нужно было назначить встречу с вдовой, которая сейчас смотрела на меня не без любопытства. Должно быть, видок у меня был еще тот!
– Сережа, – оправившись от шока, проговорила я. – Можно тебя на минуту?
– Конечно! – Он нахмурился и отошел со мной от могилы на несколько шагов. – Что-то случилось? У тебя такой вид, будто ты увидела…
– Привидение, – опередила я его догадку. – Можно сказать и так. Знаешь, у меня сейчас мало времени, но скажи, ты можешь устроить мне встречу с вдовой и самыми близкими людьми Высотина? Например, через час?
– Мы едем сейчас в гостиницу и все будем в номере, который занимал Алекс. Я предупрежу портье о твоем приходе.
– Отлично. Через час буду там. Ты уж подготовь их, пожалуйста, – попросила я. – Ну, чтобы оказывали мне всяческую помощь. Ладно?
– Хорошо, а ты что-то узнала?