скачать книгу бесплатно
В библиотеке уютно, чисто, много книг на стеллажах. Приветливая библиотекарь Роза Алексеевна помогла с выбором литературы, и уже скоро в головах подружек нарисовалась такая картина, хотя пока ещё смутная, но уже аккуратно изложенная на второй страничке поисковой тетрадки:
«Калининским фронтом командовал генерал И.С. Конев.
В тревожные дни июля 1941 года кировчане услышали сообщение Совинформбюро о том, что части генерала Конева под Ярцевом остановили наступающие немецкие войска и отбросили немецкую бронетанковую армаду к Духовщине.
В дни героической обороны Москвы войска Калининского фронта под командованием товарища Конева переходят в наступление и освобождают город Калинин. В исключительно трудных условиях зимы обходят Ржев и отбрасывают противника к Холму и Великим Лукам. К 23 февраля 1942 года войска освободили ряд районов Калининской и Смоленской областей».
Из библиотеки, уже имея некоторые представления о событиях первого года войны, девочки отправились в гости к Силкину. Он их встретил с граблями в руках, на голове его была широкополая соломенная шляпа. Катя узнала в Силкине одного из ветеранов, за шествием которых всего пару дней назад наблюдала, глядя в окно. Но теперь этот человек, в соломенной шляпе и старом свитере с закатанными до локтей рукавами, вспотевший и румяный от работы на свежем воздухе, совсем не был похож на тех осанистых героев с сияющими, как само солнце, наградами. Перед девочками, опершись на крепкий черенок граблей и смотря на них сквозь хитрый прищур, стоял обычный пенсионер, который, казалось, никогда и не вылезал из своего маленького огородчика.
Девочки поздоровались. И Катя коротко, но ёмко рассказала о событиях, положивших начало их поиску: о визите к тёте Клаше, пожаловалась, что вдова не помнит точно даты и места, по которым пролегал боевой путь её мужа, а все письма потерялись при переезде; о том, что тётя Клаша посоветовала обратиться к Силкину и дала его адрес. Словами «меня зовут Катя, эта моя подруга Марина» закончила рапорт.
Ветеран вытянулся по струнке – доклад принят! – и тихо, почти беззвучно посмеиваясь, отдал смущённой пионерке воинское приветствие, а затем провёл в огород, у входа в который его и застали подруги, там усадил их за деревянный стол. На столе стояла плетёная корзинка с яблоками, что для этого времени года было удивительно.
– Угощайтесь, яблочки сладкие, как мёд, – указал он на яблоки, а затем озорно, живыми глазами поглядывая сквозь хитрый прищур, добавил: – Ранний сорт, зимний, – и рассмеялся своим беззвучным смехом. – Значит, Клавдия послала вас, – усаживаясь за стол, проговорил ветеран, – ну спрашивайте, что знаю, то расскажу, ну, а чего не знаю, рассказывать не стану, – говорил он, глядя на девочек всё с тем же хитрым прищуром и посмеиваясь.
Марине Михаил Иванович показался очень высоким, наверно, из-за худобы. Сначала она робела, стеснялась задавать вопросы, но потом осмелела, так как Михаил Иванович обстоятельно отвечал, излучая весёлость и доброту.
Ветеран рассказал, что ушёл он добровольцем на фронт в августе 1941 года. Отряд целиком состоял из кирсинцев и омутнинцев, таких же, как и он, добровольцев, и было их сорок пять человек.
Дивизия, бойцами которой они были, отступала и отступала, по пути теряя бойцов, и уже скоро от добровольческого отряда остались только крошки: шестеро омутнинцев и всего трое кирсинцев.
– А к концу войны в живых остались только двое, – грустно подытожил старик.
Также Силкин рассказал про подвиг, похожий на подвиг Александра Матросова:
– Тогда у деревни Рябинихи великий подвиг совершил боец Яков Падерин, – и старик встал. – Он подполз к дзоту, закидал гранатами проклятых фашистов, а затем закрыл своим телом амбразуру! Благодаря этому бессмертному подвигу фашисты были выбиты из Рябинихи!»
Вещал он с наигранно-торжествующей интонацией человека, рассказывающего в тысячный раз одну и ту же историю. Юные, ещё чуткие ко всему, сердца девочек ощутили неискренность, ложь. Опытный разведчик не мог не заметить этого в их искренних взглядах. И устыдился самого себя.
– Девочки, – начал он спокойно, вновь усаживаясь на деревянную скамью, – войны выигрывают не смельчаки. Смельчаки сражаются бездумно, не умеют трезво оценить обстановку, а вот красиво умереть – в этом они мастера, – зло усмехнулся старый воин. – Я вам скажу как есть, – ласковым полушёпотом начал он, – оттого что кто-то погиб, закрыв своим телом дзот, пользы нет никакой, пулемёту без разницы, хоть десять человек навали на него, он будь здоров, строчит и строчит своё… А вот вместо того чтобы с криком «ура» бежать на смерть, выжить во что бы то ни стало, выжить, а затем тихонько, без лишнего шума, убить с десяток фашистов – это дело, а умереть – это не подвиг, – осторожно, словно вручая тайну, говорил он тихо и сладко.
Девочки, онемев, слушали старика, впечатлительная Маринка даже приоткрыла рот: так удивительно было слышать такие слова от человека, который всего минуту назад воспевал подвиг Якова Падерина, Александра Матросова и в их лице всех героев, закрывших своими телами вражеские амбразуры.
Но страшнее всего и обиднее было то, что своим заговорщицким полушёпотом, без разрешения, он записал и их, Катьку с Маринкой, в свои сообщники, и они чувствовали, что, не возражая, не споря, не протестуя, своим молчанием соглашались с тем, что говорил этот старый змей-искуситель, и тоже, вместе с ним, становились еретиками.
Но возразить было нечего, те же юные сердца, распознавшие минуту назад в наигранно-торжествующей интонации ложь, сейчас распознавали в ласковом полушёпоте жестокую боль правды.
В нескольких метрах за спиной ветерана в синеве тихого вечера, изредка мерцая искринками, шаял костёр. Его окружала влажная, без единой соринки, заботливо причёсанная граблями, тёмная, как сама смерть, земля.
Глядя на эту угольно-чёрную почву, трудно представить, что пройдёт всего полмесяца и сочная зелень космами оволосит её, а потом, спустя ещё полмесяца, украсит, словно голову невесты, венком первоцвета. И всё это будет твориться под ласковой опекой человека с хитрым прищуром живых глаз.
– Дело вы затеяли хорошее, – разминая крепкой рукой румянец своих загорелых щёк, сказал он грустно и строго, – но будьте готовы, что вас попытаются обмануть, запутать, возможно, напугать. Вам будут мешать. Потому что правда часто горькая и вязкая, словно расплавленный гудрон. Запомните, – поблёскивая глазами, словно костёр за его спиной искорками, ещё более строго продолжал ветеран, – какая бы страшная и обидная ни была правда, вы права не имеете лгать!
Девочки, всё ещё немые от происходящего, слушали этого человека, который встретил их шутливо-насмешливым тоном, затем наигранно-торжественным повествовал о героях, потом заговорщицки-сладко нашёптывал, а сейчас, мерцая полубезумными глазами пророка, напутствовал.
– Не имеете права лгать, – повторил он, успокоившись. – Это я послал Ваську Москвина, а посему и я ответственен за то, что его кости лежат неизвестно где, значит, и к моей шкуре прилипла несмываемым гудроном правда, – проводя ладонью по усеянной мощными венами руке, сказал он, вздохнув. – Мы были тогда в окружении. Связи практически не было. Откуда ждать помощи, что делать, неизвестно: то ли пробовать пробиться к основным силам, что почти наверняка обернётся смертью, то ли к партизанам перебираться, а как у них дела обстоят, тоже неизвестно, партизанские отряды только начали формироваться.
Марина записывала то, что рассказывал Силкин, поэтому он старался говорить небыстро:
– Был я тогда в звании старшего сержанта, но так как положение было тяжёлое, кто-то должен был предпринимать решительные действия, и я взял на себя ответственность командира: сформировал два отряда, каждый из одиннадцати человек; один отряд возглавил сам, а над вторым как раз и поставил Ваську Москвина. Настоящий он был русский мужик и разведчик: умный, спокойный, смелый и упрямый.
Силкин откатил рукава свитера и предложил девочкам зайти в дом, но Катя и Марина отказались, тогда старик возобновил рассказ:
– Такой человек всё вынесет. И холопскую долю, и честную жизнь советского человека, и война ему по плечу, и плен. Через всё пройдёт и выживет, – не подозревая того, неосторожной фразой Силкин поселил в сердцах обеих девочек надежду, «быть может, Москвин попал в плен и сейчас живёт где-то». – Дождались мы ночи, и я повёл свой отряд в сторону деревни Рябинихи, чтобы прощупать немецкие позиции, отыскать свободные дорожки, лазейки, путь, по которому можно было бы прорваться к нашим. А Васька свой отряд повёл к деревушке с названием Селешна, оттуда-то, уже с провожатым из местных, они и должны были выдвинуться к партизанам. Где-то там и легли ребятки костьми. В живых остался только Бондарь Витя, он тоже наш омутнинец, на улице Шлаковая жил. Он отстал от отряда, не знаю, по какой причине. Может, за кустик присел, – хмыкнул рассказчик. – И вот он-то и поведал, что вся разведывательная группа погибла. А уже скоро и Витя Бондарь погиб.
Старик на секунду впал в оцепенение и, глядя пристально на похожие на Вселенную в миниатюре кольца сучка в одной из досок столешницы, казалось, перестал дышать.
– Какой парень был Витя, – ожив, вернулся он к рассказу, – а на гармошке-то как играл, а песни как пел. Ни одна свадьба без него не обходилась, – Силкин тяжело вздохнул, – а потом пришли немцы, и не до свадеб стало, а на похоронах песни не поют. А я вот выжил, через всё прошёл и выжил: и в окружении был не раз, и врукопашную ходил как в сад за яблоками, и за линию фронта за языками ползал, словно в детстве в барский сад за яблоками, и в госпитале дважды побывал, и даже в плену. Да, пионерки, Михаил Иванович Силкин был в плену! – гордо выпрямившись, сказал он бодрым голосом, и глаза, спрятанные за хитрым прищуром, вновь осветились полубезумным блеском пророка. – Но разве можно пленом напугать человека, который родился рабом!?
Сейчас торжествующая интонация не была наигранной. Ветеран воспевал вещи, не понятные для девочек.
– Вот что я скажу, и вы запомните это как отче наш: если вернутся царские времена, я лучше повешусь, чем снова буду жить рабом. А ещё лучше, повешу с десяток буржуев, на этой яблоне повешу, – восклицал разгорячённый воин, указывая на растущее за спиной девочек дерево, – так, как мы жили при Батюшке нашем Царе, надеюсь, черти медленно с него шкуру сдирают, врагу не пожелаешь.
Ветеран хотел сказать ещё что-то, но, заметив настороженные взгляды девочек, замолк.
Силкин помолчал с минуту, подружки не торопили старого разведчика.
– Через всё я прошёл и выжил, – успокоившись, вернулся он к изначальной теме. – Я ведь воевал за этот вот огородчик, – не оборачиваясь, указал ветеран в сторону дымящегося костра, – если меня не станет, кто будет удобрять землю, кто по осени укроет её от морозов, кто причешет по весне? Меня не станет, и порастёт всё бурьяном, а земля посереет и уже не будет способна родить ни помидорку, ни огурчик, ни ягодку, и только колючки да полынь будут расти на ней. Так что мне нельзя было умирать. Нужно было выжить и победить, нужно было во что бы то ни стало победить.
Силкин замолчал, и на его живых, спрятанных за хитрым прищуром глазах заблестели слёзы.
Было поздно, и Михаил Иванович со словами «об остальном, если будет интересно, в следующий раз расскажу» проводил девочек, и, уже прощаясь у калитки, Силкин дал адрес Павла Семёновича Гольцова.
Того самого, второго выжившего из сорока пяти добровольцев, а ещё он посоветовал подругам сходить в гости к новым хозяевам бывшего дома Москвиных и попросить разрешения изучить чердак.
– Люди многое забывают, а чердак всё помнит, – произнёс он, посмеиваясь тем же почти беззвучным смехом, что и час назад, при встрече, и пошутил, почему девочки так поздно родились, «ну, хотя бы на десять лет пораньше…»
Вечер совсем посинел и притих, и уже скоро девочки растворились в сумерках, а Силкин остался у калитки, прислушиваясь, как где-то на другом конце посёлка мужской голос не спеша тянул одинокую песню:
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии блистали,
И беспрерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали.
И беспрерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали…
И пока голос звучал, Силкин стоял у калитки, а костёр продолжал куриться, укрывая своим тёплым и горьким дымом восхитительную наготу русской земли.
* * *
Менее чем через два года туберкулёз победил Силкина, годы рабства, война и плен не прошли даром. И больше некому было по весне удобрять и расчёсывать землю, а осенью укрывать её от морозов. Вслед за Силкиным вереницей потянулись и другие герои. Всё больше никому не нужной земли серело, зарастало колючками и полынью. А новые герои, готовые, зазвучи призывный голос Левитана, снова, не колеблясь ни секунды, уйти на фронт, чтобы в который раз защитить от фашистов своих женщин и детей, свою родину, чтобы снова победить ад, и не важно, в каком виде и с какой силой придут дьявольские псы, всё не рождались…
Но русская земля, она терпеливая, и, ежеминутно взывая к новым героям, ждёт. Дождётся ли…
Глава 4. Судьба 355-ой стрелковой дивизии
Перед тем как отправиться, как и советовал Силкин, к новым хозяевам дома, где жила семья Москвиных, и к Павлу Семёновичу Гольцову, подруги-пионерки вновь посетили библиотеку, но на этот раз вместо чтения исторических книг в уютной тихой библиотеке их ждало чаепитие и общение с Розой Алексеевной.
Библиотекарша, проникнувшаяся к подружкам за их настойчивость, встретила девочек как всегда приветливо, а затем усадила за стол, на котором стояли кружки, несколько бокалов, лежала коробка с конфетами и блюдо с тортом, в теле которого несколько треугольных кусочков уже отсутствовало, стол украшала фиолетовая ваза с букетом календул. Катя, пересчитав цветы, удивилась тому, что их было шестнадцать.
Всего за час до прихода девочек сладости и цветы вместе с заверениями встать на путь исправления принёс муж библиотекарши, человек много и часто пьющий. И они средь стеллажей с книгами, обнявшись, плакали, прося друг у друга прощения, а затем ели торт и строили планы, радуясь ожидавшему их счастью.
Девочки этого не знали, а потому необычно яркий блеск монашеских глаз Розы Алексеевны, который навсегда остался в памяти обеих девочек, сохранил в себе загадку.
За чаепитием в свободной и даже немного игривой манере, контрастирующей с темой повествования, Роза Алексеевна рассказала следующее:
– Добровольцы из числа кирсинцев и омутнинцев воевали недолго, почти все они были убиты в первые же месяцы войны. Недолго, но отчаянно! Не жалея жизни, защищали Москву, бои шли в ста километрах от столицы. Именно в те отчаянные дни, воодушевляя солдат, Василий Георгиевич Клочков произнёс свои бессмертные слова: «Россия велика, а отступать некуда – позади Москва». Недолго воевали наши земляки, недолго, но смело!
Штурмовали приросшие к русской земле бетонными горами вражеские дзоты, своими телами подавляя огонь фашистских пулемётов. В те героические дни совершил свой великий подвиг красноармеец Яков Падерин.
Воевали недолго, но много! Сражались в «мясорубке под Ржевом», затем, освобождая от немецких захватчиков земли Калининской и Смоленской областей, преследовали побитых фашистских собак на направлении Ржев – Великие Луки, Ржев – Вязьма.
Воевали недолго, но отчаянно: в февральские морозные дни оказались в окружении, но смогли пробиться сквозь снега и фашистские соединения к основным силам Красной Армии, чтобы снова бить фашистов.
Недолго воевали, но многое вытерпели: 2 июня 1942 года немцы собрали все силы в танковый кулак и массированными ударами на встречных направлениях во второй раз окружили нашу доблестную 355-ю стрелковую дивизию. В этот раз из окружения вышли немногие. Почти все погибли. Воевали недолго, но до последнего вздоха. А кто не погиб, пропал без вести или был ранен и попал в плен.
И поползли, словно прожорливые змеи, фашистские поезда, увозя неизвестно куда русских людей. Почти все были ранены, многие по дороге умирали, а тех, кто выжил, выгрузили в Ростове, и всех, кто мог передвигаться, отправили в шахту. Там они работали до изнеможения, их почти не поднимали на свежий воздух, а еду передавали прям туда, вниз, под землю. Естественно, в таких условиях люди не могли долго работать и умирали, но составы с новыми пленными прибывали ежедневно, и работы продолжались.
А когда Ростов освободили, фашисты, отступая, взрывали шахты вместе с пленными, сколько людей оказалось заживо похороненными, до сих пор не известно.
Конечно, девочки не могли не подумать о том, что и Москвин мог попасть в плен и быть погребён в одной из шахт Ростова…
– Но не все пленные были вывезены в Ростов. Молодых и крепких мужчин увозили в Германию, некоторых в Италию и даже во Францию. Так, к примеру, отец моего свёкра находился в плену во Франции в течение десяти лет. Девочки, только подумайте, в течение десяти лет! Как иногда шутила свекровь, прекрасно шпрехал по-французски. Вот и такое было!
Неосторожно ли были сказаны эти слова, или Роза Алексеевна намеренно поселила в сердцах девочек надежду, известным осталось только ей, но теперь полные неосязаемой надежды девочки отправились искать не кости, а живого, ждущего их человека.
Перед уходом Катя тайком забрала один цветок из вазы.
Решено было разделиться, Марина отправилась в гости к Гольцову, а Катька ? к новым хозяевам бывшего дома Москвиных.
Запись в тетради от 11 мая 1973 года:
«План:
О чём спросить?
1. О документах.
2. Кто остался жив?
3. Был ли партизанский отряд?»
Гольцов внешне был гораздо моложе Силкина, но рассказывал он спокойно, без эмоций, без радости и грусти, всё одной монотонной, но какой-то доброй, стариковской интонацией:
– Основные силы 39-ой армии сосредоточились в районе Торжка. 25 декабря 1941 года, совершив длительный и трудный марш, прибыла и наша дивизия. В этот же день мы получили оружие и вышли на передний край обороны. И уже с рассветом приняли первый бой у деревни Рябиниха. Немец в Рябинихе укрепился сильно. Наступление наше в первый день потерпело неудачу… Почему? Наша артиллерия отстала, и решили брать деревню так, на «ура», – начальники, видимо, были решительные. А немец тоже не дурак – допустил нас до сотни метров и ударил из пулемётов и миномётов – тут все мы и полегли. Пока лежишь – ничего, стоит пошевелиться – начинают по тебе стрелять. И встать нельзя, и лежать тоже нельзя, потому как одеты мы были плохо. Многие тогда обморозились. Обмороженных и убитых вытаскивали в потёмках. А я мальчишка совсем был, мёртвых-то и не видел толком, и такой у меня страх был, что ничего и не слышал: ни свист пуль, ни взрывы бомб, ни стоны раненых, только голос лейтенанта Пряткина: «Вот здесь возьми. Вот так. Тащи давай. Быстрее. Сюда иди» …
А он-то и сам совсем мальчишка, сколько ему тогда было, не больше двадцати пяти. «Только сегодня обедали вместе, из одного котелка кушали», – повторяет всё лейтенант, и мы тащим очередного убитого. «Смирнов, как же ты так… Буров…» – нежно так говорит и снова: «Вот здесь возьми. Вот так. Тащи давай. Быстрее». Уже следующей ночью я сам с нейтральной зоны достал мёртвое тело лейтенанта Пряткина.
Но этот урок, дорогой ценой оплаченный, даром не прошёл. Мы поняли, что значит на рожон лезть. И к исходу второго дня уже при поддержке артиллерии мы всё-таки подобрались к деревне Рябиниха. Но на высоте Малиновской, в соснячке, укрывался немецкий дзот, преградивший путь пулемётным огнём. Тогда великий подвиг совершил боец Яков Николаевич Падерин. Он подполз к дзоту, закидал его гранатами и закрыл своим телом амбразуру, благодаря этому многие наши товарищи остались живы и фашисты были выбиты из Рябинихи.
Марина для себя отметила, что и Гольцов, и Силкин похожими словами описывают подвиг Якова Падерина, но совсем по-разному оценивают его значение.
– Были в местах деревня Фомищиха, деревня Рябинки, или Рябиниха, деревня Дворково. 29-ая и 39-ая армии были в окружении. Кружили в местах около Ржева в деревне Воробьи, или Воробьёво, то есть на Ржевской земле. 13 февраля Павел Семёнович Силкин был ранен. В Смоленской области воевал Лебедев Николай, земляк-песковчанин. Ещё воевал Плетнёв Пётр, который тоже вернулся после войны в Песковку. Всего кирсинцев и омутнинцев было 45 человек.
Были ещё в местах у деревни Субботино, у деревни Высокое, у деревни Сычёвка (около Калининской области). Остались в живых такие песковчане, как Смехов, Лебедев, Кусков.
В июне сорок второго мы снова попали в окружение, но теперь не смогли прорваться к своим, все пути были отрезаны, и после ночного ожесточённого боя почти вся дивизия полегла. На рассвете бой прекратился. Тихо стало. Странно было: за эти дни отвык я от тишины. А потом пошли немцы, и стоны послышались повсюду: то там, то здесь с одиночными выстрелами. Это фашисты раненых добивали. А тех, кто был ранен нетяжело, уводили в плен. Вот и я оказался среди таких, нетяжело раненных. Повезло, можно сказать. И оказался я в плену, как и все выжившие. И только в 1952 году вернулся домой. Затянулась война для меня.
Марине нравился точный и ёмкий рассказ Павла Семёновича, про себя она поблагодарила Силкина за совет обратиться именно к Гольцову. Информации в тетрадке прибавилось значительно, и уже можно было проследить боевой путь 355-ой стрелковой дивизии, составить ясное представление о том, в каких тяжёлых условиях сражались сослуживцы Москвина и он сам, но оставалось совершенно не ясным, где же искать Василия Денисовича, погиб ли он, был ли ранен, попал ли в плен.
Было известно, что многие из бойцов 355-ой стрелковой дивизии в июне 1942 года попали в плен и были вывезены в Ростов, где почти все и погибли, но также было известно, что некоторые были угнаны в Германию, Италию и Францию, где и пробыли на протяжении десятилетия.
Теперь надежда, поначалу робкая, на то, что Москвин тоже был ранен, попал в плен, но остался жив и просто по каким-то причинам остался где-то на чужбине, всё более смело восставала в Марининой душе, и ей скорее хотелось поделиться новополученной информацией с подругой.
Марина слушала сухое повествование Павла Семёновича. А её воображение рисовало яркие картины далёкой Франции. Где в жарких лучах корсиканского солнца, средь ореховых рощ и виноградников, украшенных цветением маков, медленно прогуливаясь под руку с изящной женщиной, о чём-то негромко разговаривая, дефилировал Василий Денисович. Такой же молодой и строгий, как на фронтовой фотокарточке, а изящная женщина почти ничего не отвечает и, только смеясь, мило морщит носик, а на груди её, блистая на солнце, красуется золотой медальон с надписью «Au destinе».
О Корсике Марина узнала из книги Евгения Тарле «Наполеон», которую они с Катькой, по совету Розы Алексеевны, читали прошлым летом. Оттого-то Москвин в её воображении похож на Наполеона: сонный, но в то же время задиристый взгляд, прямая гордая осанка, резко контрастирующая с энергичными движениями…
И пока женщина морщит носик, игривый Василий Денисович Бонапарт уже целует ей ручку. И это так нравится Марине, что в ту же секунду её воображение изображает ещё более сказочную картину. Теперь по залитому солнцем средиземноморскому острову гуляет не Наполеон с Жозефиной, и даже не Москвин с неузнанной красавицей, а она, Маринка, под руку с Ромой, старшим братом Кати, студентом физико-математического факультета, заканчивающим третий курс. Но сейчас для Марины всё это не важно, в её фантазии они гуляют по зелёному острову, и Ромка целует её ручку.
И она невольно улыбалась своим фантазиям. Гольцов замолчал, поняв, что его слова уже не доходят до впавшей в мечтательную задумчивость пионерки.
– О мальчике задумалась? – насмешливо спросил он.
* * *
В то же самое время, пока Марина мечтала о прогулках под руку с Ромкой, Катя уже читала письма на чердаке в бывшем доме Москвиных.
Сейчас трудно представить, но в 1973 году люди на просьбу незнакомой школьницы подняться к ним на чердак и покопаться в барахле, ответили согласием. К огромному удивлению Кати, и впрямь все случайно оставленные вещи Москвиных, как и говорил Силкин, новые хозяева дома собрали и бережно хранили в тёплом и сухом пространстве чердака.
На чердаке было немало сокровищ: чьи-то старые школьные тетрадки, бинокль с одним окуляром, тишина, молчание, отважная рота оловянных солдатиков, древний ящик с рыбацкими снастями. Подвешенные под самой крышей, сушились листья табака.
И уже скоро, за редутами из банок, старой обуви, коньков огромного размера, разбитой детской коляски, в углу, у старой прялки, в маленькой жестяной коробке из-под леденцов, Катя обнаружила потерянные письма в количестве пяти штук, в той же коробочке лежала довоенная фотография юной четы Москвиных.
С чёрно-белой фотографии, улыбаясь, на Катю смотрели красивые молодые люди, а глаза их, даже спустя столько лет, светились ожиданием счастья.
Они не знали, что всего через несколько лет грянет война и заберёт у них всё, кроме бессмертного сияния любящих душ и пяти коротких писем. «Кирово-областной почтовый ящик № 241/4-з», – прочитала Катя. Это оказалось первое письмо. Оно показалось ей неинтересным, так как до Кировской области немцы не дошли.
Но из любопытства она всё-таки письмо осторожно развернула и прочла такие строки: «Здравствуй, дорогая жена Клаша! Надеюсь, эту зиму ты переживёшь: сено заготовлено, дрова сложены. Я очень рад вашей мирной и дружной жизни с твоими сёстрами. В случае чего они тебе помогут. А к следующей зиме дай Бог прогоним немцев, и я вернусь к вам, к моим любимым.
Жив буду, значит, счастье моё; погибну, то погибну как защитник своей Родины и всех вас. Поцелуй за меня дочек. Деньги буду высылать ежемесячно…»
Следующее письмо от 30 ноября 1941 года из Белого села Ярославской области, Арефинского района, почтовый ящик № 16. Красноармейцу Москвину:
«Шлю вам свой боевой красноармейский привет! Здравствуй, дорогая моя жена Клашенька! Находясь здесь, на фронте, на передовой, мы ведём борьбу с нашим общим заклятым врагом и просим вас не забывать нас, фронтовиков. Кругом идут кровопролитные бои.
Но хочется верить в близкую победу и возвращение домой. Враг будет разбит, победа будет за нами. А у тебя сейчас, наверное, работы тьма. Ну, будь здоровенькой, моя родная. Передавай привет Тоне, её детям».
