скачать книгу бесплатно
Вытянул ещё пару стаканов… Мать честная… Ален Делон как минимум. Да какое там? Лучше.
И всё у тебя гнётся в любую сторону, как у кота. А руках силища богатырская. Хоть китов души.
А ловок-то как? Вот прямо сейчас готов на дерево залезть. И даже слезть, и всё это, прошу заметить, хохоча.
И так, и эдак – ну вот всё удаётся. И мечтать больше не о чем. Нет предела совершенству. Но приходит однажды светлая, как светодиод, мысль.
Не пить, нах! Вот так вот. Так как. Вот такой я человек.
День на второй пройдёшь если снова мимо зеркала, и ну вот как-то не по себе и куча вопросов. Вроде всё так, но как-то брови домиком в другую сторону уже. Профиль не орлиный уже – это точно. Тушка явно не сосуд божий. А от льва остался только запах. Впрочем, козлы тоже так пахнут. На дерево хочется не залезть, а просто рядом постоять. Держась за него. А то и тихонечко полежать бы лучше. Под ним. А ещё начинаешь понимать, что словеса «отделал, как бог черепаху» – это про тебя. Но черепах нырнул, и никто не видит. Кроме недодушенных китов. С этими забавными мешочками, над которыми поросячьи глазки (ударение на последней букве). А тебе ходить.
Да в чём дело-то? А всё просто. В верности. В ней. И в древних богах. Уж если тебя выбрал бог веселья и вина Дионис. Да ещё это оказалось взаимно, и из всех богов ты выбрал его. Вот и не надо юлить тогда. И нашим, и вашим. Быть двуликим Янусом.
А надо быть прямым и несгибаемым. Как коммунист или сталинский штопор. И будешь и румян, и пригож, и киты будут оплывать за морскую милю.
Питер. Ленинград. Дожди. Неуловимой водяной пылью. Тёмное серое небо, лежащее на голове. Деревья, которые с тобой не разговаривают. Мокрые звуки шин. Дома, которые тебя не узнают. Женщины смотрят на тебя жадной красотой.
В голове логическая цепочка без лишнего.
Люди-палка-бить. В этом городе нет, да и да, волей-неволей становишься социофобом. Ненадолго. На денёк, на ночь, но становишься обязательно.
Мокрое везде. Идут люди, которых ты больше никогда не увидишь. Они каждый день идут куда-то. И зачем-то.
И их всё больше и больше. Плюс, что ты не увидишь этих всё больше людей никогда.
Хотя иногда с ними хочется обниматься. Это всё равно, что спонтанно выпить коньяк, только обниматься. Всё тёмное уже в четыре вечера. А как тёмное может быть коротким?
Вот и я так же.
Однажды в один из таких длинных вечеров я даже что-то понял. Но это быстро прошло.
В это время тут пьют водку, коньяк и вино. Пиво как-то не очень. В связи с этим в каждом питерском жилище должен быть штопор. А где ж его взять-то?
В магазинах?
Дудки. Нет их там, ребята. Нету!
Купить штопор можно на барахолке. Станция «Удельная». Артель «Волчий хер и сыновья». Потратить на это целый день. Почему целый день? Потому что в Питере действует настоящая штопорная мафия. Штопорная Мафия.
Нет, ну конечно, у многих найдётся какой-нибудь китайский блестящий уродец, сделанный из дряни. Блестящее такое говнецо, которое как-то надо куда-то приладить и что-то там делать. Таинственные пассы.
Ребзя, на хрен этот контрафакт.
– Это Сталинский штопор, чувак, – сказал мне злодей с рынка. У него с обратной стороны пальто висели рядами штопоры ужасающих видов и в то же время спиральной гармонии.
Галактическая бесконечность.
Ключи от всех дверей.
Я долго выходил на него. Мне не верили. Подозревали в чём-то. Но после того как я купил пули, нюхательный табак, пряжку австрийского ремня и старинную табличку с эротической надписью «Оттянуть и повернуть» через «ять», меня вывели на этого дядьку. Дядька имел неприступный вид Венецианского дофина. И разговаривал со мной с презрением.
Штопор Сталина невозможно сломать. Его можно только уничтожить, сбросив в доменные печи мартеновских цехов Магнитки. Они выковывались из штыков, согнувшихся о сердца большевиков.
Вы видели плачущих большевиков? Я нет. Вот такие у них сердца. Поэтому штопоры Сталина бессмертны.
Триста рублей за один. Два за пятьсот. Я купил. А куда деваться?
У меня вообще нет ответа ни на один вопрос, которые мне задаёт жизнь. А если они и есть, то кривые какие-то. Ну и что. Вот нет же ни одной прямой линии в винном бокале, корабле, женщине или мотоцикле! В штопоре опять же. И кто после этого ждёт от меня прямые ответы?
Я всегда хожу по Питеру пешком. Опьянённым безумием и влюблённым в свою грусть. Это если вино неожиданным броском не вернёт меня домой. Подкараулив за углом. Несмотря на церкви.
Если цель в радиусе двух станций метро. Впрочем, если четыре станции надо проехать, то сразу начинаю идти и думаю:
– Вот надо четыре станции проехать.
Иду и думаю, что надо проехать. Четыре станции. А пока думаю, как-то раз и одну станцию уже прохожу. А чего, думаю, в метро-то спускаться, три станции осталось.
Так и не езжу по центру. Спускаться или нет, думаю, три станции же осталось. Тут меня обязательно что-то отвлекает. Девушка красивая пройдёт навстречу или, наоборот, обгонит. И волнительными формами вообще выключит мысли.
Конечно, не все красивые. Поневоле о балконе взгрустнёшь.
Или вот, пожалуйста, советский кот на меня смотрит из окна. И я могу залипнуть на пару минут, наблюдая его зловещие манипуляции. Тоже ведь носитель разума. Умишка, конечно, кот наплакал. Но коты и не плачут.
– Здорово, бродяга. Март ждёшь, поди?
Ну, если яйца сберёг, конечно.
Заметил такую закономерность, кстати. Все кастрированные коты в основном живут у баб. Какая-то месть над беззащитными зверушками.
Котом быть здорово. Прикалываешься со всякой фигни и ничего не делаешь. Интересно, вот о чём они думают, когда между умыванием вдруг замирают и смотрят несколько секунд в никуда. Как буддийский монах.
– Эй, монах, о чём думаешь? – думаю я.
Замечали, что у всех котиков непропорциональная к телу голова? Уверен, там что-то про нас людей у них.
Мы смотрим друг на друга. Между глаз струной натягивается мост общения. Я отражаюсь в его глазах. Зрачок замочной скважиной в иные миры. Могу ли я остаться в его памяти навсегда?
Кстати, если увидели на улице бродячего кота и захотелось его забрать домой, знайте – началось.
Что началось? А хрен его знает. Но бродячих котов на улице мало, и, значит, это началось у многих. Кстати, есть ли место, куда свозят яйца кастрированных котов?
М-да. Грустят по осени деревья.
Печально смотрит кот в окно,
Но есть секрет для настроения —
Сухое красное вино.
Троллейбус проедет, а тут «Волга» двадцать первая стоит. Постою, подумаю. Замечали ли вы, что все старые машины имеют добрые лица? И они выглядят, как волшебники. Милые железные волшебники.
Загородный проспект ущельем. Ни листочка. Но всё же он милый. Не такой, как Литейный.
Казалось бы, шаг сделал всего. А вот станцию метро прошёл ещё одну. Ну а там, куда же ехать, если две станции осталось?
Так и не езжу по центру.
Станции в центре Питера классные. Очень красивые. При Сталине строили, от души. От души Сталина, наверно.
Москва сосёт. В Москве метро ещё и воняет. Какой-то чушью. Неуловимый запах вокзала и неприятных людей.
В Питере не так. Почти все станции на месте церквей стоят. На намоленных местах. Вот на месте станции «Площадь Восстания», к примеру, церковь была Бориса и Глеба. И станция какая-то чистая. Воздушная.
Хорошая станция «Площадь Восстания». Светлая, как церковь. Станция Бориса и Глеба.
Моя соседка по коммуналке тётя Лариса была начальником станции этой. Иду я на пересадку, а тут и тётя Лариса. А я видел её два часа назад в коммуналке и не поздоровался даже. Потому что она кашляла, а я умывался. Она всегда выходила на кухню с тряпкой на лице. А тут она меня увидела, и я её. Мы улыбаемся. Вы знали, что все люди на свете улыбаются на одном языке? Уверяю вас, это так.
Хорошо.
И ей, и мне. Хочется сделать что-то хорошее. Не обязательно даже ей. Cделать добро и убежать. С соседями всегда надо быть вежливыми и помнить: случись что, это ваши будущие понятые и свидетели.
А вокруг река человеков – это едет куда-то финансовая нестабильность нашего города. И каждый идёт куда-то, чтобы изменить жизнь и ждать момента, когда придёт его время. Но в основном жизнь изменяет их самих, а их время только проходит. В конце концов, всё просрать – тоже своего рода талант. И никто не знает, что эти серые люди в виде мышей становятся нереальными мачо в Интернете вечером и, оторви и выбрось, какими шальными императрицами. Сколько же бесполезных людей, а ведь могли быть чьими-то органами.
Мы каждый день рождаемся в этом городе. Каждый день умираем. Каждый день город даёт нам миллионы оттенков этого неба, даже если мы под землёй. И всё будет хорошо. Вы видели радугу? Вот так и будет. Я твёрдо в это верю. Но надо знать: для того чтобы держать целый мир в руках, не нужно сжимать кулаки. Нужно раскрыть ладони. И он сам мягко опустится к вам. Как пух. Да пойдёмте же со мной, я вам покажу, как не надо жить!
А на месте «Чернышевской» была полковая церковь артиллеристов. Сейчас на месте церкви станция и школа. Ну и что не так?
Жалко церковь? Может быть. Церквей и так полно, и туда всё же не все ходят. Пороки они изучают. Их пороки эти уже все знают и так на Литейном, 4. В управлении МВД. Открывают Уголовной кодекс – и вот. За этот порок восемь особого. А за вот тот – четыре общего. Всё же ясно давным-давно.
Метро полезней. Но это кто как считает. Мне всё равно.
Метро «Чернышевская» так себе. Самое некрасивое здание в районе, наверное. Мне оно не нравится. И внизу станция мне не нравится тоже. Барахло станция. Даже не знаю, почему так. Может, потому что там, внизу, под станцией, госпиталь или склад продовольствия. Мне тётя Лариса рассказывала, но я забыл. И поэтому она незаметная. Чтобы не попали. Эхо войны, так сказать.
Я как-то нашёл старые фотки. Совсем старые. Где нет ни школ, ни даже метро. А есть памятник какому-то орлу. На том самом месте. Это типа герб был полка Преображенского, что здесь квартировался.
Орёл. Но я сейчас не об этом. Рядом с орлом этим тогда дом стоял. Впрочем, он и сейчас стоит. Там почта сейчас.
А на втором этаже этого дома, когда памятник орлу открывали, в каждом открытом окне висели девки в белых передниках и смотрели. В смысле не повешенные висели. А лежали грудями своими на подоконниках. И смотрели жадно.
Смотрели, блин, как открывают памятник этому орлу. И на офицеров-преображенцев смотрели. В каждом окне по паре девок, а в некоторых даже по три.
Ё-моё, как много было в этом фото жизни!
Кто там сейчас живёт? Кто бы ни жил, а в окнах никого нет. Сидят, как мыши. Окна всегда закрыты. Бог его знает почему. Наверно, котов кастрируют.
А тогда там висели весёлые девки и смотрели на солдат. Преображенцев.
Дом остался. Там сейчас почта. Памятника орлу нет. Но я каждый раз, подходя к этому дому, теперь смотрю на второй этаж. И вижу их.
Девок. Иногда даже машу рукой в ответ.
Ну как, машу. Тихонечко так, чтобы никто, кроме них, не видел. А то спалишься, и народ тоже будет туда смотреть. А я не хочу, чтобы их ещё кто-то видел. Кроме меня.
Ну вот не хочу и всё.
Они видят меня, но пока не отвечают. Всё правильно. Я же не офицер. Кто я для них. Мужик через 120 лет. Тьфу, ничего интересного. Ни лошади, ни чести. Французский не знаю. На «вы» говорю редко.
Здесь срезы эпох значения не имеют.
Хожу по своему району с удовольствием. Дома слушаю. Это Питер всё же. Каменная музыка. И её пешком слушать надо.
Из машины не годится. Да и какая машина, если в центре живёшь. Я это ещё лет десять назад понял, когда по своему кварталу пять кругов проехал, пока втиснулся и припарковался. Отказался от машины и, о, чудо, увидел и услышал Питер. Да и как его иначе-то можно услышать, если не пешком? Идёшь проходными дворами по немыслимым переходам и синусоидам. Всё наполнено шёпотом. Слышишь те же звуки, что здесь звучали пятьдесят и сто лет назад. Обрывки слов. Неоконченные фразы. Вопросы, повисшие над двором. Свист голубиных крыльев. Вы не поверите, но город можно послушать, каким он был.
Город полон сюрпризов и тайн. Из машины ну никак их не увидеть и не услышать. Вот хотя бы на улице Чайковского под снегом весь двор рухнул. С чего бы? А оказывается, под двором дровяные подвалы были забытые. Представляете? Лет семьдесят уже про них никто не помнил. А там метров четыреста таинственных подземелий. И что там было, и кто за эти последние десятилетия?
На Лиговке малину воровскую нашли. А там кровати, патефон, ящик водки, какие-то краденые вещи. Мануфактура, как тогда говорили. Комната подвальная. Были даже керосиновые лампы заправлены. Представляете? Воры ушли на дело, стенку задвинули и не вернулись.
На одной из Советских улиц комнатку рабочие нашли. Перегородки ломали, и фьють – лом в дырку улетает. Что такое? Дырку расширили, а там комнатка такая метров в семь. И там вещи. Телефонный аппарат, пальто, шуба, посуда — не бог весть что. Брильянтов и золота не было, а так, вещи. Выяснили, инженер один жил до революции. Вот и схоронил там всё для себя ценное, что не взять.
Столько домов, квартир, комнат. А в каждой судьба человеческая. Да что судьба? Cудьбы. Люди жили. Вот вообще недалеко от меня тут в переулке с зубодробильным названием Друскеникский особнячок такой стоял. Тысячи раз мимо ходил. Удобно так угол срезать.
И что тут?
А вот. Особняк Нарышкиных. И реконструкция всего этого началась. А рядом антикварных магазинов, как на сучке блох. И как-то в один из них два таджика кубок принесли. Антиквар аж за сердце схватился. Серебряный кубок князей Нарышкиных. А все антиквары под подпиской у ФСБ. Ну, он и сигнализирует куда надо. Таджиков в две секунды нашли. Показывай откуда.
Те такие: вот, начальника, мы тут работали. И вот комнату нашли. Фсбшники в особняк бегом. А там таджикская оргия уже. Таджики в неге и похоти на серебряных подносах плов кушают. В винные кубки серебряные пиво «Балтика» разливают. Царские ордена за оборону Шипки примеряют. Тосты произносят. Канделябры зажгли. Тряпки жгут.
Смеются.
Двадцать мешков серебрища. Канделябры, посуда, боевые ордена. Всем стоять-бояться, конечно. Таджиков в пердильник. Искусствоведы с «Эрмитажа» заглядывают, а там, господи, комната между этажами четырёхметровая. Вся с серебром фамильным. Где-то на двадцать миллионов евро. Искусствоведы закатывают глаза и шарят по стенкам, на что бы опереться.
Не верят.
Как потом в газетах написали, Нарышкины брильянты и золото смогли вывезти, а серебро как-то, видать, не получилось. И закрыли комнату. Представляете? Все девяносто пять лет рядом, в сантиметрах буквально, двадцать миллионов.
Эээх, блин. Такие дела тут.
Это официальная версия. А теперь слушайте, как было. Сижу я дома. Что-то делаю. Что не помню, да шнягу какую-то по обыкновению или бухаю. Что я ещё могу дома делать?
Ведь, бывало, соберёшься день в благости провести. И тут обязательно припрутся кунаки или бляди. И накидают в печень напитков. Ну как тут просветиться? Хоть домой не ходи или дверь не открывай.
Но в этот раз пришёл Акрам. Друг-узбек. Я его знаю уже второй десяток лет. Пришёл такой и смотрит на медвежью шкуру, что на стене висит.
А до этого он с этой шкуры у меня когти медвежьи выпрашивал, и я по пьяни их ему подарил. А тут он заявляет:
– Иля, нах, мне надо вольчя писта.
– Э, зачем же, милейший, вам сия диковинка? – светски полюбопытствовал я.
