скачать книгу бесплатно
Штернберг видел, что в душе у брата накипело и ему очень хотелось высказаться, затем он и пришел к нему.
У Лотрингена был свой сложный внутренний мир, полный критического отношения ко всему окружающему. Основной чертой характера Конрада с детства был дух противоречия, подчас доходящий до абсурда. Он не соглашался ни с чем, что принималось на веру другими людьми. Он на все имел свое собственное, чаще всего отличное от всех, мнение. И отстаивал его как мог. Когда детьми Генрих и Конрад упражнялись во владении мечом, младший из братьев доводил себя занятиями до изнеможения, тщательно выполняя все указания Зигфрида Когельхайма, а старший бросал оружие и уходил, если ему это надоедало. За своеволие его часто наказывали, в том числе и физически. Отец не церемонился, если его не слушались. Все же, несмотря ни на что, Конрад стал хорошим воином, выучился немного читать и писать. В семье его все любили, но никто не понимал, даже Генрих, с которым они проводили большую часть времени. Когда Конрад объявил, что женится на Хельге – дочери друга его отца, – все вздохнули с облегчением, думая, что именно нехватка внимания со стороны женского пола была причиной неуживчивости Лотрингена. И любовь их была взаимной. Но, несмотря на рождение сына Фридриха, Конрад вскоре охладел к Хельге. Он все реже посещал ее спальню, на людях был вежлив, но не более, меньше времени стал проводить с сыном. Хельга, безумно любившая его, очень страдала. И главная причина ее страданий была в том, что она не находила причины, по которой Конрад так изменился. Хельга старалась во всем угодить мужу, но этим только раздражала его. Она подумала, что после родов подурнела и муж завел любовницу, но ее люди, следившие в течение нескольких месяцев за каждым шагом Конрада, не обнаружили ни одного факта измены. Хельга плакала, умоляла Конрада сказать, что не так, но он молчал, замыкался в себе и всегда уходил. Единственное, что ее радовало в этой ситуации, что хоть он ее не бьет, как остальные мужья своих жен. Но Конрад сам страдал не меньше ее, хоть и старался поначалу не признаваться себе в этом. Он понимал, что так дальше продолжаться не может, но не знал, что делать. С каждым днем становилось только хуже. Он стал безразличен ко всем родным и вообще ко всему окружающему, стены замка, казалось, давили на него своей глыбой и не давали свободно дышать. Ему хотелось поменять все. Все вокруг и в себе. И когда Штернберг пришел радостный и сообщил о том, что герцог Австрийский собирается в Святую землю, он немедленно принял решение, хоть пока и не во всеуслышание. Даже здесь он не изменил своему характеру, дав возможность Генриху уговаривать его в течение часа, и лишь потом нехотя согласился, приведя массу оговорок, чтобы его не считали фанатиком, каковыми, по его мнению, были отец и брат.
И вот, когда настал день отправления в поход, Конрад наконец ощутил грусть расставания и нежность к родным людям, которых он покидал. Он нежно обнял жену и поцеловал двухлетнего Фридриха, а уже находясь в седле, спешился, чтобы обнять мать и отца. Он очень обрадовался этой грусти, ибо понял, что не окончательно стал мертвым камнем и еще способен чувствовать, а значит, полноценно жить.
– Я останусь сегодня у тебя? – спросил Конрад.
– Конечно, еда, вино – все есть! Оставайся!
– Я предпочел бы холодной воды, голова очень болит.
– Что-то произошло?
– Да тут, рядом с местом, где я расположился с отрядом, австрийцы и мадьяры устроили резню над местными крестьянами. Да ты уж слышал, наверное!
– Слышал об этом.
– Я подошел к ним со своими рыцарями, по-хорошему просил, чтобы ушли подальше от моих палаток, чтобы кровью их не забрызгали, да трупы еще вонять начнут, их же убирать эти пьяные рожи не станут. Мадьяры пьяный ор подняли, кричали, что мы сочувствуем сарацинам. В общем, пришлось нам проучить их.
– Многих убили? – спросил Генрих.
– Человек пять-шесть остались лежать. И это были рыцари. Они пришли в Святую землю Гроб Господень освобождать, а сдохли, как псы.
– Тебе их жаль?
– Нет. Жаль уже в который раз убеждаться в том, что ни одно дело не свято, если его выполняют грешники.
В палатку без всякого предупреждения вошел друг обоих братьев – граф Карл фон Лихтендорф. Он был в доспехах и при мече. Его красивое молодое лицо с тонкими усиками расплылось в улыбке:
– Очень хорошо, что я застал вас обоих!
– Что случилось, Лихтендорф? – спросил Штернберг, не ожидавший увидеть своего друга в этот поздний час, так как знал, что граф в это время обычно развлекается с девицами, следующими за ним по пятам из самой Германии, которым он платил за это приличные деньги.
– Собирайтесь, господа, сейчас начинается большой совет у короля Иерусалимского, мы не должны его пропустить!
– Но разве нас с братом на него приглашают? – удивился Лотринген. – Мы не такие важные сеньоры, чтобы короли да герцоги советовались с нами.
– Герцог Австрийский лично сказал мне, чтобы я привел побольше знатных и храбрых рыцарей. А кого же еще вести на совет, как не Лотрингена и Штернберга, моих друзей, а ваш род, как и мой, уверяю вас, намного древнее всех этих сирийских баронишек, чьи отцы-голодранцы приехали в Святую землю с одним мечом и без гроша в кармане. Да сам Жан де Бриенн не блещет родословной. Мы такая же ровня ему, как и он – нам, просто титул громкий у него есть.
– А еще поддержка папы римского и европейских королей! – вставил Лотринген.
– А что за совет такой, что герцог не может обойтись без поддержки? – осведомился Штернберг, пытаясь самостоятельно надеть кольчугу.
– Совет очень важный, герцог сказал мне, что сегодня будут обсуждать судьбу всего похода.
– О! – воскликнул Штернберг. – Конрад, мы должны хорошо выглядеть, чтобы все запомнили нас и никто не посмел бы тыкать в нас пальцами.
– Черт, ты словно девушка, Генрих! – хмыкнул Лотринген.
– Штернберг прав, – отозвался Лихтендорф. – Сегодня соберется весь цвет рыцарства. Я надел новое сюрко, здесь герб вышит больше, чем обычно, и мои родовые львы более устрашающие.
Генрих при помощи брата наконец надел кольчугу, а поверх нее сюрко с родовым гербом Штернбергов – на белом поле черная гора, в которую воткнут меч. Препоясавшись мечом, граф выглянул из палатки и кликнул Ганса. Миннезингер, еще не свыкшийся с обязанностями оруженосца, сонный и потому плохо соображающий, пришел лишь через несколько минут, чем вызвал шквал ругани от своего сеньора.
Тем не менее уже через четверть часа они выступили к шатру короля Иерусалимского, стоявшего в середине лагеря. Братья шли в сопровождении каждый пяти своих рыцарей и оруженосца. Лихтендорф вел за собой более внушительный эскорт – пятнадцать рыцарей. Он не был вассалом Леопольда Австрийского, но благодаря свой знатности, богатству, а также храбрости и уму добился доверия и уважения герцога.
У шатра иерусалимского короля уже толпилось много народу. Немецкие и венгерские сеньоры, кичась друг перед другом, приводили своих рыцарей, кто сколько мог, и теперь, чтобы протолкнуться ко входу, приходилось чуть ли не локтями работать, слыша в спину недовольные окрики и брань. Штернберг хотел было усмирить какого-то зарвавшегося рыцаря, посмевшего не только нагрубить ему, но и толкнуть в плечо, но Лотринген сказал, чтобы он запомнил герб грубияна и разобрался с ним завтра.
Королевский шатер был полон. Леопольд Австрийский сидел на лавке неподалеку от входа в окружении восьми наиболее знатных графов и баронов. Увидев Лихтендорфа, герцог жестом подозвал его и выделил на лавке место неподалеку от себя. Герцог был немного взволнован и теребил ус, поглядывая на сидевшего напротив него венгерского короля Андраша, что-то с увлечением рассказывающего своему сенешалю Деметру Абе. Еще с десяток сеньоров плотной стеной окружали монарха с трех сторон, зло поглядывая на всех присутствующих в шатре.
– Король, похоже, хвастается новыми мощами, которые недавно приобрел, и не без помощи Иерусалимского патриарха! – ухмыльнулся герцог.
– Говорят, он пьет из кубка со знаменитой свадьбы в Кане Галилейской! – подхватил Лихтендорф. – Смотрите, какая у его величества елейная физиономия, не иначе как к тому самому кубку сегодня хорошо приложился!
– Ха-ха! – рассмеялся герцог. – Великий король только и думает, что о святых косточках да о Дамаске. Сеньоры, готов на что угодно с вами спорить, что Андраш сейчас опять начнет свою старую песню про Дамаск. Никто не знает, может, там святой какой захоронен и это его мощи так притягивают короля?
– Смотрите! – прошептал один из немецких сеньоров. – Сенешаль короля смотрит на нас вызывающе, он словно чувствует, что мы смеемся над ними.
– Давайте успокоимся! – примирительно сказал герцог. – Деметр отчаянный, но не глупый. Ему нас задирать нечего. Я как-то говорил с ним и объяснил, что он находится в кругу благородных рыцарей, а свою несдержанность пусть проявляет в землях русов и поляков.
Штернберг весь превратился в слух. Он старался не пропустить ничего, что говорил герцог Австрийский и его сеньоры, попутно внимательно присматриваясь ко всем, кто был в шатре. Генрих чувствовал, что вот, наконец-то, он участвует в чем-то значительном, о чем можно потом рассказывать, конечно, немного приукрашивая свою роль.
Он впервые видел Жана де Бриенна – этого деятельного, неутомимого старика, участвовавшего в двух Крестовых походах, ставшего из незнатного рыцаря могущественным королем, успевшего уже дважды жениться на девушках, годящихся ему во внучки. Штернберг слышал от многих людей, как болезненно переживал этот престарелый король по поводу своего титула, наполненного лишь грустью по утраченной святыне. Король Иерусалимский ни разу не видел Иерусалима и почти не надеялся когда-нибудь увидеть его. И когда он заговорил, а толмач герцога быстро переводил с французского на немецкий, Штернберг проникся глубоким уважением к сединам этого короля, много повидавшего за долгую жизнь. Поглаживая густую окладистую бороду, Жан де Бриенн медленно и вдумчиво зачитывал донесения, приходившие к нему из Европы и из Сирии. В них говорилось, что подкреплений от христианских государей ждать не стоит, а значит, необходимо рассчитывать только на имеющиеся силы. Армия султана Аль-Адиля, не только не разгромленная, но еще более воодушевленная, чем несколько месяцев назад, стягивается к Дамаску. Туда же идут отряды трех сыновей султана. Жан де Бриенн предположил, что, лишь только крестоносцы вновь выдвинутся к Дамаску, сарацины начнут отступать, заманивая христиан все дальше вглубь своей территории, чтобы потом взять их в кольцо и разгромить, как это уже было при Хаттине. Поэтому король предложил совершенно неожиданный для всех собравшихся в шатре ход. Направить основной удар не на сирийские города, а в Египет – в самое сердце державы Эйюбидов. Флот может быстро доставить крестоносцев к египетскому берегу, тогда как войскам султана понадобится много времени для перехода из Сирии в Египет, и ловкий маневр может удаться. При хорошем стечении обстоятельств христиане смогут захватить Каир и диктовать свои условия Аль-Адилю, и в первую очередь – об освобождении Иерусалима.
Боэмунд Антиохийский, недолюбливающий Жана де Бриенна, так как считал его выскочкой, в целом согласился с идей короля, тем самым, впервые за долгое время, порвав нить напряжения, существовавшую между двумя главными сеньорами на христианском востоке.
Жан де Бриенн горячо поблагодарил князя, и все присутствующие на совете поняли, какой это важный для них обоих был момент. Рыцари иерусалимского короля и антиохийские рыцари, ранее также соперничающие друг с другом, теперь стали жать друг другу руки и обниматься.
Но не так прост был князь Боэмунд. Его согласие с королем имело глубоко продуманные, материальные интересы. Большая армия крестоносцев поглощала очень много припасов, к тому же держать Божьих воинов в узде являлось делом весьма сложным, и если вовремя не направить их на длительную войну, то стоявшая на пороге зима заставит их расположиться на несколько месяцев в Святой земле и все тяготы по их содержанию лягут на плечи местных баронов, и в первую очередь князя и короля Иерусалимского. На Жана де Бриенна ему было плевать, но свои владения от разнузданности голодной армии крестоносцев он хотел защитить.
А вот Рауль де Меранкур, патриарх Иерусалимский, был неприятно удивлен единодушием короля и князя, говоривших вовсе не о новых приступах сарацинской крепости на горе Фавор, а о каком-то сомнительном предприятии в Египте. Он стал спрашивать их о намерении напасть на Египет после того, как христиане вернут себе место Преображения Господня. Король и князь, многозначительно переглянувшись, почти хором ответили, что их войска уходят от этой горы и более никаких штурмов не будет. Брызгая слюной от злости и возмущения, патриарх стал сыпать угрозами. А когда этот метод действия не возымел, он вновь став кротким, словно агнец, пытался образумить христианских сеньоров, делая упор на то, что святыня остается в руках неверных и что же скажет Христос, глядя на них с небес, если им совсем не дорого место, где Он явил ученикам Свое Божественное величие. Патриарх в своей речи объявлял, как страдает на небесах Господь, видя, что Назарет, Вифлеем, Иерусалим под пятой нечестивцев, а Божьи воины стремятся вовсе не туда, а в какой-то проклятый Египет. Рауль де Меранкур, отчаявшись повлиять на Жана де Бриенна и Боэмунда Антиохийского, с надеждой смотрел на короля Венгерского и герцога Австрийского. Но в их холодных глазах он не встретил понимания. Леопольд Австрийский, с легкой усмешкой на губах, шепотом сказал своим сеньорам, что старик совсем рехнулся и такими бреднями времен первых походов крестоносцев теперь не увлечь. Видя, что король и князь ждут его решения, он быстро понял, как хорош план Жана де Бриенна, ибо знал, что дальнейшее стояние у Фавора грозит армии быстрым распадом и возвращением домой, а пока герцогу это было не нужно. Являясь человеком довольно набожным, поддерживающим рыцарские и нищенствующие ордена, он тем не менее был в первую очередь хорошим политиком и стратегом и ненавидел фанатиков, которым, как он понял, является Рауль де Меранкур.
Боэмунд Антиохийский пытался объяснить патриарху всю бессмысленность штурмов крепости на горе Фавор, когда нет осадных машин, надвигается зима и боевой дух армии, вследствие трех неудачных приступов, значительно упал. Но все было бесполезно. Патриарх, будто скала, стоял на своем, грозя унести от недостойных воинов Божьих благословенную реликвию – частицу Честного Креста. Леопольд Австрийский встал и, выказав поддержку наступлению в Египет, прекратил тем самым дальнейшие бесплодные прения с патриархом.
Но оставался еще Андраш Венгерский, слушавший всех со скептической миной. Деметр Аба что-то постоянно нашептывал королю, от чего лицо монарха все более мрачнело. Когда настал черед высказаться ему, Рауль де Меранкур, затаив дыхание, ждал его слов, как последнюю надежду. Но и здесь патриарха ждало жестокое разочарование. Венгерский король, напирая на то, что контингент его войск в армии крестоносцев самый многочисленный и без него любые предприятия против сарацин все равно обернутся неудачей, уверенно гнул свою линию про овладение Дамаском. Он соглашался с бесперспективностью осады Фавора, но идти готов был только на Дамаск, громить там Аль-Адиля и его трех сыновей, а потом, по обстоятельствам, двигаться на Иерусалим. Любые попытки сдвинуть этого упрямца с занимаемой им позиции наталкивались на глухую стену презрения и надменности. Даже увещевания герцога Австрийского, которому Андраш лично был многим обязан во время междоусобной борьбы за трон со своим братом, не помогали. Египет он считал глупой авантюрой, говоря, что он шел в поход в Святую землю, а не куда-то еще. Тот факт, что бороться за христианские святыни можно, поражая врага в других местах, его не устраивал.
Штернберг по наивности своей подумал, уж не позвали ли его с братом на совет, чтобы вот в такой тупиковой ситуации поучаствовать на стороне герцога в силовом методе решения вопроса. Но тут же понял, какая глупость даже мыслить об этом, ведь столь прославленные могущественные сеньоры не могут действовать, как простые рыцари.
Леопольд Австрийский предложил закончить совет, раз уж договориться пока не удается. Все согласились с ним. Однако одно общее решение все-таки было принято. К вящему неудовольствию Иерусалимского патриарха, на третий день после этого совета два короля, князь и герцог постановили увести армию от горы Фавор.
После того, как Рауль де Меранкур, весь трясущийся от гнева, покидая совет, воскликнул, что ноги его больше не будет среди этой нечестивой армии и он завтра же увозит с собой частицу Честного Креста, Боэмунд Антиохийский, тоже весьма раздосадованный, быстро собрался и ушел в окружении своих баронов. Он проклинал несговорчивого Андраша Венгерского, из-за которого, скорее всего, новый совет так и не соберется, а разделившаяся армия осядет на зиму в Святой земле. Князь даже желал, чтобы венгры со своим королем ушли осаждать Дамаск и там пусть бы все пропадали, лишь бы не оставались гостить в его землях в ожидании весенней морской переправы домой. Боэмунд знал, что герцог Австрийский и король Иерусалимский, знакомые еще со времен Альбигойского крестового похода, взаимно симпатизируют друг другу и потому будут держаться вместе, а значит, не ему, князю антиохийскому, придется взваливать на свои плечи прокорм хоть и не очень большого Австрийского войска, но в стране, пережившей неурожай и стоящей под угрозой голода. Боэмунд решил искать поддержки у кипрского короля Гуго Лузиньяна, находящегося со своим отрядом в Верхней Галилее. Тот, как и сам князь, и король Венгерский, не признавал верховенство в этом походе Жана де Бриенна.
Андраш II еще некоторое время пытался уговорить оставшихся напасть на Дамаск, но потом сдался и, покачивая в знак разочарования головой, покинул собрание. Венгерские сеньоры выходили за королем, гордые, словно одержали какую-то победу. Лихтендорф отпустил им вслед едкую шутку, и герцог с остальными немцами от души рассмеялись. Леопольд Австрийский поблагодарил своих баронов за поддержку и велел всем расходиться по палаткам, пока он с глазу на глаз переговорит с Жаном де Бриенном.
Штернберг, Лотринген и Лихтендорф, обсуждая подробности совета, медленно выходили из королевского шатра. Вокруг него стало довольно свободно, ведь большинство рыцарей покинули периметр вокруг шатра вместе со своими сеньорами, остались только несколько групп немцев и один Деметр Аба. Сенешаль, обнажив меч, с перекошенным от злости лицом, дождался, когда выйдет Лихтендорф, и шагнул ему навстречу:
– Не вы ли, сеньор хохотун, отпускали насмешки о моем короле? – на очень плохом немецком произнес он, еле сдерживая рвущуюся наружу ярость.
– Я! – задорно ответил Лихтендорф и улыбнулся. – А как это вы догадались, господин сенешаль?
– Издеваешься, ублюдок? – прохрипел Деметр Аба. – Сейчас я тебя отучу ухмыляться!
– Признаюсь, ты мне тоже не нравишься, мадьярский пес! – воскликнул, посмеиваясь, Лихтендорф, и обнажил меч.
– Черт возьми! – проговорил Штернберг. – А этот сенешаль совсем отчаянный. Он один, а наши люди повсюду.
Лотринген скорчил кислую мину:
– Крестоносцы готовы друг друга в клочья разорвать – и это армия Христа!
Мечи противников скрестились, при свете факелов отбрасывая тусклый блеск в непроглядную черноту сирийской ночи. Немецкие рыцари, с любопытством наблюдавшие за боем, приблизились, образовав вокруг графа и сенешаля круг. Некоторые из них с тревогой оглядывались в сторону палаток – не идут ли на подмогу своему соотечественнику мадьяры короля Андраша.
Деметр Аба поливал Лихтендорфа потоком разных непристойностей, стараясь вывести его из себя и тем самым заставить совершить ошибку, но граф, словно одетый в непроницаемую для оскорблений броню, не слыша ничего, бился хладнокровно и четко.
На шум из палатки короля вышли Жан де Бриенн и Леопольд Австрийский. Герцог выругался про себя, но останавливать дерущихся не стал, надеясь, что Лихтендорф наконец-то убьет венгерского сенешаля, так надоевшего ему своей заносчивостью и злобностью. Но король Иерусалимский возмутился происходящим.
– Сеньоры! – крикнул он. – Прошу вас прекратить! Вы воины Господа, нельзя проливать кровь друг друга, когда вокруг нас враг, а он только и ждет, что мы все перессоримся! Успокоитесь, господа, я приказываю вам!
Лихтендорф и Деметр Аба хоть и не знали французский, но смысл королевских слов понять было несложно. Они опустили мечи. Лихтендорф взглянул на герцога, и, хоть при свете факелов видеть было трудно, граф разглядел жест, сделанный ему Леопольдом Австрийским. Он убрал меч в ножны и отошел от сенешаля. Но Деметр Аба не хотел смиряться.
– Эй, Жан де Бриенн! – в бешенстве крикнул он, намеренно мешая венгерские слова с немецкими, чтобы рыцари герцога поняли, о чем он говорит. – Эй, уж не по твоему ли наущению этот хлыщ смеялся над моим королем и мной, а теперь трусливо поджал хвост, лишь только ты появился? Говорят, ты в молодости всегда побеждал на рыцарских турнирах, так иди сюда, тряхни стариной, вспомни, если еще можешь что-то помнить, как управляться с мечом. Или, может, тебе показать?
Жан де Бриенн побагровел, руки его потянулись к мечу, но он вовремя совладал с собой. Король не мог опуститься до поединка с каким-то сенешалем. Не мог он и арестовать или приказать убить грубияна, ведь Деметр Аба – вассал другого короля и Андраш, конечно, вступится за него и тогда не миновать большого конфликта, а этого допустить нельзя. Герцог тоже это понимал и мучительно искал выход. Он подозвал одного рыцаря и велел ему идти к венгерскому королю и привести его сюда.
– Трус ты, де Бриенн! – выпалил Деметр. – Какой тебе Иерусалим? Иди коз пасти!
Штернберг понимал, о чем думают король и герцог, и сам разделял их злость из-за безвыходной ситуации. Понимали это и немецкие рыцари и потому не могли навалиться на сенешаля все скопом и раздавить его, как клопа. Лихтендорф ждал сигнала от герцога возобновить бой, а пока стоял на стороже, поглядывал то на сенешаля, то на Леопольда Австрийского. Штернбергу показалась вся эта ситуация такой глупой и позорной, что он не мог дальше стоять и чего-то выжидать. Резко выступив вперед, не вынимая оружия, он подошел к Деметру Абе сбоку, и пока сенешаль, недоумевая, взглянул на безоружного человека, посмевшего подступить к нему, Штернберг с размаху отвесил ему в висок тяжелый удар кулаком. Сенешаль грузно свалился, как подкошенный. Штернберг ударил его по лицу еще раз, и кровь из сломанного носа черной струей полилась на песок.
– Запомни мое имя, сенешаль. Я – Генрих фон Лотринген, граф фон Штернберг. Сегодня ты, идя к шатру короля, не глядя по сторонам, наступил мне на ногу, мне было очень больно, и потому ты сейчас лежишь. Если у тебя ко мне есть вопросы, жду тебя в любое время.
Сенешаль что-то пытался сказать в ответ, и Штернберг почувствовал густой запах перегара. Но кровь из разбитого носа попала в рот, и слова Деметра потонули в кашле. Он попытался приподняться и не смог. Немецкие рыцари надрывали глотки от хохота, а герцог и король, благодарно кивнув Штернбергу, ушли в шатер продолжать беседу.
– Думаю, нам стоит сегодня хорошо выпить! – сказал Штернберг брату и Лихтендорфу. – А то завтра сенешаль припрется за удовлетворением и, возможно, это будет мой последний день.
Часть первая. Цитадель Нила
Глава первая. Утро под Дамиеттой
Зимой христианская армия в Святой земле сильно страдала от голода, холода и болезней. Ураганы и непрекращаемые дожди мешали передвижению. Вожди крестоносцев еще несколько раз собирались на совет, но результат оставался тем же, что и на переговорах у горы Фавор. В январе Андраш Венгерский заболел и решил, что для него поход закончен и пора возвращаться домой. Патриарх Иерусалимский, взбешенный поведением короля, отлучил его от церкви. Но ничто уже не могло заставить Андраша II остаться в Сирии. Он со своей армией вернулся в Венгрию, попутно прихватив с собой немало священных реликвий, среди которых была голова святого Стефана и один из кубков со знаменитого свадебного пира в Кане Галилейской. Впрочем, часть венгров все же остались в Святой земле и продолжили войну.
Кипрский король Гуго де Лузиньян заболел и умер в Триполи. Боэмунд Антиохийский скорбел о потере союзника, но недолго, ведь грусть его скрашивала молодая жена Мелисента – сводная сестра умершего короля.
Так понемногу армия крестоносцев таяла. И вот среди тех, кто хотел дальше продолжить борьбу, остались только Леопольд Австрийский и Жан де Бриенн. Их войска были слишком малочисленны, чтобы проводить наступление, да и непогода полностью сковывала все действия. Король и герцог занялись укреплением старых и возведением новых замков. При помощи госпитальеров их воины укрепили Цезарею, которая лежала в руинах со времен Третьего крестового похода. На мысе Атлит был построен Шато-Пелерен, что означает «замок паломника». Эта мощная крепость затем была передана тамплиерам.
26 апреля гавань в Акре заполнили бесчисленные паруса. Это прибыл флот под предводительством графа Вильгельма Голландского. В его армии были фризы и крестоносцы из Северной Германии. Они сели на корабли в гаванях Голландии и отправились в Святую землю, огибая Пиренейский полуостров. Там они задержались, высадившись в Португалии и ввязавшись в борьбу с маврами.
Прибытие новой волны воинов Христа, рассказы об их победах оживили мужество оставшихся в Палестине крестоносцев. Теперь только и речи было, что о возобновлении войны. На совете вожди решили нанести удар по Египту. 9 мая армия, состоявшая из немцев, австрийцев, фризов, поддержанная тамплиерами, тевтонцами и госпитальерами, на многочисленных кораблях оставила Святую землю и взяла курс на крупную цитадель, расположенную на правом берегу Нила – Дамиетту.
Горячее южное солнце, выскочившее из-за горизонта, озарило сонный лагерь крестоносцев на левом берегу Нила, представлявшем собой бесплодную пустыню.
От потухших костров тянулись в небо тоненькие струйки едкого дымка. Храпели лошади и храпели люди. Из города с правого берега реки донесся пронзительный голос муэдзина, призывавшего на субх – утреннюю молитву.
Генрих фон Штернберг потянулся на медвежьей шкуре, служившей ему постелью, и, открыв глаза, сел и оглянулся. Рядом с ним, полуприкрытая плащом, оставлявшим на виду шикарную грудь, спала девушка. После ночи с Бланш он чувствовал себя как пахарь после целого дня непрерывного труда. Воспоминание вызвало у Генриха усмешку. Вчера Лихтендорф пришел к нему в палатку вместе с двумя девушками, сопровождавшими его в походе – Бланш и Габриэль. Они выпили вина, и друг честно, по-братски поделился с другом. Лихтендорф, в объятиях второй чаровницы, лежал неподалеку, укрывшись плащом. Граф потянулся и стал натягивать штаны. Вдруг он услышал, как Бланш во сне отчетливо произнесла «Шарло» и улыбнулась.
– Шлюха! – вырвалось у Штернберга, чье самолюбие было уязвлено до глубины души. Он грубо растолкал девушку, вытаскивая из-под нее свою рубашку, но Бланш не проснулась, и ему даже показалось, что она еще раз прошептала на французский манер имя Лихтендорфа.
Вот так было всегда. Граф Карл фон Лихтендорф неизменно имел успех во всех любовных похождениях, и даже видавшие виды девицы легкого поведения были рады не просто его тугому кошельку, но и тому, что провели ночь именно с ним. Лихтендорф был очень красив, имел высокий рост и атлетическое телосложение, а вкупе с веселым нравом, храбростью и легкостью в общении он сочетал в себе все качества, необходимые для успеха у женщин. Только пользовался он этим успехом лишь для удовлетворения сиюминутных потребностей. Посвятить жизнь служению даме, разделить с какой-нибудь красавицей свою судьбу он не хотел. Единственное, в чем он видел смысл своего существования, была слава.
Штернберг дружил с Лихтендорфом с самого детства, и, еще когда они только деревянными палками дрались да скакали на воображаемых конях, Карл старался руководить игрой, всегда выдвигал себя на роль героев и всеми силами пытался сделать что-то лучше других, ярче, значительнее. Штернберг с Лотрингеном звали Лихтендорфа львенком не только потому, что его длинные волосы отливали рыжим и не оттого, что в гербе его рода были два золотых льва на багряно-красном поле, но за то, что на него всегда могли положиться в любом деле, за его исключительное бесстрашие и презрение к боли. Кто воспитал в мальчишке такие качества, никто не знал. Отца своего, погибшего в Крестовом походе, он не помнил, а воспитывавшие его отцовские рыцари особенными дарованиями не отличались. Все родственники и друзья считали, что Лихтендорф просто воплотил в себе лучшие качества своего древнего рода, ведущего начало от некоего Сигиберта, служившего еще Карлу Великому.
Возмужав и сам став рыцарем, Карл фон Лихтендорф объездил половину Европы, участвовал в каждом более или менее крупном военном конфликте, стараясь снискать славу. Причины той или иной войны, в которой он участвовал, его не интересовали, Лихтендорф бился не за деньги, а за возможность отличиться. Так, он еще двадцатилетним неопытным юнцом сражался за Оттона Брауншвейгского против законного государя Филиппа Штауфена, а после поражения узурпатора бежал вместе с ним в Англию. Вернувшись через пару лет, Лихтендорф уже приобрел у друзей славу бывалого вояки. Штернберг завидовал ему и клятвенно обещал в следующую войну отправиться вместе с ним. Но Карл не хотел ни с кем делить свою славу, ему нужно было оставаться для друзей идеалом, на которого стоит равняться, а потому все делать одному. Не сказав никому ни слова, Лихтендорф снова исчез, появившись в плаще крестоносца в Южной Франции, искореняя мечом альбигойскую ересь. А потом Оттон Брауншвейгский снова вернулся на германский трон, и Лихтендорф пошел вместе с ним против французского короля, сражаясь в битве при Бувине. Там он попал в плен и за него запросили огромную сумму выкупа, собрать которую в короткое время было сложно даже для такого богатого человека, как Лихтендорф, поэтому он частично занял деньги у своих друзей – Штернберга, Лотрингена и Касселя, полностью расплатившись с ними лишь перед самым Крестовым походом в Святую землю. Из Франции он и привез Бланш и Габриэль, и теперь они всюду были с ним, почти не ревнуя своего господина друг к другу.
– Жизнь кажется вечной после близости с женщиной! Ты не находишь, Генрих?
Штернберг погрузился в свои мысли и не заметил, как Лихтендорф проснулся и поднялся с ложа.
– Пусть даже эта женщина и потаскуха, – закончил он мысль и поднялся, чтобы одеться. Габриэль тоже проснулась и, потянувшись, посмотрев на Лихтендорфа, залюбовалась его обнаженной мускулистой фигурой. Она даже сделала жест, призывающий маркиза продолжить ночные подвиги, но Лихтендорф, усмехнувшись, грубовато отстранил ее и продолжил одеваться.
Девушки поняли, что на сегодня в их обществе больше не нуждаются, и, быстро накинув одежду, ушли.
– Мне сегодня Кассель приснился, – промолвил Штернберг.
– Ну и что? Вид у тебя какой-то похоронный. Уж не мертвым ли ты его видел?
– Нет, снилось, что мы с ним на конях скачем.
– Вот, может, и он сейчас где-нибудь скачет. Или на какой-нибудь кобылке вроде этих вон. Ха-ха!
– Эх, где-то сейчас наш добрый толстяк-выпивоха Кассель? Он остался в Акре до смерти пьяный. Надо нам было самим нести его на корабль.
– Ему было так плохо, что в море он мог вообще умереть. Данфельд позаботится о нем. Уверен, скоро он будет здесь. Эйснер тогда сказал, что ему бы отлежаться с неделю, не пить вина и тогда он снова оживет. Его со дня на день следует ожидать.
– Ты думаешь, он смог продержаться неделю без вина? – мрачно усмехнулся Штернберг.
Лихтендорф хмыкнул, покачал головой и, найдя в углу палатки недопитый кувшин, жадно припал к нему и не остановился, пока не допил все.
– Вчера ты вспоминал, как два года назад был в Риме, – сказал Штернберг. – Но потом почему-то перестал рассказывать. Из-за чего?
– Не стоит бабам раскрывать то, что у тебя лежит на сердце.
– Да они же почти не понимают по-немецки?
– Все равно при них не хотелось говорить.
– Если ты еще хочешь со мной поделиться – я тебя слушаю.
– На чем я остановился?
– Ты говорил, что тогда был Вселенский собор, и ты видел папу римского, и когда на площади перед его дворцом собралась огромная толпа, все получили от него благословение.
