скачать книгу бесплатно
нельзя,
–
подмигнул
он
Глебушке.
–
Потерпите
пару
месяцев.
Обустраивайтесь
пока.
3.
Обустраиваться было несложно. В комнате уже стояла мебель: кровать с никелированными гайками-шариками, оттоманка кир- пичного цвета, кухонный столик с черной настольной лампой и огромный платяной шкаф. При входе, справа, на стене висело радио. В центре под потолком, почти сливаясь с ним, был вылинявший абажур с лампочкой.
–
Как в погребе, – вздохнула мамка, и пошла знакомиться с
соседями.
Соседей было много. Всех сразу было и не упомнить. Справа от входа в квартиру жили Рафальсоны. Тихие, настороженные, немного угрюмые. Глава семейства дядя Яша, его жена тетя Соня и сыновья Феликс и Геня. Они Глебушке сразу понравились. Особенно тетя Соня, которая угостила Глебку невиданным кушаньем – маринован- ным зеленым помидором. В Мартоноше помидоров было навалом, но чтоб зеленые и с таким вкусом!
Запомнилась и семья Перевозчиковых: бабушка Аня, ее дочь тетя Женя и взрослый мальчик Игорь. Бабушка была вполне обыкновенной. Но тетя Женя была необычайно красива. Она была похожа на героиню из иностранного кино, даже лучше, потому что та, из кино, на экране, а эта рядом.
Глебушка опасался красивых женщин. Папка утверждал, что
«от гарных баб толку нэмае». Это было немного странно, потому что мамка, по мнению Глебушки, была красивая, самая красивая. Но тетя Женя – явление прежде невиданное – нуждалась в осмыслении в его детском сознании. Игорь был взрослым и уже этим хорош. Взрослым вообще быть хорошо, потому что им все можно. Были и другие соседи, из которых Глебушка запомнил только лысую девочку Катю. Она была Глебушкиной ровесницей – молчаливой и застенчивой. Глебуш- ка и сам всех стеснялся. Особенно он переживал оттого, что почти не понимал русской речи. Он первое время всегда при посторонних молчал и вслушивался в произносимые ими слова. Сначала они сли- вались в общий поток звуков. Но очень скоро отдельные слова стали как-то сами собой выделяться, запоминаться, приобретать смысл.
Однажды, когда кто-то из взрослых его о чем-то спросил, Глебушка запаниковал и, решив, что с ним знакомятся, на всякий случай представился:
–
Я
–
хлопчик
из
Ленинграда.
4.
Мамка таскала Глебушку по врачам, по светилам. В таких по- ходах их всегда сопровождал Земляк на своей замечательной слу- жебной машине. Врачи были умными, но ничего понять не могли. Глебушка это осознавал, потому что врачи много вздыхали и еще больше говорили о непонятном.
Мамка устроилась на работу в детский садик, который находил- ся рядом с домом, на Садовой улице. Земляк пристроил в тот садик и Глебушку. В садике воспитательницы называли мамку уважительно Марией Гавриловной, и Глебушке это очень нравилось.
В садике было хорошо. Дети скоро привыкли к молчаливому Глебушке и к его коляске. Играли с ним на равных. В Глебушке они ценили то, что он любил рыбий жир. Тот самый гадкий, вонючий рыбий жир, от которого всех тошнило. Всех, кроме него. Смелым был этот Глебушка Брэворош. Во время обеда в садике был строго установленный ритуал: перед началом трапезы каждому ребенку в столовую ложку, которую тот держал в руке над тарелкой супа, наливали этот ненавистный рыбий жир. Обычно рука любого ребенка при виде этой целебной дряни начинала трястись, и жир капал из ложки в суп. На поверхности тарелки появлялись жёлтые кружочки, которые было интересно рассматривать. Дети, морщась, превозмогали себя, заглатывая эту ненавистную жижу. Глебушка же обожал рыбий жир! Ему он казался удивительной вкуснятиной. Выпивая его из своей ложки, он, пользуясь тем, что воспитательница подходила к следующему столу, выпивал его из ложек трех своих соседей по столику. Соседи были счастли- вы. Дети, сидевшие за соседними столиками, завидовали им. По причине любви Глебушки к рыбьему жиру его авторитет в садике был очень высок.
В садике Глебушка неожиданно для себя полюбил петь. Пел он, в основном, не раскрывая рта, потому что стеснялся своей не- русской речи. В Мартоноше вслух он тоже не пел никогда. Правда, очень любил слушать, как поют взрослые, особенно женщины. Во время нередких застолий в их хате звучали украинские народные песни, а иногда и песни на их родном языке. Последние звучали не часто, и пели их старики и старушки, но было в тех песнях что-то непонятно волнующее, что-то отдававшее тайной старины, которую Глебушка осознавал едва-едва.
В садике в Ленинграде были совсем другие песни. Среди них были три самые любимые, которые Глебушка мог распевать вслух или про себя бесконечно. Третье место в его личном хит-параде занимала песня «Там, вдали, за рекой». Печальная песня была про бойца молодого, поникшего головой за рабочих. Перед смертью он разговаривал с вороным коньком, и это было очень понятно, потому что у Глебушки в его родном селе тоже был бригадирский конь Вороной, так что картину прощания Глебушка представлял себе очень отчётливо.
Второе место в Глебушкиной душе занимала песня про юного барабанщика, который погиб, не допев весёлую песню! Глебушка ощущал себя этим юным барабанщиком. Себя было немного жаль, но главное состояло в том, что песня его не умрёт. Это Глеб осозна- вал очень отчётливо.
Но главная и нежно любимая песня была про весёлого счето- вода из города Тамбова, который, как Глебушка, пел всегда, даже в самых невероятных ситуациях. Даже, когда оказался в пасти у льва и потом, когда по совершенно непонятным причинам был в старом доме, который взрывали динамитом. Глебу нравился несокруши- мый оптимизм этого весёлого человека. Его характер был созвучен характеру Глеба: они словно дружили между собой.
Глеб не задумывался над тем, что все три героя его любимых песен, в конце концов, погибали. Ему, конечно, это не нравилось, но ведь песню, как и саму жизнь, не изменишь. Да и за лучшую долю погибали герои песен. Жертвенное было время. А в Глебушкино время сохранилось уважение к этой жертвенности.
Так что, в садике Глебу нравилось: мама рядом, дети его уважали и любили, да ещё и песни пели душевные.
Правда, не все было так гладко. Однажды к ним в группу пришла новая воспитательница. Она была какая-то немного странная. Она никогда не улыбалась и с детьми разговаривала только криком. Её все боялись. Однажды она принесла в группу воздушный шарик. Дети начали им играть, но шарик скоро лопнул. Тогда воспитатель- ница стала делать из лопнувшего шарика совсем маленькие и бить ими в лоб малышей. Шарики с шумом лопались, что почему-то еще больше злило воспитательницу. Когда очередь дошла до Глебушки, он заплакал от страха и плюнул воспитательнице в лицо. Та разо- злилась и отправила Глебушку в угол. Инвалидная коляска одиноко
стояла в углу комнаты.Подходить к ней детям было запрещено. Гле- бушка, глотая слёзы, сидел в коляске и смотрел на воспитательницу, не отрываясь. Впервые в жизни он испытал чувство ненависти.
Мамке он не сказал ничего. Вечером, ложась спать в своей темной комнате, он дал себе слово, что когда вырастет, никогда не причинит такого зла ни одному человеку на свете.
5.
Глебушка любил путешествовать по своей квартире. В воскресе- нье, рано утром, он спешил выкатить свою коляску в длинный кори- дор квартиры, имевший г-образную форму, и изучал какую-нибудь важную деталь. Например, щель в полу возле своей комнаты. Щель была большая и глубокая. Глебушка, склоняясь из своей коляски вниз, засовывал в неё палец, расшатывал трухляво-податливую деревянную плоть, чтобы сделать щель еще шире. Однажды за этим важным занятием его застал сосед, которого прежде Глебушка не встречал.
Сосед шел по коридору в стоптанных тапках без задников, на- детых на босые ноги. Вместо брюк на нем было старое галифе с застиранным красным кантом. Его майка казалась родной сестрой абажура из Глебкиной комнаты, настолько она была полинялой и потрепанной. Сосед был чрезвычайно худой и смуглый. Он уди- вительно походил на Кощея Бессмертного, но только на доброго Кощея. Увидев Глебушку, он просиял и сказал скрипучим голосом:
–
Здравствуйте,
маленький
ленинградский
шалун!
У Глебушки что-то внутри затрепыхалось от восторга. Его прежде никто никогда не называл на «вы». Незнакомый взрослый человек заговорил с ним на равных, проявив неподдельный инте- рес к его маленькой персоне. Это было совершенно непривычно. И ещё! От соседа пахло тем удивительным тёплым запахом, которым пахло когда-то от папки. Только через много лет Глеб узнал, что этот удивительный запах называется неприятным словом «пере- гар». Тогда же, в детстве, он показался ему надежным признаком доверия к человеку. Обладатель такого запаха, казалось Глебушке, не мог быть недобрым и опасным.
–
Дядя Сеня, отставной козы барабанщик, – представился со-
сед и попытался щелкнуть несуществующими каблуками своих
шлепанцев.
Глебушка
вытаращил
на
него
глаза
и
стал
хохотать
откровенным безбоязненным заливистым смехом, каким не смеялся никогда в своей жизни.
Дядя Сеня был удивительным! У него были длинные – пред- линные худые и жилистые ручищи, удивительно маленькая лысо- ватая голова, на которой трепыхалась непонятно откуда взявшаяся прядка волос неопределенного цвета. Множество крупных морщин на его лице напоминали поверхность слегка подгоревшего пирога. Казалось, дядя Сеня был собран из множества неправильностей, делавших его облик неповторимым и необычайно привлекательным.
Глебушка и дядя Сеня стали видеться часто и почему-то всегда по утрам. И всегда дядя Сеня называл его маленьким ленинградским шалуном и обращался исключительно на «вы». Они подружились. Время шло быстро. Осень сменилась необычайно холодной зимой. Глеб незаметно для самого себя приспособился к новой жизни. Он уже не вздрагивал при виде трамвая, не уставал от на- валивавшихся со всех сторон новых и новых впечатлений – он на- учился по-своему осмыслять их. Он перестал звать мамку мамкой, а по местным правилам говорил ей: «Мама». И вообще, он оказался большим приспособленцем. Он перенимал всё новое, что роилось вокруг него, и делал это довольно легко. После долгого молчания он вдруг сразу чисто и правильно заговорил по-русски. Если мама продолжала «гыкать» и «гакать», выдавая свое украинское проис- хождение, то Глеб словно стёр свое прошлое стирательной резинкой. Он даже откуда-то знал, что ленинградскую стирательную резинку в Москве называют ластиком. Но он жил в Ленинграде и говорил по-ленинградски: «Пышка, парадная, карточка», а не на московский манер: «Пончик, подъезд, проездной». Удивительно быстро он не
только обрусел, но и обленинградился.
Как-то в воскресенье, когда Глеб и его мама переносили свои вещи из «темной комнаты» в освободившуюся «арестантскую», дядя Сеня вызвался им помочь. Вещи перенесли быстро, благо и переносить-то особо было нечего. После того, как мама получила от колхоза «законную премию» за проданные яблоки, у них появились в хозяйстве два новых пальто, немного посуды и – главное – потря- сающий, сшитый из голубого бархата, огромный кот в сапогах с на- стоящей мантией и такой же бархатной шляпой с пером.
После переезда мама затеяла чаепитие, на которое в качестве почетного гостя был приглашен дядя Сеня. От приглашения он
почему-то смутился, поспешно ушел в свою комнату, но скоро вер- нулся, надев поверх майки такую же вылинявшую рубаху с катушка- ми на воротнике. В руках у него был цветочный горшок с кактусом, который в это время цвел пронзительно пурпурным цветом.
–
Вот, говорят, раз в сто лет цветет,– смущаясь, сказал дядя Сеня
и
протянул
маме
цветок.
–
Это
вам,
Мария
Гавриловна,
для
уюта,
–
сказал
он,
и
его
мор-
щины на
лице
почему-то стали
еще
глубже.
Они втроем долго пили чай с баранками и вели беседы. Дядя Сеня рассказал, что работает грузчиком в мебельном магазине на Садовой улице, возле Сенной. Грузчиком он стал только после во- йны, а на войне он был фронтовым врачом-хирургом.
–
Я был приличным хирургом, – сделал ударение на слово «при-
личным» дядя Сеня. Но как-то в наш полевой госпиталь привезли
генерала.
Привезли
не
с
