скачать книгу бесплатно
открою
вам
секрет.
В
медведя
я всегда стреляю дуплетом прямо промеж рогов. В смысле, промеж
очей, – поправлял себя папка, не теряя самоконтроля. Промеж очей,
други мои, чтоб ему те очи повылазили! Но дуплетом – непременно!
Для
надёжности.
Мужчины одобрительно гудели. Им было совершенно неважно, что у папки отродясь не было двустволки, и на охоту он ходил с ржавой одностволкой шестнадцатого калибра. Не имело значе- ния и то, что в окрестных степях если и был один единственный лесок, то и тот назывался районным парком культуры и отдыха. Главное – уметь рассказать, преподнести свой рассказ! Ну и, ко- нечно, беззаветно верить в то, о чём говоришь. Без Веры Правда не нужна никому.
8.
Горе – оно всегда неожиданно. Оно пронзает, как внезапная мол- ния: ярко и тихо. Это только потом начинаются раскаты душевной боли-грома.
Внезапной посреди августа стала и папкина смерть. Утром он, как всегда, отправился со своим портфельчиком в контору, а часов в пять вечера у их хаты остановилась бричка бригадира Ивана Фи- липповича. Не слезая с нее, бригадир прокричал во двор:
–
Марийка, давай бегом в бричку, там твоему Васылю погано!
Мать
как
была
в
домашнем
ситцевом
халате,
выбежала
на
ули-
цу и запрыгнула в бригадирову бричку. Странно было видеть их с бригадиром рядом: бричка – транспорт индивидуальный, началь- нический. Вороной конь по кличке Вороной резко фыркнул и понес мамку с бригадиром в фельдшерский пункт.
Вернулась мамка часа через два. Вернулась одна. Она пришла, шатаясь, как часто, пошатываясь, возвращался папка. Молча, не замечая Глебки, мамка вошла на веранду и повалилась на кушетку. Боже, как она рыдала! Это было даже не рыдание. Это было клоко- тание мамкиной души.
Потом она вдруг замолчала и как-то неестественно ровно и мед- ленно встала с кушетки. Она подошла к коляске сына, сильными руками притянула его к себе и стояла, как мадонна, глядя куда-то глубоко в себя.
Странно, но Глебка все-все понимал. Он сам удивлялся своей понятливости. Он даже осознал, что сильно повзрослел за какие-то минуты, или часы.
Вскоре в их дворе появилась уйма народа. В основном то были женщины, которые занимались подготовкой к поминкам. Пришла помогать соседка тетка Люська, в честь которой папка когда-то назвал козу, и даже Ганна Герасимовна. Она вошла во двор, обняла своими огромными ручищами мамку, и они долго стояли, обняв- шись, и плакали на два голоса.
Обычно умершего односельчанина в райцентр не отвозили: гото- вили его к похоронам в его же хате. Пожилые женщины приходили обмывать покойника и переодевали его в чистую одежду. Он лежал на столе или на кровати, дожидаясь, пока его переложат в гроб, кото- рый изготавливал плотник Хома Митрич в своей майстэрне. Гробы у Хомы Митрича получались справные: очень добротные, аккуратные
и даже красивые, если такое слово вообще можно употреблять по отношению к гробу. Гроб по-украински – труна. Звучит, как струна! Звучит торжественно, волнующе. Не просто ящик с покойником, а вместилище большой человеческой тайны.
В случае с папкой все было по-другому. Его тело, как слышал разговоры Глебушка, повезли в район для экспертизы. Оказывается, в день случившегося несчастья в папкину контору нежданно за- явился второй секретарь райкома Вэлыкохатько и с места в карьер стал почему-то орать, что научит папку уважать советскую власть. Папка в тот момент подсчитывал в огромной амбарной книге оче- редные «палочки». Ничего не понимая, он долго молча смотрел на Вэлыкохатько, а потом вдруг резко встал и, как говорили очевидцы случившегося, «упал, как убитый». Прибежавшая фельдшерица Галя ничем помочь не смогла, хотя и честно пыталась. Бездыханного папку отнесли в фельдшерский пункт. Через час или два из района приехала машина скорой помощи и увезла папку не то в больницу, не то в какую-то экспертизу. Шептались и о том, что второй секретарь райкома Вэлыкохатько «дужэ трусывся», когда осознал, что смерть папки могут связать с его ором.
Через какое-то время собравшиеся в хате женщины стали повторять слово «инфаркт», которое показалось Глебушке уди- вительно красивым. Было непонятно, почему, произнося его, женщины печально поглядывали на мамку и на щеках у них по- являлись слезы.
Ситуация была странной и очень необычной. Почему-то все, кто приходил в их хату, гладили Глебушку по стриженой голове и совали ему в руку кто что: коржик, конфетку, кусок плачинды. Глебушка был удивлен такому вниманию. Оно ему даже нравилось. Но скорбные лица женщин не позволяли в полной мере ощущать праздник. К тому же, с каждым прикосновением к своей макушке он почему-то вспоминал, что недавно стриг его папка.
Приходили знакомые рыбаки, которым папка ставил в конторе
«палочки», приносили рыбу. Глебка видел, как мамка пыталась заплатить им за рыбу деньги, но лица мужчин суровели, и мамка прятала деньги в карман халата. Тогда мамка просила рыбаков вы- пить «за упокой души Васыля». Мужчины соглашались и выпивали медленно, с достоинством. Потом, как и женщины, они гладили Глебушку по макушке и, не торопясь, уходили по своим делам.
Колхозного счетовода Васыля Федоровича Брэвороша хоронили всем селом. Народу пришло много-много. Глебушка не ожидал, что в Мартоноше живет так много людей. Даже дед Илько притащился. Казалось, что он впервые в жизни был почти трезв. Он стоял не- много в стороне от всех и смотрел куда-то вбок, как будто немного стеснялся своей трезвости.
Папка лежал в гробу серьёзный и сосредоточенный. Он был в своем пиджаке и в рубахе-вышиванке. Рядом с гробом стоял на своих полутора ногах военрук, историк и физкультурник Иван Фи- липпович. В руках он держал красную подушечку с черной каймой, на которой рядом с медалью «За боевые заслуги», которую Глебка сразу узнал, лежала еще какая-то. На кладбище играл настоящий духовой оркестр. Он был небольшой, но чувствовалось, что музы- канты знают свое дело. Они играли проникновенно и так громко, что Глебке хотелось заткнуть уши. Потом музыканты вдруг замолчали и начал говорить голова сельсовета Мыкола Григорич. Он говорил долго и страстно, словно спорил с папкой насчет футбольного стади- она. Но папка ничего не возражал, а только лежал себе с закрытыми глазами и, наверное, думал о чем-то своем.
Мамка стояла возле папкиной головы в черном платке и сама была какая-то черная. Она уже не плакала, а все время рвалась к папке, но крепкие руки Ганны Герасимовны не отпускали ее.
Потом папку зарыли в землю и люди стали расходиться. Многие пошли во двор Брэворошей, где были накрыты поминальные сто- лы. На столах стояли тарелки с белым киселем, тарелки с жареной рыбой и с хлебом, порезанным большими ломтями, и граненые ста- канчики. В них молчаливые женщины наливали собравшимся на по- минки людям горилку. Все сначала пили молча, а потом заговорили. Скоро в разговорах даже начал проскальзывать смех: вспоминали всякие смешные истории, связанные с папкой. Их оказалось много. Глебушка, сидя у себя на веранде, слышал эти рассказы и смех. Он понимал, что в селе папку любили, хотя он и не понимал, за что. Потом вдруг какой-то сипловатый голос затянул было песню, но на солиста цыкнули. Он замолчал, потом запел опять и на этот раз его поддержали нестройные голоса, которые вскоре как-то выров- нялись, подстроились друг под друга и зазвучали так слаженно и красиво, что Глебушку вдруг пронзила незнакомая взрослая боль. Он представил себе зарытого в землю одинокого папку. Папка не
мог теперь ни песню спеть, ни горилки выпить. Даже его, Глебуш- ку, отругать за что-нибудь – и то не мог. Глебушка сидел в коляске на веранде, смотрел через оконное стекло на певших людей, и его душили слезы. Но он не плакал. Ему было ясно, что папке бы это не понравилось.
9.
После того, как схоронили Васыля Федоровича, Глебушкина жизнь мало в чем изменилась. Мамка, как и прежде, каждое утро, по- доив Люську, вела ее на выгон, а потом торопилась на работу в ясли. Глебушка оставался один, и ему это нравилось. Он думал о своей будущей взрослой жизни, о том, как будет во всем помогать мамке, как станет заботиться о ней. Спустя время после мамкиного ухода, когда солнце было уже высоко-высоко, он подкатывал на коляске к печке и осторожно вытаскивал небольшим ухватом казанок с едой. Казанок был его собственный – маленький и не очень тяжелый. Еда в нем до обеда оставалась еще теплой. Обычно в казанке была картошка или каша, которую Глебушка ел деревянной ложкой. Са- мое приятное было в конце. Глебушка засовывал в казанок кусок белого домашнего хлеба и немного ждал, пока тот пропитывался теплой юшкой. То было его собственное открытие: никто не учил его кушать таким способом. Он съедал кусок влажного хлеба, а потом клал туда еще один, который так же пропитывался юшкой. Он вы- езжал из хаты во двор, чтобы поделиться этой вкуснотой с Пиратом. Пес знал толк в ритуалах объедания и заранее заговорщицки вилял хвостом, ожидая кусок хлеба. То была их большая тайна, о которой не знала ни одна живая душа.
В один из таких дней Глебушка в очередной раз собрался совер- шить свой марш-бросок к печке, но вдруг увидел папкин знаменитый портфельчик. Тот стоял в углу, как и прежде. На секунду Глебушке даже показалось, что папка прямо сейчас войдет в хату, привычным движением протянет руку к портфельчику, возьмет его за матерча- тую ручку и отправится на работу. Но папки не было. Он лежал в земле на кладбище над яром. А впереди, внизу, разливалась Большая Высь. Глебушка вдруг осознал себя одиноким-одиноким. Так одино- ко ему до сих пор почему-то не было. Папкин портфельчик словно подчеркивал это его одиночество. Вот сейчас он возьмет портфель, откроет, а никто за это его даже не отругает, не пристыдит. Потому
что нет больше папки и ругать больше некому. И стричь его теперь тоже никто никогда не будет. Мальчик представил себе, как его не- стриженые волосы все растут и растут. Вот из-за них уже не видно коляски и даже всей хаты. Стало очень одиноко и страшно. Глебушка нагнулся, взял в руки портфельчик и без колебаний открыл его. Он ожидал, что случится что-то волшебное, неожиданное. Так и произо- шло. Как только он открыл застежку портфельчика, дверь отворилась и на пороге появилась мамка. Она стояла в проеме двери и печально смотрела на сына. Глебушке стало неловко от своего самовольства:
–
Портфельчик
папкин,
–
пролепетал
он,
словно
ситуация
нуж-
далась
в
каком-то
пояснении.
–
Теперь он твой – ты же единственный мужчина в семье, – ска-
зала
мамка.
–
Открывай,
не
стесняйся.
В портфельчике лежало несколько волшебных вещей. Во- первых, это был настоящий химический карандаш с металлическим колпачком на конце, чтобы не ломался грифель. Был там и перочин- ный ножичек, который папка называл трофейным. Ножичек был малюсенький, как игрушечный. Но главное – он был складным и на удивление острым. Глебушка это знал точно, потому что папка не раз и не два точил им свой химический карандаш. Делал он это на удивление ловко. Грифель получался ровненьким и красиво ограненным со всех сторон. Но главным богатством, хранившимся в портфельчике, было, конечно, настоящее увеличительное стекло, которым можно было выжигать на чем угодно: хоть на дереве, хоть на руке. На дереве получалось красиво, а на руке очень больно. Глебушка это знал наверняка, потому что видел, как однажды папка выжигал у себя на руке появившуюся неизвестно откуда бородавку. Папка кривился тогда от боли, но бородавку выжег напрочь. Вот такой герой был у него папка.
И еще в портфельчике лежала фотография. Точнее, даже не фотография, а открытка, похожая на фотографию. На ней было изображено что-то не совсем понятное: огромные дома, широченная улица и на ней столько народа и машин, что во всем райцентре не наберется.
–
Это
Америка!
–
догадался
Глебушка.
–
Нет, это не Америка, сынок, – грустно улыбнулась мамка. –
Это Ленинград. Папка всегда мечтал там побывать. Говорил, что там,
представляешь,
летом
не
бывает
ночей!
Светло,
как
днем!
–
И
люди
не
спят?!
–удивился
Глебушка.
–
Не знаю, – смутилась мамка. – Спят, наверно, как не спать.
Только
все
равно
чудно
