скачать книгу бесплатно
Глава 5
У костра остались шесть человек, все мужского пола. Пятеро из них были выпивши, поэтому разговор ожидаемо свернул на фривольные темы. Сибиряк Вова сказал, что недавно бросил девушку, но теперь жалеет о своём поступке, в том числе и из-за отсутствия секса. Подмосквич Вадик ответил ему абстрактно: что любовь – это вечность, а секс – ничто. Преподаватель Дежкин, почёсывая лобок, возразил, что человек смертен, поэтому правильнее любовь рассматривать с практической стороны дела.
– Всякая любовь имеет конечности, – заявил он. – Любовь, как станок, должна выдавать продукцию – детей! Лично у меня уже двое.
– Фигня! – отмахнулся Шампуньзе. Он оказался прогрессивных взглядов. – Любовь – это не средство производства, а игра, это «Тетрис». Главное – правильно вставить.
– «Тетрис»? – преподаватель удивлённо приподнял брови.
– «Тетрис», – подтвердил Шампуньзе. – Кстати, у меня есть одна показательная история по этой теме. Сейчас расскажу.
Предводитель встал с «трона» и подошёл к костру.
– Был у меня, значит, знакомый один, хороший парень, приличный, интеллигентный, но скромный уж очень. Не ладилось у него с женским полом. И уж не знаю, почему, но появилась у него идея-фикс: переспать с азиаткой. Он с утра до вечера повторял: «Азиатка-азиатка, азиатка-азиатка», – но в России у него ничего не получалось. Однажды он психанул и уехал в Таиланд. Потом мне рассказали, что влюбился он там в девушку, а она – бах! – трансвеститом оказалась. Представляете? А ему прямо кайф от этого! И тут всё встало на свои места. Он понял, что он – заднеприводный. Оказался самым обычным гомосеком, гомиком! И с тех пор он счастлив. Живёт со своим трансвеститом на берегу океана и в ус не дует.
Шампуньзе громко рассмеялся, но не у всех эта история вызвала положительные эмоции.
– Тьфу, какая мерзость! – покривился Дежкин. Ему были немилы гомосексуальные отношения. – Отвратительно!
– Да уж, – поддержал преподавателя сибиряк Вова. – Странная какая-то любовь, неестественная. У нас бы такое точно не одобрили.
Фидель и подмосквич Вадик отреагировали слабо на «голубую» полемику, только немного похихикали. Я тоже улыбнулся, но лишь потому, что люблю хеппи-энды.
– Можно вопрос? – спросил я у Шампуньзе и передал ему бутылку портвейна. Водка у них уже кончилась, остался только чай.
– Валяй.
– Давно ты тут?
Шампуньзе ухмыльнулся и глотнул «Массандры».
– Всю жизнь! – ответил он. – Я навсегда ударился в дикарство и, честно говоря, уже и не помню, когда, зачем и почему.
Эта фраза была заученной, потому что, произнося её, Шампуньзе наслаждался, будто ел землянику.
– И всё же, – проявил я упорство, – как давно?
– Давно. – Шампуньзе очистил пальцами семечку и закинул её в рот. – Меня с детства подавлял тоталитарный город, наша любимая столица. Ага, будь она неладна! Изо дня в день она превращала меня в послушное тепличное растение.
Пауза.
– А что такое тепличное растение? – задался вопросом предводитель. – На него плюнь – оно завянет. Уж лучше сорняком вырасти, которому всё нипочём: ни снег, ни дождь, ни ветер. Дисфункция – вот моя главная функция. Моя уродливость – вот моя красота. Мой бомжизм – вот моя свобода. В каком-то смысле я – гений.
– Правильно-правильно, топ-топ! – выкрикнул Иуда и глотнул портвейна. – Правильно ты говоришь. У меня тоже дисфункция. И я всегда считал себя гением.
Шампуньзе нахмурился и как-то сразу изменился в лице – перед нами был уже совсем другой человек. Предводитель мрачно посмотрел на Фиделя и произнёс:
– Где-то я уже всё это слышал. Эхма, эх!
Шампуньзе закурил, выпуская изо рта клубы пессимизма. Портвейн и водка сделали своё дело: нагрузили его тревожными думами.
– Что-что? – непонимающе спросил Фидель.
– Говорю, жизнь моя прошла зря! – резко ответил Шампуньзе. – Застрял я в Джанхоте на веки вечные.
Неожиданно настрой предводителя поддержали Вадик и Дежкин. Они почему-то оба считали, что их ждёт такая же участь, как Шампуньзе: безрадостная жизнь в палатке круглый год. Одним словом, бесперспективняк.
– Кому я нужен? – риторически спросил Вадик. – Я сирота, пропащий.
– А я уже с тремя жёнами развёлся. – Дежкин грустно покачал головой. – И тоже никому не нужен. Детей не вижу. На работе не клеится. Докторская не пишется. Денег нет. Всё на алименты уходит. Одни несчастья. Эх, жизнь моя – жестянка!
– А вообще вот что я понял, ребята: русский народ не любит свободы, – резюмировал Шампуньзе. – Наш народ любит заточение. Вот как я в палатке. Там и подохну!
Всё это действо было похоже на клуб анонимных неудачников. Кто бы что ни говорил, даже самое дикое, двое остальных обязательно соглашались: да-да-да. Вскоре Фидель тоже проникся атмосферой самоуничижения и с удовольствием рассказал о собственной никчёмности. Сначала – о том, как ненавидит свою работу: все эти похороны и катафалки. Потом – о провалах на личном фронте, о том, что за два года его бросили пять девушек. Затем – о своих родителях. И так далее, и тому подобное. Искренне, без всякого снисхождения к себе.
– Чего вы завели этот разговор? – воскликнул я. – Надоело это слушать. Хутор же называется «Счастливый человек», а вы про несчастья свои базарите. Полное несоответствие!
– А ты типа счастливый? – Шампуньзе строго посмотрел на меня.
– Да, я – счастливый человек!
– Ну-ну, – ухмыльнулся предводитель. – Я тоже так думал, пока в столице жил. А потом оказалось, что счастье моё из пластмассы.
Шампуньзе хотел добавить что-то ещё, но не успел: вдруг Иуда, как ужаленный, подскочил с камня.
– Ой-ой! По мне что-то ползёт!
Он сунул под майку руку и взвизгнул, будто обнаружил там ядовитого скорпиона.
– Ну что такое? Комар, что ли? – ухмыльнулся я, решив, что Фидель преувеличивает спьяну.
– Какой комар? Мудила ты! – визжал он. – А-а-а!
Иуда стянул с себя майку, и мы все увидели отвратительную многоножку.
– Ох, ёпта! – Я испытал жуткий страх и отпрыгнул в сторону.
Дежкин прикрыл руками самое дорогое – своё половое хозяйство. Вадик побледнел. Лицо сибиряка Вовы стало напряжённым, глаза блуждали. Ему было страшно, но он стеснялся позориться.
– Не паниковать, цивилы! – крикнул весело Шампуньзе. – Это же обычная крымская сколопендра! – и спокойным движением скинул «монстра» на «трон» и накрыл его пластиковым стаканом. Мы все с интересом стали рассматривать многоножку.
– Ух ты, чудо природы! – произнёс я, потому что никогда до этого не видел живую сколопендру. Только сидел в баре с таким же названием.
– Топ-топ! А можно её в руки взять? Она не ядовитая? – спросил Иуда и глотнул из бутылки.
Он больше не боялся сколопендру. Напротив, она ему теперь очень даже нравилась. Хотя, по-моему, выглядела всё же жутковато: длина – сантиметров десять, окрас – золотисто-жёлтый, тело сплюснутое и поделенное на колечки, причём из каждого торчит по две тонкие ножки.
– Зверёк этот безобидный, но укусить может. Так что лучше не трогай её, – добродушно ответил Шампуньзе. Потом посмотрел на спину Иуды и добавил: – Тяпнула она тебя всё-таки. Ну ничего страшного. До свадьбы всяко заживёт. Ты, главное, только не чеши это место.
– А много их тут водится? – поинтересовался я.
– Все, что есть, – наши! – ухмыльнулся предводитель. – Это не абы какие сколопендры, а наши, родные, крымские. Как мост Крымский построили, так они сразу к нам в Джанхот и прибежали. Сами понимаете, к россиянам они теперь относятся замечательно. Поэтому не нужно их бояться. Надо просто выполнять два простых правила: первое – закрывать палатку на ночь, а второе – не делать резких движений, если уж сколопендра на тебя забралась. Они кусаются, только когда чувствуют опасность. Понимаете? С ними нужно ласково!
Шампуньзе ударом ноги опрокинул стакан, и сколопендра молниеносно скрылась в щели между камнями.
* * *
– Последний глоток остался, – Иуда потряс бутылкой «Массандры». – Кто допьёт?
Этот вопрос прозвучал как смертный приговор ночи. Мы стремительно вползали в серое, недружелюбное утро. Всё вокруг становилось отчётливым, в основном – камни, камни, камни. Самой разной формы: острые, покатые, сломанные. Я посмотрел вперёд – бесконечное, неоглядное море. Сзади – крутая скала. Полное окружение дикостью: пещерная жизнь, мезозой, первобытчина. Я вдохнул полной грудью и, наполнившись утренней свежестью, почувствовал себя частью природы. Всё-таки человек – это существо дикое. Просто мы забыли об этом.
– Давайте разыграем этот глоток в блинчики, – предложил Шампуньзе.
– Не стыдно? – язвительно спросил Дежкин. – Ты же профессионал. Глоток точно достанется тебе. Так нечестно!
– Честно-честно, плевать! – выкрикнул Иуда. Ему очень хотелось сыграть.
– Конечно, – поддержал я, – мы же ради этого сюда и пришли.
– Ладно, – Дежкин пожал плечами. – Хозяин – барин.
Мы выстроились вдоль воды. У каждого было по три попытки. Первым кидал я. Получилось так себе: два, ноль и один. У Фиделя вышло ещё хуже: ноль и две единицы. Вова и Дежкин выбили одинаково – по три отскока, зато уж предводитель не подкачал. Шампуньзе выдал свой рекорд – десять раз.
– Айда купаться! – крикнул он, допив наш портвейн. – Голышом!
Все молчали, замявшись, окаменев от этого предложения.
– Да ну вас, цивилы! – Шампуньзе быстро скинул с себя немногочисленные вещи и стал медленно заходить в воду, смешно передвигая ногами, как краб.
Оказавшись в море по колено, он вдруг обернулся и проорал нам что-то на матерном. В ответ – опять неловкое молчание. Шампуньзе фыркнул и нырнул. Его не было секунд двадцать. Снова появившись на поверхности воды, он горделиво поплыл вперёд, активно работая руками, как гребной винт корабля. После ночи пьянства это выглядело фантастически, просто невероятно круто.
– Топ-топ, айда за ним! – выкрикнул Иуда и стал тоже скидывать с себя вещи. Он был в восторге от такой возможности: освежиться голышом ранним утром, до похмелья – гениально.
Мы купались долго, минут двадцать, и вылезли из воды, когда утро стало уже очевидным. Начало припекать. Мимо проходили первые люди, но мы плевали на них так же, как природа плевала на нас. Мы стояли голые в ряд и приветствовали восходящее солнце, которое прямо на наших глазах набирало могущество. Это было величественное, колоссальное зрелище, вроде коронации.
– Даже когда все против, то солнце за нас, за людей, – произнёс Шампуньзе тихо, но твёрдо. Он провёл рукой по глазам и уверенно добавил: – Природа создала человека по своему образу и подобию. Поэтому человек создан для величия, а не для благополучия. Это факт.
– Факт, – повторил я полушёпотом, потому что был впечатлён. В этом месте, в этот момент заявление Шампуньзе звучало как доказанная теорема.
– Согласен полностью, факт фундаментальный, – одобрил Дежкин. Он принимал солнечную ванну широко расставив ноги. – Я как кандидат наук подтверждаю, что человека невозможно отучить от величия. Ровно так же, как кошку невозможно отучить от точения когтей о диван. Это база, инстинкт, аксиома, точка отсчёта. – Преподаватель ухмыльнулся. – Что-что, а объективную реальность я хорошо понимаю, – закончил он и потрогал свой пенис, похожий на сардельку.
Помолчали. У всех в глазах отражалось море.
– Я вернусь сюда! – вдруг произнёс Иуда. Он обращался не к людям. Он думал о чём-то своём. – Я обязательно сюда вернусь.
– Где-то я уже это слышал. – Шампуньзе громко рассмеялся, но Фидель даже не посмотрел в его сторону. Он зачарованным взглядом пожирал горизонт, где на волнах качались два белых кораблика.
– Я вернусь сюда, – повторил Иуда. – Вернусь-вернусь.
– Пора идти, – я подтолкнул его плечом.
– Конечно-конечно, – очнулся мой одноклассник.
Мы не спеша стали одеваться. Костёр почти погас, лишь слабый дымок убегал от углей в сторону неба. Шампуньзе набрал воды в консервную банку и залил очаг. Дымок исчез, и вместе с ним исчезло последнее, что нас связывало с этим местом, с этим каменным комплексом.
– Спасибо за весёлую ночку, – я улыбнулся от уха до уха. – Рад знакомству, ребята!
– Взаимно, парни! Авось ещё свидимся! – ответил мне сибиряк Вова и тоже обаятельно и лучезарно улыбнулся.
Мы пожали друг другу руки, крепко обнялись и разошлись. Шампуньзе и компания направились в сторону Прасковеевки, Иуда и я – ровно в противоположную, на хутор Джанхот.
– Приезжайте ещё! – вдруг крикнул Шампуньзе. – Фидель! Фидель, слышишь меня? Фидель, но пасаран!
Мы обернулись.
– Но пасаран! Но пасаран! – крикнул в ответ Иуда и помахал сжатым кулаком. Непременно приедем, непременно! Но пасаран, пацаны!
Шампуньзе одобрительно кивнул, развернулся и повёл свой отряд в лагерь. Мы с Фиделем тоже побрели домой.
* * *
– Как много людей, – поморщился Иуда, когда мы оказались на центральной площади Джанхота. – И какие все хмурые.
– Утреннее море привлекает хмурых одиночек, – заметил я.
– Конечно-конечно. – Иуда сплюнул себе под ноги. – А чего они так пялятся на нас?
Я посмотрел на пляж. Его оккупировали пенсионеры, потные бегуны и равнодушные йоги.
– Их оскорбляет наш внешний вид, помятые лица, – ухмыльнулся я. – Все эти хмурые люди считают, что это утро принадлежит только им. Они не хотят им ни с кем делиться, особенно с такими пьяными отморозками, как мы.
– Да-да, понятно.
– Лично я не слишком об этом парюсь. Чёрт с ними, с этими жаворонками. Есть вещи гораздо неприятнее.
– Например? – Фидель покосился на меня.
– Например, похмелье.
Я чувствовал его приближение, знал, что, закрыв глаза, придётся их открыть уже с головной болью и вонью изо рта, а с недавних пор ещё и с Машей, с этой чёртовой рыжей куклой. Честно говоря, это пугало меня ничуть не меньше, даже, пожалуй, больше, чем расширение блока НАТО на Восток и транзит власти в Китае.
– Наконец-то дома! – Я рванул на себя входную дверь. Часы на кухне показывали восемь утра.
Я вытащил из холодильника последнюю бутылку пива, и мы тут же её распили. Иуда завалился спать на кушетку (он обитал на кухне), а я прошёл в свою комнату. Маша не подавала признаков жизни, и я аккуратно лёг рядом с ней. Поспать почти не удалось. Ещё до обеда Маша меня растолкала и начала беспощадно пилить. У меня не было сил ей сопротивляться. Я на всё согласно кивал головой, а через день мы поехали домой, лично я – с облегчением.
– Готовность номер один! – крикнул Ванчоус и приподнял свой чемодан.
Мы стояли на платформе.
