Лето, пахнущее мелиссой

Сергей Герасименко

Лето, пахнущее мелиссой

Глава 1:

Есть тишина, похожая на сонное озеро в безветренный день. Она успокаивает. А есть тишина, звенящая, как натянутая струна. Она режет слух и заставляет сердце сжиматься в ожидании, когда эта струна наконец лопнет.

Такая тишина была главным блюдом на их семейных ужинах.

Она лежала на белой скатерти между идеальными приборами. Пряталась в коробке из-под пиццы, потому что готовить сегодня маме снова было некогда. Отражалась в синем экране смартфона Мира, в который он уткнулся, чтобы не видеть, как отец с военной точностью разрезает свой кусок, а мама – красивая, с безупречным маникюром цвета пыльной розы – лишь ковыряет вилкой остывший сыр.

Они были вместе двадцать три года. Мир знал это, потому что недавно видел в мамином телефоне напоминание: «Годовщина». Он не знал, отметили ли они ее. Скорее всего, нет. Их любовь, как старый, но надежный автомобиль, давно ехала на инерции, изредка заправляясь на станциях под названием «быт» и «общий отпуск».

– Мирослав, – голос мамы прозвучал так, будто она смахнула пыль с давно не используемого слова.

Мир нехотя оторвал взгляд от экрана.

– Мы с отцом решили, – продолжила она, глядя куда-то в центр стола. – Этим летом в лагерь ты не поедешь.

Слова упали на стол, как кубики льда в пустой стакан. Звонко и холодно.

– В смысле? – Мир даже телефон отложил. – Я с ребятами уже договорился. Мы в один отряд хотели.

– В смысле, ты едешь в деревню. К бабушке.

Он посмотрел на отца. Генадий, или просто Гена, как называла его мама в те редкие моменты, когда их голоса звучали тепло, даже не поднял головы. Он продолжал методично работать ножом и вилкой. Его молчание было громче любого слова. Оно означало: «Решение принято. Обсуждению не подлежит».

– В деревню? – Мир почувствовал, как внутри закипает волна протеста, горячая и горькая. – Зачем? Там же делать нечего! Интернета нет, все разъехались. Вы серьезно?

– Именно поэтому, – впервые за ужин подал голос отец. Он положил приборы идеально ровно по обе стороны от тарелки. – Тебе нужно готовиться. Десятый класс – это не шутки. А там тебя ничто не будет отвлекать.

– Отвлекать? Да я с ума там сойду от скуки! Все нормальные люди едут на море, а я – в ссылку? Спасибо, обрадовали.

Он с такой силой вцепился в вилку, что костяшки пальцев побелели. В голове пронеслась обидная мысль, что зря он не ушел после девятого, как половина его друзей. Сейчас бы уже был студентом колледжа, свободным человеком. А не школьником, чью судьбу решают за ужином с пиццей.

– Мир, не начинай, – устало вздохнула Ольга. Она потерла виски, словно отгоняя головную боль. – Бабушка давно просила тебя привезти. Мы и ее проведаем, и ты спокойно позанимаешься. Убьем двух зайцев.

«Убьем двух зайцев», – мысленно передразнил он. И третьего – его лето. Единственное, последнее нормальное лето перед одиннадцатым классом, перед этим адом под названием ЕГЭ. Ему не хотелось «спокойно заниматься». Ему хотелось соленого ветра, ночных разговоров у костра на пляже и дурацких шуток, которые понятны только твоим друзьям.

– Я не поеду, – отрезал он.

Отец поднял на него глаза. Взгляд у него был тяжелый, как камень. – Ты поедешь, Мирослав. Мы отвезем тебя в субботу. Разговор окончен.

Он встал из-за стола, сгреб пустую коробку от пиццы и понес на кухню. Через минуту оттуда донесся шум воды и гудение включающейся посудомойки. Мама тихо поднялась и ушла в свою комнату, оставив на столе недоеденный кусок.

Мир остался один в оглушительной тишине, которая теперь казалась еще тяжелее. Вердикт был вынесен. Апелляции не подлежало.

Он молча поднялся и пошел к себе. Его комната – его крепость. Единственное место в этом доме, где воздух не был пропитан молчаливыми упреками и невысказанными обидами. Он лег на кровать и открыл галерею в телефоне. Прошлогодние фотографии из лагеря: загорелые, счастливые лица, дурацкие рожицы, синее море на фоне. Он смотрел на парня на фото – на себя – и не узнавал его. Тот парень смеялся.

А этот, который лежал сейчас в своей комнате, чувствовал только одно.

Его лето было официально убито. Еще даже не начавшись.

Глава 2:

Суббота наступила с неотвратимостью приговора. Утро было серым, словно город заранее надел траур по лету Мирослава. Дождь лениво мазал по стеклу грязные полосы, превращая мир за окном в размытую акварель.

Сумка была собрана еще с вечера. Ольга, его мама, действовала с эффективностью кризисного менеджера: стопка футболок, джинсы, толстовка, спортивный костюм. И отдельной, самой тяжелой стопкой – учебники. Сборник задач по алгебре, пособие по русскому, толстенный талмуд по истории. Этот балласт лежал на дне сумки, придавая ей вес настоящего якоря. Якоря, который должен был на три месяца приковать его к тихой пристани в деревне под названием «Подготовка к экзаменам».

Поездка началась, как и все их последние совместные поездки. С молчания.

Отец за рулем – скала. Сосредоточенный, непроницаемый, руки уверенно лежат на руле. Его профиль, вырисовывающийся на фоне бегущих мимо мокрых многоэтажек, казался Миру высеченным из гранита. Он вспомнил, как в детстве этот же профиль казался ему профилем героя из боевика. Сильный, надежный, способный решить любую проблему. Сейчас Мир видел лишь уставшего мужчину, который разучился говорить с собственным сыном на любом языке, кроме языка приказов.

Мама сидела рядом, на пассажирском сиденье. Она не смотрела в окно. Она смотрела в телефон, листая ленту с той скоростью, которая выдавала не интерес, а желание убежать. Убежать от этой машины, от этого молчания, от этого дождя. Время от времени она поднимала взгляд на мужа, и в ее глазах на долю секунды мелькало что-то похожее на тоску. Словно она пыталась разглядеть в этом строгом военном того легкого на подъем парня, который когда-то катал ее на мотоцикле и дарил смешные полевые цветы. Но парень давно исчез, оставив после себя лишь привычку сидеть рядом.

Мир сидел сзади, за водителем. В наушниках играл какой-то модный рэпер, выплевывая слова с пулеметной скоростью. Но даже сквозь бит Мир чувствовал эту вязкую, густую тишину. Она была тяжелее, чем его сумка с учебниками. Он отвернулся к окну и смотрел, как городские пейзажи сменяются унылыми промзонами, а те, в свою очередь, уступают место бесконечным полям, накрытым серым покрывалом неба.

Раньше эти поездки были другими.

Он помнил, как они ехали к бабушке, когда был жив дед. Дед Витя. Виктор Георгиевич. Могучий, бородатый, с руками, похожими на корни старого дуба, и глазами, в которых плясали смешинки. Тогда в машине играла не модная музыка, а старые кассеты с песнями, которые отец с мамой пели в два голоса, фальшивя и смеясь. Мама доставала из корзинки бутерброды, пахнущие домом, а отец рассказывал смешные истории из своей лейтенантской юности. Это была не поездка. Это было приключение.

А в конце их ждал дед. Он всегда встречал их у ворот. Подхватывал Мира на руки, подбрасывал так высоко, что казалось, можно дотронуться до облаков. От него пахло лесом, дымом костра и чем-то еще, неуловимым и настоящим. Свободой.

Потом дед пропал. «Пропал в горах», – так сказали взрослые. Для десятилетнего Мира это слово «пропал» было странным, не до конца понятным. Не умер, не погиб, а именно пропал. Словно ушел по какой-то своей, очень важной тропе и просто еще не вернулся. Но он так и не вернулся. И вместе с ним из их поездок пропал смех.

– Проголодался? – голос мамы вырвал его из воспоминаний. Она протягивала ему сэндвич из придорожного кафе, завернутый в шуршащую бумагу.

– Не хочу, – буркнул он.

– Мир, мы до вечера не доедем. Поешь.

Он молча взял сэндвич. Он пах пластмассой и майонезом. Ничего общего с теми, из детства.

Четыреста километров – это очень много. Это почти шесть часов пути. Шесть часов, или триста шестьдесят минут, или двадцать одна тысяча шестьсот секунд молчания. Иногда его прерывали короткие фразы: «Бензин кончается», «Осторожно, камера», «Может, остановимся кофе выпить?». Но это были не разговоры. Это были звуки, которые лишь подчеркивали пустоту между ними.

Когда они наконец свернули с федеральной трассы на проселочную дорогу, пейзаж начал меняться. Плоские поля сменились холмами, покрытыми густым лесом. В разрывах туч показались далекие, синеватые силуэты гор, увенчанных седыми шапками вечных снегов. Это была Карачаево-Черкесия. Воздух, даже через фильтры машины, стал другим. Он пах влажной землей, хвоей и еще чем-то диким, терпким.

Отец чуть сбавил скорость, его напряженные плечи немного расслабились. – Красиво тут, – сказал он почти беззвучно, глядя на горы. Мама оторвалась от телефона и тоже посмотрела вдаль. – Да, – тихо согласилась она. – Давно мы здесь не были.

На мгновение, на одну короткую секунду, тишина в машине перестала быть враждебной. Она стала задумчивой. Словно горы заставили их вспомнить что-то важное, что-то, что они давно похоронили под слоем городской усталости.

Но секунда прошла. Мама снова уткнулась в экран. Отец сосредоточился на дороге, которая петляла между холмами. А Мир смотрел на эти величественные, равнодушные горы и думал только об одном. Шесть лет назад они забрали у него деда. А теперь забирают его лето.

Глава 3:

Деревня показалась внезапно, вынырнув из-за очередного поворота. Несколько десятков домов, разбросанных по склону холма, старая водонапорная башня, похожая на ржавого робота на тонких ногах, и тонкая струйка дыма из одной-единственной трубы.

Дом бабушки стоял на самом краю, почти у леса. Крепкий, срубленный еще дедом, с резными наличниками на окнах и большим двором, огороженным покосившимся забором. Когда машина зашуршала гравием у ворот, на крыльцо вышла она.

Надежда Михайловна. Бабушка.

Она была невысокой, сухонькой, в простом ситцевом платье и с платком, повязанным на седые волосы. Но спину держала прямо, а в ясных, чуть прищуренных глазах светился острый, насмешливый ум. Она не бросилась к ним с объятиями. Она просто стояла, опираясь на палку, и смотрела, как ее городские родственники неуклюже выбираются из своей блестящей консервной банки.

– Ну, явились, космонавты, – сказала она вместо приветствия. Голос у нее был скрипучий, но сильный. – Думала, вас уже волки по дороге съели.

– Здравствуй, мама, – Гена подошел и неловко поцеловал ее в щеку. – Как ты тут?

– Да как в танке. Гром гремит, Мурка молоко дает, куры несутся. Живем. А вы-то как? Все по работам своим бегаете, мильоны зашибаете?

Ее слова были пропитаны легкой иронией, но беззлобной. Ольга тоже подошла, обняла свекровь. – Надежда Михайловна, здравствуйте. Устали с дороги.

– Устали они, – хмыкнула бабушка, и ее взгляд остановился на Мире, который вытаскивал свою сумку-якорь из багажника. – О, а это что за чудо-юдо заморское? Не признала сразу. Мирка, ты, что ли? Вымахал-то как, жердь.

Мир что-то промычал в ответ. «Мирка». Так его называла только она.

– Ладно, чего на улице стоять. А ну, герой, тащи свои чемоданы в дом. Твоя комната там же, где и была, – она кивнула на дверь.

Прощание родителей было быстрым и скомканным. Они словно спешили сбросить с себя эту непривычную деревенскую атмосферу и вернуться в свой понятный мир пробок и супермаркетов.

– Мам, ты за ним присмотри. Чтобы занимался, – наставляла Ольга. – Мы звонить будем, – добавил отец. – Если что – сразу сообщай. – Да разберусь, не маленькая, – отмахнулась бабушка. – Не в первый раз дите вижу. Езжайте уже, орлы.

Машина развернулась, подняв облачко пыли, и скрылась за поворотом. Мир остался стоять посреди двора. Из конуры вылез огромный лохматый пес, похожий на медвежонка, зевнул, показав розовый язык, и лениво вильнул хвостом. Гром. Из-за сарая доносилось кудахтанье. Где-то мычала корова.

Тишина. Но это была уже другая тишина. Не та, что в машине. Эта была живой. Она состояла из сотен звуков: шелеста листьев, жужжания пчел, далекого стука топора.

Он зашел в дом. Пахло деревом, сушеными травами и чем-то еще – уютом. Его комната была маленькой, под самой крышей. Железная кровать с горой подушек, старый письменный стол, шкаф. Все так же, как и шесть лет назад. Только он сам стал другим.

Первым делом он достал телефон. Одна палочка сети. Он походил по комнате. У окна – две. Он поднял руку вверх. Связь пропала совсем. Он вышел во двор. Обошел дом. Залез на поленницу. Ничего. Интернета не было. Совсем.

Это было похоже на ампутацию. Словно у него отняли жизненно важный орган. Он сел на крыльцо и тупо уставился на свои кеды. Что он будет здесь делать? Три месяца. Девяносто два дня. Без друзей, без новостей, без музыки, без всего, что составляло его жизнь.

– Чего скис, городской? – голос бабушки раздался рядом. Она присела на ступеньку, достав из кармана фартука луковицу и маленький ножик. – Думаешь, помер без своей жужжалки?

– Тут связи нет, – мрачно констатировал Мир.

– Вот и слава богу, – кивнула бабушка, ловко очищая лук. – Голова отдохнет. А то засрали вы себе мозги этими картинками. Ничего живого не видите.

Она говорила это не для того, чтобы обидеть. Просто констатировала факт, как погоду.

– Ну, раз уж ты у меня теперь жилец, надо к делу приступать. Видишь ведра? – она кивнула в угол. – Возьмешь и натаскаешь воды из колодца. А потом – за дровами в сарай. А потом я тебе еще дело найду. Учиться-то на сытый желудок сподручнее будет.

Она хитро посмотрела на него, и в уголках ее глаз собрались морщинки-лучики. – Ты это… не думай, что я тебя тут работать заставлю до седьмого пота. Просто надо же тебе чем-то руки занять, пока голова на место встает. А она встанет, будь спокоен. Здесь воздух такой. Прочищает.

Мир посмотрел на ведра, потом на колодец в конце двора, потом на свои тонкие, «городские» руки. Он вздохнул. Кажется, его ссылка будет еще хуже, чем он предполагал.

Но когда он, кряхтя, поднял первое ведро с ледяной, звенящей водой и понес его к дому, в нос ему ударил пряный, свежий запах. Он не знал, что это. Он просто вдохнул его полной грудью.

Это пахла мелисса, разросшаяся буйным кустом у самого крыльца. Но Мир этого еще не знал. Для него это был просто первый глоток воздуха в его новом мире. Мире без Wi-Fi.

Глава 4:

Первые две недели тянулись, как резиновые. Длинные, монотонные, одинаковые. Жизнь Мира теперь подчинялась простому и неумолимому деревенскому ритму, который задавала бабушка.

Подъем с первыми лучами солнца, потому что петух под окном орал так, будто его назначили личным будильником апокалипсиса. Завтрак – яичница из неправдоподобно желтых яиц, которые еще утром были под курицей, и парное молоко от Мурки, густое и сладкое. Мир сначала морщился, вспоминая привычный вкус молока из картонной коробки, но голод был не тетка.

А потом начинался «трудовой десант», как с иронией говорила Надежда Михайловна. Наколоть дров для печки. Прополоть грядки, где он с трудом отличал сорняк от морковки. Починить расшатавшуюся калитку. Каждое задание было для него маленьким испытанием. Руки, привыкшие лишь к клавиатуре и сенсорному экрану, покрылись мозолями. Спина ныла. Но самым удивительным было то, что после нескольких часов такой работы, когда он садился за учебники, его голова была ясной. Мысли не разбегались, как тараканы. Формулы и даты почему-то запоминались легче. Бабушка была права: воздух здесь и правда «прочищал».

Но скука никуда не делась. Она была его постоянной спутницей. Вечерами, когда бабушка садилась вязать или смотреть старенький телевизор, показывающий всего два канала с рябью, Мир выходил на крыльцо и смотрел на звезды. Таких звезд он никогда не видел в городе. Огромные, яркие, близкие – они висели в чернильной темноте, как рассыпанные алмазы. Это было красиво, но от этой красоты становилось только тоскливее. Он чувствовал себя бесконечно одиноким в этой огромной, молчаливой вселенной.

Однажды бабушка сунула ему в руку потрепанную плетеную сумку и несколько мятых купюр. – Сходи-ка, внучек, на почту. Мне пенсию должны были принести, да почтальонша наша, тетя Валя, прихворала. Заодно хлеба купишь в магазине, да соли.

Идти никуда не хотелось, но спорить с бабушкой было бесполезно. Он поплелся по единственной деревенской улице, которая шла зигзагом вниз вниз по склону. Почта и магазин ютились в одном приземистом здании из белого кирпича, которое, казалось, вросло в землю.

Он уже почти дошел, пиная подвернувшийся под ногу камень, когда она прошла мимо.

Это было похоже на вспышку. На внезапный солнечный луч, прорвавшийся сквозь серую пелену его дней.

Она шла ему навстречу, со стороны реки. Легкой, пружинистой походкой. На ней были простые шорты и выцветшая футболка, но Мир этого почти не заметил. Все его внимание приковали ее волосы. Длинные, густые, распущенные по плечам, они горели в лучах полуденного солнца. Не рыжие, не русые, а какого-то невероятного оттенка меди и старого золота. Как осенние листья в закатный час.

Она несла в руках охапку полевых цветов и что-то тихо напевала себе под нос. Когда она поравнялась с ним, то на долю секунды вскинула на него взгляд. Ее глаза оказались светло-карими, почти медовыми, с зелеными искорками. В них не было ни удивления, ни интереса. Просто мимолетный, спокойный взгляд, каким смотрят на дерево или на облако.

И прошла дальше.