скачать книгу бесплатно
– Только у меня не убрано, – буркнул Макар, делая приглашающий жест рукой.
– Ничего страшного, и не такое видали.
Договаривал старлей, уже входя в квартиру, младший сержант прошёл вместе с ним внутрь, а тот, что постарше, остался около двери. Клавдия Ивановна попыталась проскользнуть в квартиру, но, наткнувшись на недружелюбный взгляд Макара, осталась на лестничной площадке, изо всех сил вытягивая сморщенную шею и пытаясь рассмотреть, что творится внутри. Под начищенными до блеска берцами старлея захрустели осколки зеркала, тот целенаправленно направился в комнату. Не оборачиваясь, бросил через плечо:
– Что у вас с лицом?
Макар осторожно дотронулся до лба. На ощупь размеры шишки впечатляли, а со стороны наверняка выглядит ещё хлеще.
– Споткнулся, ударился головой о косяк.
Макар указал младшему сержанту рукой на косяк и на лужицу крови, что натекла, пока он валялся на полу, приходя в себя. Сержант энергично нагнулся к каплям крови на полу, точно охотничья собака, только что без хвоста и в форме. Радостно отрапортовал:
– Сань, на полу и вправду кровь.
Старлей Саша возник в коридоре, загородив дверной проём, и с сарказмом заметил:
– Молодец Савин, далеко пойдёшь.
Тут в разговор влезла Клавдия Ивановна, изнывавшая от безделья на площадке, краем уха услышавшая про кровь.
– А что я вам говорила! Маньяк он всамомделешний, небось трупы в ванной спрятал. Ага, ага…
Закончить ей не дал лейтенант, произнеся с раздражением:
– Гражданка Фазанова, не мешайте, сами разберёмся.
Посмотрев на Макара, как тому показалось, уже без такой строгости, как вначале, старлей проговорил:
– Вам бы умыться, да и рассечение осмотреть надо. Как раз и ванную увидим. У вас есть чем обработать рану?
Макар отрицательно покачал головой:
– Вряд ли.
– Савин, сгоняй в машину за аптечкой, я пока тут закончу.
Младшой, хотя и с недовольным видом, вышел из квартиры, шёпотом перекинулся парой фраз с напарником, и его шаги горохом посыпались по ступеням.
Пока Макар в ванной оттирал засохшую кровь со лба и с переносицы, оставшийся с ним лейтенант, осмотрев ванную с санузлом и кухню, остановился перед закрытой дверью в бывшую детскую и, постучав по ней костяшками пальцев, переспросил:
– А что у вас находится в этой комнате?
Макар вздрогнул от этого звука, как будто его ударило током. Смотря на своё отражение в зеркале, он видел себя стоящим в чёрном костюме под хмурым осенним небом и глядящим, как вслед за гробом жены опускается в могилу маленький гробик с телом его дочери, а где-то невдалеке истерично стучал по дереву дятел…
– Макар Васильевич, Макар Васильевич, вы меня слышите, с вами всё в порядке?
Макар плеснул холодной водой в лицо и слегка потряс головой, отгоняя нахлынувшее воспоминание, повернув голову, посмотрел на старлея. Тот стоял в дверях ванной с вопросительным выражением на лице. Видя, что на него, наконец, обратили внимание, он повторил свой вопрос про запертую комнату. Макар проглотил тугой комок, подступивший к горлу. Тяжело вздохнув, он произнёс:
– Это комната моей дочери, она погибла вместе с женой в автомобильной аварии год назад.
Образовалась неловкая пауза. Старший лейтенант Александр Кондратов, сконфуженно кашлянув в кулак, посмотрев на грязный кафель пола и, не найдя там ответа, не глядя на Макара, пробормотал:
– Мои соболезнования.
Макар устало пожал плечами. Атмосферу разрядил вернувшийся с аптечкой Савин. Радуясь возможности перевести тему, Кондратов попенял Савину за нерасторопность:
– Я сказал – сгоняй, а не сползай, ты чего, за аптечкой в отделение бегал?
– Саш, да я перед подъездом, пару затяжек сделал и бегом сюда.
– Бегом… – передразнил Кондратов. Ты бы так зачёты сдавал, как куришь. Давай аптечку.
Недовольно насупившись, Савин протянул требуемое и с видом оскорблённого достоинства удалился в коридор. Повернувшись к Макару, Кондратов, протянув тому видавшую виды автомобильную аптечку, спросил:
– Сами справитесь?
– Да, конечно. Спасибо.
Достав перекись, Макар быстро обработал рану и заклеил бактерицидным пластырем. Вышло уж не сказать, что намного лучше, но, по крайней мере, не так вызывающе. Старлей переминался с ноги на ногу, ему явно было неловко, но Макар чувствовал, что он всё равно не отстанет и придётся открыть комнату, чтобы снять все вопросы. «В конечном счёте, это его работа, – подумал Макар, – искать, осматривать». В данном случае – определить наличие или отсутствие гипотетических трупов в его квартире.
Взъерошив давно не стриженные седые волосы, Макар понуро направился из ванной. Кондратов посторонился и отошёл к дверям детской:
– Одну секунду.
Макар прошёл в большую комнату к стенному шкафу, со скрипом открыв стеклянную дверцу, достал маленькую деревянную шкатулку, из которой вынул небольшой ключ. Ключ показался Макару удивительно тяжёлым, словно каждый прошедший день после того, как он закрыл комнату, вернувшись с похорон, слой за слоем накладывался на него. Зажав его в ладони, он отправился к ожидавшему его Кондратову. Протянув тому ключ, Макар ушёл на кухню и сел на табурет. Его начинало слегка знобить, сердце тяжело бухало в висках… Чтобы унять дрожь, Макар зажал ладони между коленями и, сгорбив спину, напряг всё тело.
Кондратову давно не было так хреново. Наводить порядок у разбуянившихся калдырей или торчков было гораздо проще, чем по звонку полоумной старухи теребить не зажившие раны человека, потерявшего семью. К тому же ему страшно не хотелось заходить в комнату, ну не хотелось, и всё тут.
Набрав в грудь воздуху, словно приготовился рвануть большой вес, вставил ключ в замочную скважину. Два поворота ключа – ЩЁЛК, ЩЁЛК – бьют Макара словно палкой, заставляя ещё больше скорчиться на табуретке. Старлей быстро вышел из комнаты, зашёл на кухню, аккуратно положил ключ на стол. Тут же, на столе, заполнив протокол и дав расписаться, стараясь не глядеть на скрюченную фигуру Макара, тихо извинился за возникшее недоразумение, и, пожелав всего доброго, направился к выходу, про себя матеря несносную старуху. Макар догнал Кондратова у дверей. Тот, уже в дверях, обернулся.
– Макар Васильевич, это, конечно, не моё дело, но вы бы убрались, а то вон стекло по всему полу разбросанно, вам так и пятки заклеивать придётся.
– Да, конечно, это у меня как раз перед вашим приходом зеркало разбилось.
Кондратов недоверчиво покосился на останки зеркала и вежливо поинтересовался:
– Извините, а почему чёрное?
– Да оно такое и было, знаете ли… – Макар судорожно придумывал, каким может быть чёрное зеркало, и, не найдя ничего лучшего, ляпнул: декоративное.
– Ну да, понимаю… – хотя по лицу старлея было видно, что он ничего не понял. – Ну ещё раз всего хорошего, извините, если что не так, работа такая.
– Ничего, я понимаю, – сказал Макар и протянул старлею руку, которую тот крепко пожал.
Видя, что результат вызова полиции (по привычке называемой ею милицией) не оправдал её надежд и Макара Чурова не увозят в наручниках в тюрьму, Клавдия Ивановна Фазанова решила ретироваться с поля боя на свою территорию. Но не успела она сделать и нескольких шагов, как её настиг праведный гнев старшего лейтенанта Кондратова.
– Гражданка Фазанова, между прочим, за ложный вызов и за клевету также ответственность имеется. В следующий раз, если вам, что-то почудится, вы уж точно выясните, что случилось, а потом в полицию звоните. Вам всё понятно?!..
– Дак милок, чё с меня взять, я ж старая совсем. Тут по телевизору один криминал кажуть, а чё мне одной с котом делать, я и смотрю. Ну а как раз про убивства показывали, а тут сверху звон, шум… Я на площадку-то вышла, слышу, к Чурову Макару в дверь ломятся, весь звонок оборвали, а он не открывает. Ну, думаю, не моё дело. А он – кивок в сторону Макара – как заорёть, у меня аж сердце зашлось. Знаете, у меня ведь сердце слабое. Всех, говорить, переубиваю… и матом, матом кроеть не хуже моего мужа-покойника, царствие ему небесное…
– Всё, стоп. Хватит, – старлей уже не скрывал своего раздражения, – идите домой и хорошенько обдумайте, что я вам сказал.
Не говоря больше ни слова, он почти бегом спустился вниз. Вслед за ним, как верные оруженосцы, прогромыхали два сержанта. Клавдия Ивановна, притиснутая к стенке спускавшимися полицейскими, с достоинством одёрнула рукав кофты и, задрав нос, в ледяном молчании, которому позавидовал бы айсберг, продефилировала вниз.
Макар задумчиво посмотрел ей вслед: «Ай да соседка, Клавдия, свет Ивановна, хотела насолить, а вышло-то наоборот». Захлопнув дверь и стараясь не порезаться босыми ступнями об осколки, он прошлёпал на кухню, где сшиб подвернувшуюся под ноги табуретку, но даже не заметил этого. Остановившись посредине, Макар в волнении сжимал и разжимал кулаки. Это что же получается, он не такой уж и псих?! Старлей видел, что осколки зеркала чёрного цвета. Чёрного! Значит, даже если предположить, что тёмный луч ему привиделся (в чём сейчас он сомневался), то зеркало, действительно, изменило цвет и разлетелось вдрызг… Да и соседка слышала, что ему звонили в дверь. По крайней мере, это два подтверждённых факта, с остальным ещё предстояло разбираться.
Тут его блуждающий взгляд наткнулся на кленовый лист, который лежал на столе рядом с ключом от детской. «Когда я его туда положил?»
Макар поглядел на него, и ему вспомнилось одно место на берегу протекавшей недалеко от города реки, где они любили гулять втроем. Там, где берег заканчивается небольшим обрывом, рос красавец клён, широко раскинувший свои руки-ветви, на которых пели свою тихую песню тысячи отражений этого листа, одиноко лежащего сейчас на столе. «А не прогуляться ли мне к нему, глядишь, на свежем воздухе в голову придет что-либо путное», – подумал Макар и, прихватив со стола кленовый лист, направился к выходу из кухни. Почти переступив порог, он неожиданно для себя развернулся к раковине и с мстительным удовольствием затянул вентиль. «А нечего мне на больные мозги капать!»
Процесс одевания немного затянулся. Если футболка с толстовкой нашлись сразу, то носки никак не хотели собираться в пару. Наконец, преодолев это препятствие, Макар обулся в кроссовки, накинул куртку и вышел из квартиры.
Звук хлопнувшей двери гулко отразился от стен пустой квартиры, мячиком проскакал по коридору и в испуге замер перед открывшейся дверью детской, где затаилась пыльная тишина. Раздавшийся шёпот не могло уловить даже самое чуткое человеческое ухо, в отличие от животных, которые хотя и не могли его слышать, прекрасно его чувствовали. Любимый полосатый кот Клавдии Ивановны, Семён, сорвался с рук хозяйки, сильно оцарапав её, и взлетел на верх шкафа. Забившись в дальний угол среди пыльных пакетов, он, выгнув спину со вставшей дыбом шерстью, издал протяжный, тоскливый вой. На все увещевания пенсионерки бедное животное ещё глубже забивалось в пакеты, остервенело шипя. На седьмом этаже, как показалось хозяевам, ни с того ни с сего протяжно, как по покойнику, завыла собака. Все животные в доме словно взбесились. Нечто, появившееся на краткое время в нашем мире, отбросило свою холодную тень, лёгшую на осколки зеркала. Подогреваясь изнутри силой произнесённых слов, они, растаяв, превратились в чёрные капли, начавшие медленное движение по кругу, всё убыстряя и убыстряя свой бег. В конце концов они превратились в маленький чёрный вихрь, которому не были преградой ни расстояния, ни толстый бетон перекрытий. Чёрный смерч притягивала тёмная энергия людских душ. И в этом ничто не могло сравниться с квартирой на десятом этаже, слева от лифта. Она, как магнит, притягивала к себе воронку. Растаяв в коридоре квартиры 51 на четвёртом, она остановила свой дьявольский танец шестью этажами выше. На месте осколков зеркала возникли чёрные, как глаза ворона, бусины, в центре каждой мерцал кровавый огонёк. Вся живность, бесновавшаяся в доме, неожиданно успокоилась, словно ничего и не было. Эхо от слов, растворившись в пустоте квартиры Макара и невидимым облаком опустившись на вещи, висевшие в прихожей на десятом, стало терпеливо ждать… ждать оно могло долго, очень долго…
…Минут двадцать прошло после того, как Макар пришёл к подножию старого клёна и под его сенью просматривал диафильмы своих воспоминаний. Всё случившееся с ним сегодняшним утром, после пробуждения, убеждало его, что пришедшая ранее мысль о реальности некой силы, перевернувшей всю их жизнь, очень близка к действительности. Макар не знал, почему эта сила выбрала их семью, была ли она причиной той аварии или возникла позже… и почему открыто проявила себя только год спустя после похорон, для того чтобы убить его. А может, он подошёл, сам не зная того, к черте, за которой открывалась причина всех его кошмаров, не дававших ни на секунду забыть о случившемся? Да и сами кошмары после сегодняшнего утра виделись теперь ему не просто ужасными снами, подталкивающими его к безумию, но и ответами на все его вопросы.
Именно страх мешал разглядеть, что они несли в себе. Его сны теперь представлялись Макару, как длинная вереница окон, за которыми жил своей странной, зачастую пугающей жизнью другой непонятный ему мир, отгороженный от него лишь тонким, мутным стеклом реальности. И в эти окна каждый раз, как только сон размывал границы между мирами, бились, пытаясь достучаться до него, самые близкие ему люди. А он не видел всего этого за застилавшей ему глаза пеленой страха. Про суицид Макар уже не думал. У него появилась новая цель в жизни, пускай бредовая, нереальная, но она появилась. И если в конце пути будет тупик, так тому и быть, но он разобьёт это грязное окно между мирами, отделяющее его от любимых. Он очень устал от сомнений, давивших на него гранитной глыбой, которая, наконец, свалилась с его плеч. Стратегия ясна, теперь разработать тактику, то бишь где и каким образом искать пресловутого Проводника, который доведёт его до нужной двери. Макар чувствовал, что логика в этих поисках будет плохим советчиком, скорее, нужно будет опираться на чувства и интуицию, которая у Макара, по его мнению, была на рудиментарном уровне. «Ну да ничего, будем справляться чем есть». Вскочив на ноги, Макар нанёс серию ударов руками и с резким выдохом завершил связку правым маваши в голову. Удовлетворённо хмыкнув, отметил про себя: «Есть ещё порох в пороховницах!»
Повернувшись к клёну спиной, он направился в сторону домов, скрытых сейчас небольшим леском. У него осталось одно срочное дело. Сегодня был ровно год после похорон, что бы ни случилось дальше, надо навестить могилки. Кто знает, а вдруг это чем-то сможет помочь. Хотя каким образом, Макар не представлял. Он всё дальше отходил от клёна, идя лёгкой пружинящей походкой человека, вновь обретшего твёрдую почву под ногами.
Глава 2
Лиза Камушкина стояла в ванной и делала вид, что умывается. На самом деле она уже умылась, а сейчас открыла воду посильней, специально, чтобы не слышать ругани, раздававшейся из кухни. Мама с отчимом совершали ежеутренний ритуал, что-то вроде «С добрым утром!», только более эмоционально. С угловатой подростковой фигурой, чью худобу лишь подчёркивали высокий рост и сутулость, Лизавета походила на мальчика, если бы не длинные белые волосы. Лицо можно было бы назвать миловидным, только вот глаза… Смотрящие всегда прямо и мимо, как бы насквозь, похожие на два солёных озера, в которых уже ничего не отражалось.
Свою инвалидность Лиза получила в три года. Пьяная мать уронила её, когда хотела искупать, и падая, девочка ударилась головкой о край ванны. В больнице мать сказала, что дочь выпала из коляски. Это уже потом, в приступе пьяного раскаяния, мама рассказала ей правду, прося простить её, стоя на коленях. Правда, к утру раскаяние сменялось похмельем и полной амнезией. Врачи были уверены, что девочка не выживет, но ребёнок, наперекор всему, остался в живых, расплатившись за это возможностью видеть и шрамом на затылке. Зрение покинуло девочку не сразу, но достаточно быстро. К своим тринадцати она уже три года ничего не видела.
С потерей зрения у девочки постепенно развилось чувство предвидения. У неё часто получалось предугадывать беду, которая грозила ей непосредственно в данную минуту (своеобразный бонус за слепоту). Таким образом она не единожды избежала гибели под колёсами машины, а один раз спасла незнакомого человека, дёрнув его назад за одежду из-под пронёсшегося мимо мотоцикла.
Для матери инвалидность дочери давала множество плюсов в виде различных льгот и выплат пособий. Именно благодаря инвалидности Лизы они смогли переехать из полусгнившего барака на окраине города в новую двушку (их тогда даже по местному телевидению показали, мама по этому случаю была трезва как стекло). Нельзя сказать, что мать её не любила. Любила по-своему, наверное. Но, по большей части, нежные чувства выражала, когда приходило пособие либо по пьяни. К матери Лиза не испытывала ни любви (от этого чувства остался только шрам на затылке), ни ненависти (на это не хватало сил). Чувство было сродни глубокой жалости – как к человеку, совершающему мерзкие поступки под чужим влиянием, но не имеющему сил сопротивляться.
– Девочка ты моя бедная, – говорила заплетающимся языком мать, обращаясь к Лизе. – Никому-то ты не нужна, кроме мамки-то.
После обычно она долго ревела и просила прощения, гладя дочь по голове. Потом мама, выплакавшись и утолив своё чувство раскаяния и жалости к себе, уходила на кухню допивать (или в свою комнату, где падала на старый раскладной диван, который делила с отчимом). Раньше у мамы бывали другие мужчины, но тот, что орал сейчас на кухне, был самым худшим из всех. Его Лизавета ненавидела всеми фибрами её души. Ненавидела и боялась, боялась до состояния ступора.
Она думала, что её жизнь не сахар, но с появлением около трёх месяцев назад в её жизни дяди Пети (который сразу стал требовать от неё, чтобы она называла его папой) она превратилась в камеру пыток. Дядя Петя обладал внешностью портового грузчика, лет сорока, ростом под метр восемьдесят, со здоровыми ручищами и внушительным пивным животом. Лицо его, в молодости весьма привлекательное, изрядно потрепали разгульная жизнь на пару с алкоголем, но оно до сих пор не утратило привлекательности для женщин. При всём при том он имел ярко выраженные садистские наклонности, замешанные на педофилии, и не стеснялся им предаваться, когда был абсолютно уверен в своей безнаказанности.
С первого же дня он повёл себя в их квартире, как полновластный хозяин, полностью подчинив маму своей воле. Но при всех своих садистских наклонностях он был ловким манипулятором и чувствовал, когда не стоит перегибать палку, ведь в квартире, несмотря на все его старания, он прописан не был. Но праведный гнев матери если и вспыхивал, обычно заканчивался очень быстро, и всё шло дальше по накатанной. Вот и сейчас кухонная дверь врезалась в стену, из неё в распахнутом халате, как локомотив, с багровым лицом вырвался отчим, за ним, цепляясь за полы халата, выбежала мама.
– Да пошла ты козе под вымя! – Голос у отчима был под стать внешности. – Вы меня задолбали вместе с доченькой! Ну на кой хрен вы мне обмарались, такие волшебные?! Одна алкашка, другая слепая. Тоже мне, ни спереть, ни покараулить! Ты (толстый палец с жёлтым толстым ногтем упёрся в мамину грудь) будешь ещё меня попрекать?! Да если бы не я, обе бы уже загнулись! Одна от бухла, другая бы в проститутки подалась, там глаза не нужны. Вы за мной как за каменной стеной. А какая благодарность?! Постоянно меня пилишь, дочка твоя как от чумного дёргается… – Сказав это, он бросил взгляд в сторону Лизы: слова доброго не дождёшься!
– Петь, ну чё ты в самом деле, ну сказала чё…
– Чё, чё… Вот только мычать и можешь… Смотри, Катерина, – он погрозил пальцем, – уйду, локти будешь кусать! У меня таких пруд пруди!
Конечно, никуда он уходить не собирался. Шикарная хата, баба – сама первая наливает, да и дочка хоть и слепандырая, очень даже ничего. Сделав вид, что ещё раздумывает, уйти или нет, презрительно цыкнув, процедил:
– А то тоже… И, развернув мать Лизы, от души приложился широкой ладонью пониже спины. – Собери пожрать, на работу опаздываю.
Работал Пётр Семёнович Рыбаков на местном рынке мясником, благодаря чему дома всегда было мясо, о чём он постоянно напоминал: «Без меня бы уже ноги с голодухи протянули». При этом всю зарплату, которую он получал, тратил исключительно на себя.
Отправив присмиревшую сожительницу на кухню, сам направился в ванную, где стояла, замерев, Лиза. Этих моментов она боялась больше всего – когда он находился в непосредственной близости от неё. Её окутал запах жареного лука и перегара. Воровато оглянувшись, не то что бы он чего-то опасался, но лишняя предосторожность не помешает, Пётр Семёнович, похотливо улыбнувшись, дотронулся своими пальцами до обнажённого плеча девочки. Лиза, вжав голову в плечи, попыталась протиснуться мимо, но он с усмешкой преградил ей путь своей рукой, уперев её в косяк.
– Ну что ты испугалась, глупая, – прошептал он, наклоняясь к её макушке. – Другой рукой обхватив её за талию, притянул к себе.
– П-п-пожайлуста, не н-н-надо… – от страха и отвращения Лизу начало трясти.
– Да я ничего и не делаю, – хохотнул дядя Петя. – Пока. Ну, чё ты кобенишься, ну…
Дыхание его стало учащённым, он ещё сильнее прижал девочку к себе. Отпустив косяк, это сопящее, похотливое животное нетерпеливо полезло к перепуганной до смерти Лизе под ночнушку. У Лизы спазмом перехватило горло, и она смогла издать лишь слабый, наподобие комариного, писк. В панике, как утопающий, девочка начала махать перед собой руками, пытаясь выдавить из отказавшегося ей служить горла хоть какое-то подобие крика. Но наружу просочился только полупридушенный стон. Отчим, не обращая внимания на слабое сопротивление падчерицы, продолжал с наслаждением тискать худенькое тело, упиваясь беспомощностью своей жертвы. Тут одна из беспорядочно машущих рук задела гранёный стакан с зубными щётками, стоявший на раковине. Стакан врезался в стену, разлетевшись на осколки, а щётки, как маленькие косточки, загремели по дну ванны. Звук разбитого стакана прорвал плотину, сковавшую голосовые связки Лизы. Визг отбросил от неё отчима, как разряд шокера. Воспользовавшись секундой замешательства, Лиза ящерицей проскользнула мимо тяжело сопящего мужчины в свою комнату. Захлопнув за собой дверь, она привалилась к ней спиной. Из незрячих глаз ручьями бежали слёзы, в горле стоял ком, всё тело сотрясалось, как в ознобе. Она не рыдала навзрыд, душа крик внутри, зная, что это бесполезно.
После того, как отчим первый раз ущипнул её пониже спины, она пожаловалась матери. Но Пётр Семёнович невозмутимо все отрицал:
– Ну, хлопнул по-отцовски, а она навоображала бог знает чего.
Мама с ним согласилась. Она хотела с ним согласиться. Ведь если дочка права, то это значит, придётся признать, что она хреновая мать, и лишиться такого мужчины. Ну, бьёт иногда…так ведь бьёт – значит любит! А если любит её, значит, и Лизку тоже. «Нет, не мог он ничего такого сделать, да и зачем? Ведь у него я есть!» Себя Екатерина Матвеевна считала в свои тридцать восемь ещё очень даже ничего. Ещё больше её убедили слова Пети поздно ночью после того, как он был с ней очень нежен (он мог быть нежным): «Да ревнует она просто тебя, вот и несёт всякую чушь… Не удивлюсь, если завтра она к тебе в разорванной сорочке прибежит».
«А ведь и верно, – думала Катерина, лёжа рядом с храпящим любовником, – отец-то нас ещё до рождения Лизки бросил, кобелина! И мне, слабой женщине, пришлось самой заботиться о себе и ребёнке! Что ж я, простого бабского счастья не заслужила? А Лизка, ну что она… Всё в пику мне делает!»
Тот период своей жизни Катерина потеряла за пьяными испарениями, начисто забыв, какой она была раньше, что с ней происходило, кто был рядом. Всё это было погребено под цистернами выпитого алкоголя, а забытое она восполнила новыми придуманными воспоминаниями, соотносимыми с той жизнью, что она вела сейчас. Теперь в большинстве своих неудач она винила свою дочь. Только у неё личная жизнь налаживаться начинала, как Лизка тут как тут, всё эта коза портила! «Ну да ничего у неё не выйдет, уж они-то с Петей ей мозги вставят».
Когда с утра она подошла к двери комнаты дочери, у неё глубоко внутри закопошилась беспокойная мысль: «А вдруг Лиза говорит правду, и…», но тут же она изгнала эту непрошеную гостью обратно на самое дно и уже без колебаний открыла дверь. Лиза сидела на кровати, рассматривая одной ей видимые узоры на стене, и медленно водила щёткой по волосам. Глядя на неё, Екатерина Матвеевна немного растерялась. Чтобы придать себе смелости, она встала прямо перед дочерью и нарочито громким голосом начала без обиняков:
– Так, Лизавета, мне надо с тобой серьёзно поговорить… – Сделав паузу, она посмотрела на дочь. Та всё так же молча смотрела куда-то за горизонт сквозь мать и продолжала медленно расчёсывать волосы. – Ты мне эти штучки насчёт того, что к тебе дядя Петя пристаёт, прекрати, нечего фантазировать!
Девочка всё так же, без эмоций, продолжала свой туалет. Рука медленно двигается вверх, щётка погружается в густые волосы и с тихим шелестящим звуком, раздвигая светлый занавес волос на отдельные пряди, идёт вниз, чтобы в конце снова начать свой плавный подъём. В комнате воцарилась напряжённая тишина, прерываемая только шуршанием щётки по волосам, из-под которой иногда выбегали с тихим потрескиванием искорки статического электричества. Мать завороженно следила за движением руки дочери. В затуманенном от долгого употребления алкоголя сознании билась птицей в клетке слабая мысль, что она делает что-то непоправимое, что-то, что… Но мысль ускользнула из головы тяжёлым камнем из слабых рук и канула в тёмной воде.
Тишина стала невыносимой, нарастающее напряжение требовало немедленного выхода.
– Да что же это такое! – Екатерина Матвеевна, не выдержав, грубо вырвала щётку из рук дочери и отшвырнула в сторону. Та, ударившись о стену, отлетела в угол и завертелась там стрелкой сломанного компаса. – Мать с ней разговаривает, а ей хоть бы что! Лизка, ты меня не выводи! – Рука Лизы в последний раз провела, уже пустая, по волосам и безвольно опустилась на колено. – Да ты вообще меня слышишь или нет?! – Катерина Матвеевна, не выдержав, сорвалась на крик.
– Я слышу тебя, мама… – На бледном лице шевельнулись только одни губы… – Я тебя поняла и больше не буду рассказывать тебе про дядю Петю. Никогда.
– А, ну и молодец. Вот и… хорошо, умница… Да… – Слова ложились на язык неохотно и вразнобой: – Ну вот и… молодец… – Последнее слово Екатерина Матвеевна произнесла с явным облегчением, завершая с трудом начатую реплику.
Разговор был закончен. Лиза поняла, что у неё не осталось даже иллюзии защищённости. Была единственная отдушина – специальная школа для слепых, которую она посещала. Первые разы её водила туда мама, теперь она сама находила дорогу, помогая себе белой тростью, выучив путь наизусть.
Почему она никому ничего не рассказала? Точно ответить девочка не могла даже самой себе. Друзей у неё не было, а после разговора с мамой она думала, что если рассказать про неё с отчимом преподавателю, ничего не решится, а об этом узнают мама с дядей Петей и будет только хуже.
По выходным отчим работал на рынке допоздна, и она чувствовала себя почти счастливой. Но приходили вечера, и Лиза хотела превратиться в маленькую букашку, чтобы её никто не смог ни увидеть, ни услышать. К сожалению, чуда не свершалось, и не проходило и вечера, чтобы этот огромный толстый человек с сильными руками, называющийся её отчимом, не зажимал её, когда был рядом. Однако сегодняшний случай в ванной выделялся из всех. Случись сегодня находиться в квартире с ним вдвоем, так просто бы она не отделалась, отчим распалился не на шутку.
Перед сном она долго сидела на кровати, устремив взгляд своих незрячих глаз в окно. Она не могла видеть прекрасный вид с их десятого этажа на простирающийся за городом лес с загорающимися над ним первыми звёздами. Но Лиза старательно выдумывала его, беря краски из небогатой палитры воспоминаний, которые сохранились до восьми лет, пока позволяло зрение. Воспоминаний было не много, но все они были очень яркими, живыми. Недостающие детали она додумывала сама. В её воображении мир был полон самых невероятных расцветок и света. Там обитал единственный в мире друг, большой белый волк. Откуда у неё в голове появился этот образ, Лиза не знала. Просто однажды, когда она прогуливалась по тропинкам своего тайного убежища, он вышел ей навстречу и с тех пор стал частью её мира, частью её самой.
Но всё чаще в её маленький мирок проникала Тьма. Она выползала из уголков её сознания незаметно, притворяясь белёсым туманом, проникая туда из внешнего мира. И генералом армии Тьмы был отчим, каждый день разрушавший её жизнь, отравлявший её мысли и чувства. Защитные стены очень скоро падут, и от её уютного маленького мира останется лишь бесцветная пустыня, зажатая среди хрупких стен тела, лишённого души. Но она ничего не могла с собой поделать, неоткуда было брать светлые краски, а отчим забирал последнее. Лиза понимала, чего тот добивается, и наверняка сложится так, что они останутся наедине и всё произойдёт. Даже если она решится на убийство, то как это осуществить – слепой девочке тринадцати лет в отношении здоровенного мужика, весящего далеко за сто кило?! Можно было, конечно, попытаться, когда он спит… Но от одной мысли о том, как она крадётся к спящему с ножом (ей почему-то всегда представлялся большой кухонный нож), Лизу пробирал озноб и накатывала слабость. А если он проснётся, если она промахнётся и ударит ножом не туда? Да и куда – туда?! С какой силой?! Всё, что в своей жизни она резала, это был хлеб. Однако надрезанный батон не будет пытаться тебя убить. От мысли попасть к разъярённому от её неумелого нападения отчиму в руки, а ведь это обязательно произойдёт, если только не случится чуда и удар не будет смертельным, у неё немело и переставало слушаться тело.
Сжавшись в комочек на своей кровати, Лиза мысленно просила кого-то сильного и доброго раздавить её отчима как таракана. Да так, чтобы и следа от него не осталось. Кого она просила о помощи, девочка и сама не знала, да ей было всё равно, лишь бы её спасли от этого кошмара… За такими мыслями она скоротала не одну ночь.
Но вот наступал рассвет воскресенья. Небо за окном потихонечку светлело, звёзды таяли кусочками сахара в огромной чаше неба. Девочка так и заснула, сидя с прижатыми к груди худыми коленками, обнимая их руками. Волосы лёгким плащом укрыли фигуру девочки, мерцая в такт биению молодого светлого сердечка, вынесшего уже столько горя и разочарований, что многие не увидят за всю жизнь… Но оно жаждало жить, несмотря ни на что. Как это уже было однажды… И кто знает, какая цена будет на сей раз… и сможет ли этот маленький человек расплатиться по счетам…
