Жизнь Лайлы

Сергей Чередниченко

Жизнь Лайлы

Посвящается Бобу и Чернышу, моим знакомым собакам с трагической судьбой.

Глава 1. Дом

Иногда счастье пахнет древесным дымом и мокрой шерстью. Тёплое, неброское счастье, которое не требует доказательств и не нуждается в чужом взгляде. Именно такое счастье жило в маленьком домике на окраине Честера-Милла, города, который будто забыл, что вокруг – двадцать первый век. Здесь всё оставалось старомодным, как старая пластинка, поцарапанная, но всё ещё поющая.

Дом стоял на пригорке, окна его глядели в сторону озера, а за домом тянулся узкий просёлок, который весной превращался в кашу из глины и талой воды. Но сейчас был октябрь – золотой, спокойный, добрый октябрь. Листья кленов вспыхивали на солнце, будто кто-то разлил керосин и поджёг небеса. В воздухе пахло сухой листвой, старой бумагой и яблоками, которые дозревали в саду, раскинувшемся за домом.

Лайла лежала у камина. Огонь потрескивал, словно рассказывал ей истории, которые она не понимала, но всё же слушала с преданным вниманием. Шерсть у неё была густая, золотисто-рыжая, с белыми отметинами на груди и лапах. Глаза – янтарные, умные, немного печальные. Такой взгляд бывает у тех, кто уже понял: любовь – это не слова, а запах, шаги, дыхание рядом.

– Эй, девочка, – сказал Джордж Холлоуэй, её хозяин, садясь в кресло. Его движения были медленными, осторожными, как у человека, привыкшего слушать собственное сердце. – Хорошая ты собака. Самая лучшая.

Лайла приподняла голову, посмотрела на него и тихо вздохнула. Она знала, что эти слова – не просто звуки. В них было всё: и нежность, и благодарность, и что-то вроде извинения. Джордж часто извинялся, хотя никогда не говорил этого прямо. Просто касался её головы ладонью, и в этом прикосновении было больше смысла, чем в длинных речах.

Он был стариком, но не тем, кто разваливается под тяжестью лет. Джордж сохранил ту особенную выправку людей, выросших в середине прошлого века – сдержанную, упрямую. Когда-то он работал почтальоном, и, возможно, поэтому знал все дороги в округе, каждое дерево, каждую калитку. Теперь он жил один. Жена умерла много лет назад, детей не было. Только Лайла – да еще старая радиоантенна на крыше, которая трещала в ветреные ночи, будто кто-то звал его по имени.

По вечерам Джордж читал книги. В доме пахло бумагой, старым кофе и немного – лекарствами. Лайла лежала у его ног, слушала шорох страниц, и ей казалось, что это и есть смысл всего. Она не знала, что такое одиночество. Для неё существовало только это: пламя в камине, медленный голос хозяина, стук ветра в ставнях.

Иногда он разговаривал с ней, как с человеком.

– Знаешь, Лайла, – говорил он, глядя на огонь, – я ведь раньше боялся старости. Думал, что она придёт, как воры в ночь, и всё заберёт – память, силы, радость. А теперь… теперь понимаю, что старость – это просто тишина после песни. Песня кончилась, но эхо всё ещё живёт где-то внутри. Ты ведь тоже слышишь это эхо, правда?

Лайла тихо тявкала, словно соглашаясь.

– Вот и хорошо, – улыбался он. – Значит, мы вдвоём не такие уж одинокие.

Каждое утро они выходили на прогулку. Джордж брал старую трость, Лайла терпеливо ждала у двери, а потом они вместе шли по тропинке вдоль озера. Вода была спокойной, прозрачной, и в ней отражались клены, похожие на языки пламени. Иногда Джордж бросал палку, и Лайла приносила её обратно, потряхивая головой, разбрызгивая капли. Старик смеялся – редким, но настоящим смехом, от которого морщины на лице становились мягче.

– Молодец, девочка. Ещё разок! – говорил он.

Иногда на дороге их встречали люди из города. Соседи, редкие прохожие, школьники на велосипедах. Все знали Джорджа и махали ему рукой. А он кивал в ответ, но не задерживался – не любил разговоров. Ему хватало общества Лайлы. Она была его другом, его спутником, его последней связью с миром, который постепенно становился чужим.

Когда они возвращались, солнце уже поднималось над кронами деревьев. Джордж разжигал камин, ставил на плиту чайник, резал яблоки – для пирога, который всегда немного подгорал, но пах восхитительно. Лайла сидела рядом, виляя хвостом, и наблюдала за каждым его движением, будто боялась пропустить что-то важное.

Иногда, когда за окном начинался дождь, Джордж ставил старую пластинку – Гленн Миллер или Фрэнк Синатра. Музыка наполняла дом, словно теплое дыхание. Старик медленно покачивался в кресле, а Лайла клала голову ему на колени.

– Видишь, Лайла, – говорил он, – вот ради этого и стоит жить. Не ради денег, не ради славы. Ради таких вечеров. Ради того, чтобы кто-то просто был рядом.

Она не понимала слов, но чувствовала их смысл. Чувствовала его ладонь, тяжёлую и добрую, на своей голове.

Однажды вечером, когда за окном уже сгущались ранние осенние сумерки, Джордж задержался у окна. Он смотрел на дорогу, где ветер гнал по асфальту листья, и задумчиво сказал:

– Интересно, Лайла, что там дальше, за озером. Я ведь когда-то мечтал уехать. В молодости думал: куплю мотоцикл и рвану куда глаза глядят. Но жизнь, она ведь как песчаная дорога – идёшь, идёшь, и вдруг понимаешь: разворотить обратно уже нельзя. Да и зачем?

Он вздохнул и повернулся к ней:

– Может, ты – моя дорога, Лайла. Мой последний путь.

Собака смотрела на него, не мигая, словно понимала, что эти слова – не просто прихоть старика, а признание в чем-то очень важном.

Ночью пошёл снег. Первый снег того года. Джордж проснулся от того, что в доме стало холодно, и добавил дров в камин. Лайла подняла голову, подошла к нему и ткнулась носом в его ладонь.

– Всё хорошо, девочка, – шепнул он. – Просто холодно. Ничего, скоро весна. Мы ещё погуляем по берегу.

Но весна была далеко.

Утро пришло серое, тихое. Джордж выглядел усталым, когда наливал себе кофе. Он присел к камину, вздохнул.

– Что-то сердце шалит, Лайла. Старею я.

Она легла у его ног, как всегда, и слушала, как потрескивают поленья. Потом он взял книгу, открыл, прочитал пару страниц, и вдруг замер. Книга выскользнула из рук. Его пальцы дрогнули.

Лайла поднялась, настороженно посмотрела на него. Старик тихо выдохнул, будто хотел что-то сказать, но не смог. Он медленно осел в кресле, глаза его потускнели.

Лайла подбежала, ткнулась носом в его руку. Рука была тяжёлая, неподвижная. Она залаяла, коротко, жалобно. Потом ещё раз. Её лай эхом прокатился по дому, ударился о стены, затих.

Паника пришла мгновенно. Лайла забегала по комнате, прыгала на кресло, лизала его лицо, скулила. Но он не шевелился. Только пламя в камине плясало, как будто ничего не произошло.

Тогда она побежала к двери, ударилась грудью в ручку, заскребла лапами. Дверь поддалась, холодный воздух ворвался в дом. Лайла выскочила на улицу, мчалась по дороге, лающая, зовущая, будто могла найти кого-то, кто спасёт её хозяина.

Небо было белое, безжалостное. Снег всё падал и падал.

Глава 2. Безнадежность

Снег падал густо, без звука – как пепел из большого небесного костра. Мир стал белым и тихим, словно кто-то выключил звук у реальности. Только дыхание Лайлы рвалось из груди паром, а лапы оставляли в снегу быстрые, беспорядочные следы. Она бежала вниз по дороге, не зная, куда именно, просто ведомая инстинктом, ужасом, чем-то древним, что сильнее страха и слов.

Дом остался позади. Там, у камина, сидел Джордж – неподвижный, неотзывчивый, чужой. Но ведь это был не он. Не тот, кто клал ей еду в миску, кто звал её тёплым, чуть охрипшим голосом, кто смеялся, когда она приносила палку. Лайла не могла понять, что случилось, но чувствовала – случилось что-то непоправимое.

Она бежала вдоль просёлочной дороги, где ветер выл между деревьев. Её лапы проваливались в снег, хвост прижимался к боку, уши были облеплены инеем. Изредка она подвывала – громко, надсадно, будто верила, что кто-то откликнется. Но вокруг было пусто. Только снег и лес.

Лайла знала эти места. Здесь они с Джорджем гуляли летом, когда воздух пах сосной и нагретой смолой. Там, у поворота, рос старый дуб, в дупле которого когда-то поселилась белка. А чуть дальше, за холмом, начинались первые дома города – деревянные, с облезлой краской и тёплым светом за окнами.

Она свернула туда. Сердце билось быстро, дыхание вырывалось хрипами. Её подгоняло нечто вроде памяти – запах кофе, смех Джорджа, его слова: «Не бойся, Лайла. Я рядом».

Теперь рядом никого не было.

Первый человек, которого она увидела, был мальчишка лет двенадцати. Он стоял у автобусной остановки, держа в руках ранец. Его лицо было красным от холода. Когда он заметил собаку, глаза его расширились.

– Эй, собачка! – крикнул он, делая шаг навстречу. – Ты откуда такая?

Лайла остановилась в нескольких шагах, тяжело дыша. Мальчик был незнаком. Запах его одежды – чужой. Но в его голосе не было злобы.

– Всё в порядке, – сказал он мягче. – Иди сюда.

Он протянул руку, но Лайла отступила. Она скулила, вертела головой – хотела сказать что-то, объяснить, показать дорогу назад, туда, где Джордж…

Мальчик нахмурился.

– Потерялась, да? – пробормотал он. – Подожди, я позову папу. Сиди здесь.

Он убежал в сторону ближайшего дома, а Лайла, не выдержав, снова бросилась вперёд. Она бежала, как будто время её подгоняло. Теперь ей казалось: если она только добежит до людей, до кого-нибудь, кто поймёт, кто пойдёт за ней – всё можно исправить.

Снег усилился.

На перекрёстке стоял старый грузовик, из кабины которого доносилась музыка – радиоприёмник шипел и играл что-то из кантри. Водитель, коренастый мужчина в куртке с меховым воротником, ковырялся под капотом. Увидев Лайлу, он выпрямился.

– Что за чёрт… – сказал он. – Красивая собака. Ты чего одна по такой метели?

Лайла подбежала, обежала вокруг него, громко тявкнула, потом метнулась в сторону дороги, снова к нему, снова туда. Она прыгала, будто звала.

Мужчина прищурился.

– Что, показать хочешь? – сказал он, больше себе, чем ей. – Чёрт бы меня побрал, похоже, ты из тех умных, а?

Он вытер руки о тряпку, закрыл капот.

– Ладно, веди.

Лайла не знала, понял ли он её по-настоящему, но побежала. Мужчина пошёл за ней, неуверенно, в снегопад, потом, видимо, решив, что дорога слишком длинная, вскочил в грузовик и поехал следом, медленно, глядя на бегущую впереди собаку.

Они миновали поворот, вышли на просёлочную дорогу, где снег уже ложился толстым слоем. Лайла мчалась, оборачиваясь, будто проверяла, не отстал ли он. Наконец, за деревьями показался дом Джорджа. Дым из трубы уже не шёл.

Грузовик остановился. Мужчина вышел, поднялся по ступенькам. Дверь дома была приоткрыта. Он крикнул:

– Эй! Есть кто живой?

Ответа не было. Только ветер.

Он вошёл. Через минуту послышался его глухой, серьёзный голос:

– Боже…

Лайла стояла у порога, дрожа. Она не заходила внутрь, просто смотрела, как человек склонился над креслом. Тишина стояла густая, как вода. Потом он снял шапку, тихо сказал:

– Прости, старик.

Потом всё стало как во сне. Приехала машина с мигающими огнями, люди в форме, соседи. Кто-то говорил громко, кто-то шептал. Лайла сидела на крыльце, не отрывая взгляда от двери. Она не понимала слов, но чувствовала их смысл. Что-то закончилось. Навсегда.

Один из полицейских, молодой, с усталым лицом, подошёл к ней, присел.

– Эй, девочка… – сказал он. – Это ведь ты привела нас, да?

Он погладил её по голове. Рука его пахла снегом и железом.

– Ты молодец.

Она не шевелилась. Только глаза её были полны той непонятной боли, которая бывает у тех, кто не умеет плакать.