скачать книгу бесплатно
– Ну уж нет, коли я забыл, значит не придал в свое время своему обещанию полного значения, упустил из виду. Значит я опять в своем репертуаре.
– Да полно Вам, Иван Федорович, что так себя уничижаете?
– Так вот, чтобы Вы меня простили и не сердились на мою забывчивость, Я Вам отдам половину своего кулька, так будет справедливо.
– Что Вы, мне будет достаточно пары штук.
– Нет, так будет вернее, отдам половину.
С этим словами Меньшов отсыпал половину кулька с печеньем и, завернув в бумагу, отдал Доброву. Стоит ли говорить, что Добров ужасно обрадовался этому. Он подумал сразу о Лизе и жене, представил, как они обрадуются.
– Вы не возражаете, если я съем дома? – спросил он Меньшова.
– Нет, что Вы, они ваши и делайте с ними, что хотите.
Глава 7
До конца рабочего дня оставалось около получаса. Добров еще раз сходил к руководству, уточнил, не будет ли еще указаний. Получив разрешение идти домой, они с Меньшовым оделись и вышли на улицу. Идти им нужно было в разные стороны. Попрощавшись, они разошлись и двинулись каждый по своим делам. Меньшов – к знакомому, Добров – домой.
Сергей Николаевич должен был еще зайти в лавку, чтобы купить хлеба и сахара. Он шел и думал о разговоре с Меньшовым. Его тронул рассказ про старуху, также он решил про себя, что нужно сходить в церковь.
В церковь Добров ходил редко в последнее время. Дело не в том, что он разуверился, а в том, что было много забот и хлопот: служба, подработка, болезнь жены и дочери и т.д. Про себя он решил, что нужно зайти, может, даже сейчас. Обычно он посещал старую деревянную церковь, где служил отец Михаил. Его он знал уже давно, со времен учебы в гимназии. Отец Михаил венчал их с Екатериной Павловной, крестил их дочь и просто помогал добрым словом, иногда и материально по мере своих скромных возможностей. Повторюсь, церковь была старая и небольшая. Прихожан было немного, в основном люди ходили в большую, относительно новую каменную церковь на холме, у подножия которого располагался город П.
Отец Михаил был уже стар, лет ему было около семидесяти пяти. Несмотря на свой возраст, выглядел он моложе. Лет десять назад время как будто стало не властно над ним. За это время он нисколько не изменился. Ростом он был высок, широк в плечах, седые длинные волосы до плеч, седая борода. В молодости он наверняка был весьма красив. Подробностей его жизни до начала служения Богу мы не знаем. Известно только то, что в молодости он был военным, но затем вышел в отставку и стал священником. Что послужило причиной такого поступка также неизвестно, скажу лишь только то, что отец Михаил был не здешним.
Сергей Николаевич все же отложил идею зайти в церковь, так как торопился домой к жене и дочери. Зайдя в лавку, он долго прикидывал, как лучше поступить: купить побольше хлеба или большую часть имевшейся мелочи потратить на сахар. Решив, что хлеб будет важнее (тем более что на утро есть было нечего), он взял больше хлеба.
Выйдя из лавки, Сергей Николаевич направился к дому. Все время, пока он шел со службы в лавку, он был в крайне задумчивом состоянии. Зайдя в лавку, он вышел из этого состояния, а на выходе холод напомнил о себе. Была поздняя осень. Солнце, которое днем еще давало хоть какое-то тепло, садилось рано. Холод усугубляла также высокая влажность воздуха. Добров заторопился домой, поеживаясь на ходу и стараясь не уронить кульки с печеньем и купленным хлебом. Дорога проходила мимо одного грязного кабака, дешевого и мрачного. Обычно по вечерам здесь собирались разного рода гуляки, большинство из которых были уже спившиеся и опустившиеся люди. Добров всегда удивлялся, видя одни и те же лица у кабака: откуда берут деньги, чтобы каждый день напиваться?
В этот вечер у кабака было также шумно. Пьяная толпа высыпала на улицу, обступив какого-то пьяного старика. Возможно, он и не был стариком, но лицо его было пропитое и изрезанное морщинами, поэтому определить возраст было сложно. Так вот этот старик, по всей видимости, выпил больше, чем мог и, выйдя из кабака на улицу, упал в грязь. Пытаясь подняться, он ползал в этой грязи на четвереньках, ища опору, а хохочущая толпа давала ему советы, как подняться. Большая часть так называемых советов была просто насмешкой, смешанной со скабрезными шутками. Самое удивительное то, что сам старик не обижался на смеющихся и даже улыбался в ответ своим беззубым ртом. Добров видел всю эту картину, проходя мимо. Он знал не понаслышке, что значит унижение со стороны людей, находившихся в данный момент в лучшем положении. Ему стало жалко этого человека. Лицо этого старика он уже успел запомнить, тот был завсегдатаем этого питейного заведения. Обычно Добров не жалел подобных людей, он считал, что они сами виноваты в своей судьбе. Но сейчас ему стало жалко этого пьяницу. Он подошел к толпе, протиснулся сквозь стоящих и, обращаясь ко всем, сказал:
– Люди, помогите же ему, что вы хохочете? Не видите, что он не может подняться? Что вам тут, цирк?
– А вы, сударь, не лезьте, куда вас не просят, – ответил рыжий высокий парень. Он был молод, но следы пьянства уже начали уродовать его лицо.
– Но ведь он человек, как и вы все.
– Он пьяная скотина, нажрался, как свинья, и нашел свое место, где и должно быть свинье. – Толпа загоготала
– Давай, хрюша, похрюкай, – засмеялся парень. Толпа одобрительно загудела. «Хрюкай, хрюкай!» – раздались голоса.
– Оставайтесь, сударь, с нами, когда еще такую хрюшу увидите? Да еще бесплатно. Да, здесь не цирк, тут зоопарк. Ха-ха-ха…
Добров ничего не ответил и, развернувшись, пошел домой. Он хотел помочь подняться старику, но побоялся уронить свою драгоценную ношу, обе руки его были заняты. Он опять подумал о жене и дочери. Они наверняка уже заждались его. Съежившись в своей старой шинели, Добров заторопился к дому.
Тем временем Екатерина Павловна и Лиза ждали папу со службы. Екатерина Павловна весь день шила и уже устала, к тому же дневного света уже не было, а тратить лишние свечи на освещение работы было расточительно. Они сидели при одной маленькой свече. Лиза играла со своей куклой. Эту куклу ей сшила мама из остатков ткани. Она была некрасивой, уже довольно потрепанной, но Лиза любила ее больше всех своих игрушек. К слову сказать, игрушек у Лизы было немного и все они были самодельными. Но недостаток игрушек девочка компенсировала своей фантазией. Она постоянно что-то придумывала: какие-то истории, каких-то персонажей. Немалую роль в развитии ее фантазии сыграла мать, которая часто читала ей различные сказки. Сказки эти остались из библиотеки родителей Екатерины Павловны. Те очень любили читать, собирали книги, накопив в итоге небольшую библиотеку. Но большую часть книг пришлось продать после смерти родителей. Не было денег и места, где их разместить. Жилье, снимаемое родителями, пришлось освобождать. В небольшой же комнате Добровых места было немного. Екатерина Павловна решила оставить только детские книги, продав все остальные.
Сергей Николаевич, поеживаясь от холода, торопился к дому. Наконец, он дошел и открыл дверь в свою комнату. Лиза и Екатерина Павловна радостно вскочили со своих мест и подбежали к нему. Мама, конечно же, уступила дочери право первой обнять своего папочку. Лиза крепко-крепко обняла Сергея Николаевича, настолько крепко, насколько позволяли ей ее тонкие и слабые ручки.
– Папочка, ты меня прости, что я тебя утром не обняла. Это мама во всем виновата, – сказала Лиза хитро улыбаясь.
– В чем же она виновата? – Добров наигранно нахмурился.
– Не разбудила меня, а сама я не проснулась. Я ведь хотела обнять тебя перед уходом, непременно обнять.
– И, конечно же, виновата мама в том, что дочь любит поспать, – вмешалась в разговор Екатерина Павловна.
– Нет, мамочка, ты не виновата, я же шучу.
– Я знаю, дорогая, я тоже шучу. Ты моя радость, – Екатерина Павловна ласково погладила дочь по голове.
– Ну, раз никто не виноват, давайте кушать, – сказал отец, положив кульки и снимая верхнюю одежду.
– А что ты принес, папа?
– Сейчас увидишь, у меня для тебя и мамы небольшой сюрприз.
– Как интересно, можно я разверну твои кульки? – спросила дочь, уже начиная разворачивать.
– Конечно, только не рассыпь.
Лиза начала аккуратно разворачивать бумагу.
– Мама, тут печенье, и так много, – радостно закричала девочка.
– Печенье? Дорогой, откуда ты взял?
– Меня угостил Меньшов. Сейчас все расскажу. Давайте вскипятим чай, я вам все поведаю.
– Да, сейчас поставлю самовар, у нас осталось немного угля, я быстро, – сказала Екатерина Павловна.
Она принялась собирать самовар. Лиза же крутилась то рядом с ней, то с отцом, который очищал грязь с одежды, то подбегала к столу посмотреть еще раз на печенье. Приход папы оживил ее и маму. Пока они с мамой ждали его со службы, они обе замерзли. Днем еще было ничего, но к вечеру в комнате стало довольно холодно. С приходом Сергея Николаевича они обе повеселели, стали двигаться и на щеках у них появился небольшой румянец.
Сергей Николаевич закончил с чисткой одежды и стал наблюдать за женой. Екатерина Павловна занималась самоваром, дочь крутилась возле нее. Сидя на стуле и положив руки на колени, Добров машинально стал барабанить пальцами. Он опять погрузился в раздумья. В голову лезли те же мысли о деньгах, дровах, холоде, еде… Но к этим мыслям присоединилась еще одна. Он вспомнил разговор с Меньшовым, вспомнил про старуху и невольно начал сравнивать историю Меньшова со своей, со «своим» беззубым стариком. Чем дольше он думал об этом, тем больше становился угрюмым, наклонная голову вперед все ниже и ниже. Все прочие мысли постепенно вытеснила одна – мысль о старике. Все вроде бы ничего, плохого Добров ничего не совершил, да, не помог, но у него было оправдание – занятые руки. Так-то оно так, но все же… Что так заставляет задуматься? Что гложет изнутри, не давая отвлечься на что-то другое? «Совесть», – сказал Добров сам себе, испугавшись, не произнес ли он это вслух. Он вздрогнул и посмотрел на своих домашних. Те по-прежнему хлопотали у стола и самовара, не обернувшись на него. «Кажется, я сказал это про себя», – подумал Добров. «Нужно быть внимательнее, а то начну разговаривать сам с собой вслух, окружающие не поймут». Он медленно вернулся в состояние задумчивости. «Совесть… Тяжело все же жить, имея совесть», – думал он. «Иной поступит бессовестно и не корит себя, еще и выгоду какую извлечет. А я так не могу, не приучен. С детства родители учили делиться с ближним, помогать нуждающимся, защищать слабых». Голова Доброва опять опустилась вниз, и он забарабанил пальцами.
– О чем задумался, Сережа? – вопрос Екатерины Павловны вернул Доброва в окружающую реальность.
– Да так, обо всем понемногу.
– Ты какой-то мрачный, случилось что?
– Нет, все в порядке, я так…
– Давай к столу, будем кушать.
Жена уже изучила поведение мужа и поняла, что он сейчас не хочет говорить, поэтому решила вернуться к разговору позже. Сергей Николаевич встал, взял стул, на котором сидел, и понес его к столу. Стульев было всего два, поэтому мама и дочь теснились на одном. Это было своего рода развлечение для них: сидеть, прижимаясь друг у другу. Иногда мама в шутку толкала дочь, как бы спихивала ее со стула, обычно это происходило после еды. Лиза в ответ смеялась и старалась крепче держаться за стул, при этом заливаясь смехом. Глава семейства в такие моменты делал строгое лицо и говорил о неподобающем поведении. При этом сам еле удерживался, чтобы не засмеяться. Добров несколько раз пытался усадиться иначе, например, чтобы Лиза по очереди сидела то с ним, то с мамой, но у него ничего не получилось из этой затеи. Ему было немного стыдно за такое положение вещей, он считал, что в семье все у всех должно быть поровну. Но женская половина семьи Добровых была непреклонна в этом вопросе, а он больше уже не настаивал. Кроме того, ему самому нравилась эта забава с толканием.
Екатерина Павловна разделила принесенную еду на две части, оставив на утро одну, а вторую часть разделила на три порции. Получилось по нескольку штук печенья и небольшому куску хлеба на каждого. Лиза ела с удовольствием. Кроме завтрака утром она еще больше ничего не ела. Болезнь отступила, и у девочки появился аппетит. Отец с матерью переглянулись и едва заметно улыбнулись друг другу. Сами они есть не спешили, не потому, что не хотели, а просто хотели оставить дочери часть своего скромного ужина. Так часто бывало, что они делали вид, что уже наелись и предлагали дочери доесть вместе их порции. Лиза быстро управилась со своей едой, и мама предложила ей свое печенье:
– Лиза, хочешь еще? – спросила Екатерина Павловна, протягивая Лизе печенье.
– Мама, а ты сама не будешь? Ты разве не хочешь? Печенье такое вкусное, ммм…
– Я уже наелась и больше не хочу.
– Думаю, к маминому печенью нужно добавить и мое, – сказал Сергей Николаевич, улыбаясь и протягивая дочери угощенье.
– Папа, ты тоже больше не хочешь? Вы с мамой так мало кушаете, вы не заболели? Я, когда болею, тоже не хочу кушать.
– Нет, дорогая, с нами все в порядке, кушай, не беспокойся, – ласково сказала мама.
Закончив с ужином и убрав со стола, старшие сели поговорить, а Лиза стала играть со своей любимой куклой.
– Сережа, я сегодня много успела сделать, думаю, еще пару дней и смогу отдать работу. Деньги обещали сразу отдать.
– Ты моя умница, – сказал Добров, обнимая жену. – У меня тоже есть новости: сегодня Меньшов должен с кем-то встретиться, обещал помочь с подработкой, надеюсь, будет аванс и мы сможем решить вопрос с дровами.
– Было бы неплохо, а то уже холодно. Для самовара есть еще немного угля, а печь топить нечем. Хоть бы немного потеплело, я боюсь за Лизу, она еще не полностью поправилась.
– Да, я тоже об этом думаю. Я хочу сейчас сходить к Быковскому, может, он даст взаймы. Еще не поздно, прямо сейчас и пойду.
– Уже совсем темно, Сережа.
– Да тут идти-то всего ничего, ты же знаешь.
– Знаю, просто переживаю за тебя. У кабака сегодня опять какая-то шумная компания была. Пока тебя не было, я слышала их крики.
– Да, я знаю, проходил мимо, – Добров нахмурился, вспомнив опять про старика.
– Я, пожалуй, схожу, я быстро, – сказал Сергей Николаевич, вставая со стула.
– Ты только не долго, хорошо?
– Да, конечно, я быстро.
Добров стал одеваться. Быковский хоть и жил в этом же доме, но вход в их жилье был с обратной стороны, со двора. В этом было небольшое преимущество, так как вход этот был скрыт от улицы, по которой вечером часто ходили подвыпившие мужики – посетители кабака.
Добров вышел на улицу, аккуратно, стараясь не запачкаться, обошел дом и вошел в другой вход. Подойдя к двери Быковского, он постучал. За дверью послышались шаги, но шаги это были детские. К двери подошла дочь Быковского – Настя. Она тихо спросила:
– Кто там?
– Настя, это я, Сергей Николаевич Добров. Папа дома?
– Нет, его нет, они с мамой ушли и сказали дверь никому не открывать.
– Ты не знаешь, когда они вернутся, они не говорили?
– Нет, не говорили, но уже, надеюсь, скоро. Извините, но дверь я Вам не открою, Сергей Николаевич, родители не велели.
– Ничего, я понимаю, я тогда пойду, зайду завтра. До свидания, Настя.
– До свидания, Сергей Николаевич.
Настя была еще маленькой девочкой, почти ровесницей Лизы, чуть младше. Добров подумал: «Почему они оставили ребенка одного? Уже поздно и темно, хороши родители. А может, что-то случилось?». В задумчивости он вышел на улицу. Он хотел было вернуться и сказать Насте, чтобы она не боялась, но передумал. Настя же на самом деле очень боялась сидеть одна, она хотела, чтобы родители пришли поскорее. Если бы дело было днем, то она, скорее всего, открыла бы дверь Доброву, так как знала его. Но сейчас, сидя в темноте при двух зажженных свечах, она была напугана. Тени от свечей прыгали по стенам, добавляя страха девочке. Ей казалось, что по стенам ходят привидения и хотят схватить ее. Она сжалась в маленький комочек и сидела на кресле, мысленно упрашивая Боженьку, чтобы родители пришли поскорее.
Добров вышел на улицу. Он остановился и задумался насчет визита к Быковскому. У него появилось нехорошее предчувствие, он полагал, что что-то случилось у Быковского, иначе зачем оставлять ребенка одного? На небе уже взошла луна, и стало заметно светлее. Добров поежился от холода и хотел идти домой, но тут рядом с выходом послышался какой-то стон. Подойдя ближе, он увидел лежащего человека. Человек этот как-то странно стонал и ворочался. Наклонившись, Сергей Николаевич почувствовал запах спиртного. Человек был пьян. Он пытался подняться и нечленораздельно мычал что-то. Приглядевшись, Добров узнал в этом пьяном Тушинского Георгия Александровича, отставного военного, кажется, капитана. Капитан этот жил в этом же доме, и вход в его квартиру был со двора. Жил один, тихо и неприметно. Периодически напивался, но при этом вел себя корректно. По всей видимости, капитан получил пенсию и, как это обычно бывало в день получения пенсии, напился. Не рассчитав свои силы, он упал и уже не смог подняться. Нельзя сказать, чтобы Добров испытывал симпатию к капитану, но все же относился к нему хорошо, по крайней мере, негатива не было. Сергей Николаевич приподнял голову лежащего и проговорил:
– Георгий Александрович, Георгий Александрович….
– Дааа, тааак точно, он самый, – ответил лежащий, растягивая слова.
– Георгий Александрович, вставайте, Вам нельзя тут лежать, замерзнете. Вставайте, я помогу Вам дойти до дома.
– Яяя сам, яяяя… А, это Вы, Сергей Николаевич. А я вот тут, видите ли. Вооооот, такие дела. – Проговорил Тушинский, пытаясь сфокусировать взгляд на Доброве.
– Вставайте, держитесь за меня. Вот, вот так.
Добров взял Тушинского за руку, перекинул через свое плечо и начал вставать вместе с капитаном. Георгий Александрович был крупнее Доброва, поэтому поднять его было непростой задачей. Но, слава Богу, Тушинский пришел немного в себя и, поняв, что он лежит на улице, на земле, предпринял попытку подняться. Общими усилиями они поднялись, и Добров прислонил Тушинского к стене. Тот стоял, опустив голову, и что-то мычал себе под нос. Добров же наклонился, чтобы поднять фуражку капитана. Наклонившись, Сергей Николаевич увидел валяющуюся рядом с фуражкой бумажку. Его словно передернуло. Это был крупный кредитный билет, очевидно выпавший у капитана из кармана. Добров поднял фуражку и билет. Взяв Тушинского под руку, он повел его домой. Фуражку и билет он держал в руке. Тут Доброву пришла в голову неприятная мысль, от которой ему стало гадко. «А что, если билет этот забрать себе? Тушинский пьян, назавтра ничего не вспомнит, билета он не видел, он вообще ничего не соображает. А билета-то хватит, чтобы купить дров как минимум на два месяца. Подожди-ка… А ведь это воровство. Да, это воровство. Сергей Николаевич, вы собираетесь украсть у пьяного деньги. Он хоть и получает военную пенсию, но не богат, а вы его хотите обокрасть. Однако». Доброву стало стыдно, но бес шептал в ухо: «Возьми, чего тебе стоит? Семье поможешь, а Тушинский сам виноват. Зачем так напился? Не ты, так кто-то другой оберет его». Добров шел с Тушинским и сжимал в руке билет: вот он, новенький, вот он, в руках. Они подошли к двери комнаты Тушинского.
– Георгий Александрович, где ваш ключ? Он при вас?
– Ключ? Ах, да, ключ. Сейчас по…поищу. Тут был, в кар…кааармаане.
Тушинский стал шарить в кармане и вытащил ключ. Безуспешно он пытался вставить ключ в замочную скважину. Это продолжалось пару минут. Все это время Добров стоял рядом и сжимал билет, борясь с соблазном.
Наконец, он не вытерпел и предложил Тушинскому открыть дверь:
– Георгий Александрович, давайте я помогу вам дверь открыть, иначе мы так до утра простоим тут.
– Да, пожалуй, Вы правы, Сергей Ник…ич, – Тушинский говорил медленно и глотал часть слов. – Вот ключ.
Добров взял у него ключ, открыл дверь, и они вошли в комнату, где жил капитан.
Уложив капитана на диван, он положил его фуражку на стол и на несколько мгновений задумался. Мысль оставить билет себе сверлила его мозг. Борясь с соблазном, он стоял, сжимая этот злосчастный билет. Наконец, он решительно положил билет на стол и прикрыл его фуражкой капитана. Капитан тем времен ворочался на диване, пытаясь то ли подняться, то ли улечься удобнее. Положив рядом с фуражкой ключ от комнаты, он сказал Тушинскому:
– Георгий Александрович, я ухожу, дверь закройте за мной, а то как бы не обокрали Вас, пока вы спите. Давайте я помогу Вам дойти до двери, закройте за мной. Ключ положу на столе, закройте на засов, а то опять будете со скважиной мучиться.
– Я… да, сейчас, спасибо Вам.
– Не за что, вставайте, – Добров помог подняться капитану и дойти до двери.
Выйдя из комнаты и закрыв за собой дверь, он остановился и прислушался. Он решил задержаться, чтобы убедиться, что капитан задвинул засов. Услышав, что тот, хоть и с трудом, нащупал засов, задвинул его и шатаясь пошел к дивану, Добров со спокойной совестью пошел к себе домой.
Может, конечно, странно, но ему не было жалко билета, с которым он расстался. Более того, ему даже стало как-то легче и радостнее от того, что он не взял этот билет. Мысленно он похвалил себя за свой поступок.
Выйдя на улицу, обогнув дом, он вошел в свой вход и зашел к себе в комнату. Лиза играла со своей тряпочной куклой, Екатерина Павловна сидела рядом с ней и рассказывала ей не то прочитанную сказку, не то самостоятельно выдуманную историю про принцессу. Очевидно, кукла в данный момент была той принцессой, которая была на балу и танцевала в красивом платье. Сергей Николаевич коротко рассказал жене о том, что не застал Быковского и что помог капитану попасть домой, тем самым ответив на ее вопрос, где он так долго был. Он ничего не сказал жене про билет, решив, что это будет выглядеть как хвальба, он был скромным человеком. Однако, про себя он решил, что поступил достойно и как бы сгладил этим поступком свою нерешительность во время сцены со стариком у кабака. Думаю, не стоит его винить в том, что он мысленно похвалил себя, это было его маленькой радостью, а радостей в жизни Доброва в последнее время было немного.
Наступила ночь, и Екатерина Павловна стала укладывать дочь спать. Лиза, как это свойственно детям, укладываться не хотела, шалила и говорила, что спать не хочет, и просила еще посидеть. Но родители были непреклонны, и девочке пришлось подчиниться, тем более она уже начала зевать и глаза ее уже слипались. Уложив дочь, родители сели обсудить свои финансовые дела. Говорили шепотом.
