скачать книгу бесплатно
– Трусить не буду, уж поверьте, – насупился Сенцов. Он дописал письмо и складывал треугольник.
– Да я шучу, ишь надулся сразу. Не обижайся, это я так, для поднятия боевого духа.
Сенцов промолчал. Он не обиделся на сержанта, просто хотел показать, что не боится и готов дать отпор врагу. Еще совсем молодой, мальчишка еще.
– Мать честная, – удивленно произнес Лещенко, глядя на Хаблиева. Тот сидел немного отвернувшись от Сенцова и чем-то сосредоточенно занимался.
– Ты где взял такой меч-кладенец, богатырь осетинский?
В руках у Хаблиева был длинный клинок, длиною не менее сорока сантиметров.
– Это не меч, это кинжал, кама по-нашему, – сказал осетин, поспешно спрятав кинжал в вещмешок.
– Ты его с собой из дома привез что ли?
– Да. Отнимать будете?
– Семейный, небось?
– Да, отца, а ему от деда достался, а деду от его отца. Мой дед говорил, что этим кинжалом предки против турок воевали.
– Он такой древний? – спросил Сенцов с любопытством.
– Да, триста лет ему.
– Покажи, – продолжал любопытствовать Сенцов.
Хаблиев нехотя полез в вещмешок. Он боялся, что за неуставное оружие ему влетит или еще хуже – отнимут. Достав кинжал из ножен, он из своих рук показал Сенцову. Сержант также с любопытством рассматривал идеальные формы оружия, его блеск от слабо светящей лампы.
– Красивый. Только зачем ты его привез с собой? – спросил Лещенко в недоумении.
– Отец дал. Я же рассказывал про наказ.
– Я помню. Только основное оружие твое – винтовка и гранаты. А с ним, – он показал на кинжал, – ты до врага не доберешься в открытом бою.
– Надо добраться, и я доберусь.
– Если ты завтра полезешь на рожон без головы, то я точно его у тебя отниму. Твоя задача нанести урон противнику. А значит, завтра будешь сидеть в окопе и стрелять, пока другого не прикажут. Понял?
– Понял. – Хаблиев убрал кинжал.
– И не обижайся. Ты нам всем живой нужен. И ты, Сенцов, и все остальные. Умереть просто. А нужно сделать так, чтобы противник подыхал. Понятно?
– Понятно.
– То-то. А кинжал свой без надобности не вынимай. Мало ли какое начальство на позиции придет. Мне все равно. Хочешь носить – носи. Дело твое. Не хвались им без надобности.
– Да просто смотрел, дом вспоминал.
– Это дело хорошее. Может, теперь спать, товарищи солдаты? – сержант посмотрел на товарищей смеющимися глазами.
– Пора, – ответил Сенцов.
– Тогда отбой, – проговорил Лещенко и стал укладываться. Была уже ночь. Все кругом стихло окончательно. Только редкие крики ночных птиц и стрекот кузнечиков.
Ночь прошла спокойно. На рассвете на позициях противника послышался гул моторов – подошла бронетехника. Не осталось сомнений, что в скором времени придется иметь дело с бронетанковым кулаком армии Паулюса. Краснов спал неспокойно, постоянно просыпался. На рассвете он проснулся окончательно, потому гул моторов услышал сразу и насторожился. Он понимал, что противник сосредотачивается на позициях, что это еще не атака. Но его волнение, его страх что-то упустить, сделать не так или не вовремя, заставил его вскочить на ноги и начать всматриваться в сторону, где предположительно находились части немецкой армии. Он стоял так минут пять, тщетно пытаясь что-то увидеть сквозь сумрак и пелену тумана. Вскоре подошел Лещенко. Лейтенант отметил про себя, что тот уже успел побриться. «Когда успел? Не спал что-ли всю ночь?» – мелькнуло в голове у Краснова.
– Слышишь? – спросил он сержанта.
– Слышу, – ответил тот, словно обрадовался чему-то.
– Похоже, будет сегодня дело. Танки, похоже, выдвигаются.
– Похоже на то.
– Интересно, сколько их?
– Появятся – посчитаем.
– Ты вчера всех успел обучить?
– Всех. Вы уже спрашивали меня об этом, товарищ лейтенант.
– Не помню.
– Всех. Все в порядке. Теперь еще первый страх осталось побороть. Народ-то необстрелянный.
– Как-нибудь поборем, другого выхода нет.
– Хорошо, если все так думают.
– Очень надеюсь на это.
Прибежал связной от капитана Смирнова. Связь наладить пока не удалось из-за нехватки аппаратов и проводов. Эшелоны разгрузились еще не все. Оставив Лещенко за старшего, лейтенант побежал к командиру. Капитан был также сосредоточен и резок в общении, как и вчера на станции. Он коротко сообщил: готовиться к бою, держаться до подхода подкреплений, права отхода нет (к чему он это?).
Командиры взводов отправились к своим подразделениям. Окончательно рассвело. Противника пока не было видно из-за рельефа местности. Бойцы уже были подняты и готовы к бою. Было заметно волнение и некоторая нервозность. Все по-разному старались успокоить себя. Кто-то перебирал патронные обоймы, гранаты. Кто-то обустраивал окоп, дополнительно маскируя его травой и землей. Выделялся Хаблиев. Он проснулся раньше всех в землянке. Немного подумав, он разбудил Сенцова (чем вызвал его недовольство) и попросил написать слова песни «Священная война». Сенцов, хоть и был раздосадован тем, что его разбудили, быстро написал слова на каком-то клочке бумаги и отдал. Хаблиев, забрав листок, вышел из землянки в окоп и принялся усердно учить слова. К моменту, когда весь взвод уже проснулся, он успел сносно выучить первый куплет и решил не останавливаться на достигнутом. Лещенко, увидев, что Хаблиев что-то бормочет, подошел к нему.
– Что бормочешь, Хаблиев?
– Песню учу, товарищ сержант.
– Какую? – удивился сержант.
– «Священная война», вы же сами говорили.
– А, да, помню… Это ты вовремя. А к бою-то готов?
– Готов.
– Это самое главное. Не забудь еще, что я говорил тебе насчет геройства.
– Я помню, – ответил боец. Из-за того, что сержант приставал с вопросами, у него не получалось учить строки из второго куплета. Заметив это, сержант оставил его в покое и пошел дальше. Он хотел поговорить с Грицуком. Найдя его на дне окопа, Лещенко подумал про себя: «Вот же забился, словно мышь. Ну мышь и есть. Трусит. Видно, что трусит». Грицук и правда трусил. Страх его стал еще больше, когда послышался рев моторов. Тело его оцепенело настолько, что даже не могло дрожать. Он просто сидел на дне окопа и бесконечно вращал своими глазами, словно соображая, куда ему бежать.
– Что, Грицук, готов?
– Готов, – выдавил из себя Грицук.
– Что с тобой, не заболел?
Тот хотел ответить нет, но мысль о болезни ему показалась весьма удачной. Он решил зацепиться за нее.
– Есть немного, товарищ сержант, – начал он жалостливым голосом.– Нездоровится мне что-то.
– Сильно нездоровится?
– Есть немного, – Грицук сделал страдальческое лицо.
– Ну если немного, то потерпеть можно. Тем более бой вот-вот будет. Некогда уже по медсанбатам бегать. После боя будешь лечиться.
Грицук не ожидал такой развязки. Лицо его стало жалким, словно он ел что-то горькое или сильно кислое. Но возразить ничего не мог.
– Да, вот еще что, Грицук. Такое дело. Мы на фронте, скоро бой будет. Куда-то отлучаться без разрешения командира запрещено. О последствиях говорить не буду, думаю, сам все знаешь.
Последние слова окончательно расстроили бойца. Возразить было нечего.
«Не мышь, а просто трус. Хотя, может, это только кажется? Не перегнул я палку? Нет, не перегнул. Это не страх первого боя, это страх животный, он изнутри идет, из трусливой душонки. Как бы чего не наделал. Видел я подобных, в любой момент что-нибудь выкинуть могут». Сержант шел по позициям и думал обо всем этом. Все было готово, все ждали начала.
Над позициями немцев взметнулась ракета. Началось. Рев моторов усилился в несколько раз. «Значит, без артподготовки. Хорошо. Нам же легче», – подумал капитан Смирнов и поднес окуляры бинокля к глазам. Непосредственно перед их позициями из-за небольшого холма выскочило восемнадцать танков, показалась пехота. «Немало, но терпимо», – промелькнуло в голове у капитана. Развернувшись в линию, танки прибавили газу и понеслись на позиции. Наша оборона пока еще молчала, было далеко. Земля загудела, задрожала, сотрясаемая тоннами скрежещущего металла. Танки открыли огонь. Не столько для того, чтобы нанести урон, сколько создать пылевую завесу, под покровом которой можно подойти поближе.
«Думают, у нас тут артиллерия? Осторожные, хоть и торопятся начать. Перестраховываются. А у нас орудий нет, да и ПТРД кот наплакал. Сейчас они все это выяснят», – с тревогой думал капитан. Танки были все ближе. Бронебойщики открыли огонь. Пехота противника старалась держаться за танками, не высовываясь под огонь пулеметов. Бронебойщики все же подбили один танк. Тот задымился и встал. Остальные продолжали двигаться на наши позиции. «Молодцы», – подумал Смирнов. «Теперь пехота должна сказать свое слово. Как учили: подпустить на двадцать-тридцать метров и бросать. Только бы не растерялись». Но это был первый бой для многих бойцов. Если стрельба по пехоте приносила свои результаты (ряды наступающих поредели, это было видно), то с уничтожением танков все было не так гладко. Первые броски начались намного раньше положенных метров. На солнце заблестели первые летящие бутылки, появились первые всполохи от гранат. К сожалению, ни одна из них цели не достигла. Хотя все же определенный эффект бутылки принесли. Огненные пятна появились перед позициями нашей обороны. Зрелище было немного жутким. Часть бутылок разбилась, не достигнув цели, и теперь вытекшая из них жидкость горела, выделяя густой, черный дым. Очевидно, немцы не сильно готовились к своей атаке, так как сами вступили в бой практически с марша. Возможно, это была разведка боем. Так или иначе, потеряв второй танк (молодцы, бронебойщики), немцы стали отходить. Пехота противника, потеряв несколько десятков убитыми, прячась за танками, отступала. Капитан отдал приказ прекратить огонь.
Что ж, можно сказать, что бой был для нас удачным. Два подбитых танка и до взвода пехоты – таковы потери противника. Наши потери в роте составляли лишь семеро раненых. Несмотря на неудачный первый опыт по броскам бутылок и гранат, бойцы приободрились, поняв, что можно бить врага, наносить ему урон. Все это подняло боевой дух, несмотря на то, что он и так был весьма высоким. Мало кто из бойцов понимал, что это было лишь начало. Смирнов окончательно поверил в то, что к бою немцы толком не готовились, хотели с ходу, нахрапом прорвать нашу оборону. Теперь же, наткнувшись пусть на жидкую, но все же упорную оборону, немцы будут умнее и расчетливее.
Капитан не ошибся. К обеду немцы дождались артиллерию и стали готовиться к решительному штурму. Наши бойцы тоже не сидели без дела. Кто-то помогал раненым добраться до медсанбата, кто-то поправлял обвалившиеся окопы. Были и такие, кто по собственной инициативе взяли пустые бутылки, наполнили их водой и тренировались в бросках. Капитан был доволен своими людьми. Первый бой для них все же в целом удался. Да, первый блин, да, комом, но результат был в виде дымящихся остовов и лежащих трупов. Он, как опытный боец, понимал, что это намного красноречивее и доходчивее, чем тысячи слов. Хотя на фронте и без вовремя сказанных, правильно сформулированных слов и фраз тоже нельзя. Слово и дело – вот залог успеха.
Лейтенант Краснов толком не помнил свой первый бой. Он пытался воссоздать картину, но не мог. К своему стыду, он потерял нити управления, забыл, что нужно командовать людьми. Нет, он все видел, что происходило на поле боя, но вел себя не как командир, а как простой рядовой, сидя в своем окопе и стреляя по врагу. Попал он в кого-то? Он не помнил. Кажется, попал, но не был уверен. Он находился в каком-то потерянно-возбужденном состоянии. Словно попал в какой-то другой мир, незнакомый, непонятный, но восторгающий его. Бой закончился, а лейтенант продолжал смотреть на поле. Что он пытался там рассмотреть? Он и сам толком не знал. Наверное, хотел убедиться, что бой закончен, что противник отступил, понеся потери. «Потери. А у нас что?» – очнулся лейтенант. Он оглядел позиции, увидел приближающегося Лещенко. «Жив. Хорошо», – подумал он.
– Товарищ лейтенант, Вы не ранены? – спросил Лещенко, осматривая лейтенанта.
– Нет, с чего ты взял?
– Как-то странно выглядите. Оглушило?
– Нет, все в порядке. Просто первый раз. Прихожу в себя.
– Понятно.
– Надо узнать, что у нас с потерями. Есть?
– Только двое раненых. Я уже выяснил. В роте, вроде, тоже убитых нет. Видел несколько человек в медсанбат повезли. Похоже, мы легко отделались.
– Это хорошо. Это даже здорово, что так, – оживился лейтенант. – А этих видел? – он махнул рукой в сторону противника.
– Видел. Неплохо. Только с танками у нас не особо получилось. Торопятся ребята. Ну да ничего, по первости всегда так. Сам так бросал. Научатся.
– Обязательно научаться. Вот здесь и научатся. Хватит уже пятиться, пора остановиться.
– Да, пора бы уже. Я пойду, погляжу, что и как.
– Я с тобой, подожди. – Лейтенант стал собираться. Отряхнул с себя пыль, поправил фуражку, ремень, портупею. – Пошли.
Прибежал связной от Смирнова, сообщил хорошие новости – будет связь. Скоро придут связисты и поставят аппарат. Отлично, жизнь налаживается. Так-то что не воевать? Лейтенант, несмотря на свой неудачный первый опыт командования, был все же доволен. Поставленная задача была выполнена. «Подвиг ли это? Нет, конечно же. И все же для первого раза неплохо получилось».
Передышка, на удивление, оказалась довольно продолжительной. Удалось даже спокойно пообедать. Где-то около двух часов по полудню на позициях противника раздался хлопок, второй, третий… Послышался свист летящих снарядов. Началась артподготовка. Бойцы поспешили укрыться в окопах и блиндажах. Огонь был достаточно прицельным, видимо, атакующие достаточно точно определили наши огневые точки. Земля содрогалась от большого количества взрывов. Сложно было различить отдельные взрывы, все слилось в единый гул и рев. Противник плотным огнем накрыл позиции обороняющихся. Защитники стали нести потери.
Грицук первый свой бой встретил на дне окопа. Рев моторов и содрогание земли окончательно сломали его. Он лежал, обхватив голову руками, вздрагивая от разрывов, и протяжно выл, словно собака. В гуле боя этого никто не слышал. Также в суматохе никто не обратил внимания, стрелял он или нет. Было не до этого. Когда бой стих, Грицук еще какое-то время лежал на дне и не шевелился. За весь бой он ни разу не выстрелил, не бросил ни одной гранаты или бутылки. Те так и остались лежать в вырытой нише в окопе. Лещенко и Краснов также не обратили на это внимания, когда обходили позиции. Сержант только отметил, что никто не драпанул. Сделал он это в тот момент, когда они проходили мимо Грицука. Сделал нарочно, чтобы тот слышал. После боя Грицук пришел немного в себя. Он хотел опять что-то придумать, чтобы отпроситься в медсанбат. Сержант умышленно не вспомнил про просьбу Грицука. Грицук же побоялся отпрашиваться у лейтенанта. Артналет стал очередным кошмаром для него. Снова он упал на дно окопа и выл все время. Для себя он точно решил, что после артподготовки всеми правдами и неправдами уйдет с передовой. Страх окончательно подавил его, подчинил его себе. У него не было сил ни сопротивляться ему, ни бороться с ним.
Артиллерия противника нанесла серьезный урон обороняющимся. В роте было восемнадцать человек убитыми, еще семеро было ранено. После артподготовки лейтенант выглянул из окопа и огляделся. Его обеспокоило то, что позиция, где располагался миномет, была изрыта воронками. Он быстро побежал туда. Миномет валялся раскуроченный взрывом. Расчет, находившийся рядом в ячейке, погиб. Прямое попадание, прямо в укрытие. «Все, остались без артиллерии», – подумал Краснов. Странно, но его не испугал и даже как-то не удивил вид убитых. Убитых он видел впервые, но находился в шоковом состоянии от артподготовки. Только потом, после боя, он вспомнил эту картину. Тела, разбросанные взрывом, застывшие в неестественных позах, кровь на гимнастерках.
Передышки противник не дал. Сразу же после того, как стихла стрельба, послышался рев моторов, началась атака. Танки на полном ходу устремились вперед. Немцы знали, что артиллерии у нас нет, а бронебойщики не могли справиться с таким количеством танков. Из-за выпущенных танками снарядов перед нашими позициями снова поднялись клубы пыли, что-то загорелось. На какое-то время часть наступающего противника скрывалась всполохами взрывов и оседающей пылью. Наша оборона молчала, подпуская противника поближе. Застучали пулеметы, захлопали ПТРД. Пехота противника, успевшая к тому времени устать от бега, замедлилась, огрызаясь огнем, стараясь уничтожить или заставить замолчать пулеметные расчеты и расчеты противотанковых ружей. Пулеметы все яростнее поливала очередями цепи наступающих, стараясь прижать пехоту противника к земле, остановиться.
Краснов отметил про себя, что немцы не такие уж и трусы и воевать их учат неплохо. Наши бойцы, хоть и умели в большинстве своем сносно стрелять, попадали не часто, так как солдаты противника наступали по всем правилам военного искусства. Вся эта масса неуклонно двигалась к нашим позициям. Головные танки подошли на расстояние броска гранаты. В этот раз советские бойцы действовали увереннее и расчетливее. Слева от лейтенанта танк противника был остановлен броском гранаты, перебили гусеницу. Танк остановился. Кто кинул, лейтенант не видел. Тут же в остановившийся танк полетели две бутылки. Одна разбилась о левый борт. Жидкость загорелась, но практически сразу погасла. Вторая бутылка разбилась о башню. Горящая жидкость стекла к моторному отсеку. Танк не хотел разгораться. «В мотор, в мотор нужно», – мелькнуло в голове у Краснова. Он уже схватил бутылку и хотел бежать туда. Но его опередил боец. Это был Авалиани, молодой грузин восемнадцати лет. Выпрыгнув из окопа, он практически не пригибаясь (безумец) подбежал сбоку к танку. На его счастье, танкисты его не видели и не успели развернуть башню, чтобы срезать его из пулемета. С остервенением Авалиани бросил бутылку. Попал точно в моторный отсек. Огонь стал пожирать танк, захватывая его в свои цепкие объятья. Грузин побежал назад. В это время пуля или осколок задели его левую руку. По касательной, немного оцарапав. Схватившись за раненую руку, он прямо свалился в окоп. В этот момент к нему подбежал Краснов.
– Молодец, Авалиани. Хорошо ты его.
– Что он, горит?
– Горит, разгорается. Ты ранен?
– Немного зацепило.
– Сейчас…
Лейтенант стал разрывать упаковку с бинтом. Наспех, прямо поверх рукава намотали бинт. Лейтенант все это время посматривал за танком. Пока бинтовались, в танке открылся люк. Танкисты покидали обреченный танк. И лейтенант и Авалиани впервые видели немцев настолько близко. Они переглянулись. В голове у обоих мелькнула мысль: «Стрелять». Но было еще и другое. Оба они видели людей, живых людей. Да, они враги, но они живые, совсем рядом. Тем более, они вылезают из подбитого танка. Оба в замешательстве смотрели друг на друга. Это длилось какую-то пару секунд. Рядом раздались выстрелы. Пули настигли танкистов: кого-то рядом с танком, кого-то еще на броне. С танком было покончено, больше он не представлял опасности. Выстрелы заставили обоих как бы очнуться. Наспех завязав узел на бинте, Краснов спросил:
– Стрелять можешь?
– Могу.
– Давай. Молодец, – лейтенант еще раз похвалил бойца и похлопал его по правому плечу, улыбаясь при этом. Он был горд за своих бойцов. Он видел, что они делали свою работу. Пусть не без помарок, но делали.
Бронебойщики опять отличились. На подходе к позициям было остановлено еще два танка. Один слабо дымился, у второго была повреждена ходовая. Один из немецких танков заехал к нему сзади, и танкисты пытались зацепить тросом обездвиженный танк. Наш огонь не мог им помешать, так как те прятались за броней. Бронебойщики же переключились на другие цели. Смирнов видел это. «Сжечь бы его, но чем? Как? Артиллерии нет, гранату не добросишь. Уйдет. Зря старания бронебойщиков пропадут. Починят, подлатают и опять на нас поедет. Жаль». Немецкие танкисты зацепили танк и стали медленно буксировать его к своим позициям.
Уже четыре горящих танка было перед нашими позициями. Но этого было мало. Десять танков еще наступали на позиции роты Смирнова. Лещенко весь бой словно летал по позициям. Казалось, он успевал везде. Он быстро перемещался по окопам (вот что значит, было время вырыть ходы сообщений), появляясь то тут, то там, чем вселял еще больше уверенности в молодых бойцов. Хоть он и торопился везде успеть, но у него получалось делать это как-то по-деловому, словно он не спешил, словно это вовсе не бой, а так, тренировка, обучение. Но это было только снаружи. Внутри же он просто кипел. Он словно стал одержимым. В нем проснулась какая-то звериная злоба к врагу, желание уничтожить его во что бы то ни стало, сокрушить. Он перемещался по позициям и выполнял установку, которую дал сам себе: уничтожать врага. Он порядком запыхался, но злость придавала ему сил. По танкистам, что вылезали из подбитого танка, стрелял именно он.
Пехоту противника все же удалось прижать к земле. Несмотря на то, что им удавалось минимизировать потери от нашего огня, уменьшение численного состава с их стороны все же было ощутимым. Без пехоты танки замедлили ход. Первая волна танков либо была уничтожена, либо повреждена. Вторая волна, видя потери, замедлила ход. Немцы получили приказ отходить. Вместе с двумя ранее подбитыми танками перед позициями стояло восемь «мертвых» танков противника. Еще одного немцы все же смогли отбуксировать. Мы вновь устояли. Но потеряли много людей, очень много. В роте убитые и раненые составили треть от начального состава. Также было потеряно несколько ПТРД, так что рассчитывать на такой же интенсивный огонь бронебойщиков больше не приходилось. Смирнов распорядился убрать тела убитых и вывезти раненых. Хоронить убитых решили вечером, когда все закончится. Сейчас же все силы были брошены на восстановление местами обвалившихся окопов, пополнение боеприпасов. Хотя бы с этим не было проблем.
Грицук после артподготовки начал судорожно искать повод уйти с позиций. Повод быстро нашелся. Неподалеку был раненый боец. Грицук быстро сообразил и стал тащить того в сторону, где располагался медсанбат. До начала боя он успел отползти с раненым на приличное расстояние, так что, когда все началось, он был уже в относительной безопасности. Он видел, как начался бой. Видел по большей части, что происходило там. Он полз с раненым и радовался тому, что он не там. Он ушел от этого кошмара. «Струсил? Нет, я же раненого тащу. Кто-то же должен и о раненых заботиться. Струсил все же. Пусть так. Это лучше, чем там быть», – думал Грицук, и что-то гадкое было у него на душе. Притащив раненого в медсанбат, он незаметно затесался к обслуживающему персоналу, помогал перетаскивать носилки с ранеными, таскал воду. Никто не обращал на него внимания, было не до него, работы у медиков было много. А он был рад такому положению дел. Только когда бой стих, какой-то военврач строго спросил его:
