Привокзальная, 1

скачать книгу бесплатно


– Конечно! Кто ж ещё?

– А… как?

– Эх, давно снимали!

Я любила рассматривать его ордена и медали. А, когда он спал, мечтала закинуть ему в рот деревянную шпульку от катушки ниток. Дело в том, что дед спал с открытым ртом и открытыми глазами, и при этом храпел. Не знаю, почему меня так привлекала эта идея со шпулькой – но навредить я не хотела, это уж точно. К тому же, в то время была твердо уверена, что взрослые вообще не чувствуют боли, и никакой беды я своими действиями не причиню. Да и как можно было навредить дедушке, если даже свои ногти на ногах он стриг плоскогубцами – вот какой был прочный человек, хоть худой и жилистый. А его зуб мудрости хранился у бабули в специальной коробочке. Этот, по-бизоньи мощный, жёлтый прокуренный зуб оказался совершенно целым, но его пришлось выдернуть, чтобы вставить искусственные челюсти: все остальные зубы дедушка потерял от цинги в лагере, а жевать чем-то надо было.

– Почему дедушка не закрывает глаза, он же спит?

Бабуля объясняла, что веки теперь не закрываются, потому что дедушка вез с войны раненых в поезде, и очень торопился. А какая-то колосниковая решётка упала в топку паровоза, и поезд встал. И тогда дедушка нахлобучил на голову вывернутую мехом внутрь цигейковую шапку, завязал её тесемки покрепче под подбородком, надел две телогрейки, ватные штаны, несколько брезентовых рукавиц – слоями, велел напарнику облить его водой и полез прямо в пылающую страшным пламенем топку паровоза. И он поднял эту решетку, и все раненые смогли ехать дальше. Врачи в том поезде оказали дедушке первую помощь. Но, когда приехали, дед, не побоявшийся лезть в огонь, очень опасался показаться бабуле, потому что та стала бы его ругать. Лицо у дедушки обгорело, но потом кожа восстановилась. Только веки уже никогда не закрывались. За этот подвиг деду дали орден Ленина.

– Твой дедушка знаешь, какой человек? Трудовик! Трудом живет, честно!

Бабушка ни капли не лукавила: когда-то дед, увидев, что его старший сын, увлекшись игрой на мандолине, радиолюбительством и нестандартными формами Аллочки Черновой, завалил учебу, заставил его остаться в десятом классе на второй год. Чтобы нормально отучился и не позорил фамилию. Такие были нравы и времена, а самым оскорбительным ругательством в семье дедушки и бабули было слово «приспособленец».

– Твой дед – он нигде не пропадет. В детстве, чтобы выжить, бегал с чайником по вокзалу, проезжающим кипяток предлагал. Бойкий был, живой – его Огоньком прозвали.

Интересно, что у бабули, когда она в юности работала лаборанткой у Вавилова, сложилось прозвище Ветреница. И вовсе не из-за кокетства – Капитолина была на редкость целомудренна. Но такая быстрая, что, когда шла мимо рабочих столов, у сотрудников разлетались бумаги. А ещё она, задумавшись, могла обогнать саратовский неспешный, но всё-таки трамвай. Вот и встретились однажды на похоронах поэта-самоубийцы заматеревший Огонек и Ветреница. И получилась такая длинная-предлинная история с ветром, огнем и, если не с любовью, то уж наверняка – с судьбой и четырьмя детишками. Впрочем, об этом – не сейчас.

Мой дедушка Алексей умер от голода: неумолимый рак не давал возможности принимать пищу. Мама с бабулей растапливали шоколад в жирных сливках, поили с ложечки, по капле – но организм не принимал ничего. Обращались к какой-то сибирской травнице: посылка, битком набитая сеном в толстых полиэтиленовых пакетах, утешила ненадолго. Ложиться к хирургам под нож дед отказался наотрез. Я на всю жизнь запомнила его возмущение, решительный отказ, за которым слышались испуг и боль: «Да они зарежут – и всё! Мяса им в магазинах не хватает!» Так и не смогли уговорить его на операцию.

На 9 Мая дед нашел в себе силы поздравить всех наших соседей по подъезду с праздником. Поднимался на третий этаж к фронтовичкам Торбиным, дарил ранние в том году пионы. За месяц превратился в тень, и на мой день рождения, 6 июня, его не стало. Последнее, о чём он спросил – а внучке не забыли купить подарок?

С тех пор моё рождение никогда не отмечали в семье день в день – в память о своём отце мама запретила это делать. Через 34 года я нарушила запрет. Но с тех пор первый тост – за него, деда Алексея.

И ещё о дедушке

Когда дедушки уже не стало, бабуля иногда рассказывала о том, какой он был озорник: как-то, не знаю уж, зачем, распустил слух про одного железнодорожника, что у того, мол, есть небольшой хвост, загадка природы – вот он и не ходит в общественную баню вместе со всеми, стесняется. А ещё бабуля вспоминала, как дед всех жалел, и запросто мог привести домой каких-нибудь бедолаг с вокзала, отставших от поезда – чтобы поели, переночевали, или хотя бы отдохнули. Он дружил со всем районом. И, когда Капитолина Ивановна видела, как двое милиционеров ведут её подвыпившего супруга, и у неё подкашивались ноги от предчувствия беды – эти суровые люди в форме, улыбаясь, говорили: «Вот, хозяйка, принимайте, привели вам нашего Абрамыча!»

Дед морально расслабился после лагеря: ведь революцию делали для таких, как он.  Огонек верил в справедливость, был коммунист и рубаха-парень. А тут вдруг – «английский шпион», тюрьма, пытки…

В молодости он много и горячо работал, быстро выдвинулся, стал заместителем директора депо. У них с Капитолиной только родился первенец: заканчивался 1937 год. Про деда написали в газете, что при обыске под печкой у этого «врага народа» обнаружен пулемет… Бабуля рассказывала, что в квартире-то и печка была так устроена, что никакого пространства под ней не имелось. Как, разумеется, и пулемета. Той ночью к ним стали ломиться в дверь. Капитолина подумала, что какие-либо приятели зовут Алексея гулять, встала и, по её выражению, «спустила на них всех собак». А это оказались люди из НКВД. Дед исчез – как и множество крепких, умных мужчин. И только по-прежнему остался висеть его портрет на Доске почёта в депо.

Через несколько недель бабушке принесли дедов бумажник, а в нём письмо: передавший говорил, что нашел бумажник на дороге. Алексей писал, что ни в чем не виноват, чтобы ждала. Также называл точную дату и место, откуда их отправляют в лагерь. Куда – не знает. И ещё: пусть Капитолина передаст это остальным. Ранним утром она стояла среди толпы на холме – в Саратове таких взгорков немало. Внизу тянулись железнодорожные пути, хорошо просматривался состав, готовый к отправлению. А возле него, под конвоем – тысяча мужей, сыновей, отцов. Они там угрюмо молчали, а сверху вниз катился женский вой. Потом женщины примолкли, стали говорить: «Смотри, смотри!» И читать по буквам одно слово, одно лишь слово: это их мужчины, раздобыв где-то газеты, оборвали страницы в виде больших букв. И молча, как могли, сообща складывали название места, показывая тем, кто наверху, куда их повезут.

Эти люди ждали отправки в болота, мрак и холод, навстречу смерти: рыть Беломорканал.

Бабушка-отличница, в юности не прошедшая в институт из-за «происхождения», теперь опять стала социально чуждым элементом – женой «врага народа». Её уволили из университетской библиотеки, не брали на работу, знакомые отшатывались при встрече. Не пропасть с голоду помогли родственники.

Через год дед вернулся. Выяснилось, что нарком Ежов погорячился, загубив неповинных людей, и теперь сам должен быть расстрелян. А тех, кто смог выжить, отпустили восвояси. Но в партии не восстановили.

Дед умел выживать. Его, пытаясь сломать, после допроса кидали в подвал к убитым. Потом сажали к уркам – но он знал, на каком языке разговаривать с ними.

Бабушка тоже умела выживать. Ведь вернувшись, дед стал пить и гулять.

Выживать по разным поводам – это у нас семейное. Мама как-то в моём детстве, вроде бы и без причины, повернув вдруг ставшее твёрдым лицо, отчеканила: «Самоубийство – это позор! Это не выход! Выход есть непременно. Надо жить!» Не помню, к чему это она говорила. Мамина нежность всегда немного напоминала мне шёлк и бархат только что залитого бетона.

Испытания атомного оружия в космосе

Так уж получилось, что я очень не люблю громкие воющие звуки. По мере взросления меня пугали сначала пылесосом, потом газовой горелкой, которой стали нагревать наш титан вместо уютных дров – дабы раз в неделю получать горячую воду для ванны. Ну, а потом сестра придумала себе роскошное развлечение. Когда я была ещё первоклассницей, она сказала, что самолеты, которые летают там, наверху, в любой момент могут сбросить на нас бомбы. После этого при виде любого «кукурузника» я покрывалась холодной испариной и с воплем неслась к дому, что весьма её забавляло. Потом сестре надоело, и она забыла. А я – совсем напротив. Просто научилась скрывать свой страх.