скачать книгу бесплатно
– Наш Марат Ибрагимович, – пояснил Костя отцу Василию, – начальник следственного изолятора.
– Я уже понял, – кивнул священник. Месяца три назад он был на одном заседании, где Марат Ибрагимович жаловался на бедственное положение подследственных и, апеллируя к общественности, прилюдно требовал у начальства денег. Общественность слушала вполуха, всем было на подследственных наплевать, и начальство, слегка пожурив не в меру требовательного майора за страсть к «служебному эксгибиционизму», денег не дало. «Вы, чем всю подноготную на людей вываливать, лучше бы за порядком во вверенном вам подразделении следили, – сказали Тохтарову. – А то у вас, говорят, некоторые бедствующие подследственные и водку жрут, и даже с женщинами балуются». Отец Василий и теперь помнил, как густо покраснел спешно покинувший трибуну майор.
– А что там за проблемы? – развернулся он к Тохтарову.
– Понимаете, батюшка, – поморщился странно выглядящий в больничном халате, без кителя и звезд, майор. – Он уже восемьдесят шесть человек задержал! А у меня весь изолятор на двадцать четыре места. Я ему говорил: не торопись, Павел Александрович, куда я их размещу? А он – мол, осваивай новое помещение! А какое оно новое? Там все еще тридцать лет назад сгнило!
Постепенно картина прояснилась. Речь шла о том самом заброшенном много лет назад здании, в которое старший лейтенант Пшенкин со товарищи притащил самого отца Василия! Священник вспомнил, с какой легкостью он оторвал батарею от труб, и покачал головой. Здание действительно никуда не годилось. Но хуже всего было не это. Как рассказал Тохтаров, проблема была и в том, что у начальника изолятора просто не было столько контролеров, чтобы обслуживать сразу оба изолятора – старый и этот, еще старее. Его люди и так-то работали почти без выходных, а про то, что такое отгулы, забыли еще в девяносто втором году. А теперь максимум, что майор мог себе позволить, это отправить на «новый» объект одного контролера и поставить наружную охрану. Поступить иначе значило оголить основной объект.
– Я так Медведеву и сказал, – горячась, объяснял уже изрядно захмелевший майор. – Я этой бумаги не подпишу, я не самоубийца! А он мне: что, на пенсию захотел?! Ты не подпишешь, зам твой подпишет!
Конечно же, Тохтаров был прав. Разместить восемьдесят шесть или сколько там человек в неприспособленном помещении было со стороны Ковалева просто неосторожно. Отец Василий прекрасно помнил, как им с ребятами восемь лет назад пришлось штурмовать захваченный арестантами СИЗО, чтобы спасти из персонала тех, кого еще можно было спасти. А началось-то все с безобидного на первый взгляд нарушения режима.
Слово за слово, отец Василий понял все, и даже то, почему Марат Ибрагимович пьет сейчас спирт с главным врачом райбольницы. Старый служака просек, что в такой момент заболеть – меньшее из зол, и просто лег на обследование по поводу язвы желудка. И, наверное, правильно сделал. Если самые страшные бумаги подпишет в его отсутствие заместитель, Тохтаров, по меньшей мере, сохранит за собой моральное право кричать потом: «А я вам говорил!»
Но интересно было и то, что чем больше распалялся Марат Ибрагимович, тем яснее понимал отец Василий: не выдержит майор самоотстранения от дел, и попытка избавиться от проблемы, по-страусиному спрятав голову в гастрологическое отделение районной больницы, не устраивает его самого. Вся деятельная, насквозь служебно-сторожевая натура Тохтарова сопротивлялась нынешнему позорному состоянию. Священник достаточно разбирался в людях, чтобы увидеть это предельно четко и ясно. «Пара дней, и ты отсюда сбежишь, – думал он. – Максимум три!»
* * *
Отцу Василию не пришлось долго ждать, чтобы убедиться в своей правоте. Произошло это уже к вечеру следующего дня, потому что в обед Усть-Кудеяр потрясло страшное известие: в милиции умер человек – тот самый «выездной бригадир» Кошель, мать которого буквально за сутки до того священник видел в храме. Кто-то говорил, что бригадира забили насмерть резиновыми дубинками, другие лично видели на теле погибшего следы пыток.
Для маленького Усть-Кудеяра, в котором все знали всех с малолетства, это было экстраординарное событие. В отличие от жителей крупных городов, где отдельный человек давно уже потерялся в однородной статистической массе, и поэтому и жизнь, и смерть большинства абсолютно анонимны, сознание устькудеярцев отвергало саму мысль, что можно убить человека иначе, как только допившись до белой горячки. Но даже в этом случае смерть земляка надолго становилась событием, о нем говорили и вспоминали порой многие годы спустя.
Именно это сознание более чем все остальное мешало развитию любого бизнеса в Усть-Кудеяре, включая даже бандитский. Конечно, та же парфеновская братва и предпринимателей напрягала, и ребра кое-кому ломала, но даже это делалось как бы по-свойски, без утюгов на животах и прочего откровенного беспредела. Конечный финансовый результат тщательно маскировался проверенными психологическими ходами, когда все вроде как «свои пацаны». Может, именно поэтому пострадавшие никогда и не обращались к властям. Сама мысль о том, что ты сдал ментам Коляна из первой школы или Жэку с шестого квартала, была нетерпима для любого усть-кудеярского мужчины старше четырех лет.
По-настоящему жестким разрешалось быть только с чужаками. Поэтому новость о найденном трупе какого-нибудь водилы из Узбекистана и полусгнивших останках пропавшего два года назад предпринимателя из Тольятти воспринималась в этой среде достаточно спокойно, без охов и ахов, а правило «если попал – плати» применялось к чужакам быстро и без сантиментов. Но смерть или наезд на местного – это было совсем другое, и воспринималось совершенно иначе.
Новость о смерти бригадира, как всегда, принесла Тамара Николаевна. Затем новые интригующие подробности живоописал диакон Алексий. И в конце концов, когда со священником поделился своим видением проблемы храмовый сторож Николай Петрович, отец Василий не выдержал и позвонил сведущему во всех медицинских новостях поселка Косте.
– Слышь, Константин, не подскажешь, что там с Кошелем произошло?
– Это с бригадиром парфеновским? – переспросил главврач.
– Ну да, с кем же еще! Только о нем весь городок и говорит.
– Да ничего особенного, – равнодушно сказал Костя. – Тромб оторвался, так что мучился недолго.
– Его что, били? – поинтересовался священник.
– Да на фиг он кому нужен, чтоб его бить! – рассмеялся Костя. – Кошель уже лет шесть как на ладан дышал.
– То есть?
– Ну, во-первых, он отсидел в совокупности лет пятнадцать, сечешь? Одного этого – за глаза. Во-вторых, Кошель был туберкулезником. В-третьих, наркоманом. Да и работа у него была в последнее время нервная. Ты хоть знаешь, почему его все «выездным» кличут?
– Не-ет, – честно признался отец Василий.
– Он долги по району выбивал. Сам, конечно, руками не махал, ему для этого Парфен молодняк переподчинил. Но, сам понимаешь, каждый «случай» – стресс, а годы уже не те. Вот и помер.
У священника немного отлегло от сердца. Но совесть еще не была до конца удовлетворена.
– Как ты думаешь, это связано с тем, что его Ковалев «закрыл»? – все-таки не удержался и спросил он.
– Может, да, а может, и нет, – с сомнением в голосе произнес главврач. – Понимаешь, Миша, он свой «моторесурс» давно уже выработал. Я вообще удивляюсь, на чем он последние пару лет держался – весь был гнилой изнутри.
* * *
На этом бы все, пожалуй, и закончилось, но уже в пять отцу Василию позвонили из райадминистрации.
– Батюшка? Отец Василий? Вас беспокоят из администрации. Да, помощник главы. Николай Иванович просили вас подойти. Нет, на месте и узнаете… Нет. Не знаю. Просто подходите к восемнадцати, вам все скажут.
Звонок был странный, но к восемнадцати отец Василий уже входил в приемную, с удивлением заметив сидящего на стуле Тохтарова. На этот раз Марат Ибрагимович был одет по всей форме и, казалось, даже и не помнил, что еще шестнадцать часов назад, кутаясь в серый больничный халат, хлестал от безысходности спирт в кабинете врача. Но самое потешное, что и сам главврач с постной физиономией восседал рядом. Отец Василий приветливо кивнул обоим и присел рядом, но ему почти сразу пришлось вставать – глава администрации Николай Иванович Медведев словно только его и ждал.
– Ну что, товарищи, – уперев большие красные кисти в края стола, начал глава, – работа вам предстоит важная, я бы сказал, ответственная…
Отец Василий чуть не рассмеялся. Его всегда потрясала эта железобетонная уверенность власти в том, что церковь – всего лишь один из отделов сложной государственной машины. Но в данный момент умнее было не возражать, а выслушать, и он быстро усмирил беса противоречия внутри.
– Общественность, так сказать, требует расследования, – это признание давалось Николаю Ивановичу с большим трудом. – Можно сказать, мы имеем дело с хорошо организованным комитетом, – глава повысил голос. – Кому это выгодно – это второй вопрос, и мы обязательно на него ответим! Я вам это обещаю! Но сейчас нам предстоит отвечать на вопросы общественности…
Минут сорок, жуя и комкая фразы и глотая слова, Николай Иванович объяснял то, что можно было изложить в пять минут. Двадцать две матери и жены задержанных Ковалевым устькудеярцев создали никем не признанный самодеятельный комитет и настойчиво требуют детального расследования обстоятельств гибели Василия Кошеля и условий содержания остальных граждан. Причем в состав комиссии женщины потребовали включить наиболее уважаемых ими людей, в числе которых оказались главврач районной больницы Константин Смородинов и священник православного храма отец Василий.
– Вы должны убедить общественность, что у нас все делается по закону, – с абсолютной верой в то, что говорит, завершил монолог Николай Иванович.
– Если вы думаете, что я буду прикрывать ковалевский зад своим авторитетом, – язвительно откликнулся Костя, – то, увы, ошибаетесь. Не буду. Тело покойного Кошеля я осмотрел лично, там вины ковалевской нет, но если санитарное состояние камер не будет отвечать нормативам, я на это укажу. Будьте уверены.
Глава администрации поперхнулся и, словно в поисках моральной поддержки, посмотрел на майора. Но и Тохтаров не был склонен к компромиссу.
– Вы мою позицию знаете, Николай Иванович, – сухо произнес майор. – Помещение не приспособлено, условий для содержания контингента там нет. И вряд ли к нашему приходу они там появятся.
– Так забери их к себе, – недоуменно предложил глава.
– Куда я их дену? На головы друг другу посажу? У меня и так в камере на четверых по двенадцать человек сидят, им уже кислорода не хватает!
Глава администрации перевел взгляд на священника, долго соображал, какая может быть поддержка со стороны церкви, но, так ничего и не придумав, махнул рукой.
– Ладно, дело покажет, – устало вздохнул он. – У меня и без вашего Ковалева проблем хватает.
* * *
В комиссии оказалось восемь человек. Бог весть кем и по какому принципу она подбиралась, но на первое заседание явились не все, и прошло оно сумбурно и нервно. Причем общая сумятица усугублялась тем, что каждого члена комиссии по отдельности и всех вместе усиленно осаждали матери и жены подследственных.
– Константин Иванович! – дергали за рукав главврача. – У моего-то обострение! Ему лекарства нужны! Вы бы сказали, чтоб разрешили передать.
– Это не ко мне! – отмахивался главврач. – Это к Тохтарову обращайтесь, он у нас обеспечением заведует!
– Так он, чурка нерусская, и слышать не хочет про обезболивающие! Говорит, это наркотики, а какие это наркотики? Он же без них не может! Ну, Константин Иванович…
* * *
В таком бедламе комиссия смогла собраться в полном составе и выехать на место лишь к вечеру. Выделенный райадминистрацией «рафик» бодро прыгал по кочкам, и поначалу не горевшие энтузиазмом его пассажиры уныло смотрели на сюрреалистический, как после гражданской войны, пейзаж. Вставший на прикол в девяносто четвертом году молокозавод, брошенный еще в шестидесятых по причине полной ненужности рыбозавод, набитые гниющей техникой автобазы, ржавеющие, гремящие обрывками рыжей жести некогда серебристые ангары – все навевало печальные мысли о тщетности человеческих усилий, по крайней мере в этой, отдельно взятой, стране.
На таком фоне приспособленное Ковалевым под изолятор помещение выглядело настолько веселее, что даже отягощенные длительным созерцанием российской действительности члены комиссии приободрились. Небритые, помятые личности беспрерывно таскали и складывали на задах бесчисленные трубы и отопительные батареи, пронзительно воняло гудроном и горелым железом, а разодетые в подбитые коричневой кожей спецовки сварщики деловито цвиркали электродами почти в каждой комнате. Сразу было видно – если где и могла осуществиться розовая мечта бывшего советского человека о полной занятости, то только здесь, под патронажем инициативного, деятельного, расторопного Павла Александровича Ковалева.
– Давно жду! – широко и открыто улыбнулся он взъерошенным от недавних препирательств с инициативной группой и помятым плохой дорогой гостям. – Милости, как говорится, прошу! У нас ремонт… мы, так сказать, оперативно учли пожелания трудящихся, так что не обессудьте!
Отец Василий переступил порог слишком хорошо знакомого ему здания и тут же встретился глазами с… Пшенкиным. Трудно сказать, как «разобрался» с ним Ковалев, но выглядел старший лейтенант очень довольным. Увидев священника, он лишь на секунду опустил глаза, но тут же, словно припомнив что-то приятное, снова поднял их, озаряя все вокруг улыбкой полного, неподдельного счастья.
Комиссию сразу же, без возражений и вопросов повели по заселенным камерам, и отец Василий даже забыл о Пшенкине, настолько противоречивые чувства вызывала увиденная им картина. В первой же камере некогда крутые, сильные, широко известные по всему городку мужчины дружно встали, едва открылась дверь, и столь же дружно опустили очи долу.
– Смотри-ка, обработал их Ковалев, ничего не скажешь! – восхищенно шепнул на ухо священнику Костя и тут же кинулся осматривать притулившегося в дальнем углу мужичка. – Та-ак! Что это у тебя? Ушиб? Где получил? Ах, не помнишь? Понятно-понятно… А это что? – Для врача началась обычная, немного рутинная работа.
Отец Василий смотрел во все глаза. Когда-то его прежняя профессиональная деятельность была напрямую связана как раз с этим контингентом. Именно он был ответственен за то, что добрая сотня, а может быть, даже и две лично задержанных им граждан в свое время попали в сходные условия и осознали, что на любую силу найдется куда как большая сила, а безнаказанно конфликтовать с обществом сколь-нибудь долго не удается никому. Но он практически никогда не видел задержанных потом, после того, как они попали в сухие и неласковые ладони закона. Теперь увидел.
Комиссия входила в одну камеру за другой, но нигде не услышала ни одной жалобы, и везде задержанные усть-кудеярские бандиты стремительно вставали, едва услышав лязг затворов дверей. И в каждой камере отец Василий видел, что батарей отопления нет, насквозь проржавевшие трубы обрезаны сваркой заподлицо, а дыры в потолке и полу наспех замазаны цементом. Урок, полученный старлеем Пшенкиным, даром не прошел.
– Батюшка, – снизу вверх заглянул священнику в глаза маленький чернявый бандит. – Мне бы причаститься.
– Для этого, чадо мое, – растерялся священник, – тебе грехи исповедовать надо.
– Я знаю, я согласен, – охотно закивал чернявый.
– И я… и я… – затеребили священника остальные.
Отец Василий чуть не прослезился. Духовный голод этих несчастных людей, их внутренняя потребность прикоснуться таинств церкви просто потрясли его, и, едва они вышли за дверь, он отозвал Тохтарова в сторону:
– Марат Ибрагимович, мне нужна свободная комната.
– Зачем? – удивился майор.
– Вы же слышали, как они просили меня об исповеди и причащении, – строго сказал священник.
– Эх, батюшка, – укоризненно вздохнул Тохтаров. – Вроде бы взрослый человек, а простых вещей не понимаете! Для них все это – лишь возможность послабления режима.
Отец Василий несогласно покачал головой. Он и представить не мог, что умный и совсем не злой Тохтаров окажется таким жестокосердным.
– А чего ж они все к вам кинулись?! – ядовито усмехнулся майор. – Эта публика, в отличие от вас, тут же все свои выгоды просекла! Вот увидите, они сразу начнут вас использовать. Записочку на волю передать, словечко кому надо шепнуть. А в результате свидетели начнут от показаний отказываться. Я в этой системе не первый год работаю, знаю, чем подобные эксперименты кончаются.
В принципе, Тохтаров был прав, и «они» наверняка будут использовать любую возможность, чтобы ослабить режим. Но отец Василий знал и другое – отказывать человеку в причастии только потому, что ты заранее ему не веришь, кощунственно.
– Мне нужна комната, где я мог бы исповедовать желающих, – упрямо повторил он.
– Я против, – отрицательно покачал головой майор. – Можете жаловаться, просить, но моей позиции это не изменит. Здесь даже под кухню ни одна комната не приспособлена, а вы мне про какое-то причастие говорите.
«Нехристь!» – мысленно ругнулся отец Василий. Похоже, Тохтарова надо было просто обходить.
За два часа члены комиссии ознакомились с ситуацией полностью. И недовольных положением вещей оказалось всего трое: поп, главврач и Тохтаров. Остальные хотели только одного – побыстрее все подписать и разъехаться по домам. Они просто не понимали, почему надо поднимать сыр-бор из-за того, что в столовой не хватает одного бака для дезинфекции посуды, а у нескольких человек обнаружены следы несерьезных побоев неустановленного происхождения. О духовных запросах арестантов они и вовсе не задумывались, видимо, считая это каким-то новомодным извращением.
Отец Василий долго сидел и слушал, как препирается крашеная пергидролем дама из администрации с главврачом районной больницы, и, не выдержав, вышел за дверь. Но и тут избавиться от страстей не удалось. В коридоре яростно ругались Тохтаров и Ковалев.
– Ты хоть понимаешь, что у меня даже людей не хватает?! – орал на шефа усть-кудеярской милиции Тохтаров.
– Да справляюсь я и без твоих людей! – не уступал Ковалев.
– Как это справляешься?! С чем это ты справляешься?! – махал руками Тохтаров. – Где ордера?! Где журналы учета?! Где караульные ведомости?! Где, я спрашиваю?! На основании чего мне те же продукты выписывать?!
– Чего ты кипятишься?! – не уступал Ковалев. – Будут тебе ведомости! Сегодня же вечером будут! Не мешай оперативной работе, Марат, или с Медведевым будешь дело иметь!
– Да плевал я на твоего Медведева! У меня свое начальство! – надрывался Тохтаров. – С меня шкуру за все снимут, не с тебя! Оперативная работа у него! Вывез бы их в лесок и проводил свою оперативную работу хоть до посинения! Что ты их мне на шею вешаешь?
– А кому прикажешь их вешать?! Кто их кормить будет?!
Отец Василий хмыкнул и, чтобы не мешать, отошел в сторонку. Конечно, Тохтаров с его натренированными годами работы служебно-сторожевыми инстинктами был прав. Но здесь, в глубинке, многое вообще делалось не по правилам, и требовать от Ковалева буквального исполнения всех инструкций было наивно, тем более теперь, когда в течение одних только суток число задержанных выросло втрое.
Мимо него провели арестанта, и отец Василий вздрогнул, что-то нестерпимо знакомое только что промелькнуло перед ним.
– Стоять, – жестко распорядился конвоир, и арестант встал.
– К стене, – приказал конвоир, и тот повернулся.
У отца Василия засосало под ложечкой. В пяти метрах от него лицом к стене стоял Санька Коробейник! «Не может быть! – подумал он. – Нет! Ну не может же быть! Откуда он здесь?» Арестант искоса глянул в сторону отца Василия, и тот понял, что у него темнеет в глазах. Больше сомнений не оставалось!
* * *
Их рота участвовала в поимке двух молодых отморозков: только что дембельнувшегося из армии десантника да изгнанного с позором из рядов милиционера. За этим дуэтом уже тянулась целая серия кровавых убийств при ограблении мелких банковских филиалов и магазинов. Причем охранников – таких же, как некогда они сами, ребят в форме – преступники не щадили и стреляли сразу и только на поражение.
Были в этой операции и личные мотивы. Буквально за неделю до того дня отморозки в упор расстреляли Женьку, ушедшего из их роты на сытые хлеба в банк, – молодого, жизнерадостного пацана. Женьку любили все, и поэтому, когда в роте поняли, кого именно их направили брать, всех словно заклинило. Никогда до и никогда после этого случая будущий отец Василий, а тогда еще Мишаня Шатунов, не экипировался с такой ожесточенной тщательностью и запомнил эту операцию на всю жизнь.
Последний раз бандитов заметили в пригородном районе, у лыжной базы, и, по сведениям оперативников, именно здесь у мерзавцев была последняя берлога в одном из десятков рассыпанных на площади в несколько гектаров маленьких летних домиков.
Стояла глубокая ночь ранней зимы, и мягкие огромные хлопья падали на еще не побитую морозом темно-зеленую траву совершенно беззвучно. Рота выгрузилась и так же бесшумно, как снег, рассыпалась вдоль дороги, чтобы, разбившись на тройки, одновременно появиться возле каждого строения. И Коробейник шел тогда в одной команде с Шатуном и Севой.
Легким бегом они достигли заранее определенного ротным участка и затаились. Сева с тылу, прямо под окном, Шатун у крыльца, а Коробейник у боковой стены, там, куда выходило второе окно. Домик ощущался жилым. И не то чтобы там были следы, ничего подобного, падающий снег уже закрыл все. Просто что-то витало в воздухе. Немного еле заметного запаха подмокшего табачного пепла, пара совсем свежих спичек у крыльца и вроде как одеколон из дорогих. Это могли быть и случайные туристы, но… парни переглянулись, и Шатун понял, что все думают то же самое, а значит, сразу после сигнала можно не стесняться.
Ждали сигнала довольно долго, и только когда со стороны трассы послышался долгий протяжный гудок и еще один короткий, Сева и Коробейник, отвлекая внимание от двери, ударили по стеклам. Шатун пробил тонкое фанерное полотно двери ногой и, нащупав защелку, повернул ее и рванул дверь на себя. Судя по проекту постройки, который показывал им ротный, сразу за дверью шел тамбур и снова дверь, такая же тонкая, но, главное, открывающаяся вовнутрь. Благодаря этому тамбуру и второй двери у идущего со стороны крыльца было в запасе немного времени. Но второй двери не оказалось. То ли ее не было совсем, то ли она была распахнута настежь, отец Василий теперь не помнил, но едва он ступил на порог, время словно замедлилось и он понял, что это конец. Прямо в живот ему смотрел ствол автомата.
Как рассказал ему потом Коробейник, он осознал, что все пошло не так, буквально за доли секунды. Удивляться этому не приходилось, они так много и упорно тренировались вместе, что просто чуяли друг друга чем-то звериным, там, внутри. И тогда Коробейник нарушил «расписание» и, стремительно подтянувшись на руках, рывком забросил свое тело через окно. Стоявший напротив Мишани человек отвлекся – тоже на доли секунды, но этого хватило. Шатун бросился вперед и повалил его на пол. А к тому времени уже подоспел на помощь Сева.
Они взяли обоих живьем, за что получили особую благодарность от командира батальона и местных оперативников. Но вот Коробейника успел ранить второй, как раз в этот момент спускавшийся с мансарды. Санька потом долго валялся со своим простреленным легким в госпитале, перетерпел целую серию физиотерапевтических процедур, но его все равно списали. А теперь он стоял лицом к стене, дожидаясь, когда конвоир откроет железную дверь камеры.
Отец Василий не мог поверить своим глазам. Но вот конвоир аккуратно завел Саньку внутрь камеры и так же основательно закрыл. Каким таким образом, после стольких лет службы, Коробейник мог оказаться в юрисдикции ковалевского холопа Пшенкина? Священник ничего не понимал!
* * *
Этой ночью он так и не заснул. Вспоминая события дня, отец Василий удивлялся тому, что просто не подошел к Ковалеву и прямо не объяснил, что, вероятно, произошла какая-то дикая ошибка и его люди взяли явно не того человека. Но он снова и снова с ожесточением в сердце понимал, что недалекий районный мент Ковалев, волей случая ухватившийся прямо за хвост синей птицы удачи, слушать его не станет. Как бы ни был он глуп, а то, что второго такого случая засветиться перед властями не представится, он понимает. И поэтому будет с упертостью рудокопа просеивать человеческий материал сквозь свои загребущие пальцы, пока каждый сверчок не получит свой шесток.
Священник отчаянно не хотел верить, что Санька съехал с прямого пути и связался с бандитами, но он вспоминал, как скользнул по нему и торопливо отдернулся узнающий Санькин взгляд, и ему становилось совсем плохо. Прежний Коробейник не стал бы отворачиваться от Мишани Шатунова, пусть и в поповском одеянии.
* * *
