скачать книгу бесплатно
Я намочил грудь и голову водой из ванны и выдернул пробку. Когда вышел из уборной, у дверей шоркалась старуха.
– Искупался?
– Да, – промычал я.
Она погладила меня по влажной голове и одобрительно кивнула.
– Котлетки готовы, Антоша, иди к столу.
7.
Соседский ребенок пытался что-то сыграть на пианино. Я лежал на жестких пружинах, которые впивались в спину. Кровать еще не высохла и дурно воняла мочой. Комнату освещал экран мобильника, который показывал короткие ролики в ТикТоке и девчонок в Тиндере. Сквозь звуки гаджета и игру соседского неумехи доносился шум телевизора и болтовня старухи:
– Ну ты же знаешь Антошу, что из него выйдет? Он ведь недалекий, как его папаша. Оставил нас, а вы крутитесь как хотите.
Я попытался не слушать ее треп, включив новый выпуск "Что было дальше”, но в паузах, когда зрители смеялись, слова все же доносились до меня.
– На трех работах работала, чтобы вырастить его, а он и ни капли не благодарен, молчит постоянно, а если что скажет, так только "бу-бу”. Гундосит сильно! Ага! Да! Ему аденоиды удалили. Проблемный ребенок. Намучилась с ним, и за какие только грехи мне эта ноша? Чем я перед Богом провинилась?
Я бы с удовольствием залег на боковую, но сна не было ни в одном глазу. Проклятый закон подлости: когда нельзя было спать, я спал за милую душу и в метро, и среди тряпок в кладовке, а сейчас, на своей собственной кровати – не до сна.
Вечером обычно спалось хуже, чем утром перед работой. Если проснуться по будильнику или по требованию Старой Карги, а потом выкроить десять минут и поспать еще – это время приносило больше всего радости. Самый сладкий сон – двадцать минут до работы или пятнадцать по дороге на нее, или пять во время. Чем ближе к работе, тем слаще сон.
Я посмотрел на время – двадцать один тридцать пять. Если проворочаться еще хотя бы полчаса, то шансы на то, что я не высплюсь, сильно возрастали. Мне этого совсем не хотелось. Воткнув шнур зарядки в телефон, положил его под подушку и, зажмурив силой глаза, попытался подумать о чем-то хорошем, настраиваясь на встречу с Катей и на добрую прогулку по морскому побережью своего собственного острова.
Как в лифте я спустился в мир сновидений, иногда останавливаясь на неприятных этажах своих воспоминаний. Разговоры со старухой, упреки и выговоры всех директоров, что отрывались на мне как только могли и которых я повидал больше, чем покупателей кассир Макдоналдса. Я не претендовал ни на какие награды, но простую истину все же уяснил: думать о чем-то хорошем приятней, чем думать о чем-то плохом, а о плохом думать куда легче, чем о хорошем. Я валялся в обосанной кровати, укрываясь колючим одеялом из верблюжьей шерсти. Матрас давил в бока, вокруг стоял шум. Однако я не замечал этих неудобств – меня грела мысль о том, что я скоро окажусь на острове, оседлаю железного приятеля и встречусь со своей любовью.
***
У дома Кати стояли тишина и спокойствие. Следов от разборок с Молодым как и не было. Никакого битого стекла и следов шин на асфальте. Пели птицы, в воздухе пахло летом, а солнце радовало не только меня, но и тропические растения, которые окружали уютное гнездышко моей девушки.
Из-за сильной влажности я снял с себя косуху и кинул ее на сиденье мотоцикла. Днем на острове властвовало пекло, солнечные лучи так разогревали асфальт и бетон, что казалось, будто я жарюсь на сковородке. Дома у Кати работал кондиционер и веяло благовониями с моим любимым сандаловым ароматом. Я хотел расслабиться и подумал о том, что было бы славно попросить Катю сделать мне массаж с кокосовым маслом. Я в мечтах представил, как она водит мягкими руками по моей могучей спине, словно у нее не руки вовсе, а подушечки, как у котят. И главное – она шепчет теплые слова о сильной любви ко мне. Моя фантазия вырвалась на волю, и я вдобавок представил, как мы включаем романтическую музыку и танцуем, утопая в нежности. Мне было это нужно. Я хотел именно этого. Постучал в дверь, но никто не ответил. В момент тучи затянули небо, и ударил гром. Для тропиков резкая смена погоды – нормальное явление, я успокаивал себя этим. Тишина в доме заставила меня нервничать; по спине пробежал холодок, а руки стали ватными и непослушными.
– Катя? – крикнул я в окно.
Никто не ответил. Лишь гром вторил неспокойному ритму моего сердца. Ливень шел стеной. За толщей падающей с неба воды не было видно даже мотоцикла, хотя он стоял в двух метрах. Я подумал о куртке и о том, сколько времени потребуется, чтобы ее высушить. Но взяв себя в руки и плюнув на все свои переживания, ударил локтем по стеклу на двери и, засунув руку внутрь, открыл ее. Дверь резко захлопнулась, когда я вошел. Даже не успев испугаться, я машинально сжал кулаки.
"Может, этот засранец вернулся и все же надругался над Катей? А может, случилось что-то еще пострашнее?” – подумал я.
Аккуратно шагая по коридору, выглядывал из-за углов, пытаясь найти хоть какие-то признаки жизни, но, кажется, никого тут не было. В воздухе повисло напряжение. За мной охотился дьявол или еще какая дрянь из потустороннего мира. Меня окутал страх. Где-то вдалеке, наверное, на улице, слышался женский голос, тоскливая игра пианино и треск работающего телевизора. Эти звуки пробивались сквозь гром, дождь, удары створок и зловещую тишину дома.
– Антоша… – раздалось откуда-то со второго этажа, – иди сюда. – Голос принадлежал взрослой женщине. На меня напала такая жуть, что не хватало воздуха. Я попытался открыть глаза, но ничего не получалось. Я точно знал, что сплю, но не мог проснуться, лишь, беззащитно моргая, видел себя со стороны в кроватке в старой комнате хрущевки. Толстое тело в порванных трусах, завернутое в шерстяное одеяло. В этом пограничном состоянии я не понимал, который кошмар хуже – в этом доме или в квартире со старухой.
– Пойди ко мне.
Я переместился на второй этаж, не двигая ногами. Как на горизонтальном эскалаторе, подъехал к комнате, где обычно спала Катя. Дверь распахнулась. Загорелся свет, и оттуда вырвался дым.
– Я тебя жду! – протянула женщина.
На меня будто накинули лассо и подтянули к себе. Я оказался среди жутких стен, которые пульсировали, точно вены на дряблых руках. Спиной к двери сидела женщина и смотрела, как за окном сверкают молнии.
– Катюшу ищешь? – раздался скрип кресла-качалки. – А ее тут нет, – заявила женщина и засмеялась так громко и мерзко, что в окне разбились стекла, и занавески, вылетевшие наружу, тут же превратились в мокрые тряпки. – Катя узнала, что ты жирное ничтожество. Узнала и ушла отсюда. Оставила тебя!
Страх хаотично кружился внутри меня, вспыхивая то горячим огнем, то ознобом, от щиколоток до шеи, сводя челюсти и разнося дрожь во все конечности. Женщина взяла небольшое зеркальце, которое держала в руке, и поднесла к себе так, что в нем отразился я. Вместо ее отражения на меня смотрела женщина – это была мать. Она выглядела так ужасно, будто умерла полгода назад и воскресла только для того, чтобы встретиться со мной. По ее лицу ползали черви, красная кожа покрылась волдырями и гноем, а на голове вместо волос – серая солома с редкими прядями.
– Посмотри на себя, какой ты же урод. Жирный, мерзкий уродец, – она снова залилась смехом. – И ты больше никого не проведешь, не обманешь, даже свою ненаглядную Катю. Она все знает, знает, что ты ничтожество!
За окном бушевал ураган. Двери в соседних комнатах бились и хлопали. Стены сужались и давили на меня. Я словно застрял внутри спичечного коробка и дышал ядовитым зловонием старухи. Она тыкала в меня зеркалом, указывая на складки и спрятанное под висящим животом миниатюрное добро между ног, смеялась над кривыми ногами и целлюлитной задницей в форме треугольника. Старуха не могла успокоиться, веселясь из-за моих висячих сисек и второго подбородка.
– Больше ты никого не проведешь. Никого!
Она щелкнула перед моим лицом пальцами, и все тут же остановилось. Дождь прекратился, гром успокоился, а комната вновь стала светлой и просторной.
– Съешь кусочек, сынок, и просыпайся! Только сперва задуй свечи. – Мать протянула мне торт из жуков и гусениц. На нем возвышались горящие свечи в форме цифры одиннадцать. "При чем тут одиннадцать?” – подумал я.
Мне вспомнился урок литературы, когда мне было одиннадцать. Учительница похвалила меня перед всем классом. Она сказала, что я единственный прочел все заданные книги зарубежных писателей: "Приключения Тома Сойера”, "Жизнь и приключения Робинзона Крузо” и мою любимую – "Дети капитана Гранта”. Тогда я светился как лампочка и чувствовал себя по-настоящему счастливым.
"И все же, почему одиннадцать?”
– Один кусочек, за маму, – она протянула мне торт и добавила: – Скажи аа-а-а-а!
Я зажмурил глаза и не понял, проглотил я проклятый кусок торта из живых насекомых или нет. Складывалось ощущение, что я превратился в рваную тряпку на флагштоке, так меня трясло и знобило.
Я все же смог открыть глаза и обнаружил под собой лужу мочи. Жуткая тишина в комнате заставила меня встать. Чтобы прийти в себя, требовалась разминка, и я решил походить кругами и немного встряхнуться. Дьявольщина из сна отняла последнее, что меня радовало. На душе скреблись кошки и грызли органы изнутри. Единственное, что могло снять напряжение – старое доброе рукоблудие. Мне было это нужно, иначе пипец. Зайдя в туалет я еле-еле смог привыкнуть к свету. Жмурясь, оторвал кусок туалетной бумаги "Тамбовский стандарт”, взял то, чем наградила природа, и принялся водить рукой так быстро, что через несколько секунд уже выпустил пар. Но это не помогло. Я все равно был словно раздавлен тяжелым прессом. Еще немного походив кругами, я все же улегся в кровать.
Часы на телефоне показывали время – без трех минут три. Я попытался подумать о чем-то хорошем, но ничего не выходило. Мне виделись мертвая мать и торт из живых насекомых. Теперь меня интересовало не только то, что означает цифра одиннадцать и почему исчезла Катя, но и как на ее место пришла старуха, ведь я же давно выгнал ее из своих снов.
Я смог расправиться с обидчиками и проучить выскочек, которые изредка врывались на райский остров с картинки журнала “Мир путешествий” за 1984 год. Но почему мать опять вернулась? Да еще в таком жутком виде. Это оставалось загадкой. На жестких пружинах старого матраса сон не шел. Мне не за что было зацепиться, в голову лезли неприятные мысли, а засыпать в плохом настроении я не хотел – ведь на остров могла явиться ведьма еще хуже Старой Карги. Страх захватил меня, и я почувствовал себя никому не нужным ребенком. Я искал утешения. Пустота в груди разрослась до таких масштабов, что невозможно было оставаться одному. Мне нужен был хоть кто-то рядом. Я встал и пошел в комнату матери.Не хотелось будить ее, потому что не желал слушать мораль или лекции о том, что я уже слишком взрослый, чтобы спать с ней. Мне нужен был хоть кто-то рядом. Я просто лег на край раскладного дивана, на котором спала мать, и только тогда успокоился и наконец-то уснул.
8.
Мне точно надели кастрюлю на голову и ударили половником, так она гудела. Я открыл глаза. Потребовалось какое-то время, чтобы понять, где я нахожусь. Гостиная.
"Неужели я снова пришел спать к старухе?” – подумал я и вспомнил ночной кошмар. В висках чувствовалось сердцебиение, а подо мной – мокрый след. Кажется, я сходил по-маленькому на диван матери. Это к беде. Краем глаза я попытался посмотреть, лежит мать рядом или нет? На диване ее не было. Она сидела на табуретке и, не моргая, изучала меня осуждающим взглядом. Старая Карга походила на статую. Сверлила взором и молчала. Ее слова недовольства приносили меньше неудобств, чем издаваемая ею тишина. Она покачала головой и встала, чтобы скрыться на кухне. Мать перемещалась по квартире, противно шаркая тапками. Когда она удалилась из комнаты, я почувствовал дикую вину, и мне тут же захотелось побежать вслед за старухой, чтобы извиниться. Я захотел сбросить с себя это паршивое чувство. Вскочив с кровати, стал бить себя по лбу. Слезы потекли сами собой.
– Извини, извини меня. Мам, извини, – повторял я, топая по полу босыми ногами. Трусы прилипли к бедрам, отчего было еще противней.
– Мне приснился кошмар, мам, приснился кошмар!
– Хватит, Антон, – железным голосом сказала мать. – Иди купайся, ешь и ступай на работу.
– Ну, мам. Извини, что я помочился на твой диван. Извини, – я бил себя по лбу и выл, как сирена скорой помощи.
Мать молчала и ставила посуду с едой на стол так громко, что этот звон ругал меня сильней любых слов.
– Я сказала: купайся, ешь, уходи! – отчеканила старуха.
Я склонил голову и, волоча свое тело в ванную, продолжал бить себя по лбу. Слезы и сопли текли рекой. Я никак не мог успокоиться и сбросить то, что я чувствовал. Вина торчала длинным кинжалом в груди. В зеркале на меня смотрело сопливое ничтожество. Мешки под глазами набухли, лоб стал красным, а губы дрожали, будто я провел ночь в морозилке.
Хозяйственное мыло плохо мылилось и издавало дурной запах, но вариантов не было. Я натер им волосы, тело и застирал этим же мылом трусы.
Почистив зубы пастой "Новый жемчуг”, я почувствовал себя немного легче. Сегодня у дверей ванной мать меня не караулила. Всякий раз, когда я набедокурю, она сторонилась меня и молчала. Я тихо проскользнул в свою комнату. Надел трусы и спортивные штаны "Адидас” с вязаным свитером.
Если бы не новая работа, я бы постарался уйти тихо, не встречаясь со Старой Каргой – так было бы легче – но я не знал, куда мне ехать и что делать. Собрав волю в кулак, двинулся на кухню. За столом с опущенной головой сидела мать. Меня охватил приступ раскаяния?
– Мам, – присаживаясь на табуретку, сказал я, накрыв ее руку своей.
На крупное тело старухи был натянут засаленный халат. На открытых участках кожа уродливо висела и напоминала, что мать совсем не молода. Ее здоровая родинка на правой щеке с годами покрылась мелкими волосками, и от былой красоты остался кукиш с маслом. Хотя в девицах бабка выглядела хоть куда. Об этом мне рассказали ее фотографии. Большая грудь, тонкая талия и острые черты лица. Смотря на старуху сегодня, я с трудом верил, что молодая девушка на фото и мать – один и тот же человек.
Когда ее матушка умерла, царство ей небесное, отец запил и не уделял ей никакого внимания. Тогда юная Карга решила, что не может оставить его в беде, и из-за этого нянчилась с ним, пока тот не помер. Когда матери было двадцать шесть, деда не стало, тогда она занялась личной жизнью и встретила отца. В тридцать они расписались, а в тридцать один появился я. Старуха частенько вспоминала молодость, родителей, но размусоливать эту тему не желала.
– Извини меня, – мой голос имел ласковые нотки, которые открывали сердце матери.
– Ну что мне твои извинения? Как мне теперь спать на мокром диване?
Старуха размякла, ее стальной голос стал легче, в нем зазвучала мягкость. Меня отпустило.
– Хочешь, я вынесу диван на балкон? Он там быстро высохнет. Глянь, какое солнце сегодня, такая теплая погода, листья желтые, золотая осень. Мам, ты же любишь такую осень?
– Не заговаривай зубы, лучше ешь и слушай про свою новую работу.
На столе стояла холодная яичница, два бутерброда с маслом и сыром.
– Тебе налить чай? – я встал со стула и зажег газовую плиту.
– Вот хитрый лис, как подлизываешься, а? – пробурчала Карга. – Обычно не замечаешь мать, а стоит нашкодить, так сразу: "Мам, налить чай?” Если бы не твои проделки, так вообще про мать забыл бы…
Я ничего не ответил, пропустив мимо ушей нравоучения старухи. Дождался, когда закипит чайник. Налил кипяток в граненые стаканы. Поставил их в подстаканники, которые мать стырила в поезде Москва – Сочи. Чайный пакетик "Принцесса Нури” моментально раскрасил воду в бордовый цвет и, положив три ложки сахара матери и пять себе, я вернулся за обеденный стол.
– Будешь ты работать в какой-то там "Еде”, – громко отпив чая, сказала мать. – Валерка говорит, ничего сложного. Таскай портфель туда-сюда, и все. Ты вон какой бугай, тебе вообще легко будет. – Она смерила меня взглядом. – Так еще велосипед дадут, не работа, а загляденье! Говорит, телефон у тебя есть, им и будешь пользоваться, только надо какой-то поварбук. Знаешь такое?
– Пауэрбанк? Конечно знаю! – воскликнул я. – Я давно о таком мечтал!
Я так сильно обрадовался, что мне захотелось вскочить и расцеловать мать. Я вспомнил, как она принесла домой "Денди”. Сыну ее подруги подарили "Сегу” на день рождения, а она выпросила у него для меня "Денди”. Ума не приложу, как у нее это вышло, но от радости прыгал я до потолка. Хотя на дворе было лето, мне почудилось, что наступил Новый год, и я уверовал, что Дед Мороз существует и это его проделки, так я был счастлив. Карга редко разрешала мне играть в приставку, утверждая, что эта шарманка портит телевизор и мозги. Но после того, как заканчивал с уроками, она все же давала "добро” полчаса порубиться в Марио.
– Я же давно мечтал о нем!
– Мечтал, значит? – отпив еще немного чая, спросила старуха.
– Мечтал!
– Тебя с работы выперли, ты мне диван обоссал, а вместо того, чтобы поставить тебя в угол, мне нужно еще какой-то поварбук купить, о которым ты давно мечтал. Правильно? Ты, случаем, с Валеркой не сговорился там? Что это вы учудили? Сговор?
– Откуда я знаю твоего Валерку?
– Откуда-откуда? Он же заглядывал к нам, когда ты под стол еще ходил, с работы с моей водила. Че, забыл, хочешь сказать? Не созванивался с ним? Ничего не просил? Не уговаривал родную мать обмануть? Отвечай!
– Да не знаю я твоего Валерку. Если не хочешь – не покупай мне пауэрбанк, тогда и работать мне не нужно.
Мать навострила на меня свой взгляд и пристально посмотрела, не отведу ли я глаза. Не отвел.
– Так, хорошо, рассказывай, что за шарманка такая – поварбук?
– Это зарядка для телефона, чтобы заряда на больше времени хватало. Если я буду доставкой заниматься, то телефон мне нужен, чтобы маршруты прокладывать, вот зарядка к нему и нужна.
– Так, Эйнштейн, держи тыщу, – мать отставила стакан с чаем и запустила руку себе под бюстгальтер. – Валерка говорит – тыщи хватит на твой бук. – Она немного покопалось у себя около груди, отыскивая нужную бумажку. – Ох, что чудишь, а? Только попробуй мать подвести, я ж тебя удавлю! – и с этими словами бросила деньги на стол.
Я проглотил последний кусок холодной яичницы и отставил тарелку в сторону.
– А вот адрес, – Старая Карга достала из кармана фиолетового халата помятую бумажку, – и телефон сына Валерки. Позвони ему, как будешь на месте, – она еще раз пристально посмотрела на меня и кивнула на выход.
Я тут же встал с места и пошел в коридор мимо старых, но горячо любимых матерью сервантов с хрусталем. Каждому моему шагу вторил звук стекла и скрип деревянных половиц. Карга провожала меня взглядом.
– Ох, орел, – протянула она. – Здоровый жлоб, а у матери все деньги берет, а? Вот кто бы знал, на смех бы поднял.
Я хотел было ответить, что деньги мои, и это я ей их отдал. Но сдержался, потому что не хотел выслушивать лекцию о том, что она платит за жилье и покупает продукты.
"А на какие шиши?” – подумал я ее голосом.
9.
Новая работа располагалась недалеко. Чтобы добраться до нее, даже не нужно было спускаться в подземный зверинец. На улице гуляла осенняя хандра, и, кажется, я ее подцепил. Музыка в наушниках не выручала, да и мысли о сне не приносили былой радости. Я ощущал себя полным ничтожеством, у которого нет ни единого объяснения – для чего терпеть этот ад? Меня не привлекала идея оставаться официантом чужого счастья, а своего за всю жизнь я так и не почувствовал. Редкие светлые моменты не могли переплюнуть годы тоски.
Кинчев в ушах пел про веретено, а я думал о цифре одиннадцать из сна. Чутье подсказывало, что оно что-то значило и имело какой-то вес – только какой?
Навигатор на телефоне показывал – до пункта назначения осталось две минуты. Я снял наушники, и нескончаемый шум проезжающих мимо машин заменил песни группы "Алиса”. В Москве почти невозможно скрыться от невыносимого звука трения шин об асфальт и сирен скорой помощи с полицией на пару. Город был пропитан этим бесконечным гудением. В пять утра на Ленинском проспекте под моим окном движение было такое же, как и в семь вечера, когда все возвращались с работы. Я вырос в колыбели этого тарахтенья.
– Сергей Валерьевич? – после длинных гудков спросил я.
Я стоял по адресу, что нацарапала старуха на мятом клочке газетной бумаги.
– Да, – коротко ответил мужчина.
– Это Антон, от Валерия Дмитривича, мне…
– А, – перебил мужчина, – ты уже тут?
– Да, – я посмотрел на бумажку с адресом: проспект Вернадского, 127. Рядом была напечатана статья про Галкина и его детей.
– Обходи дом со двора, – сказал он и положил трубку.
Сергей Валерьевич стоял в окружении гастарбайтеров из Таджикистана в желтых плащах. У всех на плечах висели огромные рюкзаки с надписью "Яндекс.Еда”, лишь начальник сохранял вольный стиль в одежде, что делало его еще выше по званию. На вид он был моих лет. Невысокий мужчина с редкой седой бородой и лысиной до самого темечка. Волосы на его голове раздвинул Иисус, так же, как воду в священных писаниях. Он носил широкие джинсы и поверх вязаного свитера потертую кожанку. Недалеко от импровизированной сходки стояли прикованные велосипеды, на которых по всему городу разъезжают доставщики разных мастей. Я подошел к шефу и принялся изучать обувь присутствующих.
– Я не знаю, что там пообещала твоя матушка моему бате, но тот дал твердое наставление пристроить тебя, – отводя меня в сторону, сказал Сергей Валерьевич. – Херовая это затея, но против батьки не попрешь, лучше сразу застрелиться. Выкладывай, пауэрбанк купил?
– Не купил. Торопился.
– А что с голосом?
