скачать книгу бесплатно
Откинувшись на спинку стула, он положил смятый носовой платок на колени.
– В некотором роде она похожа на Ральфа. Такие же темные волосы и глаза, как у прочих представителей нашей ветви семейства. Помимо этого, она унаследовала у нас еще одну характерную черту – делать все по-своему. Родители потворствовали ее прихотям, ибо она у них была единственным ребенком. Она могла быть дерзкой. Могла выдвигать свои требования тоном, который не подобает иметь молодой девушке. И вместо того чтобы разделять заботы своих сверстниц, предпочитала изучать книги. Кроме того, она неплохо играла на спинете и обожала вышивать. Она еще молода, сэр, очень молода. И уверяю вас, у нее доброе сердце. Она всегда выручала всех уличных котов и собак.
– Понятно.
– Однако нужно признать, что после смерти Питера она изменилась. И неудивительно. Сначала у нее умерла мать, потом отец. Затем продали их дом. Она замкнулась в себе, сэр. Перестала быть приветливой и разговорчивой девушкой, которую я некогда знал. Когда после похорон Питера я сказал ей, что для нее будет лучше, если она переедет к Эдвину, а не ко мне, сначала она метнула в меня исполненный невыразимого гнева взгляд. А потом отвернулась и больше не обронила ни слова.
Воспоминания, очевидно, растрогали моего гостя, ибо в уголках его глаз я заметил навернувшиеся слезы, которые он попытался скрыть.
– И когда она переехала к Эдвину, отношения с членами его семьи, насколько я понимаю, сложились не лучшим образом?
– Да. После смерти ее отца я навещал их несколько раз. Поверьте, сэр, я проявлял искреннюю заботу об Элизабет. И всякий раз, когда я там появлялся, Эдвин с моей матерью заявляли мне, что общаться с ней становится все труднее и труднее. Говорили, что подчас она бывает просто невыносимой.
– В каком смысле?
– Отказывается со всеми разговаривать. Часами не покидает своей комнаты. Отказывается от еды. Даже не заботится о том, чтобы поддерживать в чистоте и порядке свою одежду. Если кто-нибудь пытается ей сказать слово в упрек, она либо молчит, либо впадает в истерику, требуя оставить ее в покое.
– Значит, со своими двоюродными сестрами и братом она тоже не слишком ладила?
– Думаю, что Сабина и Эйвис в ее присутствии чувствовали себя несколько неловко. Они говорили следователю, что пытались заинтересовать ее своими девичьими увлечениями, но Элизабет всякий раз указывала им на дверь. Ей уже восемнадцать, сэр. Она несколько старше их. Тем не менее все они еще девчонки. Дети Эдвина вхожи в высшие круги общества. И могли бы многому научить Элизабет. – Он снова закусил губу. – Я так надеялся, что она сумеет устроить свое будущее. И вот к чему это привело.
– А почему вы считаете, что более других она невзлюбила Ральфа?
– Как раз это мне и непонятно. Эдвин как-то обмолвился, что стоило Ральфу приблизиться к ней, как она метала на него такой взгляд, что любого на его месте мог бы пробрать тихий ужас. Я имел возможность убедиться в том собственными глазами, когда гостевал у них в нынешнем феврале. Это случилось за столом во время обеда, на котором присутствовали все домочадцы. Неприятный выдался тогда вечер, сэр. Мы ели жареное мясо, брату оно весьма пришлось по вкусу, а вот Элизабет, по всей видимости, нет. Во всяком случае, сидя за столом, она играла со своим куском на тарелке. Моя мать сделала ей строгое замечание, но та не приняла его к сведению. Потом к ней довольно мирно обратился Ральф, спросив, нравится ли ей красное мясо. Она внезапно побледнела и, положив нож, смерила его таким злобным взглядом, что я даже заподозрил…
– Да.
– Я заподозрил, что у нее не все в порядке с головой.
– Не знаете ли вы какой-нибудь причины, из-за которой Элизабет могла бы питать ненависть к этой семье?
– Нет. Эдвин сам был озадачен. Не мог понять, что с ней происходит с тех самых пор, как она перебралась в их дом.
Меня интересовало, не было ли в доме сэра Эдвина какой-нибудь тайны. Каких-нибудь известных Джозефу обстоятельств, о которых он знал, но не говорил, – тех, которые зачастую являются обычным делом в семье. Хотя мне казалось, что он был со мной вполне откровенным.
– После того как нашли тело, – продолжал он, – Дэвид Нидлер запер Элизабет в ее комнате и послал письмо Эдвину. Брат примчался домой на лошади и бросился к комнате Элизабет. Но она наотрез отказалась отвечать на его вопросы. Тогда он вызвал констебля. – Джозеф развел руками. – Что еще ему оставалось делать? Он беспокоился за безопасность дочерей и своей престарелой матери.
– А как проходил допрос? Неужели Элизабет так ничего и не сказала? Ни единого слова?
– Нет. Следователь предупредил, что ее показания являются единственной возможностью себя защитить, тем не менее она продолжала сидеть, тупо взирая на него своим холодным пустым взглядом. Это привело его в сущее бешенство. И судей тоже. – Джозеф вздохнул. – Суд признал, что Ральфа убила Элизабет Уэнтворт, и ее приказали отправить в Ньюгейт. Там ей предстоит выслушать свой смертный приговор. За проявленную по отношению к судьям дерзость он распорядился поместить ее в Яму. А потом…
– Да?
– Потом Элизабет обернулась и посмотрела на меня. Всего на секунду. Сколько горечи и отчаяния было в этом взгляде, сэр. Ни капли гнева, одна лишь горечь. – Джозеф снова закусил губу. – В старые добрые времена она меня любила. Обожала гостить у меня на ферме. Братья считали меня деревенщиной, а Элизабет любила нашу ферму. Как только приезжала к нам, сразу бросалась навестить животных. – Он грустно улыбнулся. – Совсем маленькой она пыталась заигрывать с овцами и свиньями, как это делала со своими котятами и щенками. И очень удивлялась, когда они не отвечали ей взаимностью. – Он начал расправлять свой носовой платок. – Вот это она вышила для меня. Два года назад. Во что я только сейчас его превратил! Когда я навещал ее в этом ужасном месте, где она находится ныне, то пришел в ужас. Вся в грязи, она лежит, не вставая. Как будто смирилась с судьбой и ждет смерти. Я умолял ее со мной поговорить, но она смотрит сквозь меня, будто никого перед собой не видит. А суд назначен на эту субботу. Осталось всего пять дней. – Голос его оборвался и перешел в шепот. – Подчас я думаю, что она ненормальная.
– Погодите, Джозеф. Пока нет никаких оснований так думать.
Он поднял на меня умоляющий взор:
– Вы сможете ей помочь, сэр Шардлейк? Сможете ее спасти? Вы моя последняя надежда.
С минуту я молчал, тщательно подбирая в уме слова.
– Против нее выдвинуты слишком серьезные обвинения. Их достаточно, чтобы признать ее виновной. Если Элизабет ничего не скажет в свою защиту… – Я запнулся, после чего добавил: – А вы уверены, что она невиновна?
– Да, – не задумываясь, ответил он, стукнув кулаком себя в грудь. – Я чувствую это сердцем. Она всегда была доброй душой. Единственной из всех представителей нашей семьи, у которой я встретил истинную доброту. Даже если предположить, что она не вполне здорова рассудком. Господь свидетель, это вполне может быть. Тем не менее я не могу поверить, что она способна убить двенадцатилетнего мальчика.
Я сделал глубокий вдох.
– Когда она предстанет перед судом, ее спросят, признает ли она себя виновной или нет. Если она ответит отрицательно, то по закону пытки к ней будет применять нельзя. Однако будет гораздо хуже, если она вовсе откажется говорить.
– Знаю, – кивнул Джозеф.
– В таком случае ее подвергнут так называемому peine forte et dure[1 - Наказание за непослушание властям (фр.).]. При этой пытке люди испытывают сильные и острые боли. Сначала ее, закованную в цепи, бросят в темницу Ньюгейта. Потом под спину подставят острый камень, а на грудь водрузят доску, поверх которой будут класть груз.
– Если б она только заговорила… – Исторгнув стон, Джозеф закрыл лицо руками.
Но несмотря на его отчаяние, я продолжал. Он должен был знать, что предстоит вынести его племяннице.
– Еды и воды ей будут давать очень мало. А груз класть поверх доски с каждым днем все больший. И так будет до тех пор, пока она не заговорит или не умрет от удушья под действием давящего на нее пресса. В конце концов наступит миг, когда ее позвоночник сломается. – Я остановился. – Некоторые смелые личности отказываются отвечать на выдвинутые в их адрес обвинения и позволяют замучить себя до смерти. Дело в том, что, пока их вина не доказана, государство не имеет права присвоить себе их собственность. Есть ли у Элизабет какая-нибудь собственность?
– Никакой. Вырученных за продажу дома средств хватило лишь на то, чтобы покрыть долги Питера. После этого остались гроши, и те все пошли на его похороны.
– Послушайте, Джозеф. А что, если она и впрямь совершила это ужасное злодеяние, к примеру, в приступе беспамятства. А ныне чувствует себя такой виноватой, что хочет умереть средь мрака темницы. Об этом вы никогда не думали?
Он покачал головой:
– Нет. Я не могу в это поверить. Просто не могу поверить.
– Вы знаете, что при разбирательстве дел осужденных преступников не дозволено проводить коллегиальное судейство?
Он мрачно кивнул.
– Причина заключается в том, что улики, необходимые для вынесения обвинительного приговора, являются столь неопровержимыми, что никакого совета не требуется. Боюсь, это сущая чепуха, ибо дела обыкновенно рассматриваются чрезвычайно поспешно. А решение судей являет собой не более чем обыкновенное предпочтение того или иного мнения. Зачастую они милуют осужденных лишь на том основании, что большинство служителей закона предпочитают лишний раз не отправлять людей на виселицу. Но в данном случае, – я бросил взгляд на лежавший на столе злосчастный газетный лист, – речь идет о детоубийце. Поэтому их симпатии будут на другой стороне. Ее единственная надежда – согласиться на защиту и рассказать мне все, что произошло. И если она в самом деле действовала в приступе помешательства, я мог бы сослаться на ее невменяемость и просить суд о помиловании. Это спасло бы ей жизнь. Ее отправили бы в сумасшедший дом. А у нас появилась бы возможность ходатайствовать за нее у короля.
Я понимал, что это потребует значительной суммы денег, гораздо больше той, которой располагал Джозеф.
Он поднял на меня глаза, и впервые за время нашего разговора я заметил искру надежды в его взгляде. Я понял, что слова «просить суд о помиловании» произнес, не подумав, и тем самым невольно выразил свое согласие взяться за это дело.
– Но если она будет молчать, – продолжил я, – ей никто не сможет помочь.
Он подался вперед и горячо сжал мою руку своими влажными ладонями.
– О, благодарю вас, сэр Шардлейк. От всей души благодарю. Уверен, вы спасете ее.
– Однако у меня такой уверенности отнюдь нет, – резко произнес я, после чего добавил: – Но я попытаюсь.
– Я вам за все заплачу. У меня не так много средств, но я вам заплачу за труды.
– Я должен поехать в Ньюгейт и встретиться с ней. Осталось всего пять дней. Нужно увидеть ее как можно скорее. Но меня держит одно дело в Линкольнс-Инн. Боюсь, я смогу завтра освободиться только к вечеру. Давайте для начала встретимся с вами в таверне «Метла». Той, что находится по соседству с Ньюгейтом. В девять часов вас устроит?
– Да-да. – Он встал и, засунув носовой платок в карман, пожал мне руку. – Вы хороший человек, сэр. Божий человек.
«Скорее, ненормальный и бесхребетный», – заметил я про себя.
Тем не менее лестные слова Джозефа меня глубоко тронули. Я знал, что все члены его семейства были убежденными реформаторами, и услышать подобные заверения из их уст можно было крайне редко.
– Моя мать и брат убеждены в ее виновности. Они пришли в ярость, когда я сказал, что хочу ей помочь. Но я должен узнать правду. Во время дознания я обратил внимание на одно весьма странное обстоятельство. Нас с Эдвином оно просто поразило…
– Что именно?
– Мы увидели тело мальчика спустя всего два дня с того времени, как он умер. Хоть весна в этом году выдалась теплой, трупы хранятся в глубоком подвале, где достаточно холодно. Бедняжка Ральф находился там в своей одежде. Тем не менее от него невообразимо разило вонью. Смердело так, как от отрубленной коровьей головы на скотобойне в жаркое лето. От этого запаха мне даже стало дурно. И следователю тоже. Я думал, что Эдвин лишится чувств. Что это может значить, сэр? До сих пор пытаюсь решить эту загадку. Что бы это могло означать?
– Друг мой, мы не в силах понять сути половины окружающих нас вещей. Хотя подчас они ровным счетом ничего не значат.
Джозеф покачал головой:
– Однако Господь желает, чтобы мы искали истину. Он дает нам ключи. К тому же, сэр, если это дело не будет решено и Элизабет умрет, истинный убийца, кто бы он ни был, останется на свободе.
Глава 2
На следующее утро я снова направился в Сити. День, как и прежде, выдался жарким, и отражавшиеся от ромбоидальных окон домов яркие солнечные блики слепили мне глаза.
У позорного столба возле Королевского штандарта стоял мужчина средних лет в хлопковом колпаке на голове и буханкой хлеба на шее. Как явствовало из надписи, он был булочником, который продал с недовеском хлеб. Его одежда носила на себе следы гнилых фруктов, однако большинство прохожих не обращали на него никакого внимания. Самым ужасным в этом наказании, пожалуй, было уничижение. Однако так я думал, пока не бросил на мужчину взгляд и не обнаружил, что каждое его движение вызывало гримасу боли на лице несчастного. Долго находиться со связанными руками и ногами и склоненной вперед головой было весьма нелегко. Представив себя на его месте, я содрогнулся, едва ли не физически ощутив ту боль, которая могла бы при этом пронзить мою спину. Кстати говоря, благодаря Гаю в последнее время она беспокоила меня гораздо меньше.
У Гая была небольшая аптекарская лавка в узком переулке сразу за Олд-Бардж. Лавка находилась в огромном старинном здании, некогда весьма величественном. Ныне оно выглядело весьма обветшавшим и являло собой не более чем сдающееся в аренду дешевое жилье. По полуразрушенной зубчатой стене буйствовал плющ, а на ее гребне свили себе гнезда грачи. Я направился в сторону переулка, предвкушая встречу со спасительной тенью.
Когда я остановил коня напротив лавки Гая, у меня появилось неприятное чувство, что за мной кто-то наблюдает. Стояла тишина, большинство лавок из-за раннего часа были закрыты. Спешившись, я привязал коня к перилам, пытаясь ничем не выдать своего беспокойства. Все органы чувств у меня были напряжены, я пытался прислушаться к тому, что делалось у меня за спиной. Внезапно я резко обернулся и быстро окинул взглядом переулок. Однако успел лишь выхватить взглядом некое движение на верхнем этаже Олд-Бардж, прежде чем закрывшиеся ставни поглотили собой того, кто питал ко мне некий нездоровый интерес. На какой-то миг мне стало не по себе. Потрясенный неожиданным поворотом событий, я на мгновение замешкался, но вскоре ко мне вернулось присутствие духа, и я направился в лавку.
На вывеске над дверью значилось одно имя: «Гай Малтон». Витрины были уставлены лишь стеклянными флаконами с аккуратными наклейками, в отличие от прочих аптек, хозяева которых питали пристрастие выставлять в витринах своих заведений чучела аллигаторов и прочие устрашающие диковины. Постучав в дверь, я вошел. Как обычно, внутри царил образцовый порядок и чистота, различные снадобья и травы хранились в банках, ровными рядами выстроившихся на полках. Ударивший мне в нос мускусный запах тотчас возродил в памяти вид рабочей комнаты брата Гая в монастыре в Скарнси. А длинная аптекарская одежда темно-зеленого цвета при мрачном освещении казалась почти черной, так что во мраке комнаты ее можно было принять за сутану. Брат Гай сидел за столом. Насупленное лицо выдавало глубокое сосредоточение. Особенно когда он доставал из банки примочку, чтобы наложить ее на обожженную руку сидевшего перед ним коренастого, с угловатым лицом молодого человека. Я почувствовал аромат лаванды. Подняв на меня глаза, Гай улыбнулся, внезапно обнажив свои белоснежные зубы.
– Одну минуту, Мэтью, – произнес он со свойственным ему шепелявым акцентом.
– Прошу меня простить, что я явился несколько раньше, чем обещал.
– Ничего страшного. Я уже почти закончил.
Кивнув, я опустился на стул и взглянул на висевший на стене схематический рисунок. Посреди концентрических кругов был изображен обнаженный человек. Он олицетворял собой связь людей с Творцом посредством различных природных стихий. И напоминал некую жертву, приколотую к арочной мишени. Внизу для каждого из четырех природных элементов значился соответствующий тип человеческого характера: земля – меланхолики, вода – флегматики, воздух – сангвиники, огонь – холерики.
Наконец молодой человек издал вздох облегчения и поднял взор на Гая.
– Клянусь именем Иисуса, мне уже стало легче.
– Вот и хорошо. Лаванда обладает охлаждающим и смягчающим свойством. Она оттянет жар из руки. Я дам вам с собой флакон этого средства. Вы будете прикладывать его четыре раза в день.
Юноша с любопытством глядел на темное лицо Гая.
– Прежде я никогда не слыхал о таком целительном зелье, сэр. Уж не в тех ли краях оно произрастает, из которых вы к нам приехали? Не иначе как там все только и делают, что сгорают на солнце.
– О да, господин Петтит, – серьезным тоном ответил Гай. – Если бы мы не носили на себе лавандовые примочки, мы бы все сгорали и сморщивались. Нам даже приходится укутывать ими пальмовые деревья.
Юный пациент бросил на него острый взгляд, очевидно заподозрив в словах Гая насмешку. Я заметил, что большие неуклюжие руки молодого человека испещрены бледными рубцами. Гай встал и с улыбкой протянул флакон.
– Помните, – предупредительно подняв палец вверх, произнес он, – четыре раза в день. И еще прикладывайте его к ране на ноге, которой вы обязаны вашему худо-лекарю.
– Да, сэр. – Молодой человек встал. – Я чувствую, что жар уже уходит. Последнюю неделю рана адски горела даже от прикосновения ткани рукава. Весьма вам благодарен, сэр.
Достав из-за пояса кошелек, молодой человек протянул аптекарю четыре пенса серебром, после чего вышел из лавки. Когда он скрылся за дверью, Гай обернулся ко мне и, слегка усмехнувшись, произнес:
– Прежде, когда люди отпускали в разговоре со мной подобные замечания, я обычно говорил им, что мы в Гранаде производим собственный снег. Теперь же я с ними соглашаюсь. Надо сказать, что они до конца никогда не уверены, шучу я или нет. Так или иначе, но это помогает им обо мне помнить. По крайней мере, этот парень расскажет про меня своим друзьям в Лотбери.
– Он литейщик?
– Да, сэр Петтит только что прошел курс обучения. Весьма серьезный молодой человек. Он пролил раскаленный свинец на руку. Но будем надеяться, что это старое доброе средство поможет ему.
– Вам приходится постигать азы предпринимательства, – с улыбкой заметил я, – превращать особенности своей внешности в преимущества.
Аптекарь Гай Малтон, в прошлом брат Гай Малтон, после падения Гранады вместе со своими родителями, людьми мавританского происхождения, бежал из Испании. Врачебное образование он получил в Лувейне. Мы с ним подружились в монастыре в Скарнси во время моей миссии, имевшей место три года назад. В те трудные времена он оказал мне неоценимую поддержку и помощь. Поэтому, после того как монастырь был уничтожен, я со своей стороны приложил все старания, чтобы помочь брату Гаю обрести лекарскую практику в Лондоне. Ввиду темного цвета его кожи и папистского прошлого коллегия докторов отказалась принять его в свои члены. Зато с помощью небольшой взятки мне удалось определить его в гильдию аптекарей, и за короткое время Гай сумел неплохо развернуться на этом поприще.
– Сэр Петтит прежде обратился к профессиональному лекарю, – покачал головой Гай. – Тот наложил ему на ногу шов, чтобы оттянуть боль из руки. А когда рана на ноге начала воспаляться, убедил парня в том, что это хороший признак. Дескать, его задумка начала работать.
Гай снял с себя аптекарский колпак, выпустив на волю густую гриву кудрявых волос, которые некогда были черными, а теперь почти полностью побелели. Было несколько странно видеть его таким. Он внимательно оглядел меня своим острым взглядом, потом спросил:
– Как вы себя чувствовали в этот последний месяц, Мэтью?
– Лучше. Делаю упражнения два раза в день, как прилежный ученик. Спина беспокоит меня гораздо меньше. При условии, что я не поднимаю тяжестей. Как, например, случилось в гостинице Линкольна, когда мне пришлось ворошить кипы различных бумаг, которые скопились в моей комнате.
– Надо было поручить эту работу своему клерку.
– Джон Скелли имеет свойство производить такой беспорядок, что после него ничего невозможно найти. Уникальный экземпляр в своем роде, прямо вам скажу.
– Вы мне позволите взглянуть на вашу спину? – улыбнувшись, спросил Гай.
Он встал, зажег свечу, от которой по комнате растекся сладостный аромат, и закрыл ставни на окнах. Тем временем я снял рубашку и дублет. Гай был единственным человеком, которому я позволял смотреть на свою изуродованную спину. Он велел мне встать, распрямил плечи и предплечья, затем сам зашел сзади и начал аккуратно обследовать рукой мышцы.
– Хорошо, – наконец заключил он. – Неподвижная область значительно уменьшилась, стала совсем небольшой. Можете одеваться. Продолжайте делать упражнения. Как приятно иметь дело с добросовестным пациентом.
– Мне бы очень не хотелось возвращаться к своему прошлому. К тем дням, когда боль все время усиливалась.
Он окинул меня свойственным только ему проницательным взглядом.
– Вас по-прежнему одолевает меланхолия? По крайней мере, я вижу ее признаки у вас на лице.
– Ничего не поделаешь, Гай. Я меланхолик по природе. – Взглядом я указал на схематическое изображение на стене. – Все сущее на земле являет собой соединение четырех основных элементов. Мне же кажется, что у меня наличествует слишком много каждого из них. Я стал средоточием той области, где все они вышли из равновесия.
Гай склонил набок свою темную голову:
– Нет ничего в этом подлунном мире, сэр, что невозможно было бы изменить.
