скачать книгу бесплатно
У нее свое, удивительное, ни на что не похожее будущее. Зря беспокоится и тревожится ее мать, которая предрекает старшей дочери горькую участь, считает, что в жизни ей суждено много страдать. Без страданий, между прочим, душа мертва. Так напутствует ее священник. Но отнюдь не он ее духовный отец. Он сам боится ее, маленькую девочку, как черт ладана. Непонятно только, где тут черт, а где – ладан. Ведь священник считает ее ясновидящей, одержимой бесом. При встречах с ней окропляет святой водой и читает какие-то молитвы-заклинания. До чего же деревенские священники невежественные и суеверные люди! Тогда уж намного приятней, думает она, находиться среди людей подлого звания: крестьян, дворовой челяди.
Самой судьбой она определена с какой-то заранее оговоренной целью в фантасмагорический мир, в котором благополучие и безопасность человека связываются со знанием примет и заговоров. Она помещена в ту питательную для народных верований и предрассудков среду, которая постоянно дразнит ее детское любопытство существованием незримой и нездешней волшебной силы и обитатели которой прививают ей веру в таинственное и неразгаданное. Как считают дворовые люди, девочке щедро перепало кое-что от этой «потусторонней» власти. Она иногда вглядывается в собеседника с такой напряженной внимательностью, уставясь в одну точку, что ее синие глаза вспыхивают и прожигают насквозь. Конечно же, считают крепостные няньки, их Лёлинька отмечена Провидением.
В самом деле, она обладает, как уверяет сестру Веру и знакомых детей, сверхъестественными способностями. Привидения, домовые, лешие словно открывают ей вход в мир поражающих воображение тайн. Недаром их образы не страшат ее, а, напротив, представляются завлекающими и желанными. Не с помощью ли нечистой силы она собирается завести знакомство с невидимыми и милыми существами, с той нежитью, которой взрослые пугают детей: ведьмами, домовыми, кикиморами, русалками? Она с жаром рассказывала детям о судьбе того или иного животного, которое в виде чучела находилось в домашнем зоологическом музее бабушки Елены Павловны. Своей фантазией Лёля словно их оживляла – и статичные, омертвелые, когда-то убитые ради научного интереса создания многообразной природы, казалось, воскресали, и она, словно понимая их язык, с восторгом внимала рассказам о звериной или птичьей жизни. Что запоминала – передавала сестре Вере и тете Надежде, а также другим детям, с которыми проводила свободное время.
Тетя Надежда, ее подружка по детским играм и проказам, много-много лет спустя вспоминала о том невозвратном времени: «…ее необъяснимая, особенно в те дни – тяга к мертвым и в то же время страх перед этим, ее страстная любовь и любопытство ко всему непознанному и таинственному, жуткому и фантастическому; прежде всего ее стремление к независимости и свободе действий – стремление, которым никто и ничто не могло управлять, – все вместе, это, при ее неукротимом воображении и удивительной чувствительности, должно было дать ее друзьям понять, что она обладала исключительной натурой и что для того, чтобы общаться с ней и пытаться управлять ею, нужны были исключительные средства. Малейшее противоречие приводило к вспышке чувств, часто к припадку с конвульсиями. <…> Ее нянька, как, впрочем, и другие члены семьи, искренне верила, что в этом ребенке жили «семь бунтующих духов»».
Перед ней возникает длинная безобразная фигура мисс Августы Софии Джефферс, ее гувернантки, старой девы из Йоркшира. От ее мерных, заунывных восклицаний и причитаний некуда деться.
Да, она ведет себя как сорвиголова. Как настоящий невоспитанный мальчишка, который лазит по деревьям, обирает яблони и груши, совершает набеги на чужие огороды. Она пойдет дальше – устроит взрослым что-нибудь почище этих заурядных проказ. Например, стащит удочкой накладные волосы с лысой головы толстенького прожорливого капитана, который тайно влюблен, как она убеждена, в мисс Джефферс. И стащит именно в день их свадьбы, в церкви, на виду у всего православного народа. Вот будет смех и скандал! Рассказывает сестре Вере и дворовым детям, что капитан этот обещал немедля жениться на мисс Джефферс, если она хотя бы один разочек на него пряменько взглянет. Это при ее-то косых глазах!
Она любит представляться хуже, чем есть на самом деле. Умеет устраивать душераздирающие сцены и оставаться неуязвимой среди раззадоренных и взбаламученных ею людей. Научилась отходить тут же в сторонку и смотреть как ни в чем не бывало, методично укладывая в своей просторной памяти друг за другом, ряд за рядом поленницу нелепых человеческих движений и оторопелых реакций; приводит их в своей голове с немецкой педантичностью в почти идеальный порядок. Ее пухлые ручки при этом подрагивают от предвкушения удовольствия: еще бы, она сотворила такую сногсшибательную пакость! Ее ангельское личико покрывается матовой бледностью, только красные, слегка обветренные губки выдают ее кровожадность.
Все эти страсти-мордасти разыгрываются Лёлей с одной неосознанной целью – избавиться от неотвязной скуки. Скука выслеживает, исподтишка наносит удар за ударом, стоит девочке на мгновение остановиться и начать зевать. Она не может угадать, какая шалость окончательно доконает скуку, какую затеять с ней игру, в ходе которой преобразится до неузнаваемости ее, как у кучера Данилы, постное, скособоченное лицо с вывороченными скулами. Звонким ударом пощечины Лёля выведет скуку из оцепенения, вызовет какое-то ответное движение с ее стороны, и застылое, непроницаемое лицо наконец-то зашкворчит, как раскаленная сковородка с брошенными на нее ломтиками сала.
Жизнь подарила ей нескончаемую скуку как участницу в играх и игрищах. Играть придется, по-видимому, до самой смерти, азартно и ва-банк, а проигрывать как можно реже. Нельзя также забывать и о том, что скука легко и незаметно переходит в уныние, а тогда – пиши пропало! Уныние – это безысходность в квадрате, позорная капитуляция перед неблагоприятными обстоятельствами жизни. Чем дьявол внешне отличается от Христа? Своим унылым и кислым видом – вот чем! Даже отчаяние взрывает человека изнутри, подвигает его на сопротивление обволакивающей пустоте. Человек сопротивляется либо истеричным и натужным весельем, либо нестерпимой и пронзительной болью. В этом случае важен результат – сохранение самого себя.
Иногда ей казалось, что спонтанно возникающие в ее сознании картины прошлого и будущего что-то вроде фата-морганы и достаточно будет незначительной перемены в душевной атмосфере, как этот мираж тут же исчезнет. Ведь время, как лишай, постепенно и неумолимо, съедает древо жизни – остается жалкий и трогательный в своей беззащитности оглодок.
Все ее предки, которых девочке ставят в пример, были отчаянные игроки. Некоторые достигли известности, а один из них объявлен святым. Она читала о нем в Четьях-минеях. Это черниговский князь Михаил, родоначальник князей Долгоруковых. Его нательный крест до сих пор хранится у ее бабушки Елены Павловны, урожденной Долгоруковой. Крест большой, серебряный, позлащенный, с резным изображением святых угодников. И до днешнего дни, как говорили в старину, была бы Лёля в полном неведении относительно того, что предшествовало казни князя Михаила в Орде 20 сентября 1246 года, если не жила бы воображением. У нее лет до четырнадцати никогда не было особого уважения ко времени и месту, в которых что-то случалось. Для нее более существенным было знать, с кем именно и почему это могло произойти и какие будут последствия. Фантазия употреблялась ею в качестве хорошей подзорной трубы, с помощью которой она обозревала события далекого прошлого и ее участников.
Может быть, с князя Михаила и началось материальное оскудение их рода. И одновременно обозначилось духовное восхождение. Известно же, что князь Михаил пекся о сирых и убогих, с юных лет относился к ним с кротостью и милосердием. Потом уже, спустя много столетий, потомки князя приумножат и разделят оставшиеся сокровища для того, чтобы их отобрали завистливые, корыстные и злые люди, а кто спасется – сами промотают их враздробь и с необыкновенной быстротой.
Любостяжания в Долгоруковых нет, ни капельки, и слава богу!
Наибольшим гонениям Долгоруковы подверглись при императрице Анне Иоанновне. Некоторые из них, как князь Сергей Григорьевич был казнен в Новгороде вместе с другими Долгоруковыми. Он владел многочисленными имениями, населенными крепостными крестьянами, число которых простиралось до двухсот тысяч. Имения с крепостными были конфискованы и безвозвратно отписаны на Анну Иоанновну.
– Лоло! Барышня! Срам-то какой! – кричит мисс Августа София Джефферс. Кричит она, разумеется, по-английски, переиначив «Лёлю» на английский лад в «Лоло». Англизированное имя назойливо впихивается в ушную раковину твердыми иноземными «эль» – такие в нем недружелюбие и агрессивность. Никакая она вовсе не Лоло, а Елена Прекрасная, ее заворожил игрою на лире Парис и украл у дурака-мужа. Из-за нее началась война, она теперь во вражеском стане, который ей милей родного дома. У нее ярко-синие глаза и белоснежная кожа с голубоватым подтоном.
Но вот громыхает в ушах это ненавистное «Лоло». Уши напрягаются, и она чувствует, холодея от страха, как они встают торчком, словно у зайца, загнанного под куст. Уж лучше называла бы ее веселым, бесшабашным «О-ля-ля» эта противная, разноглазая гувернантка. Один глаз у нее белесый, будто ошпаренный кипятком, а другой – черный, разбойничий, и глядит он куда-то вкось и чуть-чуть вниз, еще немного – и упрется в основание мощного носа. И явится тогда на свет неведомое существо: носоглаз. Новое для них, обыкновенных людей. А так-то оно издавна известно среди болотной нежити и наконец нашло пристанище на лице мисс Джефферс.
Вот сейчас появится молодая институтка Антония Христиановна Кюльвейн, замечательно образованная девушка с удивительной и трагической судьбой. Правда, она находится здесь не как гувернантка, а как мамина компаньонка. Занимается она с Лёлей и ее сестрой Верой по доброй воле, из уважения к их маме, а не за плату. Она намного мягче выскажет то же самое недовольство взрослых, но только по-французски.
Весь сыр-бор разгорелся из-за Лёлиного желания немного прокатиться верхом.
Офицер из полка отца галантно предложил ей, как взрослой, сесть в седло. Она сдержанно его поблагодарила и уже было собиралась прибегнуть к его помощи, как вдруг развопилась эта мерзкая англичанка.
Как ей хочется вскочить одним махом на лошадь с тонкой мордой, припасть губами к гриве, пришпорить ладные лоснящиеся бока, с ходу пустить ее вскачь, галопом – аллюром два креста! Она уже представила себе, как она, великолепная амазонка, с развевающимися светло-золотистыми волосами, несется мимо отца, мамы и солдат на плацу. Ее сопровождают два молодых офицера, писаных красавца, в ярко-желтых крагах и со страусовыми перьями на киверах. Они скачут с ней почти вровень, лишь чуть-чуть, на полметра, поотстав, – надо же им как-то выразить свое восхищение ее юной прелестью и рыцарскую преданность.
Лёля приметила этих блестящих молодых людей еще на балу в Саратове, в губернаторском доме дедушки. Они приезжали туда с ее отцом, в то время капитаном, Петром Алексеевичем Ганом. Тогда она, десятилетняя, самозабвенно танцевала, как взрослая барышня, с князем Сергеем. Несмотря на свое малолетство, танцевала весело и страстно. Танцам, словно шутя, ее научила Антония, которая вела себя с ней как ребенок, не намного ее старше. Тогда Лёля всех, кажется, поразила, все сочли ее умной и забавной.
Она танцевала, как танцуют взрослые девушки, – до изнеможения, до упаду, до экстаза. И дух Божий, дух мудрости и красоты, нисходил на нее.
Они оказались в военном лагере папы в Малороссии под хутором Диканька недавно. Мама привезла их всех: ее, сестру Веру, грудного Леонида – из дедушкиного дома в Саратове, где они жили широко и богато в трех губернаторских домах, настоящих дворцах, одном зимнем – в самом Саратове, и двух летних, так называемых дачах, – у самого леса, за городом. Все дома были солидными, один больше другого. Ехали они к папе из Саратова в Малороссию в двух экипажах: в карете и тарантасе, сопровождаемые мисс Джефферс, Антонией Кюльвейн, доктором, горничными Аннушкой и Машей, поваром Аксентием.
По приезде их семья поселилась в хорошем деревянном доме в несколько комнат, просторных и светлых. Лёля спала рядом с мисс Джефферс, которую недолюбливала. Ее сестра Вера жила в одной комнате с грудным Леонидом и Антонией Кюльвейн. А у родителей была угловая комната. Одну ее часть занимала спальня, а другую – мамин кабинет, в котором мама проводила целые дни и вечера за работой. По сравнению с их скромной жизнью в украинской деревне проживание у дедушки и бабушки в Саратове могло показаться неслыханно роскошным. Для Лёли обстановка жилища кое-что значила. Однако для нее куда важнее было общение с людьми, обитателями этих жилищ. Поэтому военный бивуак, который был разбит неподалеку от хутора, где они остановились, ее притягивал к себе столь же сильно, как и те странные люди, с которыми она познакомилась, живя в трех дедушкиных домах в Саратове и за городом.
– Лёля! Что за блажь! Выбрось эту мысль из головы! – на этот раз раздается голос мамы, обычно меланхоличной Елены Андреевны.
– Посмотрите, как несется в Киев князь Михаил. Его конь в пене, на последнем издыхании! – истошно кричит она оторопевшим гувернанткам и маме, раскрывшей от удивления рот. – Я отдам ему свою лошадь. Князь не опоздает к штурму, он вовремя появится среди дружинников и отобьет от татар город. Ну что же вы!
Ее голос срывается, она почти в истерике. Врут летописи. Князь Михаил не праздновал труса, не сбежал из осажденного города. Он просто не успел к моменту, не добрался, не доскакал. Как удар кулаком по столу от горькой досады, от безнадежности, он убивает Батыевых послов и не с повинной едет к хану, а затем чтобы спасти от его гнева своих людей! Трусы не совершают духовных подвигов. На верную страшную смерть обрекают себя князь Михаил и его боярин Федор, когда отказываются поклониться Батыевым идолам. Они не пройдут, как того требует басурманский обычай, меж огней, не осквернят свои уста восхвалениями хана. Они не захотят чтить срамные уды и возлагать им требы. Вот в чем величие настоящих людей: в любых обстоятельствах они остаются свободными, ничем не омрачают совесть, не позорят свой род. Не загоняют себя в клетку унизительного подчинения. Лучше смерть, чем существование во лжи и рабстве. Не всякие так могут поступать.
Это и есть пролить кровь за Христа. Кровью, телом чувствовать Христову правду – как это все-таки трудно.
Она с ними, с князем Михаилом и боярином Федором, до последнего. И над ней взметнутся огненные столпы, и ее душу приподнимут над землей громовые распевы ангельского хора.
Как все со времен князя Михаила переменилось! Она это тоже чувствует своим детским сердцем. Везде хищники, грабители, взяточники. За медный грош отца с матерью удавят. Вот папа говорит, что столько вокруг мстительных людей. А вздорных и злоязычных – еще больше! А подлипалам и блюдолизам – вовсе несть числа! На то и Расея! Мама убеждена, что в просвещении – одно лишь спасение.
Лёля исполняла свои ученические обязанности в точности, основательно. Поразительные успехи были достигнуты ею в изучении иностранных языков и особенно в музыкальных занятиях. Без устали разучивать положенные экзерсисы и окончательно не впасть в безразличие и скуку – для такого усердия необходима не только обычная усидчивость, а нечто большее: вдохновение. Она-то знала, как заворожить свои быстро устающие пальчики, вдохнуть в них, неуверенных и ленивых, силу и упорство. Она бралась за каждое новое дело с усердием, вовсе не желая себя уронить в глазах мисс Джефферс и Антонии.
Сестра Вера через много лет вспоминала: «Лёля, которой удивительно легко давались языки, сама вызвалась учиться по-немецки и начала три раза в неделю аккуратно заниматься с Антонией. К осени она уже много понимала и читала совершенно свободно. Папа хвалил ее и в шутку назвал ее однажды «достойной наследницей своих славных предков, германских рыцарей Ган-Ган фон дер Ротер Ган, не знавших никогда другого языка, кроме немецкого»».
Офицеры весело переглядываются, слыша взвизгивание и оханье мисс Джефферс и Антонии. Они определенно на стороне Лёли, но не решаются идти против воли ее мамы. Во всяком случае, Лёля для них почти родная, они ее называют между собой «дочь полка». Солдаты тоже оказывают ей внимание и слегка подыгрывают. У них она научилась называть вещи своими именами и у них же набралась крепких словечек и забористых выражений, которыми будет много лет спустя козырять, шокируя и удивляя своих высокородных соотечественников и соотечественниц за пределами России.
Ни для кого из сослуживцев отца, однако, не составляет тайны, что они с Верой вот-вот станут сиротками. От этой мысли сжимается сердце, но при маме она сдерживается, гонит прочь глубокое и беспрерывное самоощущение своего одиночества. Лёля ежедневно по многу раз молится Боженьке, просит его заступиться за маму и не дать ей скоро умереть. Она и говорить стала еще меньше и тише, а все из опасения, чтобы опять не дать волю своей буйной фантазии. Она сострадательная и любящая дочь. Однако же как задевают ее самолюбие, когда при всех запрещают сесть на объезженную и спокойную лошадь! Неужели мама этого не понимает, не хочет понять?
Ее мама обыкновенно носит шейный платок, он перекрещивается на груди и придает ей романтический вид. Маме очень идет простое марселиновое темное платье без кринолина, которое она, к сожалению, надевает чрезвычайно редко. Вообще мама не любит пышности в одежде и радуется переменам в моде. Ей не хочется быть раздавленной обширными вертюгаденами с тяжелыми накладками, с фижмами и шлейфами. Папа по дому ходит в пикейном жилете и полосатых брюках. Мундир ему, кстати, больше к лицу.
На плац въезжает запряженная цугом карета. Видать, приехал какой-то царский сановник. Вот сейчас спрыгнут с подножек ливрейные лакеи – где же они? – откроется дверца и покажется важный господин в светло-синем двубортном фраке с золотыми пуговицами и стоячим бархатным воротником. На ногах у него будут черные шелковые чулки и башмаки с пряжками. Он очень похож на разноцветную бабочку из коллекции ее бабушки. Неужели это бабушкин отец – князь Павел Васильевич Долгоруков?
Однако же он умер в 1837 году. Может быть, это его воплотившийся дух?
К ее большому разочарованию, из кареты вылезает тучный генерал. Вероятно, он приехал из Петербурга, и у него важное поручение от государя.
Офицеры, а с ними и ее отец как-то неожиданно для окружающих стремительно перемещаются от лошади ближе к карете. Как досадно – ее и сестру Веру взрослые торопливо уводят с плаца.
Она опять, в который раз, оказалась между постылой повседневностью и своими досужими домыслами – веселыми, хитрыми развлечениями ее ума и сердца.
Глава вторая
Страшное открытие
Как взрослые к ней несправедливы! Им нет дела до ее чувств, они не оценят ни ее самоотверженной натуры, ни душевных порывов, ни наивной веры в свое предназначение стать великой актрисой – всего того, что составляет смысл юной жизни. А то, что она ощущает в себе какие-то удивительные силы видеть и слышать, что другие не видят и не слышат, кажется им болезненным состоянием духа. Они считают, что ее странный дар не в пользу ни ей, ни людям.
Они вообще ее во всем ограничивают, урезают и малые свободы. Ей не с кем бывает поговорить по душам. Сестра Вера еще мала, недавно ей исполнилось шесть лет. При всяком удобном случае мисс Джефферс терзает ее бесконечными претензиями, порицает за то, что она слишком избалована. Не хочет понять, что ее проделки – всего лишь невинные и безобидные чудачества, не делающие никого несчастными. Своими нотациями они совсем выбила ее из колеи.
Вот и сейчас Лёле не спится.
Стук падающих яблок влажен средь вечерней духоты. Сумерки быстро сгущаются. Распаренный воздух заполняется приглушенными, хлюпающими звуками южнорусской ночи. Девочка близоруко всматривается в ставшее вдруг темным небо, и звезды расплываются на нем, как томатные пятна на грязной скатерти.
Луна появляется на небе как полновластная хозяйка.
Лёля боится перехода из полудремы в глубокий сон, ей не хочется опять оказаться на привязи у лунного света. Приступы сомнамбулизма случаются с ней не часто, но всякий раз они изнуряют ее и основательно пугают взрослых.
Она берет первую попавшуюся на глаза книгу и, прочитав несколько строк, не может от нее оторваться. Ее потрясает незамысловатая ужасная история жизни первой русской чревовещательницы, одиннадцатилетней Ирины Ивановой, крепостной боярского сына Мещеринова. Девочка жила в Томске, в петровское время. Ее странный дар говорить, не открывая рта, голосами разных людей был воспринят тогда как дьявольское наваждение.
Она представила забытый Богом Томск. Сибирское захолустье с долгими зимами и крепкими морозами. Город, заваленный до самых крыш снегом. В таком городе не живут в полном смысле этого слова – прозябают, влачат жалкое существование. Жизнь медленная, скучная и заполняется обыкновенными повседневными делами, среди которых отсутствует тайна. По этой несгибающейся канве постылого жизненного уклада ткутся человеческие судьбы.
Все тайное в Томске невозможно. Любая тайна с государственной точки зрения вообще сомнительна. В ней содержится намек на возможность иного жизненного выбора, отличного от того, которому следуют большинство людей.
Талантливые, эмоциональные натуры от такой рабской жизни накладывают на себя руки, спиваются с круга, уходят в скиты или творят чудеса – как девка Ирина.
Вот почему тогдашний воевода Томска, в полной мере осознавший всю важность случившегося, вместе со своими подьячими немедленно приступил к освидетельствованию Ирины и дознанию.
– Кто ты такой? – спросил один из подьячих. Он обратился к девочке, как к мужчине, потому что говорила она утробным, грубым голосом. Ирина между тем вошла во вкус игры и ответила так, как ей говорить не следовало бы:
– Лукавый. Зовут меня Иваном Григорьевым Мещериновым, рожусь я завтра, а посажен в утробу Ирины с похмелья девкою Василисою.
Излишне говорить, что все присутствующие от такого ответа остолбенели.
Можно представить, какой они составили отчет и какое пошло донесение в Санкт-Петербург, прямо в Тайную канцелярию.
Пока суть да дело, Ирину заточили в Рождественский женский монастырь, сдали ее игуменье и нарядили к ней караул.
В монастыре девочка не угомонилась. Она была еще ребенком. Случайно обнаружив в себе дар чревовещания, она не на шутку расшалилась. Исключительно для потехи, пользуясь своим странным даром, она устроила в монастыре настоящий переполох, рассорила между собой многих монахинь.
Зимой произошло и вовсе из ряда вон выходящее событие.
Один из приставленных к Ирине караульных, казак Перевощиков, засвидетельствовал, что дьявол прямо из Ирининой утробы обзывал его всяческими непотребными словами, а затем выразил желание переселиться куда-нибудь в другое место.
– Куда ты идешь? – спросила дьявола мать-игуменья.
И дьявол простодушно ответил:
– В воду.
Дьявол велел открыть настежь все двери, что и было тотчас исполнено. Тут изо рта Ирины показалась пена и повалил черный дым, который через дверь вытек на улицу и растаял в морозном воздухе. С этого мгновения в утробе девочки не стало слышно голоса дьявола. Так рассказывал, волнуясь и жестикулируя, казак Перевощиков. Его показания были также приобщены к делу и направлены срочным порядком в Тайную канцелярию, вслед за первым донесением.
Дальнейшие события приняли совсем серьезный оборот. Из Тайной канцелярии, наконец, пришел приказ: допросить всех обо всем доложенном казаком накрепко и с пристрастием.
Одиннадцатилетнюю Ирину, как взрослую, вздернули на дыбу и били розгами до тех пор, пока девочка не созналась в обмане.
На этом месте книги она остановилась. Читать дальше не было сил. Описание пытки дыбой, обычный пример средневекового бесчеловечья, внушало ей непреодолимый ужас. Истязание Ирины, которая была всего лишь на год ее старше, показалось не только бессмысленным и жестоким действом, но и впечатляющим свидетельством какого-то всеобщего умопомрачения.
Игра со взрослыми закончилась плачевно. Взрослые повели себя как злобные и мстительные бесы. Пылкая, простодушная юность предстала иллюзорной защитой от угрюмой и несуразной жизни. Этот удар поразил ее как молния с неба. Подобно Иову, она потеряла в этом мире все дорогое для себя. То, что, казалось бы, охранялось изначальной мудростью взрослых людей.
Она заставила себя прочитать страшный документ Петровской эпохи – решение государственных мужей по поводу дальнейшей судьбы несчастной девочки.
Тайная канцелярия постановила: «Девку Ирину за ложный вымысел дьявола, в чем она в застенке с подъему и битья розгами винилась, что об оном и всем затеяла она вымысел от себя ложно, хотя она и несовершеннолетняя, учинить наказание: бить ее кнутом и, вырезав похоти, сослать в Охотский острог и определить ее в работу вечно по рассмотрению тамошнего командира». Она смутно догадывалась, что имеется в виду под словом «похоти».
Она вдруг перегнулась пополам – такая невыносимая, скребущая боль неожиданно свела низ живота. Она почувствовала, что не Ирину, а ее, Лёлю, подвергают унизительной казни. Ощутила прикосновение к своему телу страшной железной челюсти, палаческих клещей, влезающих в самое ее нутро и вырывающих куски мяса.
Она не закричала лишь потому, что ощутила как бы успокаивающее веяние крыл какой-то лично ее касающейся тайны. Она подошла к той черте, за которой открывалась великая правда ее происхождения.
Она поняла прежде всего, что у людей, которые так по-палачески жестоко обошлись с глупой и самонадеянной девочкой, не может быть любви к Богу.
Она осознала, что мир взрослых – порочен, скуден и несправедлив. Он угрожает каждому, кто не вписывается в его жесткие рамки, кто не вмещается в изъезженную колею. Этот внешний ханжеский мир следует заменить миром внутренним, напряженной жизнью души.
Она открыла для самой себя, что в ней живет душа замученной Ирины. Эта душа избрала своим сосудом ее тело. Следовательно, она ведет свою родословную не от русских князей и немецких рыцарей и баронов, а от этой безвестной, крепостной девочки. Девочка, в свою очередь, фантазировала она, происходит от египетских колдунов, жрецов фараона.
Раскрыв тайну своего происхождения, она вплотную подошла к границе, за которой находились другие тайны, вызывающие мистический трепет и страх узнавания. Она пересилит в себе робость и предрассудки. Не распластается перед авторитетами. Штурмом возьмет тайны человечества. Умом своим возьмет, скепсисом, знанием.
Она шагнула в необъятное и непостижимое пространство независимого духа. В студеные снега отстраненной умозрительности. В непролазные дебри неотразимых парадоксов и неразрешимых конфликтов.
Она уже не принадлежала себе. Ей было не десять лет, а несколько тысячелетий.
Лунный свет рельефно вычертил ее силуэт на стене комнаты, заарканил, прочно привязал к необозримому Космосу. Она действует под влиянием луны. Вот почему ее поступки невозможно оценить с точки зрения обычной земной морали. Вопрос в другом. Найдет ли она в себе силу отказаться от живой любви во имя грез и сновидений? Давно не молилась Леля в детской перед иконой с теплящейся лампадой. За здоровье мамы она молится, засыпая, молча, про себя, уткнувшись лицом в подушку. Лик Божий ее смущает чем-то. В душе образовалась ужасная незаметная трещинка.
Во время ее крещения, как рассказывают ее близкие, произошел случай, который можно трактовать как некий провидческий знак. Церемония крещения в церкви затянулась, и тетя Елены (тетя-ребенок, всего-то на три года старше своей племянницы) Надя Фадеева то ли по небрежности, то ли по малолетству нечаянно подожгла зажженной свечой край рясы священника. Случай с ее крещением не раз обсуждался в их доме. Почему взрослые люди такое большое значение придают всяким приметам и предзнаменованиям?
Кажется, Лёля поняла смысл того, что с ней тогда произошло.
Природа своей неоспоримой властью установила для человека известные пределы и ограды. Вот отчего дурные знаки – не более чем предупреждения природы, ее советы. Их смысл – отвратить человека от вхождения в заповедные области многообразной жизни, не позволить ему выходить за поставленные границы.
Она не имеет других намерений, как только следовать своей интуиции. И делает это с робкой надеждой не превращать свою жизнь в игрушку случая, в заложницу обстоятельств.
Лунный свет окончательно околдовывает Лёлю. Она касается пола босыми ступнями, подбирает край ночной рубашки – и вот уже выпорхнула, как ночная бабочка, из детской на темную крышу дома и очутилась в бельведере. Из этой круглой башенки она, не мигая, всматривается в звездное небо, словно пытается разгадать, что сулит величественная, незнакомая, светозарная жизнь.
Сквозь дрему Леля слышит хриплое откашливание ворон.
Елена Андреевна родила Лелю недоношенной в Екатеринославе в ночь на 12 августа 1831 года (по старому стилю с 30 на 31 июля 1831 года) в час и сорок две минуты. Перед этим событием она чуть было не заболела холерой. В доме Фадеевых от холеры умерло несколько человек прислуги. Что никто из их семьи не ушел на тот свет – настоящее чудо.
Блаватская не раз задумывалась о месте и времени своего рождения.
Она представила холерный 1830 год. Эпидемия пришла из Астрахани. Ее привезли люди, передвигающиеся в безрессорных тарантасах, на почтовых. Лошади шли медленно, только шагом, то и дело увязая по колена в глубоком песке. Распространяясь по Волге, холера без всяких помех, с тупой и неторопливой последовательностью захватывала города и веси, сокрушала их растерявшихся и беспомощных жителей. Дошла она и до днепровских берегов. Ужас неотвратимой смерти стоял в душном, наполненном густой мглою, гарью и смрадом воздухе. Отец бежал от сына, сын от отца.
Семья Фадеевых чудом выжила.
Итак, ее рождение связано с женщиной, чуть было не побывавшей на том свете. Кровная связь с мамой приобретала новые, неожиданные смыслы. Она представила мать в холерном бараке: ее синеющие пальцы, запавшие глаза, заострившийся нос. Может быть, только обильный пот, выступивший по всему маминому телу, был добрым знаком того, что мама выживет. Напрасно она пыталась преодолеть в своем воображении образ умирающей женщины, у которой язык, высохший, с бледно-зелеными разводами, западал в гортань, а изо рта дурно пахло желчью. Ничего не получалось.
Наконец-то она стряхнула с себя это наваждение и обреченно поняла, как страшно родиться в холерный год. В то время, когда торжествует и наглеет смерть, а жизнь себя не выпячивает. В ее появлении на свет при таких обстоятельствах, кто-то был, по-видимому, заинтересован. Она искала точку опоры в нахлынувших на нее мыслях. Ей необходимо было за что-то зацепиться, чтобы окончательно не пасть духом, не сойти с ума. Теперь ее не волновало, что будет с сестрой Верой и братом Леонидом. В конце концов, и не до мамы ей было, как ни постыдно в этом признаться. В ней существовало только одно всепоглощающее желание. Она пыталась понять, что означает ее рождение в Екатеринославе в холерный год, когда вокруг нее, крохотной и беззащитной, громоздились горы мертвецов. Она вся, до появления шершавых пупырышек на коже, устремилась в то время.
И услышала ответ, какой ожидала. Этот ответ ей выкаркала черная птица огромной величины, не к добру залетевшая в Екатеринослав. В разгар эпидемии, в конце 1830 года, она парила над крышами домов и поражала смертельной болезнью тех, кого осеняла крылами. На воротах, дверях и окнах домов, чтобы отогнать птицу смерти, это порождение нечистой силы, были начертаны кресты, а на стенах написано: «Христос с нами уставися».
Страшное безлюдье царило в городе. Редкие прохожие с замотанными тряпками лицами, выпачканные дегтем и пахнущие чесноком, бродили по улицам как тени.
Ежедневно целые обозы с гробами тянулись на кладбища. Среди жертв холеры оказалась и маленькая девочка со спутанными кудряшками русых волос и восковым кукольным личиком. Она послушно лежала в узком гробике с виноватой улыбкой на побелевших губах. Ее внезапная смерть от холеры опять оставила беспризорной душу Ирины-чревовещательницы, ибо душа эта жила в теле той неизвестной девочки.
Вот и ответ. Родившаяся вскорости после смерти неизвестной девочки Лёля была обречена судьбой дать душе Ирины новый приют.
Какая она все же умница! Смогла разобрать, что выкаркивала ей, кружа над домом, огромная птица с перьями, забрызганными бурой запекшейся кровью.
Каким-то образом она выведала у птицы еще одну тайну: Екатеринослав и Одесса для ее мамы и нее самой – определенно проклятое пространство – им там было бы лучше не появляться.
Конечно же, она не собиралась принять безусловно на веру, что ей наплела непонятно откуда взявшаяся мрачная птица. Вместе с тем против одного невозможно было возразить: маминым успехам и удачам сопутствовали не Екатеринослав и не Одесса, тем более, а столичный град Санкт-Петербург. Екатеринослав и Одесса не прошли, однако, даром в будущей жизни Елены Петровны Блаватской: они научили не предаваться унынию и страданию при всяком горестном случае.
Глава третья
