скачать книгу бесплатно
Здесь, в октябре восемьдесят девятого, устав от общажной житухи, притеснений туркменов-пэтэушников, мы с однокурсником (жалко, как звали, забыл) сняли комнату у старушки. Всего-навсего за пятьдесят рублей на двоих. Прожили там полтора месяца, а потом были выгнаны за то, что к нам в окно, на второй этаж, забрался Володька – ему негде было тогда переночевать (вход в общежитие наглухо закрывали в десять вечера, а он опоздал). Старуха засекла, как залазит Володька, и с готовностью закатила скандал; однокурсник ей что-то грубо ответил, и мы вернулись в общагу…
За те полтора месяца я почти не появлялся на занятиях, а гулял по городу. Денег было, мягко говоря, не густо, и гулять приходилось пешком, чаще всего вблизи дома, то есть – по Васильевскому.
Я облазил все проспекты и линии, берега речки Смоленки, бродил по заболоченному кладбищу, добирался до Галерной гавани и Морского порта, до Северного побережья, где, казалось, прямо со дна залива поднимаются многоэтажные новостройки. А вечером, устало лежа в маленькой, зато с высоченным потолком комнате, представлял себя петербуржским студентом девятнадцатого столетия.
– Ты на Ваське, что ли, живешь? – спросил я, ерзая на сиденье, пытаясь разглядеть, узнать каждый дом.
– Да, на Морской набережной. Уже скоро. Но надо сначала в магазин завернуть – холодильник пустой. Ты-то, наверно, голодный. – Впервые за время поездки в голосе Володьки появилось участие.
– Ну, так… – Я почему-то почувствовал неловкость, тем более что после похода от вокзала до «Чкаловской» аппетит действительно нагулял не слабый. – Кстати, Володь, как того парня звали, не помнишь? С которым я комнату здесь снимал?
– Дрон… Андрюха. А что?
– Вспомнился просто.
– Он здесь, если тебе интересно, тоже дела крутит приличные. Можно ему позвонить.
– Давай! – обрадовался я и стал высматривать таксофон.
Что-то запикало. Я повернулся на звук. Володька уже держал телефон возле уха.
– Алло! Дрон? Здорово! – сыпанул восклицаниями. – Как жизнь?.. У, ясно. Знаешь, кто рядом со мной сидит? Ну, угадай… Твой сожитель, ха-ха! Да какой… Ромку помнишь? Вместе комнатушку снимали, еще когда в путяге учились. Ну вот приехал, к себе везу… Подъезжай, будет время… Ага… Мне надо еще по делам смотаться, а вы можете посидеть… Ладно, приезжай, как освободишься. Давай!
Улыбающийся, посвежевший от разговора Володька нажал на мобильнике какую-то кнопку, сунул его в карман. Глянул в мою сторону:
– Обещал заскочить.
– Нормально…
Тормознули возле магазина с огромной, даже сейчас, днем, ослепительно сверкающей сотнями лампочек надписью «Континент».
– Выпрыгивай, – велел Володька. – Надо пропитаньем слегка затариться.
Эта «затарка» подарила мне первое знакомство с супермаркетом.
Вообще-то по зарубежным фильмам и нашим убогим подобиям под названием «универсам» я имел представление, что это такое, но реальное столкновение, честно сказать, ошеломило. Я растерялся.
Бесконечные ряды полок с разноцветными банками, упаковками, бутылками; чистота и идеальный порядок, как прямо в музее. Молодые, красивые, длинноногие девушки в одинаковых синих фартуках и пилотках приветливо улыбаются. Даже не просто приветливо, а будто самому близкому человеку. У каждой на груди бирочка с именем; и имена-то какие все – «Жанна», «Катюша», «Эльвира», – под стать первосортному товару вокруг… Удивительно, что за вход сюда не надо платить, можно гулять задарма и глазеть, глазеть, сколько угодно. Да, бесплатный музей…
А для Володьки это, похоже, самое обычное место. Катит решетчатую тележку, без сомнений и размышлений наполняет ее чем-то с полок, из открытых стеклянных прилавков-холодильников. Вот обернулся, громко, пугающе громко позвал:
– Роман!
Я дернулся, трусцой побежал к нему, как к защите.
– Что есть будешь?
– Да я как-то… – по своему обыкновению замямлил я, и вдруг появилась смелость, даже наглость, отчаянная и безрассудная: – Самое лучшее! – На глаза попались копченые куры. – Курицу можно, сыра там… А это вкусно? – я указал кивком на пакетики с замороженными овощами.
– Смотря кому. Вот ничего. Мексиканская смесь. Брать?
– Конечно!
– Оливки? Они для этого самого, – Володька покачал согнутой в локте рукой вверх-вниз, – очень полезны.
– Давай, хе-хе, конечно, давай.
– Что хочешь пить?
– Н-ну, я водку предпочитаю.
Володька посерьезнел, замер, точно бы размышляя, но тут же махнул рукой:
– Ладно, ради праздника можно… – Положил в тележку литровую бутылку «Абсолюта» с синими буквами на прозрачной этикетке.
«Как в рекламе!» – пришло мне подходящее сравнение, и от этого спина как-то сама собой распрямилась, мускулы окрепли, я весь наполнился силой и достоинством.
– Долго еще? – спросил я, когда мы снова оказались в машине.
– Три минуты.
– У, радует.
Питер, проспекты, сказочный «Континент», мягкий бег «Мерседеса» теперь, в один миг, поблекли и отошли на второй план. Ведь я вспомнил, что пять лет – целых пять лет! – не был в нормальной квартире. Пять лет не принимал душ, не сидел на унитазе, не катался в лифте…
И снова, как тогда, после предложения Володьки, выполняя привычную работу, я почувствовал, что я на грани того, чтоб не выдержать. Ведь пять лет, может, лучшие в жизни пять лет я провел в полускотских условиях, я просто превратил их в навоз для удобрения неизвестно чего. Добровольно выкинул драгоценные годы из своей жизни. А ведь вокруг-то… Вокруг!.. Я впивался глазами в идущих по тротуару людей, стараясь стать похожим на них, я ласкал стены домов, полукруглые окна, за которыми уютные, удобные для жизни квартиры; я косился завистливо на Володьку, следил, как он с уверенной небрежностью переключает скорости, как легко покручивает чуть влево, чуть вправо руль, а красивая машина покорно исполняет его команды… Наш семейный проржавевший «Москвич» показался мне тогда пределом уродства…
Нет, не надо ни о чем вспоминать! Чистый лист… с чистого листа… Но, как всегда, как назло, замелькали картинки из прошлого… Я стою на праздничной линейке во дворе школы первого сентября. Маленький, растерянный, в слегка великоватом синем костюмчике-форме, с новеньким и еще пустым ранцем за плечами, с букетом гладиолусов в потной от волнения ручонке. Первый раз в первый класс… Что-то говорит высокий незнакомый мне дяденька (потом я узна?ю, что это директор, строгий и правильный до жестокости), его сменяет тетенька с добрым голосом (через четыре года она замучает меня своим немецким), затем из громкоговорителя льется такая светлая песенка «Вместе весело шагать по просторам!..». Слева и справа от меня, сзади стоят незнакомые ровесники, и я рад, что мы пока ничего не знаем друг о друге, а три уже знакомые девочки (они были со мной в одной группе в детском саду) портят настроение, кажутся мне лишними и опасными – ведь они знают меня прежнего, детсадовского, дошкольного… После этой мелькнула другая картинка – как мы прилипли с Володькой к круглому окну самолета, бегущего по посадочной полосе… Мы – новые, никому здесь пока не знакомые, и будущее теперь зависит только от нас, от того, как мы поставим себя. И, конечно, нет и мысли о том, что через неделю нас будут бить туркмены из ПТУ, что жизнь в этом прекрасном городе окажется далеко не праздником… А вот меня уже гонят со станции к воротам воинской части. Вокруг топочут десятка три таких же, как я. Одни лысые, другие пока с волосами, но скоро мы сравняемся полностью – от причесок «под ноль» до обуви и трусов. Лейтенант время от времени колет наши уши командами: «Подтянись!.. В ногу!.. Шир-ре шаг!..» По бокам колонны, как конвоиры, шагают сержанты, высокие, здоровые парни, и совсем не верится, да и просто в голову не приходит, что они-то всего-навсего на год-полтора старше нас. Нет, меня и вот этого, в заломленной на затылок шапке с гнутой кокардой, в красиво сидящей шинели, разделяет целая жизнь. Я слабенький, перепуганный, новый, никому не известный, а он… И надо сделать все возможное, чтоб показать, что я тоже чего-то стою, тоже могу стать таким, а иначе здесь, кажется, и нельзя… Вот мы с родителями переносим вещи из пульмана в избушку. Старые, хорошо знакомые вещи, среди которых я жил с раннего детства. Но здесь, в новой обстановке, они выглядят нелепо и пугающе. Кресло, овальный обеденный стол, сервант, телевизор, связки книг… Подходят соседи знакомиться, появляются парни и предлагают мне перекурить, начинают расспрашивать, откуда мы, надолго ль приехали, чем занимаемся. Вот прошла по улице симпатичная девушка, с интересом на меня посмотрела – ведь я новый, я никому пока здесь не известный. Опять с чистого листа, и все сейчас в моих, только в моих руках…
Но почему я нигде не становился сильным, уважаемым, нигде не попадал в общий круг, а болтался где-то на отшибе? В школе, в училище, в армии, в деревне… Теперь судьба дает мне еще один шанс. Я сижу в «Мерседесе», я в новом месте, у меня впереди новая жизнь. Да, я опять новый, меня здесь никто не знает, кроме Володьки и совсем немного Андрюхи. И лишь от меня зависит, каким я стану, как себя здесь поставлю. Сделаюсь своим или опять окажусь на отшибе… Как поступить, чтоб оказаться своим, вместе с ними, с теми ребятами, которые поняли, как надо правильно жить? Одному, кажется, я уже научился – нельзя робеть, мямлить, не знать. Да, к черту, к черту эти пожимания плечами, идиотские хохотки, раздумчивые «н-ну»!
Темно-серый семнадцатиэтажный дом подъездов, наверное, в двадцать. Не меньше. Такие громады должны строить на какой-то черте – на границе микрорайона, округа, а то и вовсе целого города. Дальше, за этим домом, просто обязано быть другое. Лес до горизонта, пустырь, за которым новый микрорайон, еще что-нибудь в этом роде. Новые лабиринты домов по крайней мере представить себе невозможно.
Володька остановил машину, заглушил почти бесшумно работавший мотор.
– Вот-с, приехали.
– Ты в этом доме живешь? – не поверил я.
– Ну. А чего?
– Да нет, так… Мощное сооружение.
– Еще бы! Забор от ветра.
Я нагрузился своими сумками, Володька – пакетами из «Континента». Небрежно хлопнул дверцами, направился к подъезду. «Замкнуть забыл, что ли?» – подумал я, хотел было уже напомнить, но, дойдя до ступенек крыльца, Володька как-то привычно, почти инстинктивно приостановился, нажал кнопку на брелке с ключами. «Мерседес» отозвался всписком, моргнул фарами. Я догадался, что это он включил сигнализацию…
В первый момент меня поразило: как в таком огромнейшем доме, почти вавилонской башне, могут быть такие квартирки? Тесный пятачок прихожей, кухонька, где двоим уже тесно, сидячая ванна. И комнаты напоминают клеточки. Но зато их три. И та, что в народе называется «зал», все-таки более-менее. Плюс к тому застекленная лоджия. Как ни крути – с избенкой сравнения нет… И уж что стопроцентно искупало другие недостатки Володькиной квартиры, так это вид из окна, с двенадцатого этажа. Вид на залив.
Я замер, влип глазами в густую синь шевелящейся воды, медленно пополз взглядом дальше, к пепельному туману, в котором то ли различается, то ли просто угадывается кромка суши… И, как по заказу, оттуда вдруг появился белый треугольничек паруса; зыбкий, такой ненадежный, он упорно двигался сюда, становился больше, реальнее, он догонял волны, подминал под себя. Захотелось во весь голос, с выражением читать: «А он, мятежный, просит бури…»
– Потом посозерцаешь, – выбил меня из лирики хозяин квартиры. – Давай покажу, что к чему, а то ехать надо.
– Куда? – мне почему-то стало тревожно.
– Хм. Я все-таки работаю. Не вольная птица.
– А, да-да…
Володька объяснил, как включать плиту на кухне, как телевизор, видеомагнитофон; рассказывая, он принюхивался и все явнее морщился, наконец не выдержал:
– Носки есть другие?
– Да, конечно.
– Смени, а эти вон в пакет заверни и выкинь в ведро под мойкой. И душ прими.
– Конечно-конечно… – торопливо кивнул я и перевел разговор на более интересное: – И за сколько, если не секрет, ты ее купил?
– Кого?
– Ну, квартиру.
– Пока только снимаю. Может, куплю. Хозяева, в принципе, готовы продать…
Не удержавшись, я перебил:
– Вид потрясающий из окна!..
– Вид не самое главное. Зато сквозняки – никакой утеплитель не помогает. Ветры жуткие. – Володька посмотрел на часы, дернул головой досадливо. – Ни фига ж себе! Все, я поехал. Андрюхе открой, он должен заскочить вот-вот. Обрадовался тебе… Я буду часам к десяти, потом, может, куда-нибудь в клуб рванем.
– В ночной клуб? Хорошо бы… давно мечтал…
– Еще – ха-ха! – надоест. Ну все, пока!
Володька быстро вышел за дверь, щелкнул замком-собачкой. Я слышал стук его башмаков по плитке пола, потом заскрипели дверцы лифта, разъезжаясь, а через несколько секунд с хлопком, сомкнулись… Убедившись, что Володька уехал, я гикнул, подпрыгнул, ликуя, что остался один в квартире, что могу делать, что захочу. Могу включить видик и посмотреть какой-нибудь эротический фильм (у Володьки наверняка среди сотни кассет в шкафу есть нечто такое, а я никогда не видел настоящей эротики), могу петь, орать, развалиться на мягкой тахте. Могу сколько угодно плескаться в ванне.
Да, надо срочно помыться, тем более Андрюха вскоре обещал приехать… Я стал раздеваться, вспоминая забытые ощущения, когда лежишь в теплой воде, играешь пеной. Хм, это тебе не тазик с теплой водой в тесной, пропахшей дымом баньке…
В квартире оказалось очень мало вещей, мебель только самая необходимая: в «зале» тахта, два кресла и между ними стеклянный столик с несколькими журналами «XXL» и «7 дней», узкий черностенный шкаф с телевизором и видеомагнитофоном внутри, множеством кассет и несколькими книжками вроде Дина Кунца и Стивена Кинга… В другой комнате, скорее всего, кабинете, – письменный, тоже черный, стол, на нем компьютер, какие-то бумаги и папки, календарь, бокал для ручек. Рядом со столом вращающееся кресло, у стены шкаф с пустыми стеклянными полками; рядом со шкафом узкий диванчик… Третья комната была превращена в спортзал. Шведская стенка, два тренажера, гантели разной тяжести, подобие велосипеда, но без колес. Я сел на него, с трудом провернул педали несколько раз и слез, почувствовав ломоту в икрах.
Изучив комнаты, прошел на кухню, тоже хоть и маленькую, зато без ненужного барахла. Нашел в шкафчике рюмку, оторвал у курицы ножки, порезал хлеб, насыпал оливок на блюдечко… Что ж, Андрюха что-то не торопится увидеть своего соседа по романтической комнатенке, а выпить надо, отметить приезд хоть в одиночку, да и под рюмочку время скорей побежит, скорей вечер наступит, и там уж наверняка будет настоящий праздник, ночной клуб, еще что-нибудь…
Расставил закуску на журнальном столике, открыл «Абсолют», без промедлений выпил рюмку почти безвкусной, совсем не противной, но и без той жгучей сладковатости, что всегда присутствует в «Русской», «Столичной», и потому какой-то ненастоящей водки. Выдохнул для порядка, закусил курицей, еще раз оглядел чистую, светлую комнату. Да, хорошо… Стал изучать дистанционку.
Включить телевизор и видик удалось без особых проблем, но зато с каналами я что-то напутал, фильм «Шоу-герлз», который я всунул в щель магнитофона, на экране не появлялся, хотя кассета крутилась… В итоге я разозлился и, попивая безвкусный «Абсолют», стал смотреть клипы по МТV…
Неудача с видиком, честно сказать, очень расстроила, тем более что это была первая неудача в моей новой жизни.
2
А утром Володька мне выговаривал:
– Это не дело, теперь так не принято. Я понимаю, хотелось отметить, расслабиться, только до такого скотства зачем… Нажрался, ванну всю заблевал, Дрон полчаса трезвонил, фигел – музыка играет, а никого, что ли, нет… И ему вечер испортил, и мне… Нет, Роман, завязывать надо с этим, здесь не твоя деревня. Здесь по-другому… У меня лично жизнь по минутам расписана, и за тобой бухим ухаживать я не собираюсь. Сегодня давай отлеживайся, а завтра начнешь работать. Надо ж, почти литровку водяры за каких-то пару часов выглушил!.. Нет, я серьезно говорю: это первый и последний раз…
Я лежал ничком на диване в Володькином кабинете и сдерживался, чтоб не послать его куда подальше. Каждое его слово вбивалось в мозги раскаленным гвоздем, хотелось сдавить голову и завыть. И Володька, кажется, почувствовал это, смягчился, почему-то полушепотом предложил:
– Похмелись. Граммов семьдесят – само то.
Перед глазами как наяву возникла рюмка водки, я явно почувствовал запах «Абсолюта», и запах был теперь острый, терпкий, тошнотворнейший. Я сморщился, передернулся, но видение не растворялось – вот уже потекло по глотке теплое, смолянистое, вот добралось до желудка, там заурчало, и остатки закуски бросились прочь… Я вскочил, застонал от боли в висках, побежал к туалету…
Володька уехал, и я почувствовал себя лучше в тишине и одиночестве. Завернулся в одеяло, подремывал, старался ни о чем пока что не думать. Очухаюсь, тогда извинюсь, все остальное…
Как я умудрился так быстро и сильно напиться? Ведь вроде спокойно сидел, смотрел телевизор. Ел копченую курицу и изредка наполнял рюмашку. Глотал, как мне казалось, малоградусный «Абсолют», даже подозревал, что нам продали подделку и почти разочаровался в чудо-супермаркете «Континент». А оказалось… Фу, какая же гадость! Снова увиделась рюмка, по глотке прокатилось теплое и смолянистое; я снова вскочил…
Все дело в том, что просто давно не пил. Только с родителями, изредка, по вечерам. Рюмки три, чтобы усталость снять, немного отвлечься от постоянных забот, а тут – дорвался… Бутылка дорогой водки, копченая курица, оливки, которые, правда, я почти не мог есть, – горьковато-соленые какие-то, – зато красивые и престижные… Ох, какой же я скотиной, наверное, выглядел, когда вернулся с работы Володька.
Только к пяти часам вечера более-менее пришел в себя, умылся, освободил раковину от грязных тарелок своей вчерашней пирушки. Хотел было включить телевизор, но побоялся. Вдруг что не так сделаю… Вышел на лоджию, с трудом выкурил полсигареты. Смотрел вдаль, на такую же, как и вчера, дымку на горизонте, там, где соединяются вода и небо, и снова гадал: видна ли действительно полоска суши или это обман… Н-да, отличный пейзаж, чтоб любоваться им после тяжелого, но продуктивного трудового дня, топить усталость в этой водной огромности и из нее же набираться новых сил, или с прекрасной девушкой стоять здесь в обнимку, от земного отрываться, парить над волнами… Скорей бы завтра, и начать действовать, выполнять задания, стать полезным, забыть о своем сегодняшнем состоянии.
Около девяти я съел остатки курицы, выпил стакан яблочного сока и лег на диван, укрылся с головой одеялом. Придет Володька – притворюсь спящим. Сплю – и дело с концом, никаких разговоров, а утром начать с начала. Взяться за ум. Хорош, отпраздновал.
Склад находился в Никольском дворе, уменьшенном подобии знаменитой Гостинки, на берегу канала Грибоедова.
Возле стальной, покрашенной черной эмалью двери горделивая, яркая вывеска «Торговый дом «Премьер». Оптовая продажа обуви». Прямо, как входишь, – многометровое, полутемное помещение с высоким, пыльным потолком. Как колонны, как еще одни стены – большие коробки с обувью. Кое-где россыпь мелких, с фирменными знаками коробочек, в которых по паре туфель, ботинок или сапог. Тоже, как в квартире Володьки, порядок, лишь в дальнем углу явно ненужное – горка мятых, полинялых джинсов, рваная кожаная куртка, электрическая пишущая машинка с раскуроченной клавиатурой, целлофановые мешки с газетами и журналами и просто обрывки бумаги, картона, шарики слипшегося скотча. К стене прибита металлическая дуга, а на ней висят завернутые в целлофан штук семь дубленок.
– Остатки прежних метаний. – Володька ковырнул джинсы мыском туфли. – Не сразу ведь к обуви пришел, много чего перепробовал. То сумки, то вот джинсы, то мясо, то лес… В итоге на обуви остановился. Обувь – самое оптимальное. Спрос стабильный. Штаны при желании можно лет пять носить, а обувь по-всякому чаще менять приходится. Когда трещина в подошве – попробуй нормально ходить… А женщины так вообще золотая жила.
Я в ответ понимающе усмехнулся.
– Ладно… – Он еще раз ковырнул ногой джинсы, точно бы проверяя, совсем они истлели или можно с ними что-нибудь сделать, и повернулся к ним спиной. – Ладно, пошли в офис. Сейчас звонить будут.
Сумрачное помещение склада связано узким коридорчиком с уютной, чистой комнатой. Стены обиты белыми пластиковыми рейками, в потолке шесть маленьких, зато очень ярких лампочек. Слева от входа стоит решетчатая пятиярусная полочка с образцами обуви. Три стола. Два больших, на них компьютеры, бумаги, разные канцпринадлежности, а на третьем – чайник, посуда. Стулья, вращающиеся кресла. В общем, действительно офис, как на картинке.
Володька по-хозяйски уверенно уселся, бросил на стол свою кожаную пузатую сумочку. Глянул на меня:
– Чего стоишь на пороге? Располагайся.
– Уху… – Я тоже сел, осторожно подвигался в кресле влево-вправо, поозирался, привыкая к обстановке, заметил пепельницу, правда, слишком чистую, без окурков и пепла, будто находящуюся здесь лишь для порядка; осторожно спросил: – Закурить можно?
– Не стоит. Лучше на улицу выйди. Вон, – Володька указал на неприметную, обитую такими же, как и стены, рейками дверь, – есть выход во двор. Но вообще-то, – голос его стал доверительным и серьезным, – советую бросить. Зачем травиться? И так жрем всякую гадость, дышим дерьмом, так и еще это… Извини, Роман, но ты через пять-семь лет разваливаться начнешь. Видно же, что никакого у тебя здоровья нет, а жизнь начинается только. Скоро, – он неожиданно улыбнулся, прямо озарился улыбкой, потянулся так, что кресло заскрипело, – скоро такие дела крутить начнем. Заживем по-настоящему… Так что готовься, еще не поздно человеком стать. Курить бросай, делай зарядку…
Я хохотнул. Володька, как мудрый старец, укоризненно покачал головой:
– Дурак ты, дохмыкаешься. Когда будешь от всяких остерохондрозов корчиться, вспомнишь мои слова.
Его учительский тон стал меня раздражать. Что, если позвал к себе, так можно, что ли, лить в уши все подряд, и я обязан кивать и улыбаться?
– Я в деревне, Володь, кстати, не на печке валялся. Вот несколько дней ничего не делал – и знаешь как мышцы ломит! – Для подтверждения я помассировал правой рукой тонкий бицепс левой; ломота, конечно, была, но не такая, чтоб о ней стоило говорить.
