скачать книгу бесплатно
– Ой, Рома, тут ведь такая история случилась! – Но остановилась, глянула на забор. – Потом расскажу, в доме.
И за ужином рассказала:
– Таня-младшая, которая Валентины Семеновны внучка, устроилась на почту… Три месяца почта на замке стояла, никто не шел, письма с городской машины развозили… И вот ее приняли. А тут подписка, и когда хватились денег, их нет. Оказалось, Таня взяла и что-то на них себе купила…
– Как так? – усмехнулся я. – За это же можно срок заработать. И кроется быстро.
– Ну вот не побоялась. Или думала, что успеет вложить. Но обнаружилось. Теперь прячется где-то… И ведь это не первый раз у нее такое. Года два назад устроилась социальным работником. Это которые одиноким, больным людям помогают по хозяйству… И вот ходила по ним и плакалась, что денег нет совсем, ребенок маленький, брат сидит, мать больная, бабушка старая… Старики ей одалживали какие-то суммы, а она не отдает и не отдает. И пожаловались ее начальству. Ее уволили, конечно… И года полтора маялась без работы…
– Вообще, конечно, судьба у семьи, – вздохнул отец. – Не позавидуешь.
– А во всем, я считаю, Валентина Семеновна виновата, – отозвалась мама. – Так она их всех разбаловала, что совсем они не понимали, как им жить. Как совсем в другом мире выросли, и когда стали взрослыми, то оказались не подготовленными совершенно. Отсюда и все их беды…
Я вспомнил, что там было, двадцать лет назад и позже.
В половине избы жили Валентина Семеновна, ее дочь Татьяна и ребятишки – тогда им было лет восемь-десять – Таня и Олег, которого до поры до времени называли Олежек. Татьяна была полной, молодой, всегда по-городскому одета. Часто ездила в город, увидеть ее несущей воду от колодца или выдирающей крапиву у забора было невозможно – она таким не занималась. У нее была какая-то болезнь, и статус (тогда это слово было не в ходу, но понятие существовало) больной освобождал ее от работы. Кажется, она получала какую-то пенсию, а может, и нет. Но в любом случае вела себя так: я больной человек, не дергайте меня, но заботьтесь…
Ее дочку Таню одевали как принцесску, да и воспитывали так же. Я ни разу не видел ее в огороде, она не ходила в магазин. Чаще всего сидела на лавочке у калитки, смотрела направо-налево, будто чего-то чудесного ожидая.
Олежек, младше сестры года на два, наоборот, был какой-то всегда расхристанный, крикливый, драчливый. С пацанятами, жившими по улице, постоянно ругался, с ним неохотно играли. Зато часто можно было услышать его требовательное:
– Валя! Ва-ля-а!
Татьяна была замужем, но муж сидел. Сидел за убийство, хотя, как говорили соседи, сам он не убивал, а его заставили взять убийство на себя. Дали семь лет. Вроде бы настоящий убийца или убийцы обещали после освобождения помочь деньгами, и теперь передавали богатые передачи… Сидел он где-то недалеко, и Татьяна как-то сказала, что они там разводят карпов. Не знаю, правда или нет.
Муж просидел меньше семи. Примерно пять. Освободился, сразу купил квартиру где-то недалеко от Красноярска. В Назарово, кажется.
Татьяна с детьми собрали вещи и отправились к нему. Помню, как Валентина Семеновна их провожала, просила не забывать, приезжать. Татьяна вымученно обещала: «Да, наверное… Но это ведь далеко…» У Валентины Семеновны была еще старшая дочь, но она никогда не появлялась в деревне (по крайней мере, я не слышал, чтоб приезжала), был и бывший муж, отец дочерей, о котором и не вспоминали, да и он вряд ли вспоминал о Валентине и дочерях.
В общем, Татьяна с детьми уехали с радостью, готовые к новой жизни, а через два дня вернулись. Оказалось, что в квартире другая женщина, а муж Татьяны подал на развод…
Это был конец девяностых. Трудные, смутные годы… Если в начале десятилетия люди еще надеялись на то, что все наладится, станет, как было, или даже лучше, то года с девяносто пятого надеяться перестали. Переименованный в акционерное общество совхоз развалился, работы не было, и одни впряглись в свое хозяйство, а другие балансировали на грани нищеты.
Татьяна все так же почти каждый день ездила в город, благо проезд для нее был льготный. Ездила то ли в больницу, то ли пыталась как-то там зацепиться, в городе. Вряд ли найти работу, скорее – мужчину… Дочь Таня заканчивала школу, в свободное время по-прежнему в ярких нарядах сидя на лавочке, а Олежек учебу забросил. Болтался по деревне, все что-то высматривая, к чему-то примериваясь. Иногда на него нападал азарт работать, и он начинал переделывать ограду палисадника, выпрямлять обвисшую калитку, но быстро бросал, и Валентина Семеновна или сама доделывала незаконченное, или звала кого-нибудь из мужиков, обещая бутылку или деньги…
Время от времени Олежек рыбачил.
Зады наших огородов выходили к озерцу, и он устанавливал на берегу удочки, наблюдал за сделанными из гусиных перьев поплавками. Клев был плохой – карасей и окуней почти всех давно переловили сетями, – и Олежек просиживал на берегу по целым дням, чтоб рыбы набралось хоть на уху.
– Валя! – кричал он. – Валя-а!
– Ау, сынок? – слышалось с огорода.
– Принеси воды. У меня тут поклевка…
В другой раз:
– Принеси хлеба!
Валентина Семеновна несла.
Позже, как-то тайком от себя самой, приносила внуку сигареты.
Лет в пятнадцать Олежек стал воровать. В деревне, особенно в девяносто четвертом – девяносто седьмом, воровали многие, но Олежек тащил все подряд, и тупо, открыто. Его ловили. Случалось, просто били, а чаще вызывали милицию. Дела до поры до времени не заводили. То маленький еще, то мелочь стянул… А Олежек подрастал, стервенел от нищеты и собственной беспомощности. Стал ходить с тесаком и не то смастеренным, не то купленным самострелом, стреляющим тозовочными патронами.
За угрозу оружием ему и дали первый срок.
Приезжала группа, сделали обыск. Обшарили и избу, и стайки, баню. Валентина Семеновна плакала, стонала:
– Позор какой, позо-ор… Олежек не мог… Он ведь ребенок совсем…
Внука увезли, быстро судили и дали условно года два. Никакой возможности исправиться ему не предоставили, отправили обратно в деревню, где нечего было делать.
Некоторое время он не высовывался за ворота, жил, видимо, на пенсию бабушки. Мать Татьяна почти не появлялась дома, сестра тоже исчезла – после окончания школы уехала. Вроде бы куда-то поступила.
Олежек вскоре не выдержал – снова стал воровать, но в основном не в родной деревне, а в других. Опять его ловили, арестовывали, держали по месяцу-два за решеткой и отпускали. Люди удивлялись:
– Кого-то за куль комбикорма на три года садят, а этому как с гуся вода.
Может, этим быстрым освобождениям Олежека способствовала его внешность – он в двадцать с лишним выглядел подросточком: низенький, сухонький, сопливый, с детским голосом. На первый взгляд безобидный, тщедушный. Наверное, на это поддавались судьи, отказывавшие в возбуждении уголовных дел…
Года четыре назад Олежек устроился на завод в городе Черногорске, приезжал в отпуск с невестой. Поговорил с моим отцом, которому доставил в свое время немало неприятностей, попросил прощения. Но месяца через два вернулся в деревню – с завода выгнали, девушка бросила… Валентина Семеновна была даже рада – внучок опять рядом.
Вернулась и Таня. Оказывается, училась в Красноярске в вузе, но то ли сама бросила, то ли выгнали. Татьяна тоже чаще стала появляться дома.
И снова жизнь потекла, как лет за пять-семь до этого. Бабушка Валя кормит внучат, дочка Татьяна почти каждое утро уезжает в город, вечером возвращается.
Но вскоре им слегка повезло – Татьяне, как инвалиду какой-то группы, выделили в городе квартиру. Социальное жилье… Эта программа появилась в середине двухтысячных, и по ней одиноких стариков, инвалидов из деревень перевозили в такие вот квартирки. Их нельзя было приватизировать, наследовать – пожил в относительном комфорте с горячей водой в кране, с ванной и унитазом, а потом, когда умрешь, так же поживут другие.
Из-за этой квартирки возникла целая битва. И Татьяне, и дочери Тане, и Олежеку захотелось там поселиться. Ведь своя крыша над головой в городе, пусть и такая, – это возможность устроить личную жизнь. В конце концов в квартире поселилась Таня и вскоре забеременела. Забеременела, но замуж не вышла. В итоге через несколько месяцев после рождения сына была сослана матерью, законной владелицей квартирки, к бабушке.
И опять брат и сестра, но уже взрослые, на третьем десятке, торчали в деревне у бабушки без дела, без денег. Еще и малыш… Какой была их жизнь в тесной половине дома, на что они жили – не представляю. Пенсий бабушки и матери Татьяны, детских денег вряд ли хватало даже на еду. Может, отец Тани и Олега помогал. Но они явно бедствовали. Валентина Семеновна покупала хлеб с хлебовозки скупо, иногда брала в долг. Как-то раз пожаловалась моей маме: «Сварила всем по яйцу и что-то завозилась у печки. Они мне: «Валь, а ты яйцо-то будешь?» – «Буду, – говорю, – буду». Сажусь за стол, а его и нет. И они молчат, смотрят только…»
Олега посадили. Дали серьезный срок – пять, что ли, лет. Он с еще несколькими такими же угнал из соседней деревни коров. Хотели сдать на мясо… Таня после декрета устроилась социальным работником, но продержалась недолго. Еще и долгов набрала. Потом эта история с почтой… И вот снова исчезла: «Работать поехала, деньги зарабатывать».
Через день или два к калитке Валентины Семеновны пришла учительница из школы. Стала стучаться, потом – собаки у них не было – кричать:
– Есть кто дома? Валентина Семеновна!
Докричалась.
– Где Татьяна? – спросила учительница.
– Дочь? В городе.
– Не дочь. Внучка ваша. Дома она?
– А?
– Внучка дома?
– Нет, уехала, – жалобно ответила Валентина Семеновна. – Павлика вот оставила…
– Куда уехала? Она мне деньги обещала вернуть. Вчера весь день прождала, сегодня – пришла.
– На Сахалин уехала, рыбу потрошить. Заработает, сказала, вернется.
– Какой Сахалин! – вскричала учительница. – Она на неделю заняла. Что у меня, пять тысяч, что ли, лишние?! Я в суд подам – расписка есть.
– Что же… Я-то что… – Валентина Семеновна сухо зарыдала. – Когда это все кончится, господи…
Еще через день-другой я встретил Валентину Семеновну на остановке. Пришел встречать маму из города, и соседка ждала дочь Татьяну. Она встречала ее каждый раз. Добредала до дороги, садилась на бетонную плиту, под которой была труба, пропускавшая ручеек, и ждала. Будто дочь сама не найдет дорогу домой, или, может, надеялась, что привезет она столько всего, что не донести одной…
– Здравствуйте, Валентина Семеновна, – сказал я.
– А? – Она как-то растерянно посмотрела на меня, потом, видимо, сообразила, что я поздоровался, и покивала: – Здравствуй, здравствуй.
Остановка на краю деревни; раньше ее вообще не было, приходилось идти в центр села, а это больше километра от нашей улицы. Но потом автобус стал доезжать досюда. Остановка сначала называлась Заболотной, а потом переименована в Заозерную…
Я закурил, смотрел на серые и рыжие крыши изб, серые заборы, сараи, мутно-белый целлофан теплиц в огородах… Так как-то все ненадежно, старо, а ведь деревне, бывшему селу с храмом, который снесли при Хрущеве, уже под двести лет. До революции село было столицей волости, а сейчас заштатное – придаток Знаменского сельского поселения. Сама Знаменка в семнадцати километрах отсюда.
Работы по-прежнему почти нет: в школе, в детском саду, на почте, в трех частных магазинчиках. Ферма то возрождается, то закрывается, поля заросли уже не травой, а сосенками…
А само село-то немаленькое. Тысячи полторы жителей наберется. На место умерших или уехавших приезжают городские, не смогшие устроиться в городе. Покупают избы, в том числе и на материнский капитал, но у большинства не получается закрепиться и здесь. Деревня – это все-таки другой, особый мир, и полагаться здесь нужно лишь на свои силы, бороться самому за выживание. Многие на это не способны.
– Как здоровье, Валентина Семеновна? – громко, заметив, что она стала совсем плохо слышать, спросил я.
Вопрос, наверное, не самый удачный, но хотелось поговорить с ней.
– Да ничего, потихоньку, – прозвучало в ответ бесцветное.
Я покивал.
Ясно, что не начнет Валентина Семеновна откровенничать. И стало неловко за этот мой вопрос с намеком на то, что я готов послушать о ее несчастьях.
Но старуха все-таки сказала несколько слов. Наверное, важных, главных для себя, восьмидесятилетней:
– Как тут болеть… Павлушка на мне, и Олежека с Таней надо дождаться… Тут не поболеешь…
Я, глядя на ее сухое синеватое лицо, опять покивал. Отвернулся.
Подъехал автобус, я принял у мамы сумку с продуктами. Мы пошли к дому. Сзади послышался растерянный голос Валентины Семеновны:
– А моей нету, что ли… Обещалась приехать…
– Нет, не было, – сказала мама.
– Ох-хо-о…
Метров через десять я обернулся.
Валентина Семеновна шла медленно, но вроде бы торопливо. В правой руке была напоминающая посох жердинка. Старуха смотрела не под ноги, а в сторону своего двора, где уже беспокоился, звал ее правнук Павлушка:
– Валя! Валя-а!
Регион деятельности
Выскочив из плотных снеговых туч, самолет начал резко снижаться. Отсюда, с земли, казалось, что он падает. Валентина Петровна даже отвела взгляд. Вот действительно, возьмет и рухнет. И что тогда? Мелькнули как-то разом хорошо знакомые по теленовостям картинки: горящие обломки, вопли очевидцев, жирные клубы дыма, сирены пожарных и санитарных машин, а потом – репортажи, статьи, следствие… И, значит, – срыв праздничных мероприятий, посвященных долгожданному сорокапятилетию. На всей работе, успехах, достижениях будет поставлен крест…
Пересилила себя, снова посмотрела на посадочную полосу. Бело-голубой Ту-154, гудя, уже почти касался земли своими маленькими, вроде совсем игрушечными колесами… Коснулся, раздул под собой сухую снежную пыль, побежал очень быстро, качая крыльями, словно бы готовясь снова подняться в воздух. Но гул сделался тоньше – в турбинах надсадно запищало, как в сливе ванны, досасывающем воду, потом они почти смолкли, и самолет стал притормаживать.
– Ну, слава богу, – выдохнула Валентина Петровна. И пошла к микроавтобусу.
Уселась на переднем сиденье, сняла круглую соболью шапку, носовым платком вытерла испарину со лба и шеи. Взглянула в узкое зеркальце заднего вида, увидела гладкое, свежее, умеренно-радушное свое лицо, улыбнулась так, как будет улыбаться скоро, и повторила:
– Слава богу.
Она знала по опыту – ждать остается еще минут десять. Пока самолет докатится до стоянки, пока подвезут трап, подъедет «ЗИЛ» с прицепом-салоном, чтоб забрать пассажиров… Да, десяток минут можно посидеть в тепле и покое.
Хоть бы прибыли все, кто намечен. Эта мысль не давала покоя со вчерашнего вечера, когда прошли последние телефонные переговоры и была окончательно утверждена программа мероприятий. Отпечатана, размножена, подписана Павлом Дмитриевичем. Всё. Теперь пять насыщенных дней, почти поминутно заполненных делами. Очень важных дней.
Валентина Петровна отвалилась на мягко-упругую, высокую спинку сиденья, прикрыла глаза… Конечно, волновалась. Она всегда волновалась, из-за любой, казалось бы, самой ничтожной мелочи, на которую любой другой попросту не обратил бы внимания, просто отмахнулся… Да, они не обращали внимания, и где они сейчас? Прокололись раз, другой, потеряли сначала доверие, потом неизбежно и должность. Она же волновалась не суетливо, не заполошно, а – профессионально. И никогда, практически никогда ничего не упускала, умела выводить из тупика вроде бы безвыходную ситуацию. Там, где нужно, это видели и отмечали.
– Т-та-ак! – Валентина Петровна выпрямилась, потянулась словно со сна, несколько раз глубоко вздохнула, распахнула глаза.
Снова глянула на себя в зеркальце. Вид по-прежнему бодрый, гостеприимно-деловой… Надела шапку, кончиками ногтей большого и указательного пальцев подчистила уголки губ, а мизинцем – глаза возле переносицы. Никаких катышков, заспанок – вперед!
Открыла дверцу, выбралась из «Тойоты». Застегнула дубленку.
Водитель Геннадий стоял в кучке других мужичков, тоже приехавших встречать рейс. Курили, о чем-то разговаривали, посмеивались. Они наверняка все между собой знакомы, да и Валентина Петровна почти всех знает если не по имени, то в лицо. Что тут – город-то в неполных тридцать тысяч, включая детей. Всеми силами сейчас городские власти пытаются довести эту цифру до круглой – нужно им успеть до июля, когда отмечается День города… В этом году ему сорок пять. Десятого июля пятьдесят девятого на островке среди необъятного болота в междуречье Оби и Конды высадился вертолетный строительный десант, собрали первые щитовые бараки и потянули на север и юг нить газопровода. С тех пор и пошла история сначала поселка Пионерский, а потом и города Пионерска. Тогда же, только двумя месяцами раньше, при Мингазпроме была создана организация, которая теперь стала мощной, богатой компанией «Обьгаз». И первые мероприятия, посвященные этой, уже достаточно серьезной дате, и должны сегодня начаться.
Валентина Петровна оказалась здесь далеко не в первых рядах, но теперь и она считается одним из старожилов Пионерска – четверть века на этой земле. Всю, в общем-то, взрослую жизнь…
Морозец! Легкий-легкий такой, на грани оттепели. При ясном небе наверняка бы потекло… Уже сходил снег в конце марта – за две-три парны?е ночи. На дорогах и во дворах появились огромные лужищи, на газонах начала пробиваться трава, а потом подул север, принес новый снегопад и за ним – мороз. И вот снова стоит зима. За неделю до первого мая.
Валентина Петровна посмотрела на летное поле. Что-то не видно «ЗИЛа» с пассажирами… Поле огорожено невысоким – ниже человеческого роста – почти декоративным заборчиком из ребристых железных прутьев. Поставили его в то же время, когда и строили аэропорт, – лет сорок назад. Формально этим заборчиком территорию огородили, а не защитились от чьего-нибудь злого умысла… И всё тут не отвечало современным требованиям, в Пионерском аэропорту, особенно меры безопасности, – бывает, кто-нибудь из провожающих, чтоб отдать забытую вещь или початую бутылку водки сунуть в дорогу, перемахивает через заборчик и бежит к самолету. А зал ожидания, кассы, буфетик, досмотр с накопителем размещаются все вместе в бывшем ангаре. Этакий дугообразный сарай без окон и с дверью-воротами мутнеет алюминиевой тушей среди соснового бора. Рядом с ним деревянный белёный сортир, корявые буквы «М» и «Ж»… Хм, романтично, конечно, и многих умиляет, навевает им воспоминания об аэродромах шестидесятых годов, когда все было просто и никто ничего и никого не боялся.
Но ведь несолидно. И Валентине Петровне стыдновато встречать и провожать официальные делегации – заметно, как люди неприятно удивляются ангару, «ЗИЛу» с кривобоким допотопным прицепом, жестким скамейкам в зале ожидания… Аэропорт – это, как говорится, визитная карточка города (да и всего региона). А у них визитная карточка словно бы вручную сделана, из серой картонки…
Неподалеку началось строительство нового аэропорта, двухъярусного здания из морозостойкого бетона, но слишком медленно, почти незаметно дело движется – аэропорт в ведении района, а он бедный, их Пионерский район… Давно ведутся переговоры по передаче аэропорта «Обьгазу»; правда, результаты почти нулевые: глава района Евсеенко никак не может определиться – и жалко ему терять такой потенциально прибыльный объект, и денег на его содержание, на развитие нет; все пытается у «Обьгаза» финансы выцыганить в обмен на смешные уступки – сделать, например, рядом с ангаром зал для сотрудников и гостей компании…
Словно боясь, что ветхий прицеп-салон развалится или перевернется, «ЗИЛ» медленно, осторожно подполз к воротам. Остановился. Дверцы с шипением сложились. Валентина Петровна приосанилась, вглядываясь в выходящих.
Конечно, почти все ей знакомы и среди прибывших – случайного человека в Пионерск до сих пор редко заносит, в основном летают или свои, или командировочные, которые быстро тоже становятся своими… Мельком Валентина Петровна отмечает: вот вернулись из отпуска Куприяновы – молодая супружеская пара, ее соседи по подъезду; вот, почему-то московским рейсом, прилетел один из замов мэра, хотя отправлялся, по сведениям, в область… Но глаза ее выискивали тех, кого нужно встретить. И хоть бы, хоть бы все прибыли. Хоть бы всё было так, как запланировано и утверждено…
Она тревожно, готовясь прикрикнуть, обернулась на кучковавшихся мужичков – пора звать Геннадия, велеть, чтоб был начеку – подхватить, если что, сумку тяжелую, помочь устроиться в автобусе. По крайней мере – проявить внимание. Но прикрикивать не пришлось, кучка уже рассыпалась, мужички направлялись навстречу прилетевшим, одни радостно разводили руки: «Ну, здоро-овенько!», другие, нахмурясь, высматривали своих, а Геннадий подходил к ней, тоже глядя по пути на толпу прибывших.
Он первым и заметил одного из тех, кого они встречали:
