скачать книгу бесплатно
Поздно ли, рано ли – все под волнами
В круг соберёмся за теми столами…
Волкодав появлялся всегда поздно. Но, как бы ни была набита корчма, у Айр-Донна для него непременно находилось местечко. И мисочка свежей сметаны. Тот её очень любил, а вельх чуть не единственный в Тин-Вилене умел готовить это чужеземное лакомство.
Сегодня венна почему-то всё не было видно, и корчмарь косился на дверь. Он знал: служба у Волкодава была такая, что не позавидуешь. Жрецы Богов-Близнецов шуток не шутят.
Вышибалой у Айр-Донна стоял крепкий темноволосый нарлак. В кожаных штанах и, как полагалось молодому мужчине его племени, при кожаной безрукавке. Несмотря на промозглый вечер – на голое тело, чтобы всякий мог оценить и презрение к холоду, и красивые точёные мышцы. Страна нарлаков тоже лежала очень далеко. Но такова была Тин-Вилена: населяли её почти сплошь выходцы из-за моря. И недавно приехавшие, и родившиеся уже здесь.
И песня, которую они пели, тоже приплыла сюда по солёным волнам, на корабле отчаянного купца. Завезли её, кажется, из сольвеннских земель, из стольного Галирада, где слагал знаменитые стихи одноглазый поэт Декша Белоголовый. Впрочем, Айр-Донн не стал бы ручаться, поскольку точно не знал.
* * *
Другой край шторма висел над морем много севернее и восточнее Тин-Вилены, там, где на несколько дней пути вокруг не было населённой земли. Тучи здесь медленно закручивались рваными тяжёлыми полосами, а между ними сияла неистовая холодная голубизна и щедро лилось бледное золото солнца. В южной стороне горизонта тучи смыкались, и небо обнимала непогожая тьма. Оттуда шли высокие волны. Попадая на солнце, они искрились глыбами зоркого[3 - Зоркого, зоркий – ясный, прозрачный.] зеленоватого хрусталя. Хмурый небоскат дарил им сумрачные свинцовые блики и сообщал пенным шапкам особую нестерпимую белизну. Ближе к границе моря и неба, куда не достигал солнечный свет, валы становились вереницами серых привидений, шествовавших из ниоткуда в никуда.
Ни морщинки, ни складки не было на ярком бело-синем клетчатом парусе, растянутом вдоль корабля, – тот шёл в-треть-ветра, направляемый опытной и отважной рукой. Очередная волна ударила «косатке» в ясеневую скулу, и корабль встрепенулся до кончика мачты – упруго и весело, точно бодрый конь, в охотку одолевающий подъём. Нос, увенчанный резной головой чудища, высоко вырвался из воды, потом рухнул обратно, и над бортом взвилась прозрачная стена. Ещё миг – и, дробясь на лету, вода хлестнула по палубе. Семьдесят молодых мужских глоток отозвались смехом и руганью, кто-то на всякий случай прижал сапогом край кожаного полога, прятавшего трюмный лаз.
Там, в трюме, горел маленький очажок, устроенный особым образом, так, чтобы и штормовых волн не бояться, и не вызвать пожара на корабле. Людям, проводящим вдали от берега много дней подряд, нужно тепло, нужна горячая пища. Островные сегваны, поколениями ходившие в море, на корабле себя чувствовали едва ли не уверенней, чем на твёрдой земле. Впереди грозил шторм, под килем корабля до дна морского простирались, может быть, вёрсты, – а у них булькал себе над огнём закопчённый котёл и, как ни качайся корабль, – не плеснёт, не перевернётся.
Возле котла хлопотал немолодой воин с кудрявыми седеющими волосами, по обычаю Островов связанными в длинный хвост на затылке. Котёл булькал, распространяя густой запах мёда и пряностей. Пожилой сегван мешал варево длинной деревянной ложкой, держа её в левой руке. Правая у него отсутствовала по локоть и годилась только на то, чтобы прижимать к боку большую оплетённую бутыль, пока левая вытаскивает из неё пробку.
Едва калека извлёк эту бутыль из устланной соломой корзины, как под полог всунулись сразу три головы:
– Давай мы раскупорим, Аптахар. Тебе же с одной рукой, поди, неудобно…
– Я вас!.. – рявкнул названный Аптахаром и замахнулся на лукавцев ложкой, отчего те с хохотом убрались. – Лакомки… – проворчал он, справляясь с туго заколоченной пробкой. К запахам из котла тотчас добавилось крепкое хмельное благоухание. Понятно, доверять молодцам открывание столь драгоценной бутыли было никак невозможно. Вернули бы, Хёгг их проглоти, одни слёзы на донышке.
Спиной ощущая жадные взгляды, Аптахар отмерил жидкость из бутыли пузатой кожаной кружкой. Вылил в котёл, размешал, дал слегка покипеть. Зачерпнул, поднёс ко рту…
Сзади тоскливо и протяжно вздохнули.
Аптахар свирепо покосился через плечо, вновь наполнил кружку до половины и опорожнил в котёл. Ещё раз попробовал… На сей раз вкус удовлетворил его. Он заткнул и спрятал бутыль, черпнул из котла – и, бережно держа кружку перед собой, выбрался на палубу из трюма. Прикрыл полой плаща и отправился на корму. Брызги из-за борта летели, как стрелы.
Человек сухопутный уж точно не донёс бы в целости кружку, полную почти до краёв, а скорее всего – и вовсе не устоял на ногах. Разве что схватился бы за снасти, за скамьи, за плечи сидевших… Однорукому Аптахару подмоги не требовалось. Шёл, как другие люди по земляному полу хором. Да он, правду молвить, в тех хоромах скорей споткнулся бы.
– Давай сюда кружку, мы уж передадим!.. – подначивали его.
– Я вам, бесстыжим, дерьма мешок нести не доверю! – отвечал старый воин.
Человек, что сидел на высоком кормовом сиденье, держа в руках правило, с дружеской усмешкой следил за приближавшимся Аптахаром. У него самого волосы горели на солнце тем светлым золотом, каким справедливые Боги очень редко одаривают даже сегванов, перебравшихся с Островов на Берег, – не говоря уже об иных племенах, обитающих в глубине суши. То есть рыжие и белобрысые, конечно, всюду встречаются, но таких, словно зимний утренний луч на чистом снегу, – замучаешься искать. Добравшись, Аптахар протянул вождю свой напиток:
– Отведай, кунс.
Кунс отведал. Всего один глоток. Согласно кивнул – и вернул кружку. Глаза у него тоже были, какие встречаются только у тех, кто поколениями живёт среди морской синевы. Цвета океана, нежащегося под солнцем, но способного всколыхнуться грозовой непогодой. Рука в плотной кожаной рукавице спокойно и чутко держала правило бегущего корабля. Ни лишнего напряжения, ни суеты. Аптахар вернулся к котлу и, нагнувшись, подтащил поближе большой кожаный короб. Стал одну за другой вынимать из него чашки и наполненными передавать в протянутые сверху руки. Сперва – для тех, кто сидел на носу корабля и принимал всего более оплеух и мокрых затрещин от налетающих волн. Потом – для тех, кто помещался посередине и на корме. Чашки, которые старый воин ловко извлекал из короба, были сами по себе замечательные. Не кожаные, не глиняные, не медные, даже не деревянные. Добрый мастер сработал их из льдисто-прозрачного, чуть тронутого зеленью стекла. Они чудесно сохраняли тепло и (многажды проверено!) не разбивались, падая на твёрдую палубу и даже на камень. Но самой удивительной выдумкой стекловара было то, что чашки туго вкладывались одна в другую, занимая таким образом очень мало места, которого вечно не хватает на корабле. Кунс Винитар щедро заплатил за них в Галираде. Долго будут помнить вождя, который так заботится о своих людях! Подобной диковины, притом очень полезной, до сих пор не видали ни на одном корабле. Аптахар же про себя весьма гордился тем, что именно он привёл кунса во двор к стекловару Остею…
…Раздав горячий напиток, старый сегван наконец-то налил себе и мужественно переборол искушение плеснуть в чашку лишнего из заветной бутыли. Пристрастие к хмельному люди стали за ним замечать примерно тогда же, когда он потерял руку: почти семь лет назад. Глупцы!.. Они видели только внешнее и полагали, будто он принялся топиться в вине из-за увечья. Истинная причина была гораздо глубже и горше, но о том ведал только кунс Винитар. Да ещё сын, молодой Авдика, дослужившийся до десятника в галирадской городской страже. Другим людям Аптахар ничего не рассказывал. И сам почти каждый день напивался, чтобы не вспоминать. В конце концов кунс неожиданно объявился в Галираде и сразу позвал старого товарища с собой в море. «Зачем я тебе, Винитар? – спросил однорукий калека. – Обуза лишняя…» – «У меня на „косатке“ лишних не бывает», – сурово ответил вождь. И… приставил трясущегося с похмелья пьянчужку к корабельному очагу и котлу. К съестному. К тем самым бутылям в просторной, мягко выстланной корзине. И сказал только: «Присмотри, чтобы каждому отогреться хватило…» Каково грести или менять парус, когда ветер срывает макушки волн и превращает их в рои ледяных копий, Аптахар очень хорошо знал. Он даже обиделся на вождя, хотя, конечно, виду не подал. И с тех пор был безгрешен.
Хотя злобный Хёгг, враг Богов и людей, каждый день терзал его искушением…
Аптахар смаковал последние капли напитка и как раз пришёл к выводу, что ныне медовуха удалась ему замечательная, – когда сверху послышался голос парня, прозванного Рысью за остроту его глаз. Рысь был ещё и невысок ростом, и его, лёгкого, без труда подняли на верёвке на мачту: пусть-ка оглядится вокруг. Посулили чашку добавки, если высмотрит что занятное. Последний берег скрылся три дня назад, мореходы скучали. Рысь повертел головой в тёплой шапке… и почти сразу торжествующе заорал:
– Парус! Парус справа в-пол-четверти!..
Его крик был полон того яростного ликования, которое наполняет душу воителя, чающего впереди битву. С кем, за что – велика ли важность! Главное – испытать доблесть свою и врага, радуя Отца Богов, взирающего с небес. Длиннобородый Храмн от века ссорит вождей, забирая достойнейших в Своё воинство. Он принимает тех, кто верно следовал за боевым кунсом, ища ему и себе славы, и наконец сложил голову, снискав восхищение друзей и врагов.
Когда дед Аптахара был молодым воином, он встречал много таких храбрецов. А кого не встречал сам, о тех был наслышан. Он без устали рассказывал об их подвигах сперва сыновьям, потом внукам. И всё ворчал, сетуя, до какой степени оскудел нынешний мир. Люди, носившие мечи во дни дедовой молодости, помышляли больше о чести, а теперь стремились только к добыче… Внуку не годится оспаривать мнение деда, но Аптахар всё косился на вождя, привставшего на корме, и в который раз решал про себя: если старик сейчас смотрит из небесных чертогов – то-то небось гладит сивую бороду от радости за него, Аптахара. Ибо на «косатке» у Винитара то ли воскресли, то ли просто не кончались времена, которые принято называть легендарными. Молодой кунс ни дать ни взять ощутил Аптахаровы мысли. Он поднялся на ноги и сказал так, чтобы слышали все, и ветер, гудевший в снастях, не смог заглушить его голоса.
– Мы сойдёмся с этим кораблём и узнаем, кто они и откуда. Если друзья, мы с ними обменяемся пивом. Если купцы, мы проводим их и проследим, чтобы никто не обидел…
«И они серебром оплатят нашу защиту, – подумал Аптахар с предвкушением. – Или товарами, которые везут продавать…»
– …а если враги, – довершил кунс, – мы снимем с борта щиты и узнаем, чей меч лучше наточен.
Айр-Донн начал уже тревожиться, успев решить, что Волкодав нынче вечером к нему не зайдёт. Но вот один из посетителей, расплатившись, открыл было наружную дверь… и невольно шарахнулся назад, прижав рукой шапку, а завсегдатаи «Белого Коня» дружно засмеялись. Потому что снаружи, из мокрых сумерек, едва не чиркнув выходившего по голове, стремительно и нетерпеливо влетел крылатый зверёк. Он очень не любил сырости – и, если уж не удавалось совсем её избежать, стремился как можно скорее вернуться в тепло. Летучая мышь пронеслась под потолком, роняя с чёрных крыльев капельки влаги, и уверенно опустилась на стойку. Маленький охотник знал, что здесь его ждёт угощение. За последние три года он ни разу не обманулся в своих ожиданиях. Вот и теперь Айр-Донн, улыбаясь, налил в особое, нарочно отведённое блюдечко немного молока и начал крошить хлеб. Мыш жадно шевелил носом, следя, как готовилось его любимое лакомство.
– Не сердись на него, почтенный, – сказал человеку в шапке мужчина, вошедший с улицы следом за зверьком.
Айр-Доннов посетитель отмахнулся:
– Да ладно тебе.
И вышел за дверь, а хозяин зверька отряхнул кожаный плащ и направился к стойке. В отличие от своего крылатого спутника, ничего особенного он собою не представлял. Особенно здесь, в Тин-Вилене, где можно было встретить сыновей и дочерей всех народов земли. Ну и что, что сломанный нос и шрам во всю левую щёку? Не красавец, конечно, и притом сразу видно, что нрава не особенно мирного, – но в корчме у Айр-Донна иной раз веселились молодцы, разрисованные ещё и похлеще. Мужчина был рослый, костлявый, широкоплечий, с длинными, густо побитыми сединой волосами, потемневшими от дождя. Волосы были заплетены в две косы, перевязанные ремешками. На том, что справа, висела одинокая хрустальная бусина, закреплённая узелком.
– Здравствуй, Волкодав, – сказал ему Айр-Донн.
Тот отозвался:
– И тебе поздорову.
Корчмарь пододвинул ему большую дымящуюся чашку и спросил:
– Как уноты[4 - Уноты, унот – юноша, ученик.]?
Вот уже три с лишним года человек по имени Волкодав обучал жрецов Богов-Близнецов и их наёмников замечательному воинскому искусству, именуемому кан-киро. Всё это время Айр-Донн сочувственно выслушивал жалобы учеников. Их Наставник был самодуром и живодёром, и оставалось только гадать, за какие прегрешения судьба послала его парням в наказание вместо прежней Наставницы, всеми любимой Матери Кендарат… «Белый Конь» пользовался заслуженной славой, а сам вельх, как и всякий успешный содержатель корчмы, умел очень хорошо слушать. Жёны жаловались ему на мужей и мужья – на жён, и находили в том облегчение. Да к тому же все знали, что Айр-Донн не станет наушничать. Ему никогда не плакался на суровость Наставника только один парень. Да он, правду молвить, и в «Белом Коне» почти не показывался.
– Ученики, – проговорил Волкодав. – Один вот на днях уезжает.
– Да? – удивился хозяин. – Это кто же?
– Шо-ситайнец… Винойр.
Айр-Донн сразу припомнил улыбчивого меднокожего парня. Светлые волосы, чуть раскосые голубые глаза… лёгкое цепкое тело прирождённого всадника. Если бы у почтенного вельха была ещё одна дочь, он не раздумывая выдал бы её за Винойра. Вслух он сказал совершенно иное:
– Ты не называл его самым способным учеником.
И выставил мисочку заботливо приготовленной сметаны. Венн благодарно кивнул:
– Он уезжает не потому, что стало нечему учиться.
– Я слышал, – заметил Айр-Донн, – Хономер так и не уговорил парня встать на путь Близнецов. Не в этом ли причина?
Хономером звался молодой жрец, достигший, несмотря на свой возраст, очень высокого сана. Всё и вся подчинялось ему в храмовой крепости, стоявшей на холме близ Тин-Вилены. И даже недоброжелатели были уверены, что когда-нибудь на священном острове Толми будет новый властелин. По имени Хономер.
– Он не очень и старался, – сказал Волкодав. И замолчал. Годы дружбы с Айр-Донном не прибавили ему разговорчивости.
– Вот как? – удивился корчмарь.
Венн усмехнулся:
– Из Винойра жрец-воин, как из меня танцовщица.
– Это верно, – согласился Айр-Донн.
На Островах испокон веку было принято шить паруса из кож или тканей, окрашенных яркими красками, не облезающими от морской сырости и яркого солнца. Причин тому имелось самое меньшее две. Лето с его буйством цветов в стране морских сегванов всегда было коротким, а после нашествия Ледяных Великанов стало уже совсем мимолётным. Большую часть года человеческий глаз видел только белое с серым да ещё чёрное. Оттого мастерицы, украшая одежды, не жалели ниток для яркого цветного узора; оттого обитателя Островов за версту нельзя было спутать с собратом по крови и языку – жителем Берега. Как уж тут не раскрасить обширное полотнище, которому судьба судила реять под серым небом, над серыми волнами! Пусть скорее заметят родичи и друзья, ждущие на берегу. Пусть обретёт надежду терпящий бедствие: помощь близко, держись! Пусть и враги увидят этот парус, раздуваемый ветром, точно яркий боевой флаг. Пусть они знают: здесь их никто не боится…
Вот это и есть вторая причина. У каждого кунса свои цвета и узоры, двух одинаковых не найдёшь. Все вожди с кем-то в союзе или во вражде, и длится это столетиями. Перемены происходят нечасто. С кем дружил или воевал дед, с тем братается или режется внук. И как по одежде всегда можно определить, какого роду-племени человек, а значит, и выяснить, чего примерно следует от него ждать, – так по парусу нетрудно тотчас догадаться, кому принадлежит корабль. А стало быть, друг там или враг.
Кунс Винитар с острова Закатных Вершин происходил из очень древнего Старшего Рода. И потому рисунок на его парусе отличался благородной простотой: синяя да белая клетка. Злые языки говорят, будто во времена, когда началось исчисление этого Рода, других красок-то делать особенно не умели. Ветрило встречного корабля явно выдавало принадлежность его владельца к одному из Младших Родов. Поднятое над такой же, как у Винитара, боевой «косаткой», оно несло удивительные загогулины красного, жёлтого и зелёного цвета.
– Сам Забан?.. Вряд ли, – сказал Винитар. Дело всё отчётливее попахивало стычкой, и он стоял на носу, передав рулевое весло одному из опытных воинов. – У Забана мачта повыше. Да и флюгер в золоте, как положено кунсу.
– И парус пошире, поскольку мореход он искусный, – рассудил Аптахар.
– И потом, мы же слышали в Кондаре – он отправился на восток! – добавил чей-то голос.
– Может, кто-то из его сыновей?
– Тогда где белые полосы?
– Протри глаза, кунс!
Люди, чьи места на «косатке» находятся на носу, имеют право советовать своему вождю, не соглашаться с ним и даже перечить. Могут и посмеяться, разговаривая как с равным. Они это право заслужили в бою.
– У него на штевне крылатая рыба, – разглядел зоркий Рысь.
– Должно быть, это Зоралик с острова Хмурого Человека, – пришёл к выводу Винитар.
– Не иначе, сумел доказать старому Забану, что он в самом деле его сын, – фыркнули рядом. – Только полосы нашить не успел.
История Зоралика не первый год была на слуху по всем Островам. Откуда в действительности появился этот человек, никто толком не знал. Думали, что скорее всего он был потомком рабов, которым перебравшиеся на Берег хозяева поручили брошенный двор и оставили добро, не поместившееся на корабли. Ничего постыдного и зазорного в такой доле люди не находили. Зоралик, однако, не пожелал мирно промышлять морского зверя или торговать рыбой, которой изобиловали холодные воды. Он жаждал принадлежать к какому угодно, пусть Младшему, но знатному Роду. Он где-то раздобыл или построил «косатку» – и начал разбойничать. На самом деле и в этом нельзя было усмотреть большого бесчестья. Достаточно вспомнить, с чего начинали пращуры многих нынешних Старших Родов, – а ведь в их времена небось тоже кто-то почитал за грех изменять установившийся в сегванской жизни порядок…
Недостойным было то, что Зоралик даже не попытался основать собственный Род. Вот тогда, если бы у него получилось, его заживо причислили бы к героям. Но нет! Сын рабов так и не сумел по-настоящему поверить в себя. Или просто наслушался сказаний, где славные деяния совершал непременно сын кунса. Этого сына могли похитить в младенчестве и вырастить невольником, не ведающим о своём знатном родстве. Однако благородной крови не спрячешь, и рано или поздно юноша поднимался на подвиги, и вот тут выяснялось, что знаки рода у него на груди были точно как у старого кунса с соседнего острова, давным-давно скорбевшего о наследнике…
Но легенды легендами, а в жизни всё происходит немного не так. И люди Островов очень не любят тех, кто забывает истинных родителей ради того, чтобы объявить себя сыном знатного человека. На которого – так уж вышло – судьба привела оказаться немного похожим.
– Хёггов хвост! Не повезло тебе, Зоралик, – вздохнул кто-то из ближников Винитара.
– Вот кого вправду оттрепать не мешало бы, – поддержал другой. – Давно меч в ножнах скачет, только всё случая не было.
– А если он вправду сын Забана, так и тем более, – приговорил Винитар. У Забана водилось немирье с другом и союзником его Рода. – Во имя трёхгранного кремня Туннворна! – уже в полный голос прокричал кунс. – Доставайте оружие!..
Могучие парни откупорили палубный люк, живо спрыгнули в трюм и начали поднимать крышки больших тяжёлых сундуков. Из рук в руки – каждый к своему владельцу – поплыли кожаные мешки, увесисто звякавшие при толчках. Сегваны не спеша надевали кольчуги, застёгивали нащёчники шлемов, опоясывались мечами. А зачем спешить? Вождям не годится начинать бой, пока все воины не будут должным образом готовы. И свои, и чужие. В особенности чужие! Иначе срам! Иначе о вожде скажут, будто он не решился надеяться на мужество побратимов и предпочёл напасть на безоружных, не надевших брони врагов!..
Айр-Донн вытер полотенцем очередную кружку и поскрёб ручку ногтем: привиделась трещинка. Палец, однако, ничего не обнаружил, и вельх убрал кружку на полку.
– А как ТОТ твой ученик?
Волкодав ответил не сразу… Молча дожевал хлеб, облизал и отложил ложку, перевернув чашечкой вниз, чтобы не добрался злой дух. Мыш охорашивал шёрстку, сидя у него на плече.
У венна в крепости вправду был ученик, которого они с Айр-Донном никогда не называли по имени. Собственно, Волкодав имени этого своего соплеменника и не знал. Лишь родовое прозвище: Волк.
Русоголовый парнишка с чистой и нежной, как у девушки, кожей и двумя тёмными родинками на левой щеке… «Я странствую во исполнение обета, данного матери. Я поклялся разыскать своего старшего брата, пропавшего много лет назад, или хоть вызнать, какая судьба постигла его…»
Одна сумасшедшая бабка напророчила юному Волку, будто следы брата он разыщет здесь, в Тин-Вилене. И это сбылось – как, впрочем, сбылось всё остальное, что она ему предсказала. Об участи брата Волкодав поведал парню сразу и без утайки. С тех пор Волк не сказал ему ни единого слова. Ибо Правда его племени учит – негоже разговаривать с человеком, которому собираешься мстить.
Три года назад Волку-младшему было девятнадцать. Ровно столько, сколько судьба некогда отпустила его брату. Теперь он был старше.
– По-моему, – сказал Волкодав, – он скоро бросит мне вызов. – Подумал и добавил: – Жалко мне его. Это мой лучший унот… Но вот самого главного в кан-киро он так и не понял. И, видать, уже не поймёт.
Когда корабли сблизились, стало видно, что «косатка», подходившая с юго-запада, вправду принадлежала Зоралику. И на ней тоже вовсю готовились к бою. Хотя наверняка разглядели сине-белые клетки острова Закатных Вершин и позолоченный флюгер на мачте, свидетельствовавший – на борту сам Винитар. Что такое в морском бою Винитар и его люди, все хорошо знали, но Зоралика явно не смущала их грозная слава.
Когда стало возможно докричаться, с корабля на корабль полетели сперва задорные шутки, а после и оскорбления.
– Здоровы ли твои воины, Винитар? Мы слышали, ты всё больше протухшей рыбой их кормишь…
– Наш вождь не так беден, чтобы кормить нас тухлятиной, – долетело в ответ. – Нечего судить по себе.
Лодья Винитара как раз проходила с наветренной стороны. Люди Зоралика принялись затыкать носы и отмахиваться:
– Да вы там сами протухли…
Сыновья Закатных Вершин снова не остались в долгу:
– Это длиннобородый Храмн посылает вам предупреждение! Вы сами скоро станете кормом для рыб!
А кто-то добавил:
– Вот тогда она вся и протухнет. Изнутри…
Корабли почти разошлись и уже готовились к новому развороту, когда воины Зоралика заметили однорукого Аптахара. Насмешки посыпались с удвоенным пылом:
– Совсем плохи у тебя дела, Винитар! Ты калеку ведёшь в бой, видно, справных воинов нет!..
– Где твоя рука, старик? Не иначе, девки отрезали, чтобы не лапал?
Аптахар постоял за себя сам:
– Моя мёртвая рука уже держит рог с мёдом на пиру у Богов, Зоралик, и только ждёт, когда к ней присоединится всё тело. Берегись, вождь рабов! Как бы она не протянулась из темноты да не схватила тебя за глотку, незаконнорождённый!..
Как и следовало ожидать, этих слов ему не простили. На самом-то деле чего только не наговорят воины перед сражением, стремясь отпугнуть от неприятеля боевую удачу! При этом те, кто умней, знают: по-настоящему унизить дух может лишь оскорбление, содержащее толику истины. Скажи могучему боевому кунсу, что у него дырявый корабль, а дружина как стайка детей, боящихся сумерек, – над такими словами лишь весело похохочут. Но если у того же кунса неудачные сыновья, и ты едкими словами опишешь их недостатки – взбешённый враг уже не сумеет быть так спокоен и сосредоточен в бою, как требуется для победы.
