скачать книгу бесплатно
– Ты нашего Незамайку не трожь…
Чем грозней воин, тем сдержанней. Однако даже из мокрой колоды можно добыть огня, а из живых людей – подавно. Смешко, могучий стрелец, заметил рождение ссоры, подступил к Облаку:
– Гусли дашь?
Облак неохотно снял с плеча цветную обя?зь.
– Мировщик твой Смешко, – сказал Окаянному Сеггар. – Прямо Летень мой.
Младший воевода спросил с искренним участием:
– Как он?
– У дикомытов прижился. Жену повёл.
– Гусельки мои бедные! – громко сетовал Облак. – Замучит вас неумеха, голоса звонкие растеряете…
У Смешки в самом деле сразу не получилось, струны прозвучали враздрай. Облак в показном ужасе бросился спасать вагуду, Смешко под общий хохот от него побежал.
Попробовав созвучья, он всё-таки сплотил дикообразные голоса, повёл за собой.
Облак еле дождался завершения песни.
– Ну вас, люди страшные! – Отобрал у Смешки гусли, ещё трепетавшие последними гулами. Заглушил струны, взялся проверять, в порядке ли, бедные. – Молодёнку, лук верный да гусли, душу свою, кому попало не вверяй. А то хватают руками корявыми, затевают погудки неведомые…
Он ждал смеха, но Царская не поняла.
– Незамайка песни слагал, может, без тонкостей, да боевые!
– Сам на крыльях летел и нас поднимал!
– Его гусли Крыла охотой приняли, а уж он их берёг…
– Струночек не порвал, шпенёчков не пошатнул.
Облак обиделся, убрал гусли за спину.
– Ага. Пока в бою не сгубил пустого бахвальства ради.
– Ты с тем не шути, чего в руках не держал! – тотчас полетело в ответ.
Гуляй зловеще спросил:
– Бахвальства? Пустого?
– А чего ещё для? Отрок вчерашний двумя мечами вышел махать! С гусельным коробом вместо щита, чтоб люди смотрели!
– Ты там был, языкатый? Сам видел?
– На теле заживёт небось! А гусельки дивные пополам!
Шутливая перепалка сворачивала в недобрую колею. Воеводы покосились один на другого.
– Придержал бы ты болтуна, Сиге.
– Что так, дядя Неуступ? Вроде хорош был, пока переметчика лаял?
Молодой сеггарович, Хонка, меж тем бросил Облаку:
– Тебя бы Ялмаку под топор!
Нельзя такого желать. Даже для красного словца. Хонку не одёрнули: любки? кончились.
– От Ялмака, знать, пустая слава осталась, раз топор в корытце завяз.
– Ты ещё скажи, не Ялмак секиру метал…
– И скажу! Лишень-Раз с чего прозывался? С того, что одним ударом дух отпускал! А тут и Крагуяр жив уехал, и Незамайка вставал уже, у саней идти порывался.
– Что творится, Гуляюшка? Нешто хотели общие столы столовать, слово братское молвить? С этими?
Ильгре сразу закричали:
– Ты-то заступись, заступись!
– Не твоё дело одну косу плести. Надвое разбирай!
– Сладко, знать, молодой гусляр целовал!
Суровый Гуляй кинул в снег рукавицы. Молча пошёл, засучивая рукава. Облака вмиг убрали за спины, встречь Гуляю выступил Смешко:
– Словам воля, а на певца руку не подымай.
Гуляй в ответ зарычал:
– Такая вера у вас, чтобы за дурной язык ответа не знать?
И сошлись в кулаки. Для истого боя, чтобы оружие обагрять, всё же повода не было. Окрики вождей чуть-чуть опоздали. За Гуляем кинулась Ильгра, к Смешке тоже подоспела подмога.
– Своего загусельщика не сберегли, нашего избыть посягаете?
– Да мы ласково поучим. Только струны сдерём, ими же и отходим.
– Себе нового игреца приманите, его и учить будете. Вона гудила праздный шатается, чем не гож?
Смешко внёс Гуляя в угол шатра, так что внутри заскрипели, расседаясь, решётки. Юркая Ильгра пустила мимо чей-то тяжкий кулак, её собственный влетел в раскрывшийся бок, точно боевая стрела. Воина, из которого таких Ильгр можно было сделать трёх, вмяло в ту же многострадальную стену.
– Унялись! – рявкнул Сеггар. – К наймовщику кровавы придут, задатка лишатся!
Ильгра услышала первая. Смирилась сама, подзатыльником смирила Дорожку.
– Отрыщь! – укротил своих Окаянный. – Кровавым, дядя Неуступ, в найме не откажут. А вот льстецы царские – задарма не нужны.
Сеггар не стерпел:
– К боярину своему побежишь, южнее бери. Там тебя Ялмаковы недобитки ищут, под знамя проситься хотят.
Дружины, похмельные, угрюмые, разбирали шапки и рукавицы. Окаянный был бы рад удержать за собой последнее слово, но Сеггар уже отвернулся, шёл прочь. А в спину кричать – что после драки кулаками размахивать.
Попировали, стало быть. Черева яствами обогрели, хмельным пивом горести смыли, душу песнями возвеселили.
Злосчастный шатёр так и торчал перекошенным на берегу. Сеггар подарка не отозвал, а Окаянный не принял.
Рассвет застал окаяничей уже далеко. Не дождутся их ялмаковичи, глаза проглядевшие в морозную даль. Оставив привычные тропы, дружина уходила в весеннюю сторону окоёма, ведомая Югвейном.
Легко и весело скользили по снежным волнам саночки воеводы. Качался среди мякоти родовой щит, завёрнутый в драгоценную ткань. Багровое поле, белая пятерня, обвитая цепью. Ныне по сторонам праотеческой длани темнели ещё два отпечатка. Рассерженный Окаянный не ограничился простым рукобитьем. Наймовщик с наймитом отворили жилы, скрепили слово печатью. Такой, что смоется лишь кровью бунтовщиков, замысливших непотребство против Гволкхмэя Кайдена.
Размятие уха
Лыкаш бежал знакомой лыжницей.
Громко сказано – бежал. На самом деле чуть полз, ирты давно стали пудовыми, дыхание рвалось и хрипело… останавливаться было нельзя. Остановишься – тотчас настигнут.
Возьмут в кольцо.
Спросят, не теснит ли брюха державский пояс.
Велят развернуться, погонят обратно. Туда, куда он идти совсем не хотел.
Всунут в руки самострел с коротким толстым болтом, уложенным в лонце. Велят явить меткость.
И это почему-то было так страшно, этого настолько нельзя было допустить, что Лыкаш продолжал переставлять ноги. Тяжёлые, непослушные, готовые подломиться. Позывы тошноты натягивали тёплую повязку, она не давала дышать, Лыкаш почти решился сорвать промокшую тряпку… Потом обернулся.
За ним шёл Ворон.
Дикомыт улыбался и протягивал Лыкашу заряженный самострел, выговаривая разбитыми губами: «Не бойся». И вроде бы ещё что-то, похожее на просьбу, но Лыкашу скверно давалась безмолвная речь – больше ничего не мог разобрать.
Он шарахнулся от беспалой руки с самострелом, отчаянно и невнятно закричал сквозь повязку…
Проснулся.
В покое, где прежде почивал Инберн, имелась драгоценная редкость – окошечко, забранное белым стеклом. Снаружи проникал синеватый и мутный утренний свет. Это значило – пора вставать. У державца Чёрной Пятери всегда полно дел.
Рядом проступило в потёмках круглое девичье лицо, блеснули моргающие глаза.
– Господин?.. – боязливо прошептала стряпеюшка, взятая вечером на ложе.
Лыкаш отбросил одеяло, сел. Тело, взопревшее в приснившейся гонке, ещё не чувствовало холода. Он подтянул к себе раскиданную одежду, влез в тельницу…
Господин Звигур, третий по старшинству в крепости.
Днём раньше зеленец рвала и трепала очередная метель. Замело не только передний двор – хлещущий снег ворвался внутрь крепости, набился в щели и закоулки. Теперь, когда туман залатал раны, набрякшие залежи сходили не только с Наклонной – с крыш уцелевших палат, с застрешин, рубцов и полочек каждой стены. Младшие ученики сновали лопатами, едва поспевая чистить дворики и проходы. Санки, доверху набитые снегом, пока вывозили просто наружу, потому что дорогу на бездонный овраг ещё не пробили.
Ничего особенного, в самом-то деле.
Так считали и хозяева затонов, сущих под рукой воинского пути.
Неспешные оботуры выплывали из курящегося уброда, сзади переваливались возы. Съестной оброк для Чёрной Пятери прибыл в оговорённый день.
Поезжане выглядели одинаковыми меховыми кулями, белыми от куржи, но Лыкаш всех различал. Зря ли столько раз встречал их здесь с Инберном. Прежний державец и теперь как будто шёл рядом, советовал, напоминал.
– Как там Неустрой? Выправляется?
– Заступой Владычицы, господин… земной руки…
– Козлят брали у нас.
– Уточек молодых дали им, по-соседски.
– Сучоночек четырёх, с кобелишком…
– Непогодье уходил, свои пруды им оставил.
– Пруды из земли не вынешь, в Аррантиаду не увезёшь.
– Девку Неустроеву небось взял увёз.
– Какую?
– А Избавку, захребетницу. Она…
Лыкаш дальше не слушал. Сказ был если не закалелый, так залежалый, а победушки с тех дел родились такие, что до сих пор ночами спать не давали.
– Твоему высокостепенству наше почтение…
– И тебе поздорову, Недобой.
Большаку помогал старший сын, Лиска. Сведали они или нет о судьбе младшего, Лутошки, – господин Звигур не знал и знать не хотел.
– Помечай, Бухарка: от Недобоя-хозяина доправлено…
Бухарка кивал, царапал писа?лом по берёстам шнуровой книги. Мешки мороженой рыбы, связки битых гусей… Жители зеленцов с боязливым уважением смотрели на лёгкую грамотность моранича. Где им было знать, что помощник державца, такой важный, учёный, оружный, был на самом деле наказан. Не уберёгши вожака на выскирегском орудье, властвовал теперь над робушами. Стоял на очень скользкой ступеньке. Слушал Воробыша, а о воинских орудьях не смел мечтать.
Робуши с мирскими служками забирали привезённое, переправляли одно в морозные амбары, другое – прямо в поварню, где готовилась для будущих походов мурцовка.
Здесь же, у ворот, похаживал вездесущий Шагала. Поглядывал то на крепость, то на лесную дорогу, кого-то ждал. Просто ждать было холодно и тоскливо, Шагала топтался, вертелся, лез не в своё дело.
– Крепче притягивай, выпадет! Ещё грузи, не надсядешься! А ты куда?
