скачать книгу бесплатно
– По слову твоему, государь воевода!
Два отрока живо пристегнули быстрые ирты. Нетерпеливый Путилин работник долбил кайком снег.
– Бегите уж, – сказал Неуступ.
Отроков погонять не занадобилось. Скоро Путилин работник уже налегал из последней мочи, удерживаясь вровень.
– Лыжи у вас, сеггаровичей, любо-дорого, – пропыхтел он, когда схлынул первый задор и бег выровнялся. – Одно слово, царские!
– Слыхал про делателя Пенька?
– А то! Его лыжи втридорога из рук рвут.
– Вот он и верстал.
– Дикомыты! – сказал работник. – Злой народец, а лыжи смыслят, не отнимешь.
– Почему злой?
– А будто нет? Зеленцы жгут, купцов убивают. Вона, торгован две опасные дружины берёт в поморье идти, одной мало, боится.
Речка петляла, в иных местах бури намели снега, выстроили горушки. Карабкайся вверх, прежде чем по уклону катить. Провожатый вовсе умаялся – видно, многовато сил положил, бросившись за подмогой.
– А ты ходо?к, – похвалил Весел.
– Я что… Вот Порейка хаживал, не угонишь, даром что лапы косые. И следопыт добрый был.
Светел наконец-то спросил Весела:
– Песница знатная у тебя. В наследство досталась?
– И так можно сказать, – кивнул беловолосый. – В зеленце нашёл позноблённом. Дом пустой, могилки хозяйские… Я вагуду и поднял, пока растопку искал. Струночки обновил, заиграла.
– Старая она…
– Так другой нету. Что в руки пришло, на том бренчу помаленьку.
«Да я б за неё… рубаху с тощей спины…» Добрых полверсты Светел не знал ни лыжни, ни предстоявшего дела. На что искру славнука у Весела выменять? Обидные в плату поднести? Засмеёт. Санками со всем животом поклониться? Сеггар выгонит, и поделом…
Так они коротали последнее колено пути, когда как раз бы рядить, как с орудьем справляться.
Гузыни
Пока бежали, скудный полуденный свет начал быстро меркнуть, сменившись неурочными сумерками. Облачные космы, путавшиеся в лесных вершинах, прорвались густыми ки?жами снега. Белые рои поплыли навстречу, неторопливо кружась. Бородатый гонец и Весел с едва пробившимся мужским волосом тут же сделались дремучими старцами в поросли серебряного мха. Застывшую речку на глазах кутало первозданное покрывало. Вправду, что ли, Путилин домочадец здесь проходил? Может, птицей по воздуху долетел?
Он огорчённо стукнул кайком возле устья ручья, падавшего с северной стороны:
– Поди знай теперь, в угон гнать Гузыней или здесь ждать, пока выйдут.
Весел широкой лыжей смахнул полпяди свежего пуха, припал на колено.
– Хаживали тут седмицу назад, с тех пор никого. Вона, крупка намёрзла, лисой только потревожена.
– Да ты, добрый господин, прямо как Порейка наш следами искусен…
Светел спросил:
– Каково Гузынюшек привечать будем? Здесь встанем?
– Воеводы подойдут, скажут: забоялись сами разведаться, на нас уповают! – Весел выпрямился прыжком, отряхнул стёганые порты. – Ты вставай, коли охота. Я навстречу пойду.
Хоть трусом вслух не назвал. Светел опять вспомнил Житую Росточь. Спины брата и отца… неизбывные синяки на плече. По жилам раскатился тёмный огонь.
– Добро, – сказал он вслух. – Только не обессудь: кому грудь подставлять, кому в засаде сторожить, про то жребий метнём.
– Так я уж, государи витязи, побегу, – засуетился работник. – Де?ла невпроворот, столованье ваше готовить. Мы люди мирные, это вы биться умны и небось в делах кровавых бывали, как Порейка хвалился…
– Беги, толку с тебя, – отмахнулся Весел.
– Погоди, – сказал Светел. – Что у них за дядька Мешай страшный?
– Будто не страшный! При добром Аодхе каторгу сторожил. Ему что кровь, что водица!
– Значит, старый уже, – рассудил Светел. – А какой такой Порейка, боевым делом испытанный?
Толпу свирепых родичей и дружков, обещанную боязливым работником, Гузыни с собой на реку не вывели. Светел увидел с ними всего одного человека. На двадцать лет старше и на голову меньше братьев-осилков. Крепкий, поджарый, с корявым шрамом на лбу, он приминал пушистый уброд, возглавляя невеликую рать. В каждом движении сквозила вспыльчивая, опасная сила. Светел знал эту породу. Такой едет с гиком и свистом. Разгонит нарту собачью – всякого переедет, кто не убрался с дороги, но вожака не придержит. И ты ему ещё виноват выйдешь, что под полозья упал.
Братья-буяны, дубинушки стоеросовые, дыбали за дядькой Мешаем след в след. Тянулись нитками за иголкой.
Светел стоял посреди промёрзшего ручейного омутка. Смотрел сквозь кружащийся снег. В теле бродили токи вдохновения и восторга, почти как за гуслями на Ярилиной Плеши, только опасней, угрюмей. Наплывали голосницы, неслышимые сторонним, ноги просили ломания, словно перед кулачным радением на Кругу. Судьба наконец обратила к Светелу милостивый лик. Коготкович, вынужденный скрыться в чаще, мало не плакал, но жребий свят, не оспоришь.
Наконец-то!
«За воеводу. За крылья Поморника, царствующие над морем и сушей…»
Светел даже сбросил за спину куколь. Его распирало внутренним жаром, крутящиеся хлопья таяли на лету, не достигая волос. Опёнок не мог видеть себя со стороны, лишь жалел с безумным молодым пылом, что на него шёл не Лихарь. Не Ветер.
– Мир по дороге, местничи, – вежливо приветствовал он подходивших.
– И тебе путь-дорожка, – без большой охоты поздоровался страшный дядька Мешай. Крепкий парень явно не просто так стоял на пути. – Тебе, чужой чуженин, что за дело до нас?
Светел улыбнулся во все зубы.
– Нетрудно ответить. У Путилы в кружале нынче скамьи поломались, столешники истрепались, пиво не задалось. Вас он в другой день ждёт, не сегодня.
Светел долго обдумывал своё слово. Чтоб звучало понятно, да не слишком обидно. Получилось средненько. Братья Гузыни, правда, озадачились, соображая, с чего бы такой бессчастный выдался день. Дядька Мешай грозно поубавился в росте, зато в плечах как будто раздался:
– Сам отколь взялся, говорю?
– Где вчера был, там завтра не будет. А твоего, Мешай, прозвания Путила вовсе поминать не желает.
– Не соплив ты, малец, добрых людей учить, по которой половице ступать?
– Учат тех, кто слушает, – сказал Светел. – Иные и ласкового совета не понимают.
Рубец на лбу Мешая вздулся уродливым червяком. Омуток позволял с лёгкостью миновать наглого паренька. Всего дела – шаг-другой в сторону отступить. Не за полы же он их ловить будет. Однако бывший надсмотрщик отступать не привык. Обойдёшь, побрезговав сбить, – кто-нибудь непременно скажет: не тот стал Мешай. Порастерял силу. Обмяк. Забоялся юнцу вежество преподать.
Он повёл глазом через плечо, нашёл четвертуню:
– Сходи, Хвойка.
Меньшой, самый бодрый телом и разумом, с готовностью присел расстегнуть юксы. Светел постиг его намерение так, будто оно уже состоялось. Хорошо жить на миг вперёд супостата! Вот Гузыня прянул вперёд, но куда дню вчерашнему день завтрашний догонять! Жарая голова уплыла в сторону, очень неудобную для удара. Хвойка поскользнулся, холостой замах развернул его… в лицо косо ринулся снег. Лесовику ловкости не занимать! Парнище мигом вскочил. Озлобленно кинулся мстить за нечаянное падение.
«Прав был атя! Пока силён не поднимешься, слушать не захотят…» Вдругорядь Светел приложил недруга уже как следует, об твёрдый череп загривком. Чтобы полежал, отдохнул.
– Ты нашего младшенького не замай, – встрепенулись Гузыни. Без дядькиного слова начали сбрасывать путца.
– Угадали: меня, если что, Незамайкой нынче ругают, – сказал Светел. – А ты бы, Мешай, хоть сестру свою уважил, их родившую.
Хвойка ёрзал на снегу, искал воздуху. В сипящий рот втягивались белые хлопья.
– Слыхали? – оглянулся бывший надсмотрщик. – Вы, говорит, мамоньку плохо чтите!
– Мы не чтим?
– Он сказал?
– Да его мамка нашей родимой ножки мыть не годится!
– Что, что он там про мамоньку вякает?
– Гово?рю дикомытскую поди разбери.
– Он что сказал? Не ува?жу?
– А на рыло андарх!
«Насядут скопом, не выстою. Надо, чтоб не насели…» Длинные руки первака сгребли пустое облачко снега. Светел пролетел сквозь вражий приступ, как дядя Летень учил. Другак, начиная улыбаться, всё смотрел туда, где медленно смыкались пятерни старшего. Успел ли понять, что за вихорь метнул его на спину брату? И обоих – на четвертуню, наново лишив того воздуху? Третьяк вроде что-то подметил, затеял повернуться навстречу. Зря! Лучше б вверх выпрыгнул! Светел кувырком влетел ему под ноги. Разгон взял своё – матушкин любимец упорхнул в общую кучу. Даже помогать не занадобилось.
Теперь на ногах оставался только Мешай, но он, может быть, один стоил всех поверженных братьев. Светел встал так, чтобы не застить коготковичу, если тот раскрутит пращу. Мешай не спускал с него глаз. Правая рука хищно тянула вон зарукавник. Сущий кинжал с клинком, плавно сбегавшим к гранёному острию. «А то не хаживал я на нож…»
– Зол ты драться, а и злее найдём, – сквозь зубы выговорил Мешай. – Щенков раскидал, поговори-ка с матёрым!
Этим зарукавником он небось в застолье хлеба не резал. Работник не врал. Оружие знало кровь. И вновь её изведает не задумавшись.
Гузынюшки вставали пристыженные. Медлили нападать. Смотрели на дядьку.
– Я их, – сказал ему Светел, – в кучку сложил не потому, что плохо насели. Не надо вам туда, вот и падаете.
И ликующе улыбнулся. Открыто, как долгожданным друзьям.
При виде этой улыбки Мешай дрогнул, рука замерла. Последние лет десять его боевой кинжал лишь гусям да уткам головы сёк.
– Я вас, ребята, от лихой беды опасаю, – заботливо продолжал Светел. – На тебя, Хвойка, и так смертную вину уже возлагают.
– Что?.. – поперхнулся мизинчик. Совсем не таким голосом он пьяные песни третьего дня в кружале орал. Теперь стоял аршин проглотив, держался за старшего.
– А вот что. Ты, бражкой облакомившись, Порейку-работника ринул?
– Ну я. Подумаешь, ринул! – Меньшой хотел отмахнуться, только задор вышел тревожным.
Братья поддержали:
– Ты нас смертными ви?нами не пугай.
– Тяжкое слово скоро молвится, не скоро изглаживается…
– Зашиб, что ли? Так подарочком обиду загладим.
– Ковром войлочным добрым поклонимся. Шегардайского дела.
Мешаев зарукавник медленно уползал в ножны.
Светел грустно покачал головой:
– Некому кланяться. Тебя, Хвойка, Путилина чадь гуртом выгнала, а у Порейки кровь горлом пошла, унять не смогли. Помер к вечеру.
– Не я это! Не я! Я только нос ему подрумянил! Я смертью не убивал!
Все смотрели на младшего. Так, будто с рук у него капала Порейкина кровь.
– Не я!!!
– Ты, не ты… перед людьми правься теперь. Мне-то лишь сказать велено, чтобы вы к Путиле захаживать повременили.
– Кем велено? – спросил Мешай.
Светел ответил с великолепным чувством причастности:
– Слыхал про Сеггара Неуступа?
– Кто ж не слыхал, – переглянулись Гузыни.
– Сразу б сказал, чьих ты…
– А я пытался. Вы слушали? Так вот, Сеггар моими устами велит вам впредь блюсти мир в перепутном кружале. Буянов отваживать.
«Вот, атя!.. Я поднялся! Деревенских драчунов слушать понудил! Дай срок, нарочитые вельможи послушают…» Его озадачила перемена, случившаяся с Мешаем. Имя Сеггара не то что напугало бывшего надсмотрщика, просто как бы отменило все дальнейшие споры. Гузыни вдруг насторожились, обратили головы к северу. Светел и сам уже различил лай четвёрки псов, звоны бубенцов на потяге.
