скачать книгу бесплатно
– Где гарантии, что, если я вам стану отвечать, это письмо не попадет в комиссию по реабилитации?
– Попроситесь в больницу, – Костенко усмехнулся, – с сердцем плохо… Больных не судят… А партбилет и погоны у вас и так отобрали, чего же бояться-то?
По этому делу ты не пойдешь, ты по Зое пойдешь, подумал Костенко, да и Савушкину уж не поможешь – три месяца как на Ваганьковском…
– Хорошо, – медленно ответил Бакаренко. – Я готов к собеседованию…
– Федорова отвечала на все ваши вопросы без принуждения?
– Без принуждения.
– Вы сказали, что ее вам передали… Кто?
– Помощник това… простите, Абакумова вызвал меня и Либачева… Сказал, что Зоя Федорова призналась в шпионаже в пользу американской разведки и в подготовке терактов против тов… против Сталина… Дал нам папку с записями ее разговоров с этим самым американским капитаном… Вот и все…
Костенко покачал головой:
– Не сходится, Иван Львович… Вы бы за шпионку «Красное Знамя» получили… А у вас только «Звездочка»… И в постановлении Особого Совещания ее в шпионаже не обвинили… Лишь разговоры в целях ослабления, подрыва и свержения Советской власти… Свидетелей практически не было, только данные, собранные на капитана Тэйта…
– Моя заслуга, что ее под шпионаж не подвели, ну меня и отблагодарили за это… Всю жизнь партии отдал, а сделал доброе дело – выставили из рядов…
– Как же вы рискнули? Против самого министра государственной безопасности восстали?
– А не надо из всех, кто тогда правил державой, делать недоумков. Недальновидность эта чревата рождением у молодежи нигилистического недоверия… О державе болею, не о себе…
– Между прочим, «держава» происходит от слова «держать», «не пускать», «обуздывать». Есть такая пословица из русской сказки: «Жил-был татарский державец…» А державец – это хан, владелец, султан… Это понятие к нам от татаро-монгольской оккупации пришло – «держава»-то… Аккуратней с ним обращайтесь… А что касается «безверия», то как вы мне объясните феномен веры в Сталина, который уничтожил всех, кто вместе с Лениным руководил Союзом Республик?
– Вместе с Лениным Союзом руководили Молотов, Калинин и Ворошилов.
– Молотов был техническим секретарем ЦК, Ворошилов – с четырьмя классами образования – сражался против Ленина в «военной оппозиции», а Калинин подписал декрет о «сплошной коллективизации». И править они стали после Ленина, а не вместе с ним… Ленин не правил, он руководил. Есть разница?
– История рассудит…
– Рассудила… Ее, конечно, можно и в четвертый раз переписать, сглотнем, но правда – сказана, чтоб ее убить, нужно карательный аппарат раз в пятьсот увеличить… Вы в органы пришли в тридцать пятом?
– Ничего подобного… В тридцать восьмом, накануне ареста Ежова… Я первые реабилитации проводил, когда Лаврентий Пав… когда тов… простите, когда Берия пришел…
– Сколько раз вы были у Абакумова по делу Федоровой? Чем он интересовался в первую очередь?
– Он ее сам вызывал, я только вел ее в секретариат…
– По скольку времени он ее держал у себя?
– Не помню… Часа по три, надо ведь размять человека, а уж потом приступать к делу…
– К какому?
– Не понятно, что ль? Она ж по дочке убивалась, крохотуля совсем была… Абакумов обещал ее выслать – без суда, потом, говорил, вернем, на студии восстановим, познакомим с иностранцем, англичанином вроде… Ну, мол, станешь с ним работать…
– К американцу ее тоже подвели?
– Нет. А в общем-то никто этого не знал, такие вещи това… Берия на личном контроле держал: взаимоотношения с союзниками, да тем более сорок пятый год… Не дала она Берии, вот он и взъелся… Это у меня такое предположение…
– Вы знали, что Зоя ни в чем не виновата?
– Она жила с американцем…
– Это криминал?..
– По тем временам – да!
– Но вы не верили, что она шпионка?
– Нет. Я и отмыл ее от этой статьи.
Костенко покачал головой:
– Вы ж подписали – для постановления Особого Совещания – «шпионаж, антисоветская пропаганда и преступная группа сообщников». Кто-то на ОСО оставил ей одну лишь «пропаганду». Кто?
– Не мой уровень. Не могу знать.
– Кто вам передал материалы с требованием оформить статью о шпионаже?
– Полковник Либачев.
Костенко снова закурил:
– Который мертв… След обрывается…
– Это точно, оборван.
– Помните Савушкина? – снова нажал Костенко.
– Помню.
– Кого вызывали на допросы по делу Федоровой?
– Запросите архивы… Столько лет прошло… Разве в голове все удержишь?
– Бориса Андреева, народного артиста, трудно из памяти выбросить…
– Так он мычал, ни «да», ни «нет»…
– Значит, кого-то помните… Ладно, найдем всех, кого вы выдергивали на допросы и очные ставки…
– Все поумирали, – усмехнулся Бакаренко. – Мартышкин труд.
– После того как шлепнули вашего шефа, люди все рассказали ближним…
– Пересказ – не улика… Нет и не может у вас быть улик… Нас теперь так легко не взять – демократия…
И Бакаренко вдруг рассмеялся мелким, трясущимся смехом.
В это время дверь отворил Николаша Ступаков и, не глядя на Костенко, сказал:
– Сейчас получим постановление на обыск у вас дома, Бакаренко… По поводу самогонного аппарата. Пошли, будем изымать, телевидение я уже пригласил, «Добрый вечер, Москва!» приедет… Лицо твое покажут москвичам, жди звонков и встреч в подъезде с теми, кто тебя опознает.
И тут Бакаренко рухнул:
– Ладно, ставьте вопросы.
…Вопросы ставить не пришлось. Костенко позвонил Глинскому, и тот сказал, что слесарь Окунев, владелец саблаговской отвертки из кооперативного гаража, утонул во время рыбалки: лодка перевернулась. Последний свидетель мертв…
3
Дмитрия Степанова удалось найти не сразу. Раньше, до того как он занимался главным своим делом – литературой и журналистикой, Костенко знал, где его отловить, а теперь, когда прочитал интервью про то, что тот начал выпускать газету, вытаптывал его два дня, пока наконец Бэмби, старшая дочь Митяя, не продиктовала ему тайный телефон отцовского офиса.
Звонил часа три – без перерыва. Все время занято. Решил было, что Бэмби перепутала номер; та рассмеялась: «Дядя Слава (а самой-то уж тридцать! вот время-то бежит, а?! Жизнь прошла – и не заметил!), у них всего две комнаты, один аппарат на десять человек, там ад, но совершенно особенный – ощущение шального, кратко-данного, неведомого всем нам ранее счастья». – «И такой появился?» – «Появился; зайдите к отцу, убедитесь сами…»
…Секретарь звенящим голосом задала ужасающий вопрос.
– А вы по какому вопросу?
Костенко хотел было повесить трубку, но удержал себя: все секретари в нашей стране одинаковы, в чем-то подобны сыщикам, только в нас, сыщиках, заложен инстинкт гончей – догнать и схватить, а в них – гены немецкой овчарки, охранить и не дать.
– Скажите вашему шефу, что это Костенко… Он у меня стажировался на Петровке, в шестьдесят втором…
(Господи, двадцать семь прошло! Старики надменно и самоуверенно не ощущают собственной слабости… Делом Федоровой надо б какому двадцатисемилетнему заниматься, а не мне!)
– Не сердитесь, – ответила секретарь подобревшим голосом, – его рвут на куски, поэтому я получила указание от коллектива стать цербером.
– Перечитайте Булгакова, – посоветовал Костенко. – Там про это уже было.
Сняв трубку, Степанов усмехнулся:
– Не ярись, Славик… Зоя у нас каторжанка, дисциплине не на курсах училась, в концлагере, школа что надо…
Встретились в кооперативном ресторане «Кропоткинская, 36» около десяти, за час перед закрытием.
– Что грустный? – спросил Степанов, обсмотрев осунувшееся лицо друга.
– Думаешь, ты – веселей?
– Я – в драке, сие понятно, а ты у нас теперь созерцатель…
– Нам, созерцателям, труднее, Митяй… Со стороны все много страшнее видится, потому что есть время на обдумывание следующего хода… А ведь ходят не одни только черные, белые тоже обдумывают каждый ход.
– Раньше ты говорил без намеков.
– За то и погнали… – он вдруг зло рассмеялся. – «Вы по какому вопросу?»… Надо ж, а?!
– Слава, мы начали полгода назад… С разгульной демократии начали: «никакой табели о рангах, все равны, делаем общее дело, единомышленники, человека ценим по конечному результату труда…» Все, как полагается… И – понесло! Шофер начал учить журналиста, как писать. Стенографистка дает советы художнику, как верстать номер, бухгалтерия: «так – нельзя и эдак нельзя, а здесь не велит инструкция»… А – как можно? Ты мне это скажи, я ж на хозрасчете, самофинансировании и полнейшей окупаемости! И – пошла родимая расейская свара: а почему он такую премию получил?! я ему не подчиняюсь! а по какому праву его послали за границу, а меня – нет?! Равенство?! Э-э-э, Славик, нет, до равенства мы еще должны расти и расти, пьянь гению не ровня, исполнитель созидателю не пара…
Костенко удивился:
– Что-то слышатся в твоем плаче нотки привычного: «да здравствует гениальный пожарный, биолог, филолог, экономист и жандарм всех времен и народов»… Эк тебя за год своротило…
– Должен сказать, что наша генетически-рабская душа, увы, все еще жаждет дубины и окрика… «Мы ленивы и нелюбопытны…» Не диссидент писал – Пушкин…
– Нет на тебя «Памяти»…
– А что – «Память»? Может ли она одержать верх? Не она, так тенденция? Может, слава. Но кто тогда России будет хлеб продавать? Америка? Не станет. Во веки веков запретит своим фермерам иметь с нами дело… Синдром гитлеризма стал единым с понятием «погром», а этого интеллигентный мир не примет более…
– Чего тебе-то волноваться? – Костенко хотел улыбнуться, но получилась какая-то гримаса скорбного, презрительного недоумения. – Или таишь в крови гены Христа, Эйнштейна, Левитана и Пастернака?
– Власти, Славик, если она не хочет превратиться в изуверскую, придется выводить на защиту маленьких эйнштейнов и пастернаков русских солдат. А это и будет началом гражданской войны. И презрением цивилизованного мира… Впрочем, Каддафи нам поаплодирует…
– «Память» не зовет к погрому… Она требует выслать инородцев в Израиль…
– Татары и якуты в Израиль не поедут… А равно калмыки с черкесами… Гитлер поначалу тоже предлагал выслать немецких евреев на Мадагаскар… Кончилось – Освенцимом, несмываемым позором германской нации…
Официант стоял чуть поодаль, лощеный, готовый к работе, сама корректность: раз люди беседуют, нельзя перебивать; взгляд Степанова, однако, поймал сразу, шагнул к столу, приготовился запоминать, хотя блокнотиком не гребовал.
– Что хочешь? – спросил Степанов. – Давай закажем пельмени и копченую курицу, это у них фирменное… Пельмени, словно в «Иртыше»… Помнишь?
– Это в подвале, напротив Минфлота? Где теперь «Детский мир»?
– Да… Ты ж там с нами выступал… Помнишь, как Левон Кочарян отметелил пьяного Волоху?
– Тоже умер…
– Мне сказали… Мины рвутся рядом… Смерть одногодок перестала удивлять… Ужас ухода друзей стал нормой…
– Водку здесь подают?
Степанов хмуро усмехнулся:
– За валюту. Спасибо, что хлеб еще за рубли отпускают… А водку выпросим… У директора Федорова, они тут с Генераловым добрые… Никогда мы взятку, кстати говоря, не победим… Идеалист был Ленин… Полагал, что эту генетическую язву можно исправить законом, судом или – пуще того – расстрелом… Ясак триста лет несли, потом триста лет борзыми щенками платили, при Леониде Ильиче бриллианты были в цене, а сейчас кому чем не лень… Вечное в нас это… Лишь российский интеллигент никогда никому не давал, оттого и страдал всегда… Впрочем, Некрасов шефу тайной полиции Дубельту засаживал – измудрялся в винт проигрывать, за это цензорский штамп на Чернышевского получил, нигде такое невозможно, вот она, наша особость, в этом – спору нет – мы совершенно особые…
– А ты Федорову какую взятку даешь, что он тебе водку за рубли отказывает?
– Дружбу я ему даю, Слава… Дружбу и восхищение…
Федоров словно бы почувствовал, что говорят о нем, вырос как из-под земли, весь словно бы вибрирующий (так напряжен внутренне), смешливо поинтересовался, когда в городе начнут стрелять; «То есть как это не начнут?! Смешишь, барин! Мы без этого не можем»; деловито рассказал два анекдота, один страшнее другого, оттого что и не анекдоты это вовсе, а крик душевный; в водке, подморгнув усмешливо, громко отказал; прислал графин с «соком»; самая настоящая «лимонная».
– Поразительный бизнесмен, – заметил Степанов. – Начал на пустом месте, за пару лет вышел в лидеры, партсобраний с коллективом не проводит, а дисциплина – как в армии… Впрочем, нет, там про нее стали забывать… Тебе, кстати, фамилия Панюшкин ничего не говорит?
– На слуху, но толком не знаю…
