скачать книгу бесплатно
Но родители не отступаются, на своём стоят. Сами прожили в бедности, так хочется, чтобы хоть дочка любимая недостатка ни в чём не знала.
Затосковали влюблённые. Но делать нечего. Не принято было у скифов поступать против воли родительской.
Ушёл Скил в чужие земли на заработки. А куда – никому не сказывает. Только невесте своей шепнул, что нанялся у моноцеросов овечьи стада пасти. А те ему полновесными золотыми платили.
Моноцеросы в меловых пещерах, как птицы, гнездились.
Лапы у них были как ноги человечьи, а клюв губами заканчивался. Которыми очень удобно было высасывать птичьи яйца, лягушачью икру и …мозги из черепов.
Для пропитания они большие стада овец держали, а пастухов из бедных людей нанимали.
Сытые моноцеросы умели издавать своими трубчатыми губами такие печальные мелодии, что овцам-то – ничего, а люди до беспамятства заслушивались. Пели эти твари чистыми женскими голосами. Пели о жизни, о смерти и о таинственных перекрёстках.
Что за перекрёстки это были, никто не знал. Но песни были очень печальные, поэтому все слушатели обыкновенно плакали, а после …память теряли!
2
Вот раз вернулся Скил с заработков домой – золотую монетку принёс, второй, третий. Так вскоре половина обеденной чаши золотых монет насобиралась. Взмолилась тогда Опойя:
– Давай попросим родителей половиной чаши золота довольствоваться!
– Нет уж, я слово дал, – поразмыслив, отвечает Скил. – Потерпи ещё немного, любимая. Скоро мы вместе будем, и тогда уж никто не сможет разлучить нас!
– Ой, боюсь я! – обливалась слезами Опойя. – Не бывало ещё случая, чтобы от моноцеросов люди с заработками возвращались. Умеют они, видно, обмануть простого человека. А после его мозг, как у барана, высосать!
– Не бойся за меня! Я ведь секрет знаю, – посмеивался Скил. – Им не надо в глаза смотреть. Никто не знает, что за сила заключается в открытом взгляде, но он подобен открытым дверям: заходи и бери что хочешь! Зато когда сами моноцеросы поют, тут уж они становятся совсем беззащитными, так увлекаются.
Ушёл на этот раз Скил и как в воду канул, пропал бесследно. И где искать его – никто не знает.
Родители уже начали дочери нового жениха подыскивать. А та женихов перебирает, а сама всё к плетню выходит, да в сторону меловых пещер посматривает, милого ждёт.
Не знали старые родители, что молодые обучили летучую мышку летать меж собой, вести приносить. Если та просвистит: «Цвирк-цвирк», – то всё хорошо. Ну а если уж: «Цварк! Цварк!» – беда наступила, и можно не ждать Скила обратно. Тут уж действительно можно искать другого жениха.
Долго мышки не было. Но принесла она, в конце концов, печальную весть.
Поняла Опойя, что заслушался всё-таки её Скил песнями моноцеросов о таинственных перекрёстках, потерял память и нечаянно открыл свой взгляд, став для них едой. Забыл он и о доме, и о своей невесте. Сидит, видно, в пещерке, своей очереди – стать ужином моноцеросовым – дожидается.
Надела тогда девушка доспех воинский, взяла меч, который жених сковал, прихватила своего барана и овцу, петуха и курицу и пошла его выручать.
Шла она, шла, шла-шла, наконец-то пришла к самым меловым горам. Смотрит, сидит на вершине моноцерос-охранник, нахохлился сурово, по сторонам озирается.
Тогда она сама спряталась, а барана вперёд и выпихнула.
Видит моноцерос: баран бредёт. А вокруг никого. Одолел его соблазн полакомиться бараньими мозгами. Подскочил, взгляд открытый бараний поймал, клювом в глаз проник. Сидит, от удовольствия покряхтывает, любимым вкусом наслаждается.
Насытившись, моноцерос перетряхнул пёрышки, потянулся, раскачиваясь в сладостной неге, и запел, совершенно позабыв, о том, что он охранник.
Хорошо, что Опойя успела уши себе овечьей шерстью заткнуть!
Проскользнула она дальше, смотрит, следующий моноцерос-охранник сидит. Ему она овцу вытолкнула.
Пока тот распевал, Опойя опять мимо проскочила.
3
Смотрит, высоко посреди меловых скал площадка. А в центре на золочёном птичьем помосте сидит вожак стаи моноцеросов. Перья седые, голова лысая, а клюв такой тяжёлый, что вниз тянет.
Ему она курицу с петухом выпихнула.
Тот полакомился куриными мозгами, но мало показалось – не поётся, голос срывается.
Тогда старик-моноцерос взлетел к ближайшей меловой пещерке и клювом выволок человека. Опойя так и ахнула: «Это же мой Скил! Но что с ним? Он будто очарованный! И глаза беззащитно распахнуты!»
А моноцерос тем временем вокруг Скила то с одной стороны зайдёт, то с другой, не терпится ему до мозга человечьего добраться. Но никак взгляд поймать не может – Скил всё отворачивается. Злится старик, крыльями хлопает, прыгает, но только хуже делает: Скил ещё и рукавом заслонился.
Что делать Опойе? Как спасти жениха? Моноцерос – тварь огромная, сильная. Не справиться девушке с ним! А тут ещё и другие моноцеросы из пещерок выглянули, дело к вечеру, всем ужинать хочется.
Смотрит Опойя, по тропочке стадо овец тянется. Слетели моноцеросы к ним, каждый себе жертву выбрал. Даже вожак бросил с человеком возиться, покорную овцу себе выхватил. Насытились они, уселись на скалах в красивых позах, запрокинули головы и запели.
На эти звуки вышли из меловых пещерок другие пленники.
Лица у всех счастливые-счастливые! Прекрасным пением наслаждаются, совсем позабыв, что цена этой радости – жизнь!
…Струйные мелодии обвевают тела слушателей, нежными женскими голосами приподнимают их до высот Создателей. И всё невнятное становится понятным, всё обидное оказывается прощённым!
И, кажется, что расплатиться жизнью за такое изысканное удовольствие можно легко и просто! Они свой выбор на этом перекрёстке уже сделали!
Тогда и Опойя поняла, что пора и ей делать свой выбор.
Выхватила она меч и срубила жадным тварям головы. До одного только старика-моноцероса не достала, слишком уж высоко он уселся. Очнулся вожак, глядь, а вся его стая безголовая лежит!
Ох, и озлился же он! Коготками на крыльных оконечностях, что так похожи на человечьи пальцы, начал выдёргивать из собственных крыльев перья. И бросать в девушку, как стрелы. Перья острые, смертоносные! Только доспехи, выкованные Скилом, и спасли Опойю от гибели неминучей!
Но одинокий, общипанный, уставший от пения и от злобы, моноцерос был уже не опасен.
Вывела храбрая Опойя пленников из меловых гор на степной простор. А они расходиться не желают. Сбились в кучку, назад оглядываются, будто ждут чего-то. Будто об утраченных песнях прекрасных сожалеют. Вот беда-то!
Да и Скил не узнаёт свою невесту. В глаза не глядит, всё поверх её головы слухом звуки неведомые выискивает.
Что же делать бедной девушке?
Набрала она глины, слезами смочила, слепила корину. Поёт-посвистывает тоненьким голоском простенькая свистулька-корина о любви и верности, о силе и храбрости, о выборе на таинственных перекрёстках…
И такая у неё грустная песня получилась, что все пленники к ней потянулись, слезами омылись. И всё-всё о себе вспомнили: как в плен попали, как смерти ужасной ждали, как дома родные их ждут-не дождутся!
Вернулись они в меловые пещеры, набрали себе золотых монет, что чеканили моноцеросы, и тогда уж разошлись по домам. Не забыв поблагодарить храбрую Опойю за спасение.
И лысый моноцерос своим злобным квохтаньем уже не смог им помешать.
Сумка старого бродяги
1
В давние-стародавние времена жили-были в одном скифском селении отец с матерью и сынок маленький. И был он – ох, какой непослушный да любопытный! Вечно совал нос в чужие дела!
Станут его ругать. А у него на всё один ответ: «Да ну вас!»
Так его и прозвали Дану.
…Отправляется их сосед на охоту. А беспокойный парнишка тут как тут:
– Ты куда? Ты зачем? Ты когда вернёшься?
Много раз ему объясняли, что нельзя идущему в дорогу задавать вопросы, тому удачи не будет. А Дану будто не слышит.
Разжигает мать огонь в очаге, чтоб лепёшек напечь. А Дану тут как тут – с советами подоспеет:
– Ты не так делаешь! Ты лучше вот этак, по-другому!
А сам так в огонь и норовит свалиться. Однажды мать едва успела затушить вспыхнувшую на нём одежду. А сама сильно-сильно обожглась!
Беда с ним, да и только!
А то как-то вечерком весенним приветил отец из жалости одного бродягу бездомного. Накормил его и отдохнуть позволил в тенёчке под домом. Бедняга как шёл, так и свалился от усталости. Весь серый, пыльный, в крови запёкшейся, волосы клочьями, одежда – обрывками. Будто волки его драли.
А Дану улучил момент, когда заснул путник, и решил полюбопытствовать, а чем это его сумка наполнена? Зацепило его то, что бродяга-бедняк, а сумка – большая и новёхонькая!
Не раз говаривали ему родители:
– Нельзя трогать чужое добро! Схватишь чужую судьбу! Потом не отвяжешься!
А он и тут не послушался.
Развязал мальчик бродягину сумку, а там ничего не видно. Темно и пусто. Тогда он голову-то туда и сунул, чтоб рассмотреть хорошенько.
И …провалился в неё!
Закричал он от страха что было сил.
Так с криком и шмякнулся рядом со старичком-ворчуном, на серого бродягу подозрительно похожим.
А тот как рыкнет на него по-волчьи:
– Чего орёшь-то? На вот, цепляй да иди, куда все пошли!
Только хотел мальчик сказать ему, что тот ошибся, и никуда он, Дану, идти не обязан, как старичок волчью маску ему на лицо напялил. Та и приросла.
Чувствует Дану, что всё тело у него чешется. Руками потрогал, а там …шерсть густая волчья проросла! А сзади, на копчике, даже больно стало. «Наверное, ударился, когда падал», – подумал мальчик. Потёр копчик, а там, о, ужас! …волчий хвост виляет из стороны в сторону!
И сам он весь – уже вовсе не мальчик, а настоящий волчонок!
Ужаснулся Дану: «Да что же это такое! Ведь это не я! Я совсем не такой!»
Тут понял он, что правы были родители, когда предупреждали его не трогать чужих вещей. Не послушался он, вот и схватил чужую судьбу на себя.
А старичок не нарадуется:
– Ну, я пошёл, – говорит, – выручил ты меня, Дану! Не чаял я избавиться от моей звериной доли. Никак не могу жить среди волков. Измучился! А тут ты сам и вызвался на моё место!
Подпрыгнул и исчез. Тут ещё темней стало, будто сумку кто-то сверху завязал крепко-накрепко.
Что же теперь делать-то?
Смотрит Дану, сидят поодаль волки. Глядят исподлобья, зубы скалят, шерсть на загривке дыбят. Видимо, его дожидаются…
2
А в это время отец с матерью обыскались своего сыночка.
Они и не обратили внимания, что сумка старого бродяги за одну ночь из новой превратилась в обтрёпанную. А сам он, наоборот, приосанился и помолодел, будто от серой пыли отряхнулся.
Они даже не заметили, как он ушёл. Не до того им было. Сына искали, с ног сбились. День ищут, другой. Нет, как нет!
Только с тех пор стали появляться по ночам вокруг их дома следы волчьи. И скотина пропадать стала: то кур хозяйка недосчитается, то и вовсе овца исчезнет.
Что такое? Дело небывалое! Неужели дикие звери до того осмелели, что в человечье селенье не боятся захаживать? И собаки ведь молчали, не лаяли! Как такое чудо быть может?
Неужели это злые звери Дану унесли?
Тогда отец решился на крайность: решил обыскать всю степь, чтобы хоть косточки сыночка отыскать, да похоронить по скифским обычаям. А заодно волков отстрелять, волчьи стаи от дома отвадить.
Позвал он на помощь двух друзей-приятелей. Настоящих друзей ведь много быть и не должно, иначе дружба цену теряет. А те уж дали ему совет: призвать на помощь всех жителей селения. Втроём ведь всю степь не охватить.
Забил отец быка, сварил его мясо, а шкуру расстелил на площади посреди селенья. И сел на неё с заломленными руками, о горе своём рассказывает.
Сразу собрались вокруг все соседи. Каждый, кто мог помочь в поисках мальчика, подходил, брал кусок мяса и, встав одной ногой на шкуру, клялся привести на подмогу своих друзей и родственников. Ведь подобная беда могла случиться с каждым.
Всю степь скифы обшарили, под каждый куст заглянули. Нескольких волков подстрелили насмерть. А одного отец Дану ранил в ухо, но тому удалось уйти.
Но не нашили ни единого следа пропавшего мальчика.
3
Так прошло несколько лет.
Дану охотился в степи вместе с волчьей стаей. Лучшие куски отдавал вожаку и старым волкам, сам довольствовался их объедками. Но если с добычей не везло, получал от голодных волков основательную трёпку. Иногда удавалось избежать расправы, утащив для них из родительского сарая курицу или даже овцу. Благо, собаки его узнавали, не лаяли. Но всё равно это было очень рискованно.
С трепетом в сердце вспоминал мальчик, как однажды отец, не ведавший, кто перед ним, чуть не пристрелил его. Стрела вонзилась в ухо. И ему пришлось вырвать её, визжа от боли.
