Россия и мусульманский мир № 3 / 2012

скачать книгу бесплатно

В этом смысле восточная традиция, легитимизирующая неравенство индивидов, может рассматриваться как философская апология истории.

Возникает вопрос: на что должен опираться разум в постижении истины? – на абстракцию идентичности человека вообще или на опыт реальной истории? И здесь мы сталкиваемся с очередным парадоксом. Мышление Запада традиционно считается динамичным, подвижным, антиподом всякой косности, тогда как сознание Востока полагается консервативным, «застойным». Однако применительно к толкованию внутреннего мира человека Восток традиционно придерживается позиции, исключающей константное представление о свойствах «человека вообще». Если и признать константность духа «человека вообще», то к нему можно отнесли профанную массу, которая механически усваивает ритуальные формы поведения. Для нее существуют лишь такие правила «свободной игры», результаты которой не могут выходить за установленные пределы. Тот, кто разрабатывает эти правила, всегда оказывается «более равным» чем равенство всех остальных. Но как быть с неравенством личностей? Можем ли мы в действительной жизни игнорировать это неравенство? Если все равны, то зачем тратить энергию и время на поиски лучшего, на выбор наиболее достойного? Но в процедурах этих выборов заключена сущность демократии. Получается, что сама демократия основана на внутреннем противоречии. Кроме того, закономерно возникает вопрос: всегда ли западная традиция считала метапринцип автономии (т.е. стремления к свободе) отправным пунктом построения правильного социума?

Ответ на этот вопрос может быть только отрицательным. Возьмем в качестве примера принципы жизни Пифагорейского союза. Для него характерен предустановленный незыблемый порядок, охватывающий все подробности жизни, подчинение мышления принципам господствующей доктрины, строгая дисциплина и градация членов общества. Известно также, что пифагорейцы считали друг друга равными блаженным богам, а всех прочих ни во что не ставили. Эти представители блаженных богов были властолюбивы и хотели быть пастырями народов[13 - См.: Катков М.Н. Собр. соч. Т. 4. Философские чтения. – СПб., 2011. – С. 178.]. Это что-то нам напоминает и из опыта современной жизни.

Можно, конечно, возразить и сослаться на тот факт, что пифагорейцы изгонялись и подвергались гонениям в Великой Греции. Но это вовсе не означало искоренения тех принципов, на которые опирался Пифагорейский союз. Эти принципы живы до сих пор. Посмотрите на жизнь Ватикана: разве там не присутствуют пифагорейские принципы? Почему же Барак Обама не дает указание бомбить Ватикан? Видимо, потому, что американская администрация так же как и Ватикан считает себя равной блаженным богам, хочет быть пастырем народов и ни во что не ставит всех прочих. Это означает фактическое отрицание идентичности человека вообще как равного и свободного. Но тогда нужно признать, что метапринцип автономии не является универсальным даже применительно к социуму Запада. Исчезают легитимные нравственные и правовые основания применения военной силы в отношении обществ, живущих на иных, не западных основаниях. В связи с этим правомерно поставить вопрос: как следует относиться к основополагающей стратегии жизни стран Востока?

С позиций исторических культур Востока представление о тождестве и взаимной «понятности» личностей как с рождения равных и свободных граждан – это исходное и наиболее грубое заблуждение. Человек как человек с самого начала проходит стадии становления и самоформирования, постижения своей сущности. В этом процессе личности не равны. Они не могут быть равными в силу того, что даже высшую стадию самоформирования нельзя принять за окончательную истину. Между тем достижение истины происходит в течение всей жизни человека или даже многих его жизней.

Изначальное равенство идентичности всех и каждого это правовой постулат западного мышления, но к реальной нетождественности людей они отношении не имеют. Можем ли мы просто отбросить как ложные те законы, по которым традиционно строится жизнь цивилизаций Востока?

Давали ли для себя ответ на этот вопрос Джон Маккейн, Барак Обама и Хиллари Клинтон? Судить об этом сложно. Но в их политических позициях явно отсутствует рефлексия относительно цивилизационной специфики народов современного мира. Именно поэтому их универсализм принципиально не отличается от универсализма Дж. Буша, который породил угрозу превращения оккупированного Ирака в «черную дыру» американской экономики.

Исторический опыт свидетельствует о том, что правила общественной игры могут быть различными. Они формируются на основе цивилизационных традиций. Кто должен определять, какая традиция лучше? Например, в Великобритании преимуществом в наследовании королевской власти пользовались мужчины. Однако в 2011 г. было признано равенство женщины с мужчиной в наследовании королевской власти. Так заложено начало новой традиции. Но почему она лучше старой? Кто имеет право окончательного решения этого вопроса? Как бы отнеслись британцы к утверждению, что истиной по этому вопросу владеет японская монархия и только она одна? А почему бы и нет? Присвоение себе исключительного права на установление правил общественной игры не демократично в своей сущности.

Именно поэтому остается неясным, как Соединенные Штаты под флагом демократии собираются вести другие нации в решении глобальных проблем? Как XXI век может завершить проверку американского глобального руководства демократией, если уже в начале этого века выявляется внутреннее противоречие между концепцией самодержавной демократии, предполагающей лидерство одной сверхдержавы, и принципами космополитической демократии, не допускающей единоличного управления? Какая же демократия является истинной? Или же единственной истинной демократии вообще не существует? Но тогда как может существовать эпистемологическое основание для единого глобального руководства современным миром?

Если его не существует, то будет стратегической ошибкой игнорировать цивилизационное многообразие, несущее в себе свои специфические истины. Эти истины формируются исторически, образуя единство качеств народа как цивилизационного субъекта и тех обстоятельств, в которых протекает его жизнь.

Можно провести определенную аналогию между постижением народом своей цивилизационной истины и постижением личностью истины своего бытия. Человек, осмысленно проходящий определенные стадии своего самосовершенствования, начинает отдавать себе отчет в том, что достижение полного совершенства – это не просто длительный, а по сути дела бесконечный процесс.

Та константная определенность, которая приписывается человеку отцами-основателями, если ее воспринимать буквально, может становиться истоком злоключений стратегического мышления. Характерно, что Дэвид Хелд вынужден признать, что метапринцип автономии был более твердо защищен, когда был помещен в контекст гражданственности, т.е. тот ограниченный контекст, в котором автономность обусловлена характером гражданского общества, возникшего в эпоху модерна. А это значит, что она имеет исторические границы. В защите нуждается тот, кто не способен участвовать и действовать внутри этого общества.

Стало быть, принципы «космополитической демократии» могут действовать эффективно лишь внутри единой, очерченной территориально общности[14 - См.: Theory. Culture and Society. London. New Delhi. Vol. 23. N 5. September 2006. P. 117.].

Д. Хелд, однако, считает, что принципы «космополитической демократии» все же можно считать универсальными, если признать приверженность всех людей к идее, что все личности должны быть в равной степени свободными, т.е. они должны испытывать чувство радости от состояния равной свободы. Но как можно определить приверженность всех людей к состоянию равной свободы, если иметь в виду людей прошлого и будущего, которых уже нельзя или еще нельзя опросить? Но ведь и всех живущих людей пока никто не опросил по этому вопросу.

Гипотеза, согласно которой каждый человек хотел бы заниматься собственной деятельностью без посредников и нежелательного вмешательства, кажется правдоподобной. Однако остается неясным, существуют ли возрастные, гендерные, профессиональные различия в определении прав и обязанностей людей в семейных, производственных, социальных и политических структурах. Без прояснения этих аспектов проблемы трудно дать однозначное определение универсального смысла метапринципа автономии, а вместе с тем и «космополитической демократии».

Проверка универсальности предлагаемых принципов видится в «мышлении с точки зрения других». То есть необходима концептуализация беспристрастной моральной точки зрения, с которой можно оценивать и корректировать частные формы практического мышления. Беспристрастную позицию должен занимать арбитражный суд. Но справедливо замечают при этом, что такой арбитражный суд возможен лишь в том случае, если внутри него самого отсутствуют и представители индивидуальных групп и стран, имеющих свои особые идеологические позиции и интересы. Практика действия современных международных судебных заседаний со всей очевидностью показывает, что такая ситуация возможна лишь в исключительных случаях. Как правило, в принципах, которым придается универсальный смысл, реализуется конкретный частный интерес доминирующих политических альянсов.

Д. Хелд, однако, считает, что метапринцип беспристрастного мышления (metaprinciple of impartialist Reasoning – MPIR) открывает путь моральной перспективе, которая может служить тем прибором, который сфокусирует наши мысли и наши поступки в направлении интерсубъективной ценности понимания общего блага. Это путь использования принципов, норм и правил, который может давать разумную команду к достижению согласия всех. Однако, как кажется, в философских дилеммах уже заключается невозможность добровольного согласия всех. Если «согласие всех» мыслится как утверждение доминирующего влияния в мире самодержавной или космополитической демократии, то нас ожидает новая эра сопротивления и борьбы за сохранение или восстановление планетарной демократии.

5. Возможно ли сохранение планетарной демократии?

Если с философской точки зрения не существует оснований реконструкции планетарной демократии, то это значит, что ее главный мотив опосредован экономическими и политическими интересами. С точки зрения социальных реалий сохранение планетарной демократии это, прежде всего, проблема экономического влияния. Если Соединенные Штаты и Западная Европа будут наращивать свое экономическое превосходство в мире, то будут укрепляться и глобальные позиции самодержавной и космополитической демократии. Вместе с тем будет происходить процесс цивилизационной унификации, эрозии социальной почвы цивилизационного многообразия.

Ситуация тотального наступления потребительского общества, обеспечивающего универсальный процесс производства и потребления товаров для глобальных рынков, создает необходимые условия постоянного роста прибылей транснациональных корпораций, охвативших мир своими производственными, коммуникационными и информационными связями.

С утверждением глобальной функции транснационального субъекта возникает потребность в универсальной культуре, противостоящей исторически сложившимся уникальным культурам, формирующим базисные основания нравственных, эстетических и философских представлений, а значит, и образов жизни. Это обостряет диалог вокруг глобальной демократии как порядка взаимодействия культур равноправных суверенных государств. Вместе с тем встает вопрос о месте и функциях локальных цивилизаций в контексте процессов глобализации и тенденций рождения универсального цивилизационного субъекта. Означает ли глобализация наступление переходного периода к мировому порядку, вытесняющему систему равноправных суверенных государств и локальных цивилизаций? Можно ли считать транснациональные корпорации социально-экономическим базисом универсального субъекта, обладающего правом отрицать истину жизни суверенных государств и локальных цивилизаций? Такого признанного международным сообществом права не существует. Отсутствие юридических и нравственных оснований такого права требует его присвоения путем наращивания и консолидации военной мощи, которая не только в действии, но и потенциально должна нейтрализовать любую самостоятельную оппозиционную силу. Для этого и необходима разработка стратегии создания военно-технической инфраструктуры соответствующей требованиям решения этой задачи. Как сделать этот процесс психологически приемлемым? Его можно сделать приемлемым в том случае, если «опустить» систему существующих человеческих отношений до уровня взаимодействия биологических видов.

Когда на поверхность цивилизационной жизни выводится единая природная сущность межэтнических и межрасовых отношений и позиционируется как приоритетная, то возникает представление, что этой сущности соответствует лишь «культура выживания». Эта «культура» делает применение силы естественным и «легитимным», поскольку теряют силу общепринятые, выработанные историей цивилизации нормы человеческих отношений. Приоритет силы в решении глобальных проблем с позиций этой «культуры» начинает отождествляться с реальным, а не иллюзорным механизмом достижения цивилизационной истины.

Известный афоризм «не в силе Бог, а в правде» переворачивается с ног на голову: «не в правде Бог, а в силе». Это представление начинает влиять на характер международных решений, на оценки агрессивных и деструктивных действий, на возникновение умышленной дезинформации при интерпретации событий, на принятие решений международными судами.

Шаг за шагом складывается унилатеризм мировой политики. В этом контексте стремятся не к истинной беспристрастности в решении международных споров, а к имитации беспристрастности, которая становится своего рода правилом международной жизни.

Для имитации беспристрастности нужно вытеснить из международного дискурса реальный диалог, диалог между суверенными субъектами, приходящими в результате диалога к согласию. Теперь в добровольном согласии нет необходимости. Превосходство силы заставляет всех быть «согласными» с реальным или потенциальным победителем. Победа – это успех, а успех – это свидетельство истины. Значит, победитель – это носитель истины.

Монопольным и постоянным обладателем «истины» становится самый сильный в современном мире. Эта «логика» выносит за скобки возможность высказывать свою действительную истину носителями ценностей локальных цивилизаций. Но действительная истина не исчезает, а ждет возможности своего проявления.

Аналогичная ситуация складывается в отношениях между самодержавной и космополитической демократиями.

Обе демократии ориентируются на свой образец как имеющий универсальный смысл. Утверждение этого смысла всеми доступными средствами считается благородной нравственной и правовой задачей, определяющей глобальную функцию избранных.

Но кем они избраны? По сути дела они избирают сами себя на выполнение глобальной миссии. Д. Хелд убежден в том, что соединение метапринципов беспристрастного мышления и автономии создает эпистемологическое основание общего согласия на основе космополитического мышления[15 - См.: Held D., Patomaki H. Problems of Global Democracy: A Dialogue // Theory Culture and Society. Vol. 23. N 5. September 2006. P. 118.].

Такое соединение, однако, вступает в очевидное противоречие с исходным основанием идеи Мировой лиги демократий, которая возникает как реакция на отсутствие всеобщего согласия и на принципиальную невозможность его достижения.

Мировая лига демократий признана сделать универсальными цели и интересы не всех цивилизационных субъектов, а эксклюзивной группы стран.

В этом призвании и возникает возможность соединения позиций Мировой лиги демократий с «космополитической демократией». Их миссия может выполняться в двух практических формах: в форме прямого давления с применением вооруженных сил либо в форме убеждения, задача которого – привнесение «истины» в профанное сознание «непосвященных», доказательство того, что выгоднее признать эту «истину», чем не признать ее. Дэвид Хелд считает, что диалог с другими цивилизациями возможен, но лишь постольку, поскольку они заявляют о своем стремлении выполнять определенные условия, а именно – уважать автономию каждой личности, моральное достоинство всех, признавать сохранение согласия и публичной демократической жизни.

Но разве может демократия выдержать автономию каждой личности и моральное достоинство всех, если, например, личность начинает отстаивать позиции расизма и политическую практику терроризма, если диапазон автономии личностей может начинаться с Франклина Делано Рузвельта, а завершаться Аль Капоне?

Как можно выставлять условия другим цивилизациям, если эти условия невозможно соблюдать самим? Это возможно лишь в том случае, если собственная позиция полагается эксклюзивной, не подверженной критическому обсуждению. Если мы выдвигаем требование уважать автономию каждой личности, то тем более принципы демократии должны требовать уважения автономии каждого цивилизационного субъекта, представленного в форме суверенного государства. Глобальная демократия как раз и возникла на этом принципиальном основании.

В родившейся после Второй мировой войны ситуации глобальной демократии различные цивилизационные голоса стали восприниматься как сами по себе аутентичные.

Существует ли в реальной жизни идеальный образец, имеющий не локальный, а универсальный смысл, позволяющий точно определить, какие аутентичные цивилизационные голоса народов попадают в число признанных. И можно ли создать ту шкалу, которая станет средством для интегрального заключения о «подлинности» или «неподлинности» устройства жизни в той или иной стране? Эта проблема исторически возникала постоянно. И Восток, и Запад по-своему определяли признаки «неверных» и вели против них «священную войну». Мы со своих просвещенных позиций видим необъективность кровавых жертв религиозных войн исторического прошлого. Но не вступает ли демократический мир сегодня на тропу новой «священной войны»? Такие вопросы неизбежно встают, если цивилизационная аутентичность выносится за пределы смысла демократии, распространение которой в глобальных масштабах словесно определяется как безусловная и приоритетная задача и цель современной цивилизации. Но разве необходим механизм «глушения» голосов, которые, по оценкам носителей «подлинной» демократии, не совпадают с требованиями установленного «идеального образца»? «Аутентичность других голосов нельзя смешивать с природой и смыслом демократии»[16 - См.: Held D., Patomaki H. Problems of Global Democracy: A Dialogue // Theory Culture and Society. Vol. 23. N 5. September 2006. P. 119.], – считает Дэвид Хелд. Это значит, что стратегия демократии как международной политики с необходимостью порождает диктат. Если признать за истину этот тезис, то следует согласиться с оправданием неспровоцированной агрессии против суверенных государств, а значит, и с разрушением тех принципиальных оснований, на которых было воздвигнуто здание Организации Объединенных Наций.

Организация Объединенных Наций в этом случае может сохраняться как артефакт уходящей в прошлое эпохи. Это – эпоха доминирования суверенных государств и сохраняющегося на их почве цивилизационного многообразия. Цивилизационное многообразие диктует необходимость беспристрастности в отношении к позиции другого. И в этом случае истину нельзя считать атрибутом лишь одной формы цивилизационной идентичности.

Ответ на этот вопрос предвосхищает судьбу локальных цивилизаций: могут ли они считаться «полноценными» или в них заключена «неполноценность», обрекающая их на исчезновение в структуре новой демократии?

Локальная цивилизация в «снятом» виде несет в своей традиции многовековую истину своего бытия. Как мы относимся к этой истине со специфической «высоты» своего цивилизационного положения? Ведь мы имеем свою историю, свои традиции и знаем свою истину бытия. И если эта истина нашего бытия лежит в нашей традиции, то как мы должны относиться к другим цивилизационным голосам? Адаптировать к общему цивилизационному многоголосию или «заглушать» как проявление диссонанса с нашим прекрасным цивилизационным «соло»? Чтобы дать ответ на этот вопрос, необходимо прояснение гносеологической ситуации, породившей подмену истины ее силовым суррогатом.

Как представляется, Хейкки Патомеки делает шаг в этом направлении. Он считает, что вопрос об истине или более общий вопрос о ценности любого утверждения не может быть решен только на основе идентичности говорящего или пишущего. «Скорее, – считает он, – в различных транскультурных глобальных диалогах мы должны стремиться быть настолько беспристрастными, насколько это возможно»[17 - См.: Held D., Patomaki H. Problems of Global Democracy: A Dialogue // Theory Culture and Society. Vol. 23. N 5. September 2006. P. 119.].

С онтологической точки зрения мы вступаем в диалог как уже сформированные, сложные, взаимосвязанные системы, чья способность к транскультурным суждениям и к научению уже структурирована нашим геоисторическим опытом. Из колониализма, отмечает Х. Патомеки, мы знаем, что может означать априорное утверждение превосходства западного понимания и западных политических теорий[18 - Ibid.].

Возникает метатеоретическая форма фундаментализма, которая и становится основой понимания безопасности. Эта основа уже не поддается обсуждению. В итоге сердцевина верований политической морали образует замкнутую в себе систему.

Как носитель этой системы может считать себя носителем беспристрастности? Для этого он формирует в себе самом внутреннее «другое я», бестелесное существо, с которым становится возможным убеждающий диалог. Здесь «другое я» закрывает глаза на провалы в аргументации и приводит свои доводы, позволяющие избежать реального диалога с конкретным другим, в отношении которого приходится нарушать универсальные моральные нормы.

Имитация беспристрастности позволяет сохранять и видимость честности, и нравственный пафос в отстаивании неправедных позиций. Так возникает раскол между миром беспристраст-ности универсальной морали и реальным миром биополитических детерминант политики, облекаемых в форму нравственных абстракций и правовых категорий. Как оценивать этот раскол? Является ли он признаком эрозии совести и отсутствия нравственных страданий в осуществлении задуманных эгоистических решений глобальной политики? Или он, как считает Х. Патомеки, является признаком «несчастного сознания», которое неспособно решать моральные проблемы реального мира? Очевидно, что ответ на эти вопросы лежит в закрытых от посторонних взглядов особенностях индивидуальной морали.

С точки зрения социальной можно констатировать, что отсутствие равновесия сил благоприятствует формированию замкнутой системы политической морали, в которой игнорируется реальность правды в нравственной позиции конкретного другого. Исходным нравственным основанием «беспристрастности» в применении силы становится «культурное насилие», наложение на цивилизационное многообразие современного мира схематизма «избранных» и «неизбранных», «своих» и «чужих». Такое «культурное насилие» воспринимается в качестве духовного основания использования военной силы для «исправления» «неправильного» образа жизни и поведения» представителей иных цивилизаций. В итоге получается, что и с точки зрения культуры, и с этической точки зрения замкнутые системы политической морали могут заключать в себе право на насилие[19 - См.: Galfang J. «Cultural Violence» // Journal of Peace Research. 1990. Vol. 27. N 3. P. 291–305.]. Именно поэтому Х. Патомеки, будучи европейцем, протестует против евроцентризма в модели «космополитической демократии». Он считает, что эта модель является рецептом и в конечном счете реальным потенциалом для глобальных демократических войн как проявления империализма.

С этим трудно не согласиться. Прежние модели европоцентризма как оправдания империалистической политики пришли в явное противоречие с реалиями современной глобальной жизни.

Концепции самодержавной и космополитической демократии, «вытесняя» принципы глобальной демократии, не предлагают позитивного решения вставших перед человечеством проблем. Путь экономического и политического давления и использования вооруженной силы заводит в тупик цивилизационный прогресс, оставляя за собой цивилизационные развалины и нарастающие волны терроризма. И не случайно вставшие перед человечеством экологические, энергетические, сырьевые, продовольственные, демографические и климатические проблемы находят свое решение на основе общих принципов международной жизни суверенных государств и путем формирования все более широких общественных движений, выдвигающих требования охраны окружающей среды, спасения фауны и флоры, ограничения производственных механизмов негативного влияния на климат планеты.

Все более заметную роль в формировании общественного климата играет международное взаимодействие представителей научного сообщества, проведение представительных международных конференций, вырабатывающих научно обоснованные практические рекомендации в определении эффективных подходов к решению назревших общечеловеческих проблем. Речь идет о создании необходимых условий сохранения жизни на планете Земля. Для решения этой глобальной задачи становится правилом соединение усилий государств в преодолении последствий технических и естественных катастроф.

Возникает все более глубокое осознание того факта, что правильное использование цивилизационного многообразия – это не препятствие, а средство нахождения возможных нестандартных решений в возникающих нестандартных ситуациях. Процессы глобализации требуют научения слушать друг друга. Глобальный субъект становится плюралистичным по своему характеру. Так, например, кто владеет ситуацией в дельте Амазонки, от сохранения лесов которой зависит нормальная работа «легких» всей планеты, тот превращается в глобального субъекта. Но в современном взаимозависимом мире такие глобальные субъекты возникают всюду, во всех ключевых регионах планеты. Современная ситуация объективно выдвигает новые требования организации мирового экономического и торгового режима, финансовых реформ, создающих благоприятные условия для утверждения новых типов технологий, направленных на распространение чистых производств, экономное использование природных ресурсов. Это должно стать реальной стратегической целью промышленного и сельскохозяйственного производства, а вместе с тем изменения его стимулов и смысла экономической политики.

Изменяется и характер политических стратегий.

Очевидно, что решение современных проблем невозможно без формирования глобального политического движения, состоящего как из гражданских представителей, так и представителей суверенных государств.

Х. Патомеки отчетливо видит формирование новых запросов цивилизационной эволюции современного мира и выступает за культивирование демократического плюрализма, новые установления которого будут укреплять основу реформ в различных сферах, в том числе и в сфере политики. Эта стратегия, считает Х. Патомеки, осмысливается в открытых процессуальных понятиях, а не в замкнутой модели. Эти реформы можно осуществить мирным и демократическим путем, вопреки сопротивлению некоторых великих держав, многонациональных корпораций и финансовых институтов.

Эти набирающие силу тенденции современной цивилизационной эволюции не соответствуют установкам самодержавной и космополитической демократии. Этим установкам усилиями информационных технологий и спецслужб придавался идеализированный облик, разукрашенный воздушный шар, указывающий всему человечеству путь к райским небесам. Однако в оболочке этого шара возникли «проколы», которые трудно «залатать».

Применение пыток, бомбардировки мирных поселений с многочисленными человеческими жертвами, организация убийств лидеров суверенных государств, поощрение внутренних гражданских войн и даже участие в них на какой-то одной стороне – все это несколько портит тот имидж, который в свое время покорил сердца сторонников «новой демократии» новейшего западного образца. Получивший серьезные проколы лакированный воздушный шар «схлопнулся» и стал утрачивать свою первозданную красоту. В различных странах гибнет идол мечты поклонников. Они переживают и, возможно, даже плачут, хотя не так открыто, как плачут в Северной Корее фанатичные поклонники ушедшего из жизни Ким Чен Ира. Но, думается, не менее искренно. Можно надеяться, что это станет процессом отрезвления и духовного самоочищения, позволяющего осознать, что глобальный цивилизационный субъект сегодня – не наряженная фигура голиафа, держащего в своих руках «большую дубинку», а единство многообразия суверенных государственных и гражданских субъектов, охватывающих межэтнические и межрасовые, межличностные, языковые и духовные сферы жизни цивилизаций. Проблема управления современными тенденциями глобального развития, их упорядочения и направления в позитивное созидательное русло напоминает формирующееся и развивающееся многоголосие оркестра, где каждый инструмент со своей спецификой исполняет свою мелодию, которая в слиянии со всеми другими мелодиями позволяет формировать действительную гармонию героической сим-фонии глобального самоуправления стран и народов совре-менного мира.

    Статья предоставлена автором для публикации в бюллетене «Россия и мусульманский мир».

ДВАДЦАТЬ ЛЕТ РОССИЙСКИХ РЕФОРМ

    Михаил Горшков, член-корреспондент РАН, директор Института социологии РАН

В конце декабря 2011 г. – начале 2012 г. исполняется 20 лет с того момента, когда Российская Федерация, сразу после распада СССР, приступила к проведению радикальных реформ, коснувшихся в первую очередь экономики, но затронувших также и все остальные сферы жизни общества. Точную дату старта этих реформ назвать достаточно сложно. Можно вспомнить четыре события, ознаменовавших их начало:

– подавление «путча» ГКЧП в конце августа 1991 г., что привело к фактическому развалу Союза, параличу союзных органов власти и переходу практически всей полноты ответственности к «суверенному!» руководству РФ;

– Пятый съезд народных депутатов РФ, состоявшийся в конце октября – начале декабря 1991 г., одобривший планы радикального реформирования страны и давший Президенту РФ Б. Ельцину чрезвычайные полномочия для реализации этих планов;

– формирование «правительства реформ» с экономическим блоком во главе с Е. Гайдаром в середине ноября 1991 г.;

– либерализация цен в начале января 1992 г., ознаменовавшая переход к рынку.

Экономические реформы наряду с распадом СССР стали самым важным, знаковым событием новейшей российской истории, на многие годы определившим траекторию ее развития. И сегодня, спустя 20 лет, не прекращаются споры о необходимости этих реформ, их причинах и последствиях.

Уже ушли из жизни главные их инициаторы – Б. Ельцин и Е. Гайдар, но и сегодня обсуждение их политического наследия продолжает волновать как значительную часть общества, так и элиты, особенно в контексте современной эпохи, в чем-то наследующей курс, проложенный реформаторами, а в чем-то противоположной ему. Не случайно одна часть общества, и особенно генерация либеральных политиков начала 1990-х, критикует нынешние власти, обвиняя их в отказе от наследия реформ Ельцина–Гайдара, прежде всего, от принципов политической демократии и экономических свобод. Другая часть населения и политического класса, напротив, убеждена, что именно сохранение следования нынешнего курса реформам 1990-х, в первую очередь «олигархическая» форма власти, является главной проблемой и тормозом развития страны. Однако не следует забывать, что действия и поступки реформаторов часто носили спонтанный характер и были во многом вынужденными в условиях тотального системного кризиса в агонизирующем СССР, когда времени на поиск более «щадящих», постепенных путей реформирования уже не оставалось. В то же время массовое сознание склонно забывать исторический контекст, многое мифологизировать, упрощать.

И это вполне естественно, учитывая, что в сжатые сроки менялось практически все: экономический и политический строй, власть, привычный уклад жизни и т.д. Тем важнее оглянуться на события 20-летней давности, посмотреть на них глазами современных поколений россиян. Также чрезвычайно важным представляется проанализировать то, как эти перемены сказались на жизни наших сограждан, их социальном и материальном благополучии, возможностях самореализации, эволюции их мировоззренческих установок, национальной самоидентификации, взглядов на окружающий мир, роль и место в жизни общества государства, демократических институтов и норм и т.д.

С целью выявления восприятия россиянами опыта реформирования экономической, социальной и политической жизни общества за последние 20 лет, тех сдвигов, которые произошли в самом обществе за эти годы, в апреле 2011 г. Институт социологии РАН провел общероссийское социологическое исследование «Двадцать лет реформ глазами россиян». Вместе с тем эмпирической базой настоящего исследования послужили результаты исследования, проведенного ИС РАН в 2001 г. «Новая Россия: десять лет реформ». Поскольку исследования осуществлялись по однотипной модели, в настоящем докладе имелась возможность проведения сопоставительного анализа, раскрывающего не только нынешнее состояние массового сознания, но и тенденции его развития, особенности проявления на различных этапах реформ. Речь идет о двух периодах в жизни страны: 1990-х и 2000-х годов.

Итак, можно говорить о следующих основных выводах вышеупомянутых исследований.

1. Посткоммунистическая трансформация России, включая экономические реформы Ельцина–Гайдара, поначалу была позитивно воспринята обществом. В первую очередь это было связано с высоким уровнем ожиданий и доверия к Б. Ельцину в тот период. Однако уже вскоре сторонники реформ оказались в меньшинстве. Позитивное к ним отношение сегодня высказывают чуть более трети опрошенных (34 %), а десять лет назад их было еще меньше (28 %). В то же время молодая активная часть населения начинает чувствовать взаимосвязь между собственными достижениями и реформами 90-х. В целом же исследование показало, что острота отрицательного отношения к ним постепенно ослабевает, сменяясь сожалением об упущенных в 1990-е годы возможностях. Большинство россиян (около 70 % опрошенных) не склонны соглашаться с точкой зрения инициаторов реформ о безальтернативности предпринятых в начале 90-х мер, обусловленных глубиной экономического и политического кризиса. Истинная цель реформ, по мнению большинства, состояла не в скорейшем преодолении экономического кризиса, а в интересах как самих реформаторов, так и стоявших за ними общественных групп, стремившихся к переделу в свою пользу бывшей социалистической собственности. Именно этими целями во многом объясняется и свертывание возможностей влияния общества на принятие политических решений. Точку зрения реформаторов разделяют те группы россиян, которым удалось повысить свой материальный уровень и социальный статус и для которых результат реформ – важнее их изначальных целей.

2. Реформы 1990-х, по мнению россиян, привели к ухудшению положения дел буквально во всех сферах жизни общества и страны как в экономике, так и в политике и социальной сфере. Определенная часть населения склонна видеть «плюсы» в процессах, связанных с демократизацией, свободой слова, правами человека. Лишь корректировка курса реформ, связанная с именем В. Путина, привела к смене однозначно негативного тренда 90-х годов. Прежде всего, это относится к экономике, уровню жизни населения и особенно внешней политике. В то же время фиксируется нарастание в 2000-е годы негатива, связанного с ростом коррупции, бюрократического засилья, а также деградации социальной сферы. Наряду с этим идет постепенное, хотя и не ярко выраженное, переосмысление россиянами основных достижений и неудач реформ в общезначимом и личном аспектах. На передний план заметно чаще, чем десять лет назад, выходят достижения, связанные с формированием в России «общества потребления» (некоторый рост благосостояния, насыщение рынка товарами и уход в прошлое экономики дефицита, свобода выезда за рубеж). Напротив, респонденты гораздо реже отмечают значимость обретенных в начале 1990-х годов демократических прав и свобод. Когда речь идет о приобретениях и потерях в личном плане, то здесь респонденты отметили, что, с одной стороны, реформы открыли новые возможности для самореализации, профессионального и карьерного роста, занятия предпринимательской деятельностью, участия в общественно-политической жизни. Но с другой стороны, по мнению большинства респондентов, «освоить» эти возможности смог сравнительно узкий круг людей, в то время как для многих россиян они остались либо труднодостижимыми, либо даже сокра-тились.

3. Два десятилетия, прошедшие с начала реформ 90-х, оказались богатыми на знаковые для страны события, большая часть которых была воспринята обществом неоднозначно. В отношении событий 90-х годов превалируют негативные оценки. Это касается распада СССР, силового разгона Верховного Совета РФ в 1993 г., войны в Чечне, приватизации государственной собственности в середине 90-х, экономического кризиса, приведшего к дефолту в 1998 г. «Особое», скорее, позитивное мнение о многих из этих событий имеют сторонники либеральных взглядов, которые, впрочем, составляют незначительную часть населения страны. Основные «вехи» первого десятилетия XXI в. воспринимаются менее конфронтационно. Хотя к таким событиям, как монетизация льгот, зажим СМИ, к действиям российских властей в период кризиса 2008–2009 гг., достаточно большое число россиян относится скорее со знаком «минус».

4. Лидеры страны (СССР и России) 1990-х годов – М. Горбачёв и Б. Ельцин – продолжают восприниматься большинством общества негативно (кроме части общества, придерживающейся либеральных взглядов), а последующего десятилетия – В. Путин и Д. Медведев – напротив, позитивно, причем всеми группами общества, в чуть меньшей степени – пожилыми россиянами, сторонниками коммунистических взглядов. Исследование показало, что за последние десять лет рейтинг В. Путина не только не снизился, а вырос. Что касается Д. Медведева, то его политика воспринимается как продолжение курса В. Путина.

5. Социально-психологическое состояние россиян все в меньшей степени детерминируется условиями микроуровня (возраст, доход, текущие жизненные проблемы) и все в большей степени начинает зависеть от факторов, связанных с их оценкой легитимности сложившейся в России модели социума. В целом социально-психологическое состояние россиян, с одной стороны, характеризуется стабилизацией положительно окрашенных чувств и надежд на улучшение ситуации в будущем, а с другой стороны – ростом распространенности чувства несправедливости происходящего, стыда за нынешнее состояние страны, собственной беспомощности. Естественным следствием этого выступает и быстрый рост среди россиян чувства агрессии.

Агрессивные умонастроения, порождаемые общей неудовлетворенностью сложившимся в России типом социума, вероятнее всего приобретут националистическую окраску и могут вызвать, в случае перехода от настроений к реальным действиям, серьезные столкновения на национальной почве. Учитывая скорость нарастания агрессивных чувств и пространственную локализацию их носителей, развитие событий по такому сценарию очень вероятно. Особо рискованной в этом отношении представляется ситуация в Москве.

6. Наибольшую тревогу у россиян вызывает кризис системы ЖКХ и рост жилищно-коммунальных платежей. Однако если рассмотреть динамику отношения россиян к различным явлениям и процессам в жизни страны, которые кажутся им наиболее тревожными, то лидером является все же не «коммуналка», а проблема коррупции и засилья бюрократии. Причем наиболее значимым объективным фактором, влияющим на распространенность соответствующих тревог, выступает не столько принадлежность к той или иной социальной группе, сколько регион проживания. Это еще раз свидетельствует о глубокой неоднородности России в региональном разрезе. Если говорить не о тревогах россиян, а о тех проблемах, которые мешают им жить, стоит отметить низкую долю тех, кто считает, что живет нормально – это всего около четверти населения. Главными среди проблем выступают, прежде всего, низкий уровень жизни и отсутствие социальных гарантий по болезни, старости, безработице и инвалидности. Не случайно среди потерь, которые лично им принесли реформы последних десятилетий, безусловным лидером стала утрата уверенности в завтрашнем дне.

7. Исследование показало рост неудовлетворенности многих россиян своей жизнью на фоне некоторого улучшения их материального положения (рост среднедушевых доходов только за последний год примерно на 1,5 тыс. рублей на человека в месяц). Видимо, с началом кризиса россияне признали необходимость «затянуть пояса», но рассчитывали, что страна извлечет из него уроки на будущее, или что он коснется всех в более-менее равной степени. Однако реальность оказалась иной – вся тяжесть кризиса оказалась, по мнению населения, возложена на рядовых граждан, а из острой фазы кризиса страна вышла лишь с усугубившимися негативными тенденциями своего развития, прежде всего – со все усиливающейся коррупцией. Население ответило на это ухудшением своего социально-психологического состояния и ростом общего уровня недовольства жизнью, невзирая на стабилизацию своего материального положения. Обобщением россиянами своей личной ситуации в пореформенной России выступает их оценка собственного выигрыша или проигрыша от реформ двух последних десятилетий. Доля считающих себя выигравшими от них очень мала (всего 10 %) и в два с половиной раза меньше, чем доля считающих себя проигравшими. Еще около трети остались, что называется, «при своих» – не выиграли и не проиграли. Такова итоговая оценка, поставленная россиянами последним 20 годам истории нашей страны.

8. Судя по результатам исследования, изменения социального статуса россиян за последние 20 лет имели позитивную динамику. Однако быстрый рост социальных притязаний наших сограждан, обусловленный колоссальной и все углубляющейся социальной дифференциацией и нарастанием социального неравенства, сводит «на нет» достижения последних лет, так как разрыв между реальным и желаемым статусом для большинства россиян не только сохраняется, но и нарастает. Самооценки россиянами своих достижений в различных сферах жизни говорят о том, что относительно больше шансов на достижение успехов у них на микроуровне – в семье, сфере дружеского общения, досуговой сфере. Однако и в частной, приватной жизни им удается далеко не все. Многие не удовлетворены отсутствием возможностей заниматься любимым делом, дефицитом свободного времени. Еще хуже ситуация складывается с тем, что связано с местом россиян в макросоциуме. Сколько-нибудь массовыми можно считать лишь такие их достижения, как получение хорошего образования (которым могут похвастать, по самооценкам, 46 % опрошенных). Все остальные достижения (престижная работа, карьера, наличие собственного бизнеса и т.д.) характеризуют небольшую часть наших сограждан, хотя значимость их в системе ценностей населения страны растет.

9. Ухудшение социального самочувствия многих наших сограждан обусловлено в значительной степени сужением каналов социальной мобильности, в том числе и горизонтальной. Возможности самостоятельно, за счет смены места жительства, улучшить свое положение в обществе у россиян сегодня практически отсутствуют. Немногие исключения характерны, прежде всего, для части горожан, переехавших в села, а также горожан из крупных городов, переезжающих в города с меньшей численностью населения. Однако вектор внутрироссийской миграции носит обратный характер – большинство мигрантов едут в более крупные населенные пункты, чем те, в которых они выросли. Межпоселенческая мобильность в разной степени характерна для разных поколений россиян, и, как правило, переезды в другой населенный пункт совершаются в возрасте до 30 лет. Однако нынешняя молодежь хотя и демонстрирует высокие показатели мобильности (13 % переехавших на нынешнее место жительства за последнее десятилетие в группе до 30 лет), все же характеризуется более низкими показателями мобильности, чем возрастные группы старше 40 лет в период их молодости. Это говорит о недоиспользованности потенциала мобильности российской молодежи и сомнительности идеи о необходимости массового импорта в Россию рабочей силы из-за рубежа в условиях, когда в стране есть огромный внутренний ресурс перераспределения уже имеющейся в ней рабочей силы. Если же говорить о миграции из России, то потенциал ее очень велик и серьезно вырос за последние десять лет. Сегодня уже около половины населения страны хотели бы уехать из России с разными целями, причем в группе до 30 лет доля таковых еще больше. Навсегда хотели бы уехать 13 % россиян. Это в два раза больше, чем десять лет назад. Еще 35 % готовы уехать за рубеж «на заработки». Желание более трети всех работающих россиян превратиться в гастарбайтеров – яркое проявление неблагополучия на российском рынке труда, позволяющее глубже понять причины недовольства наших сограждан сложившейся в стране ситуацией.

10. Помимо сдвигов в социально-экономических условиях жизни россиян существенные изменения претерпели и их мировоззренческие установки. Вместе с распадом СССР рухнула идеологическая гомогенность советского типа. Но на смену ей пришел не столько «положенный», согласно теории, плюрализм, сколько нарастающая хаотизация ментального пространства. У разных социальных и социально-демографических групп, равно как и у территориальных образований, не исключая очень мелкие, стали появляться совершенно обособленные интересы, а вместе с ними и собственные мини-идеологии. Однако к началу 2000-х годов появились идеи, которые могут претендовать на статус общезначимых. Это – единение народов России с целью ее возрождения как великой державы, укрепление правового государства и объединение усилий всех народов для решения глобальных проблем, стоящих перед человечеством. Обращает на себя внимание рост числа сторонников социалистических идеалов. Это значит, что распространение социалистических убеждений среди россиян связано уже не столько с сохраняющимся у части населения советским опытом, сколько с негативными сторонами жизни в современной России и накоплением жизненного опыта вообще.

Данные проводившегося на протяжении всего периода реформ социологического мониторинга показывают, что ценностные ориентации российского общества достаточно устойчивы. Причем в их палитре заметное место занимают ценности свободы, справедливости, понимаемой как равенство возможностей, труда, патриотизма. Безусловно, новые образы и идеи, которые очень активно продвигались реформаторами в информационное пространство, повлияли на массовое сознание, в особенности на молодежь. Однако это влияние выразилось лишь в некоторых колебаниях «ценностной кардиограммы», не меняющих общую иерархию ценностей и распределение в обществе ценностных предпочтений различного типа. При наличии общего «ценностного консенсуса» различных поколений (существующего несмотря на некоторые возрастные особенности тех или иных групп, в частности традиционные для молодежи оптимизм и амбициозность) пореформенная молодежь в существенно меньшей степени демонстрирует конформистские жизненные установки. Поэтому в прошедших за последние 20 лет реформах она видит больше плюсов, чем остальное население, и главные из этих плюсов для нее – появление возможностей для самовыражения и построения карьеры. В структуре мировоззренческих установок россиян особое место занимает восприятие ими роли государства. Соглашаясь с тем, что она должна быть ключевой не только в экономической, но и в социальной сфере, население не готово поддержать ни либеральные модели социальной политики, при которых вмешательство государства в социальную сферу минимально; ни свободную рыночную экономику, при которой все зависит от частных акторов. В социальной сфере как оптимальная в представлениях населения в последние годы преобладает модель, при которой государство обеспечивает всем определенный минимум, а остального каждый добивается сам. Однако симптоматичным представляется рост поддержки модели социального равенства, обеспечиваемого государством, который наблюдается в обществе в последние годы. Возможно, частично он связан с ростом запроса на равенство перед законом, правовое равенство и равенство возможностей для всего населения. В основе оптимальной экономической модели страны, по мнению россиян, должна быть смешанная экономика с ведущим государственным сектором. Все стратегические отрасли экономики должны быть под контролем государства, а частное управление теми или иными организациями должно обязательно совмещаться с государственным контролем за ними. Представления россиян о роли государства в социальной и экономической сферах дифференцируются в зависимости от их возраста, уровня образования, типа поселения и других факторов. Однако запрос на ведущую роль государства в этих сферах все же является преобладающим практически во всех группах населения – различаются, скорее, представления разных групп о возможных формах и степени реализации этой роли.

12. Что же касается отношения россиян к демократическим ценностям и институтам, то его можно охарактеризовать как «благожелательный скептицизм», т.е. благожелательное отношение к самой идее демократии как оптимальной форме организации общественной жизни и крайне скептическое, а иногда и негативное отношение к большинству институтов, которые эту идею призваны претворять в жизнь (выборы, парламентаризм, многопартийность, свобода слова и т.п.). Уровень интереса большинства россиян к политической жизни страны по-прежнему низок. Однако есть симптомы, свидетельствующие о некотором оживлении общественной активности, главным образом на локальном уровне. Косвенно это подтверждает тот факт, что сегодня востребованность инструментального потенциала демократии (акции прямого действия: митинги, демонстрации, забастовки, обращения в суд, в СМИ и т.п.) заметно превосходит показатели десятилетней давности.

13. В декабре 2011 г. исполняется 20 лет с того дня, когда прекратил свое существование Советский Союз. Россияне не склонны представлять себе СССР ни в виде демонической «империи зла», ни в романтическом образе «первопроходца» или тем более «весны человечества» (как выразился когда-то Маяковский). Преобладают же в обществе не геополитические и идеологические оценки, а взгляд сквозь призму человеческих судеб. В этом плане распад СССР чаще всего воспринимается как общая беда миллионов людей, живущих в республиках бывшей союзной державы. В такой оценке солидарны и бедные, и богатые, и молодые, и пожилые россияне. Рост патриотических умонастроений привел к переосмыслению в массовом сознании вопроса не только о своеобразии России, но и о ее роли и месте в мире. Решающим фактором, определяющим отношение «среднего» российского гражданина к международной политике, различным странам мира, являются не эмоционально окрашенные идеологические мотивы, какими руководствовалось общество в начале 90-х годов прошлого века, а прежде всего соображения безопасности. Среди главных угроз современной России респонденты называют международный терроризм и мировой экономический кризис. Охлаждение россиян к большинству стран Запада в период войны с Грузией носило краткосрочный характер и к настоящему времени практически преодолено. За исключением США, отношение к которым по-прежнему негативное.

14. Распад СССР, помимо новых представлений о месте России в мире, дал толчок к формированию новой российской идентичности. К 2011 г. российская идентичность стала не только самой распространенной (ее отметили 95 % опрошенных) среди наиболее значимых идентичностей, но и ощущение связи с ней стало наиболее сильным, оно выросло вдвое. При этом 90 % населения по-прежнему сохраняет идентичность по национальности и по месту жительства. Однако сильную связь по национальному и локальному признаку чувствуют 50–60 %, а с российскими гражданами – 72 %. При таких высоких показателях распространенности и российской, и этнической идентичности теряет остроту вопрос их конкурентности и подтверждается их совместимость. Казалось бы, подобные данные свидетельствуют о высокой интегрированности общества и надуманности темы о сепаратизме и разобщенности населения страны. И в чем-то это действительно так. Но важны основания интегрированности. Исследование показало, что солидаризация в немалой мере основана на обидах. Свыше 60 % респондентов присоединились к мнению: «Люди моей национальности многое потеряли за последние 15–20 лет». Среди русских это мнение разделяют больше, чем среди других национальностей – 64 против 44 % соответственно. Сплачивает обида за выход из Союза народов бывших Союзных республик, обида за критику пережитого прошлого, которое совсем недавно представлялось светлым будущим. За 20 лет реформ эти обиды не ушли из сознания людей. Они получили дополнительную подпитку за счет тех чувств, которые переживают и другие народы в Европе, в тех странах, в которых имел место значительный и быстрый приток инокультурного населения. То, что государство – общий дом для российских народов, и все они должны обладать равными правами, и никто не должен иметь никаких преимуществ, остается наиболее распространенным мнением. Но с каждым годом оно становится все менее поддерживаемым. В 90-е годы это было мнение очевидного большинства (65 %), а в 2000-е годы – только половины россиян (47 %).

15. Данные проведенного исследования рисуют тревожную картину. Половина респондентов фиксировала, что в их местности бывают столкновения на почве национальной неприязни, а 68 % откровенно признались, что испытывают раздражение по отношению к представителям других национальностей. Обнадеживает то, что около 90 % русских и нерусских считают, что «насилие в межнациональных и межрелигиозных спорах недопустимо». В то же время 41 % респондентов согласились с тем, что «все средства хороши для защиты интересов моего народа». Причем среди русских такие настроения распространены не меньше, чем среди других национальностей (43 и 34 % соответственно). Это новая ситуация 2000-х годов. В 90-е годы подобные настроения намного чаще встречались именно у нерусских. Нынешние ответы русских вполне согласуются с актуализацией у них этнонационального самосознания. Растущая российская идентичность, совмещенная с этнической идентичностью, интегрирует людей, но и заставляет задуматься о справедливости существующей системы распределения ресурсов, солидаризирует против несправедливостей.

16. Два десятилетия реформ стали серьезным испытанием для морально-нравственных устоев общества. После того как государство фактически сложило с себя роль морального «наставника», а другие общественные институты не смогли или не захотели на себя эту роль принять, россияне оказались перед свободным выбором морально-нравственных ориентиров. И многие сделали выбор в пользу отказа от лишнего «морального бремени», поскольку игнорирование традиционных моральных предписаний стало в ряде случаев экономически и социально выгодным. Естественно, это очень беспокоит многих наших сограждан. Каждый третий опрошенный ухудшение морального состояния общества оценил как одно из самых негативных явлений на протяжении двух десятилетий реформ. Несмотря на столь критичные оценки развития ситуации в сфере общественной морали, для большинства наших сограждан по-прежнему актуальны традиционные ценности и смыслы, нормы обыденного поведения. Россияне декларируют приверженность традиционным нормам в отношении большинства поступков и явлений, которые принято считать аморальными или, по меньшей мере, неэтичными (в их числе употребление наркотиков, гомосексуальные отношения, использование сексуальных связей для достижения корыстных целей, уклонение от налогов, дача взяток). Более того, сегодня актуальность большинства моральных норм заметно выше, нежели десять лет назад, и тем более – по сравнению с 1990-ми. В то же время исследования ИС РАН выявляют релятивизм опрошенных в отношении некоторых сфер, которые регулируются не законом, а только общественной моралью (например, сознательный обман для достижения корыстных целей). Кроме того, исследования фиксируют проявление сравнительно нового для России явления – мультиморальности, когда люди, существуя в рамках своей моральной матрицы, признают право других людей жить по их собственным законам. Тем не менее сам факт обеспокоенности состоянием морально-нравственного климата в обществе, переживание за потерю обществом его моральных традиций, которую многие россияне сегодня демонстрируют, – это не столько констатация утраты норм и традиций, сколько признак того, что общество и его граждане остро чувствуют их необходимость.

17. Одна из немногих сфер, где действительно ощутим большой прогресс, – это сфера досуга. Несмотря на то что многие россияне ощущают дефицит свободного времени, его проведение, судя по опросам, носит достаточно насыщенный, разнообразный характер. Все чаще его основу составляют различные внедомашние формы активности, направленные на общение, развлечения, саморазвитие. Большинство россиян (51 %) по-прежнему практикуют традиционные формы досуга, которые предполагают отдых на «домашней территории» либо общение в рамках ближнего круга (родственники, друзья) вне дома. Однако уже немало и тех (39 %), кто предпочитает активный внедомашний досуг с множеством развивающих, развлекающих, культурных, рекреационных, общественных компонентов. Основными факторами, определяющими качество досуга, а с ним и качество жизни в целом, являются материальная обеспеченность, социальный статус, место проживания. Люди с высокими самооценками материальной обеспеченности, стоящие на высших ступенях социальной лестницы, жители крупных городов проявляют выраженный интерес к своему свободному времени и насыщают его разнообразными формами активного досуга, направленного на культуру и саморазвитие, развлечения и спорт. Низкая же материальная обеспеченность и проживание в малых поселениях, особенно селах, снижают интерес и возможности людей в сфере досуга, обедняют и опрощают его. Одним из возможных факторов развития досуга – его содержательного наполнения и видового разнообразия – может стать пользование ПК и Интернетом. Исследование показало, что россияне, имеющие возможность ими пользоваться, проводят свое свободное время заметно более содержательно, чем остальные, чаще практикуют активный досуг, направленный на саморазвитие и культуру, на развлечения и спорт. С учетом того, что компьютеры и Интернет все увереннее входят в жизнь представителей самых разных групп и слоев населения (в том числе пожилых людей, плохо материально обеспеченных, живущих в небольших поселениях), можно предположить, что досуг россиян будет становиться все более разнообразным и насыщенным.

В заключительном разделе исследования, посвященном перспективам развития страны, особенно отчетливо выявилось неоднозначное, двойственное отношение россиян к нашему недавнему прошлому, настоящему и будущему. С одной стороны, большинство опрошенных (около 60 %) считают, что вектор развития, который был избран после крушения коммунизма, в целом верен; и рано или поздно страна выйдет на траекторию устойчивого экономического и политического развития. Хотя немало и тех (около 40 %), кто убежден, что путь, по которому идет современная Россия, ведет страну в тупик. С другой стороны, больше половины опрошенных (54 %) полагают, что Россия, ее экономика потеряла динамизм, и отставание нашей страны от ведущих держав мира будет только нарастать.

В настоящий период лишь 17–18 % опрошенных верят в возможность того, что в течение ближайших 5–10 лет Россия войдет в число ведущих экономически развитых стран мира, станет страной развитой демократии. Отсюда некоторый рост сторонников перемен, более решительных мер по модернизации экономики, политической и социальной сфер. И это несмотря на то, что сторонники стабильности продолжают преобладать, хотя и не со значительным перевесом (57 % против 42 %). А вот среди молодежи поддержка идеи модернизационного прорыва выглядит уже достаточно выраженной. Пока это слабо проявляющаяся тенденция. Но как показывает исторический опыт, когда запрос на перемены начинает овладевать умами людей, причем в молодых и активных группах, подобный запрос, так или иначе, начинает пробивать себе дорогу.

    «СоцИс: Социологические исследования», М., 2011 г., № 11, с. 3–11.

АРАБСКИЕ РЕВОЛЮЦИИ КАК ФАКТОР ВЛИЯНИЯ

НА ВНУТРИРОССИЙСКУЮ ПОЛИТИКУ

    А. Глухова, политолог (Воронежский государственный университет)

Весна 2011 г. неожиданно ознаменовалась событиями, предвидеть которые не смогли даже самые искушенные аналитики. Ряд арабских стран Северной Африки, начиная с Туниса и заканчивая Ливией, неожиданно резко оказались дестабилизированы волной народных протестов против правящих политических режимов, имевших – несмотря на республиканскую (президентскую) систему правления – фактически наследственно – династический характер. Очередная демократическая волна, если пользоваться терминологией С. Хантингтона, со стремительностью политического цунами накрыла исламский мир, поставив перед аналитиками целый ряд непростых проблем. Первая из них состоит в следующем: как вписать эти события в логику третьей волны демократического транзита, начавшейся в середине 70-х годов прошлого века? Имеем ли мы дело с четвертой демократической волной или субволной в рамках единого трансформационного процесса? Или данная неожиданная волна имеет собственное, арабское происхождение и собственную уникальную природу? Последний вопрос корреспондирует с высказанной специалистами (в первую очередь, С. Хантингтоном) еще в начале 1990 г. версией о том, что демократический процесс не в состоянии преодолеть исламские бастионы по причине полного несовпадения ценностных оснований исламской и западной цивилизаций. Тем не менее демонстранты на площади Тахрир в Каире, как и на других столичных площадях арабских государств, требовали свободы слова, собраний, справедливости в распределении доходов, политического представительства и т.д., что вполне можно расценивать как демократические требования. Иными словами, демократические ветры достигли и границ исламского мира.

Логичен вопрос о том, каковы причины этих процессов. По всей видимости, мы имеем дело с комплексом причин, обусловивших своего рода кумулятивный эффект, пагубный для авторитарных правителей этого региона. Следует обратить особое внимание на институциональный контекст развертывавшихся процессов, каковым является характер политического режима. Применительно к рассматриваемым странам чаще других звучит определение «загнивающий полуавторитарный режим», автором которого является американская исследовательница М. Оттауэй. Еще в начале 2000-х годов она относила к этой группе стран Египет и Азербайджан (в отношении последнего сегодня все чаще звучат прогнозы по поводу аналогичных событий в недалеком будущем). Сам факт пребывания у власти на протяжении 30–40 лет и твердое намерение передать ее в руки наследников свидетельствует о безраздельной самоуверенности действовавших правителей, что вкупе с коррупцией, невиданным личным обогащением привело к взрыву народного недовольства.

Вместе с тем наряду с политическим фактором существуют и другие глубинные основания возникших макроконфликтов, в частности экономические факторы. В последние полвека и особенно в два-три последних десятилетия арабы переживали кризис, продолжающийся и сегодня. Причины этого кризиса многоплановы: война с Израилем, усиление влияния религиозных экстремистов, растущая социальная несправедливость, особенно на фоне коррупции многих властных структур и их стремления подавить инакомыслие, а также увеличивающаяся разница между богатыми и бедными. Темпы экономического развития большинства из 22 стран – членов Лиги арабских государств серьезно замедлились и оказались самыми низкими на планете. Практически треть населения на Арабском Востоке неграмотны и почти столько же живет не более чем на 2 долл. в день. Отставание арабского мира особенно заметно на фоне хозяйственных успехов стран Восточной и Юго-Восточной Азии, которые, стартовав с примерно равных позиций, ныне оставили арабов далеко позади себя. И это несмотря на тот факт, что именно на Ближний Восток приходится почти 2/3 запасов энергоносителей и себестоимость добычи черного золота здесь практически на порядок ниже, чем, скажем, в России.

Ситуативные причины: в их числе серьезные социальные проблемы, возникшие вследствие мирового финансово-экономического кризиса, в первую очередь безработица, ударившая не только по беднейшим слоям населения, но и по благополучному среднему классу – служащим банков, госучреждений и т.д. Особенно болезненно эти испытания были восприняты молодежью, для которой разом закрылись возможности профессионального роста, восходящей мобильности и т.д. Не случайно именно молодежь («фейсбуковская молодежь», по определению некоторых наблюдателей), стала главной движущей силой протестных движений.

Стоит сказать и о том, что демографический фактор, т.е. нарастание в социальной структуре населения удельного веса молодых людей, давно привлекает к себе внимание исследователей. Изменения в демографическом балансе населения рассматриваются как фактор не только внутренней, но и международной политики. Численный рост одной группы порождает политическое, экономическое и социальное давление на другие группы и вызывает ответное противодействие. Что еще более важно, это вызывает военное давление на демографически менее динамичные группы. Так, на Шри-Ланке пик сингалезского националистического мятежа в 1970-х годах и тамильского восстания в конце 1980-х годов в точности совпал с годами, когда «молодежная волна» людей от 15 до 24 лет в этих группах превосходила 20 % от общей численности группы. Практически все сингалезские повстанцы были не старше 24 лет, а «Тигры Тамила», как сообщалось, были уникальны в своем роде, поскольку опорой им служила, по сути, детская армия, ряды которой пополняли мальчики и девочки, едва достигшие одиннадцати лет. Как отмечал влиятельный английский журнал «Экономист», тигры вели «войну несовершеннолетних». Аналогичным образом конфликты и даже войны по линии разлома между различными этническими группами подпитывались значительной разницей в приросте населения. В 1980-х годах Чечня была одной из самых густонаселенных территорий в России; численность чеченцев увеличилась на 26 %. Высокая рождаемость в республике привела к появлению переселенцев и боевиков. Не являются исключением и сложные, драматичные процессы, приведшие к межцивилизационным войнам в бывшей Югославии. У них также было много причин и много отправных точек. Однако весьма вероятно, что самым важным фактором были демографические изменения в Косово. К 1980-м годам около 50 % албанцев находились в возрасте менее 20 лет. Изменявшийся демографический баланс привел к тому, что албанцы выдвинули требование о повышении статуса Косова до статуса Югославской Республики. Этническая экспансия одной группы привела к этническим чисткам со стороны другой. Таким образом, изменения в демографических соотношениях и «молодежные пики» в 20 % или более «ответственны» за многие межцивилизационные конфликты конца ХХ столетия.