скачать книгу бесплатно
Столь решительная победа стоила русскому флоту невероятно малой потери. Убитых было всего трое, ранено шестеро – все с корабля «Европа», который один более всех пострадал: в нем было 14 пробоин, наполовину подводных.
(Морской сборник, 1855, № 6, с. 328–333)
У. Уэсли. Гибель «Евстафия»
Рассказ участника сражения лейтенанта Уильяма Уэсли, служившего на линейном корабле «Не тронь меня» посвящен обстоятельствам героической гибели флагмана русской эскадры, которая, тем не менее, много способствовала блокированию турецкого флота в бухте Чесмы и облегчила его уничтожение.
Адмирал Спиридов, ведя авангард, спускался прямо на головной неприятельский 100-пушечный корабль Capitana-Ali-Bey. При этом он попал под перекрестный огонь пяти турецких кораблей, и у него сразу же было убито около ста человек; но сам он молчал и берег свои снаряды, пока не подошел на расстояние мушкетного выстрела. Тогда он выпустил [по] туркам губительный залп, повторив его сейчас же другим бортом. Но турки отвечали ему тем же; почти весь его такелаж был перебит. Потеряв способность управляться, он пытался выйти из линии, чтобы спешно исправить свои повреждения, но в это время ядром перебило у него правый грота-брас. Следующее ядро перебило левый грот-марса-шкот, и корабль, не слушаясь руля, всем своим бортом навалился на турка; отдать якорь опоздали.
На палубе началась ожесточенная рукопашная схватка. Наконец, русским удалось оттеснить противника с их палубы; флаг с полумесяцем был сорван. Громадный корабль был уже почти взят и послужил бы завидным трофеем адмиралу, но в это время на нем вспыхнул пожар.
Во время этой лихой абордажной схватки и команда, и офицеры дрались, как львы, и явили бесчисленное количество примеров отменной храбрости и мужества. Так, например, французский дворянин М. Fort, первый лейтенант адмирала Спиридова, лишился части щеки, оторванной ядром, но его не смогли убедить спуститься вниз; прикрывая рану платком, он оставался на своем посту и продолжал ободрять людей. Вскоре затем другое ядро оторвало ему правую ногу, и он упал, но вскоре очнулся и пытался подняться, но в это время третье ядро разорвало его пополам.
Схватка флагманского корабля адмирала Спиридова с турецким адмиральским кораблем привлекла особое внимание обоих флотов; свалившись на абордаж, они дрались еще около четверти часа, когда вдруг из правого кормового балкона на турецком корабле вырвался столб дыма и пламени. В одну минуту все смешалось; самые мужественные сердца дрогнули. Пожар разрастался с каждым мгновением и с неодолимой яростью охватывал уже такелаж и мачты на корабле Спиридова. Команды обоих судов, видя смерть перед своими глазами, забыли вражду, прекратили огонь и думали только о спасении. Одни кидались в море, но лишь немногие из них были подобраны с других кораблей; другие, как бы оцепенев от ужаса, пассивно ожидали решения своей участи.
Наконец грот-мачта турецкого корабля, вся объятая пламенем, рухнула на палубу «Евстафия», и он взлетел на воздух со всеми находившимися на нем людьми. Зрелище было поистине ужасное.
Между тем, пылающий турецкий корабль представлял для своих подветренных мателотов серьезную опасность, которую страх разделить участь «Евстафия» преувеличивал, по крайней мере, раз в десять. Весь неприятельский флот охватывала паника, и под ее влиянием турки пришли к роковому для себя решению: они один за другим рубили свои канаты и спускались в бухту Чесма. Здесь турки надеялись хоть на несколько дней укрыться от русского флота.
Немедленно после катастрофы с «Евстафием» на место его гибели посланы были шлюпки; им приказано было подойти возможно ближе к обломкам двух несчастных кораблей и пытаться спасти всех, кого возможно.
Мужественный командир «Евстафия» капитан 1 ранга Круз оставался на своем корабле до конца. Тяжело раненый, он был подобран с воды подошедшей шлюпкой. Но храбрые матросы и их офицеры были не так счастливы; все они погибли в волнах или были прирезаны турками, которые, видя свое поражение, были взбешены до последней степени и, чтобы отомстить за свой позор, все время поддерживали с берега огонь по шлюпкам, пытавшимся спасти тех немногих, которые чудесно избегли смерти в огне. Эта жестокость так возмутила русских офицеров, бывших в шлюпках, что они решили не только не принимать с воды ни одного турка, но или стрелять по ним, или добивать по голове веслами. Не разбирая ни звания, ни состояния, они не давали пощады никому.
(Морской сборник, 1914, № 5, с. 23–25)
Рапорт Ф.Ф. Ушакова Павлу I
Следующий средиземноморский поход (1798–1800) проходил под флагом адмирала Федора Федоровича Ушакова, возглавлявшего соединенные эскадры России и Турции. Как показывает рапорт Ф.Ф. Ушакова императору Павлу I, гуманизм, честность и верность слову являются вполне осязаемыми средствами достижения победы. «Не меньше оружия поражать противника человеколюбием», – рекомендовал А.В. Суворов. Этот принцип свято соблюдался русскими моряками во время всех кампаний в Архипелаге. Оттого флаг и имя России уважались и приобретали друзей и союзников.
Вашему Императорскому Величеству всеподданнейше доношу: бывшие Венецианские острова, большие и малые, все нами соединенными эскадрами от французов освобождены, кроме острова Корфу, который содержится эскадрами нашими в блокаде; обыватели всех тех мест столь привержены и преданы Вашему Императорскому Величеству, я не в состоянии описать столь великой приверженности, какая действительно от душевного рвения их явственна, а особо когда пришли мы с эскадрами к острову Занте… редкое гребное судно и лодка показывались, на которых не было бы российского белого флага с Андреевским крестом; когда по надобности сходил я на берег и был в монастырях и церквях, от стеснившегося народа по улицам нельзя было пройти от чрезвычайного крика: «Виват, Павел Петрович! Виват государь наш Павел Петрович!» Почти во всех домах и из окошек выставлены были флаги первого адмирала[105 - Имеется в виду апостол Андрей.], несколько тысяч таковых было видно по всем улицам на белых платках и на холстине нарисованные Андреевским крестом, также из окошек развешено было множество одеял, платков и разных бумажных и шелковых материй. Женщины из окошек, а особо старые, простирая руки, многие крестятся, плачут, показывая видимость душевных действий, какие в них от удовольствия происходят; малолетних детей выносят, заставляют целовать руку у офицеров, даже у служителей наших. Словом, во всех островах замечено мной в отношении обывателей чрезвычайная приверженность Вашему Императорскому Величеству; такой вид наносит огорчение товарищам моим[106 - Союзным с русскими туркам.], но я всеми способами учтивостью и лаской стараюсь их успокоить, всех знатных первейших жителей, приходящих ко мне, всегда посылаю к Кадыр-бею, командующему турецкой эскадрой, для оказания такого же ему почтения, и все дела решим вместе нашим согласием.
Одно только сомнение мне встретилось, когда Али-паша[107 - Али-паша Янинский (1741–1822) – номинальный вассал Османской империи, фактический правитель Албании и части Греции.], командующий на берегу турецкими войсками, разбил в Превезе французов и попытавшихся быть вместе с французами нескольких [местных] жителей, то после победы в Превезе перерезаны все, кто только ни попал в руки – старые и малые и многие женщины, а остальные взятые женщины и ребята продаются торгом, подобно скотине… Все прочих мест береговые жители, видя чрезвычайные жестокости, пришли в отчаяние и озлобление, а особо обыватели города Парги, хотя неоднократно пашой принуждаемы были подписать договоры, какие он им приказал сделать, но все общество не принимает и слушать не хочет, в город и в крепость войска его не пускают, подняли сами собой российский флаг и из рук его не выпускают, неотступно просят от эскадр наших покровительства.
Откровенно осмеливаюсь всеподданнейше донести Вашему Императорскому Величеству, поголовно все жители здешнего края бесподобную приверженность имеют к России, этими только средствами мы малым числом десантных наших войск побеждаем и берем крепости, которое великими турецкими войсками без наших, по мнению моему, никак бы взять было невозможно, ибо жители островные все бы против них вооружились и были бы преданы французам и с ними вместе дрались бы до последней крайности. Словом, по это время действия наши простираются по учтивому и благоприятному обращению нашему с островными жителями, которых стараюсь я привлечь и уговорить с нами действовать сообща против французов.
Жестокие поступки Али-паши на берегу поколебали было сомнением и всех островных жителей, но как беспрерывно стараюсь их успокоить, то они с великим доверием ко мне идут, вооружаются и действуют со мной теперь. Прибыл я с эскадрой на Корфу, и жители с восхищением и распростертыми руками нас принимают. Всемилостивейший Государь, если бы я имел только один полк российского сухопутного войска для десанта, непременно надеялся бы я Корфу взять, соединяясь с жителями, которые одной только милости просят, чтобы ничьих других войск, кроме наших, к тому не употреблять. Жители будут служить нам по всей возможности и всеми силами…
Я сего числа с эскадрой подхожу к острову Видо, намерен его атаковать и стараться десантом соединенных эскадр овладеть, а после действовать по обстоятельствам.
10 ноября 1798 г.
(Адмирал Ушаков: материалы для истории русского флота, т.2, с. 191–195)
Письмо турецкого визиря Ф.Ф. Ушакову
Знаменитому между князьями Мессийского народа, высокопочтенному между вельможами нации христианской, господину адмиралу, командующему Российским флотом на Средиземном море, искреннему и любезному приятелю нашему, коего конец да будет благ.
… Деятельность и храбрость Ваша обнадеживают блистательную Порту к дальнейшим подвигам, она нелицемерно поставляет Вас в число славнейших адмиралов в Европе и знаменитых ревнителей к службе Вашего государя Императора.
Его Султанское Величество посылает Вашему Высокопревосходительству на самомалейшие расходы Ваши тысячу червонных, а я со своей стороны нетерпеливо желаю слышать всегда о Вашем здоровье и о Ваших победах и что Ваше высокопревосходительство употребите все Ваши старания о завладении крепостей Корфу. Вот предмет, который подлинно усовершенствует навеки славу Вашу. Блистательная Порта должна это ожидать от храбрости, деятельности и достоинства Вашего Превосходительства.
Мир да будет на следующих пути прямому!
(Морской сборник, 1915, № 5, с. 230–231)
Обращение Ф.Ф. Ушакова к жителям деревни Горицы
Русский адмирал был не только искусным дипломатом. Когда было надо, его голос мог звучать грозно. Сила и умеренность, умение расположить к себе сердца и строго потребовать исполнения приказа сочетались в нем в идеальной пропорции.
Я узнал, что некоторые из жителей этой деревни совершенно от страха, чтобы не быть французами разоренными, соединились с ними и начинают войну против своих друзей и родственников. Если точно делают это они от страха французов, то я на этот раз их прощаю и приказываю всем жителям деревни Горицы соединиться с нами и жителями островными и действовать общими силами против французов. Я весьма сожалею, что они близко от крепости [занятой французами] и могут терпеть от нее [ущерб], но такого несчастья избежать нельзя иначе как, соединяясь с нами, отбивать французов. Я пошлю на этот берег десант и пушки и будем вместе общими силами их защищать и атаковать крепость, как и все места мы будем атаковать; эскадра целая моих кораблей на днях соединится со мной, и силы наши будут велики и весьма превосходны, сверх того имеем мы на матером берегу Али-пашу с сорока тысячами албанцев. Если жители здешние не соединятся со мной, все эти войска с Али-пашой [при]будут сюда. Деревню Горицу тотчас обращу я в пепел и жителей ее, если не последуют моему приказанию, накажу бесподобно, ибо почтутся совершенными нашими неприятелями, но закон наш[108 - Общая православная вера.] уверяет меня, что жители деревни Горицы, защищая его от безбожных и беззаконных французов, соединятся с нами непременно…
15 ноября 1798 г.
(Адмирал Ушаков: материалы для истории русского флота, т.2, с. 207)
Е.П. Метакса. Взятие Корфу
Отрывок из записок офицера русского флота Егора Павловича Метаксы относится к моменту подготовки к штурму и взятию сильнейших укреплений острова Видо, являвшихся ключом к главной крепости острова Корфу. После капитуляции Корфу адмирал Ф.Ф. Ушаков основал на освобожденных от французов островах Ионического архипелага Республику семи соединенных островов, сделавшуюся фактически русской колонией на Средиземном море до 1807 года, когда «обидный Тильзит» (по выражению А.С. Пушкина) разорвал связь с Россией всецело преданного ей греческого народа.
Едва дошло до Корфу известие о выходе из Дарданелл соединенных эскадр, как главнокомандующий Ионическими островами генерал Жентили в качестве комиссара французской Директории отправился сам в Церковную область для домогательства при новоучрежденной римской республике войск и провианта с просьбой доставить оные на судах в Корфу, угрожаемую осадой союзных флотов.
Главное начальство было в отсутствие Жентиля препоручено генералу Дюбуа. Между тем деятельный капитан Лажуаль, не теряя ни малейшего времени, собрал все французские гарнизоны, раскиданные по албанскому берегу. Он дал первый предложение на военном совете укрепить остров Видо батареями. Остров сей был усеян масличными деревьями и виноградником, имел каменную церковь, несколько домов и других заведений; но французы деревья употребили на засеки, а материал церкви и домов на построение батарей вокруг острова и печей для каления ядер.
…Между тем жители разных деревень, собравшись толпами, неотступно просили помощи, умоляли адмирала Ушакова дать им на первый случай хотя две пушки с малым числом канониров, одного офицера с 12 солдатами, доказывая необходимость построить батареи на южной стороне Корфу. Это было самое удобное место, прямо против старой крепости на высоком холме. Они столько жаловались на грабежи французов и так настоятельно уверяли, что при помощи означенных людей наших составят сами двухтысячный корпус для охранения сего места, что отказать им в просьбе их казалось противным общей пользе. Батарею поручено было устроить волонтеру с острова Занта греку графу Маркати, весьма искусному инженеру, и с ним посланы поручик Кантарино с 12 фузилерами, одним унтер-офицером и 6-ю канонирами.
Маркати укрепил сию батарею в одни сутки, поставил на ней из наших призовых орудий одну гаубицу и две полевые пушки и, не дождавшись обещанного подкрепления с кораблей, открыл огонь с помянутыми служителями и обывателями деревень. Внезапное появление батареи сей удивило французов, и, по удобству места, она причинила во внутренности крепости великое повреждение.
20-го числа [ноября 1798 года] посланы [были] на судах в подкрепление обещанные служители, но едва стали приближаться к сборному месту, как были со всех сторон окружены и схвачены французами. Сии сделали сильную вылазку [на батарею] в числе 600 человек и островские жители, коих там было тысячи до полуторы, оробели и предались бегству. Адмирал, видя их рвение и добрую волю, полагался и на неустрашимость их, а паче еще на великое их число, но мирные сии неопытные поселяне, видевшие, может быть, в первый раз ужасные действия пушечных выстрелов, не смогли устоять даже против горсти регулярных войск. Как бы то ни было, менее нежели в четверть часа русские остались одни на батарее; сколь храбро они не оборонялись, но должны были уступить страшному превосходству сил врага. Все пали, кроме 17 человек, взятых в плен.
Французы, возгордившись успехом своим, вздумали было сделать покушение против нашей батареи и в первом часу пополудни послали новую вылазку. В оной было уже до 1 000 человек под командой генералов Шабо и Пиврона и прочих батальонных начальников. Они стремительно ударили на холм Кефало, где было наше укрепление. Здесь находился отставной волонтер нашей службы капитан Кирико с 30 албанцами и несколькими островными жителями. Все они состояли под начальством капитана Евграфа Андреевича Кикина.
Как скоро французы приблизились к батарее, то островные жители и здесь смялись и предались бегству. Неожиданный побег жителей и сильное стремление французов не ослабили нимало действия нашей батареи. Русские встретили неприятеля с обыкновенным своим мужеством: схватка была прежаркая и упорная. Севастопольцы видели тут в первый раз французов, наполнявших уже всю Европу страхом, и французов, одним только Суворовым в Италии поражаемых. Республиканцы наступали на батарею с трех сторон с великой неустрашимостью, но были отовсюду отражаемы как пушками, так и штыками русскими. Воспаленные мужеством гренадеры наши не хотели долее оставаться за окопом, не принимая участия в общем сражении. Они единогласно просили капитана своего, чтоб он позволил им решить дело, сделав вылазку. Храбрый Кикин горел одним желанием с солдатами; он взял с собой отборных офицеров, 200 человек гренадеров и других охотников и пустился с ними на неприятеля. Выступив из батареи, отряд сей сделал один залп их ружей и в тот же миг быстро ударил в штыки. Французы, будучи поражены сим нечаянным[109 - Здесь – неожиданным.] нападением, отступили, и иные едва могли укрыться под самым гласисом[110 - Гласис – пологая земляная насыпь впереди наружного рва крепости, которая устраивалась с целью улучшения обстрела подступов.] крепостей, оставляя победителям поле сражения, убитых и раненых.
Урон со стороны французов был немаловажный: убит один батальонный начальник, несколько офицеров и до 100 рядовых, раненых было более 200 человек. С нашей стороны между ранеными находился храбрый Кикин, получивший две тяжелые раны: одну пулей в верхнюю часть груди, а другую штыком в правый бок.
Адмирал Ушаков крайне был доволен успехом сим и отдал полную справедливость отличившимся в сем деле. Сыны России! Если случится которому из вас быть в Корфиотском проливе и ехать мимо холма Кефало, взгляните на развалины русских укреплений, некогда тут бывших. Они омочены кровью собратий ваших, положивших живот свой за единоверцев, вспомяните с признательностью имена их! Да будут павшие за веру заступниками нашими у Престола Божия, да восторжествует всюду крест и истребятся козни мятежников и последователей буйных галлов!
Раны капитана Кикина дали повод к следующему странному анекдоту. Четыре дня спустя после поражения французов некто Эким-Мехмед, бывший на адмиральском турецком корабле, одевшись в праздничное свое платье, вошел неожиданно в мою каюту; подойдя ко мне и сделав низкий поклон, [он] произнес чистым русским языком следующие слова: «Ваше благородие! Бога ради поведите меня к капитану Кикину, ведь он мой господин! Я хочу видеть его и просить у него прощения. Я был коновалом у покойного его батюшки; меня отдали тогда в солдаты: под Мачиным попался я к туркам в плен, по глупости своей отуречился и женился в Царьграде[111 - Константинополе.], имею пять человек детей. Благодаря Бога, нажил я себе хорошее состояние, получая большое жалованье за лечение турецких матросов от ран и прочих болезней; я долго крепился… никому из русских не открывался, но как узнал, что барин мой находится здесь на кораблях и тяжело ранен неверными французами, мне стало так грустно, что я не знаю куда деваться. Заставьте за себя вечно Бога молить, поведите меня скорее к барину моему – я хочу пасть к ногам его и просить у него прощения! У меня, батюшка, русское сердце, ко мне турецкого ничего не пристало. Я не Мехмед, меня зовут Кондрашкой!»
Читатель может себе представить сколь велико было удивление мое, открыв в штаб-докторе турецкого флота беглого русского солдата! Я не мог не удовольствовать неотступной его просьбе и отвез его тотчас на корабль «Св. Павел». Он от радости был долго безмолвен и кинулся потом к ногам своего господина. Кикин, невзирая на ужасную боль, не мог удержаться от смеха, видя у ног своих в богатой восточной одежде с превеликой чалмой на голове слугу своего Кондрашку, переименованного Экимом-Мехмедом и возведенного из русских коновалов в турецкого главного штаб-доктора.
Сцена сия насмешила и тронула в одно время всех предстоявших. Примерная привязанность русских к своей родине и любовь к соотчичам отличает их от всех народов Европы. Всем известно, что [например] швейцарцы непринужденно оставляют отечество свое, чтобы из платы служить во Франции, Испании, Неаполе и других землях; они составляют полки и умирают на поле чести за распри, совершенно им чуждые. Какой же русский (за исключением разве гонимого судьбой Кондратия) оставил охотно Россию, чтобы избрать себе другое, лучшее отечество? Какой русский проливал кровь свою за другого, как Царя своего или его союзников? Тщетно мы будем искать тому примеров.
… Сколь недостаточны были способы адмирала Ушакова, он чувствовал необходимость не отлагать покорение Корфу до наступления зимней ненастной погоды. Надобно было брать великие предосторожности для сбережения здоровья людей, сражавшихся беспрестанно в сырости, стуже, грязи и дожде; первым попечением адмирала было сменять их как можно чаще. При сем случае нельзя не заметить рвения корабельных наших служителей, которые, будучи раз высажены на берег и радуясь случаю находиться в деле, просили как милость оставаться бессменно на батареях. Желая отличиться при вылазках неприятеля, они несли службу сухопутных войск и были особенно поощряемы надеждой удостоиться награды, вновь Государем Императором установленной: она состояла в знаке ордена св. Анны[112 - Знак отличия ордена св. Анны (т. н. аннинская медаль) – награда для нижних чинов учреждена 12 ноября 1796 г. императором Павлом I для унтер-офицеров и рядовых. Награжденные медалью освобождались от телесного наказания.], который прежде солдатам не жаловался: дабы получить отличие сие матросы сносили жестокость стихий, презирали все трудности и подвергались самой смерти. Адмирал, гордясь усердием своих моряков, доставлял им все возможные случаи отличиться. Сам он действовал неусыпно, показывая всегда одинаковое расположение духа: он был всегда весел – в трудах, как в отдыхе, между христианами и среди магометан, на батареях и в каюте своей; везде был виден откровенный, прямой и великодушный воин, хотя и имел дело с искусным неприятелем, с непросвещенными союзниками и с коварными народами того края. Все подвиги его носили печать деятельности, усердия, твердости и правоты. Ушаков видел с восхищением, что поведение его и все действия были одобряемы Государем Императором, который по представлению его награждал милостиво и щедро всех его подчиненных. Ушаков, поощряемый милостями Государя, старался всеми силами показать себя достойным оных: день и ночь пребывал он на корабле своем в трудах, обучая матросов к высадке, к стрельбе и всем действиям сухопутного воина. Он хотел доказать свету, что можно одними кораблями принудить крепость к сдаче.
Недостаток в людях для строения новых батарей и высадок на берег заставлял его с большим нетерпением ожидать прибытия вспомогательной эскадры контр-адмирала Пустошкина. Между тем с нашей батареи по крепости и обратно происходила день и ночь сильная пушечная стрельба. Лавировавшие суда наши также были беспокоимы с острова Видо, когда при тихом ветре или в темноте ночной приближались они слишком к острову.
Наконец 30-го числа [декабря 1798 года] прибыла столь нетерпеливо ожидаемая эскадра контр-адмирала Пустошкина[113 - П.В. Пустошкин (1749–1829) был послан с двумя кораблями на помощь эскадре Ф.Ф. Ушакова, блокировавшей Корфу]. Занятие генералом Шампионетом[114 - Шампионе Жан-Этьен (1762–1800) – французский генерал.] Неапольского королевства давало французам удобность, посадив войска на малые суда и выйдя в море при попутном ветре, сделать высадку на западном побережье острова и тем принудить союзные эскадры снять осаду крепости. Опасение сего заставило адмирала принять деятельнейшие меры к скорейшему овладению Корфу, к чему после прибытия эскадры Пустошкина не оставалось уже иных средств, кроме как увеличить число наемных албанцев, стеснить со всех сторон гарнизон и сделать сильное нападение на остров Видо.
17-го февраля [1799 года] адмирал Ушаков занимался в течение целого дня разными распоряжениями против крепостей и острова Видо. Сочинены были на все случаи особенные сигналы; заготовлены начальникам всех отдаленных постов особенные повеления, как в каком случае поступать; послана во все селения с верными и исправными греками повестка, коей адмирал приглашал обывателей всего острова содействовать общими силами приступу и быть уже 18-го числа рано поутру в полном вооружении на обеих наших батареях, куда предписывалось албанским военачальникам также явиться с вверенными им войсками.
По желанию адмирала был собран общий военный совет, состоявший из гг. капитанов и трех турецких флагманов. Мнение адмирала было атаковать флотом остров Видо, сей важный пункт, подававший все удобства к стеснению старой крепости, но дабы принудить неприятеля оставить на оном только малое количество гарнизона, адмирал считал необходимым атаковать в то же время с сухого пути наружные укрепления, куда неприятель принужденным бы нашелся обратить все свои силы. Мнение, столь основательное, не могло не быть одобрено всеми капитанами единогласно, одним туркам таковое предприятие казалось несбыточным, и они, не имея достаточных доказательств, коими могли бы оспорить большинство голосов в совете, повторяли только турецкую свою пословицу, что камень деревом не прошибешь. Когда же узнали, что нападение на крепость будет совершено русскими кораблями и фрегатами, то камень стал им казаться уже не столь твердым. Они тотчас смекнули, что слава будет им с русскими пополам, а опасности только последним, а потому и одобрили тотчас мнение главнокомандующего.
Адмирал Ушаков не беспокоился о том, что французы по данным им повесткам во все места будут знать о намерениях наших; он того и желал, чтобы они для оборонительных действий развлечены[115 - Отвлечены, рассредоточены.] были на все укрепления, чем ослаблялась бы защита острова Видо. Все приготовления наши заставляли их полагать, что нападение произведено будет гребными судами, им и на мысль не приходило, чтобы линейные корабли или фрегаты могли приблизиться к столь ужасным батареям.
Между тем военные действия (особенно в последние двое суток) продолжались с неослабной деятельностью: батареи наши, усиленные двумя большими мортирами, не умолкали и наносили величайший вред крепости.
С 16-го числа февраля начат был уже адмиралом Ушаковым осмотр наружных укреплений с сухого пути. Все ожидали с нетерпением решительного приступа, долженствовавшего увенчать русское воинство новыми лаврами и положить конец ежедневным частым вылазкам и стычкам, изнурявшим людей без всякого видимого успеха. Никому не приходило на мысль, что может быть на другой день будет он оплакивать товарища, коего разделяет труды, друга, коему нынче жмет руку; никто не помышлял об опасностях, всякий думал только о славе: все готовились нанести решительный удар республиканцам в последнем их укреплении.
Наконец настал желанный, решительный день: это было 18-е февраля. Ветер был западный и дул прямо от наших кораблей на остров Видо. К счастью нашему, незадолго перед сим крепким ветром разорвало страшный тот бон, который французы заготовили было для воспрепятствования высадке нашей. Цепи и болты его переломало, а деревья прибило к берегу; ничто не препятствовало высадке.
На рассвете… на корабле адмиральском учинен посредством пушечного выстрела сигнал обеим батареям нашим открыть огонь против крепостей и всех укреплений Корфу, а войскам, находившимся при них и на отдельной эскадре, идти приступом на наружные пристройки; другой сигнал последовал за оным – всем кораблям и фрегатам быть готовым сняться с якорей для нападения на остров Видо.
Ушаков прилежно[116 - Внимательно.] смотрел на действия неприятельские в крепостях и, заметя, что французы устремились на защиту наружных укреплений, тотчас сигналом велел сниматься с якорей: первые два фрегата «Казанская икона Божьей Матери» и турецкий «Кирим-бей», распустив паруса, полетели в атаку к острову Видо. Им приказано идти на первую батарею и, приблизившись к ней на картечный выстрел, стать на якорях шпрингом и, обратившись бортами, сбить с нее пушки и людей. Всему соединенному флоту повторено было приказание идти поспешно в назначенные по расписанию места, лечь шпрингами против укреплений и, оборотившись бортами, действовать против батарей.
Застигнутые в их неприступном убежище французы, видя начатое против них неожидаемое смелое действие большим флотом, сначала оробели и пришли в замешательство; они кинулись к своим каленым ядрам и выстрелили по нашим передовым кораблям, но неудачно. Неприятель был мгновенно засыпан пальбой нашей, картечью и ядрами и не успел в другой раз зарядить пушки своими калеными ядрами; известно, что приготовление таких зарядов весьма медлительно, и люди совершенно открытыми сверх вала стоять не могли, те же, которые осмеливались показаться, в ту же минуту были перебиты действием нашей картечи.
При скором ходу наших кораблей остров Видо был тотчас окружен с трех сторон. Сие сильное ополчение против батарей неприятельских, беспрерывная страшная пальба и гром больших орудий приводили в трепет все окрестности; несчастный островок Видо был, можно сказать, весь взорван картечью, и не только окопы, прекрасные сады и аллеи не уцелели, не осталось дерева, которое не было бы повреждено сим ужасным железным градом; островитяне в трепете воображали, что невинные вместе с виновными, жители вместе с воинами, греки с галлами будут погребены под развалинами падающей Корфу, которая от действия более четырехсот орудий в три четверти часа преобразована была в обитель ужаса и смерти.
В одиннадцать часов пушки с батарей французских были сбиты; почти все люди, их защищавшие погибли, прочие же, приведенные в страх, кидались из куста в куст, не зная куда укрыться. Защищавшие Видо уподобились стаду, настигаемому в поле внезапной грозой и ищущему своего спасения в пещерах, ямах, между кустарниками и под большими деревьями.
Главнокомандующий, наблюдавший во время сих действий все движения неприятеля, заметив слабую оборону батарей, учиненным сигналом тотчас приказал вести высадку на остров. В минуту все было готово: вооруженные с целого флота войска наши поспешно бросились в баркасы, лодки и катера, и пошли тотчас в дело. Как только гребные суда наши пристали к берегу, войска бросились, где только нашли способные[117 - Подходящие.] места, и с невероятной скоростью вышли на берег.
Турки, со свойственной им азиатской запальчивостью, не дождавшись полевых пушек и не доплыв до берега, прыгнули в воду по пояс и, держа кинжалы во рту, а сабли в руках, с бешенством бросились на батарею. Застав французские войска залегшими в лощину, они вступили с ними в бой и всех попадавшихся им в руки резали без пощады. Тотчас за ними подоспели и наши войска, и после малого сопротивления французы были разбиты и взяты в плен. Ожесточение турок не имело пределов: они хватали французов живьем и несмотря на жалостные крики пардон влекли их к берегу и отсекали им головы.
Не было возможности остановить жестокость раздраженных турок; русские принуждены были оборонять своих неприятелей, обращая примкнутые штыки не к французам, а к союзникам своим. Сия решительная мера спасла жизнь всех, может быть, французов – турки не пощадили бы, конечно, ни одного. Русские и здесь доказали, что истинная храбрость сопряжена всегда с человеколюбием, что победа венчается великодушием, а не жестокостью, и что звание воина и христианина должны быть неразлучны.
Тут приметили кончик трехцветного султана, выходивший из-под дна большой бочки, стоявшей между пушками; опрокинули бочку, и каково же было удивление, найдя под оною… главного начальника острова Видо генерала Пиврона, сидевшего в полном мундире на шкатулке. Этот французского покроя диоген бросился в объятия [русских] и просил избавить его от лютости турок, предлагая за выкуп шкатулку свою. Офицеры наши взяли отряд солдат, окружили ими Пиврона и доставили в целости как его самого, так и богатство его к адмиралу на корабль.
Обратимся теперь к действию сухопутных наших войск. Прежде всего надобно сказать, что никто из приглашенных не помог нам в сем приступе, ибо ни один из островных жителей не явился по данной повестке в назначенное время и место. Албанцы, объятые страхом, отозвались, что они не только не отважатся брать приступом такого вооруженного острова как Видо, где приготовлены в печах каленые ядра, но что они и свидетелями быть не хотят таких действий и драться умеют на суше, а не на воде, на кораблях и лодках. Для убеждения их адмирал ездил сам на берег и обнадеживал их в успехе, видя же, что ничто не помогло албанцев убедить соединиться с нашими войсками, он хотел было понудить их строгостью к повиновению, но тогда они почти все разбежались, оставив начальников своих одних. Адмирал, услышав от сих последних, что он предпринимает дело невозможное, усмехнулся и сказал им: «Ступайте же и соберитесь все на гору при северной наше батарее и оттуда, сложа руки, смотрите, как я на глазах ваших возьму остров Видо и все его грозные батареи».
Несмотря на недостаток в помощи от жителей и легкого войска (албанцев. – сост.), наши сухопутные войска не оробели и пошли одни на приступ; они получили помощь со своих судов: корабля «Троица», фрегата «Сошествие», аката[118 - Акат – парусно-гребной двух- или трехмачтовый корабль крейсерского назначения, имевший на борту до 20 пушек] «Ирина», шебеки[119 - Шебека – небольшое трехмачтовое парусно-гребное судно с косыми парусами; использовалось на Средиземном море для посыльной службы и перевозки грузов.] «Макарий» и турецкого корабля «Патрон-бей» вместе с турками и частью албанских охотников[120 - Добровольцев.]и производили со слабыми силами сими долговременный и жестокий бой с неприятелем. Русские отряды бросились с величайшим стремлением; французы открыли по ним сильный ружейный огонь, кидали гранаты и картечь, но матросы наши успели спуститься в ров и, добежав до самых стен, ставили неустрашимо лестницы; турки и часть албанцев, удивленные мужеством русских, особенно храбрых наших офицеров, шедших везде впереди войск на приступ, сами последовали за ними.
Неприятель, видя тщетными все усилия свои остановить решительное стремление русских, заклепав пушки и подорвав пороховые магази-ны[121 - Склады, погреба.], отступил поспешно; русские охотники на плечах его дошли до другого укрепления, которое французы решились защищать отчаянно, но и тут не могли более получаса держаться – твердость, хладнокровная решимость и мужество осаждающих превозмогли отчаяние и пылкость неприятеля; он и с сей позиции должен был отступить с такой поспешностью, что не успел даже заклепать пушки. Таким образом, в полтора часа времени французы лишились всех наружных укреплений.
Корфиотские укрепления, неприятельские военные суда, батареи союзников, десять линейных кораблей и семь фрегатов пылали огнем. Казалось, что гром пушек заставил умолкнуть самый ветер, обратив ярость его в совершенный штиль; отдаленное эхо, повторяя горами албанского берега русскую пальбу, возвещало скорое падение неприступного Корфу.
Из находившихся на острове Видо 800 рядовых и 21 штаб- и обер-офицеров взято в плен только 422 человека с 15 офицерами и генералом Пивроном, остальные были побиты или потоплены. Потеря с нашей стороны в сей достопамятный день состояла: на эскадрах в 26 человек убитых и 24 раненых; на сухом пути убито русских 19, ранено 56; турок убито 28, ранено 50; албанцев убито 33, ранено 82 человека. Генерал Пиврон был объят таким ужасом, что за обедом у адмирала не мог держать ложки от дрожания руки и признался, что во всю свою жизнь не видал ужаснейшего дела.
В 10 часов пополуночи (19-го февраля) на всех наружных укреплениях и на батареях Видо подняты были знамена союзников при громогласных «ура». В самое то время и французы, прекратив совершенно огонь, подняли на цитадели белый флаг.
На другой день французские комиссары явились на корабль адмирала для утверждения и обмена условиями; туда приехал также и турецкий адмирал Кадыр-бей. Во время сей капитуляции они заседали вместе с адмиралом Ушаковым, и тут решилась участь Корфу.
День 21-го февраля был для всей эскадры самым радостным. Едва было совершено дело капитуляции, как прибыл из Санкт-Петербурга фельдъегерь, привезший от Государя Императора знаки монаршего его благоволения к адмиралу Ушакову. Сей уважаемый и любимый всеми начальник удостоился получить бриллиантовые знаки ордена св. Александра Невского и командорский крест ордена св. Иоанна Иерусалимского. Все представления его об отличившихся были утверждены, и эскадра украсилась множеством знаков отличия св. Анны 2-го и 3-го классов. Для служителей, особенную храбрость оказавших, было прислано 300 знаков ордена св. Анны. Все были в восхищении, но все сожалели, что с покорением Корфу лишатся новых случаев проливать кровь свою за Государя столь щедрого и милостивого.
Адмирал Ушаков с генералитетом отправился в Корфу для принесения благодарственного молебствия Подателю всех благ. По выходе на берег он был встречен знатнейшим духовенством с крестами, почетнейшим гражданством и всеми жителями с величайшим уважением и почестями. Победители, окруженные народом, при колокольном звоне дошли до соборной церкви св. Спиридония [Тримифунтского], где и происходило богослужение.
Радость греков была неописана и непритворна. Русские зашли, как будто на свою родину. Все казались братьями; многие дети, влекомые матерями, целовали руки солдат наших, как бы отцовские. Они, не зная греческого языка, довольствовались кланяться во все стороны и повторяли: «Здравствуйте, православные!», но что греки отвечали громкими «ура!».
Личное внимание адмирала было обращено на госпитали. Адмирал почти ежедневно посещал госпитали, входил во все подробности продовольствия и ухода и, расспрашивая больных о нуждах их, часто с чувствами нежного отца говорил раненым: «Вы сделали, ребята, свое дело, теперь я исполню долг свой; кто служит отечеству верой и правдой, того Государь наш никогда не оставляет».
Уважение неприятелей к адмиралу было столь же нелицемерно, сколь любовь к нему русских. 24-го числа французские генералы были приняты с особенной вежливостью и угощены обеденным столом. Французские генералы, восхваляя благоразумные распоряжения адмирала и храбрость русских войск, признавались, что никогда не воображали себе, чтобы мы с одними кораблями могли приступить к страшным батареям Корфу и острова Видо. Отдавая победителю полную справедливость, французские генералы прибавили, что храбрость есть свойство, довольно обыкновенное в солдате, но что они еще были более поражены великодушием и человеколюбием русских воинов и что первым для них долгом, возвратившись в отечество, будет всегда и при всяком случае воздавать Российскому воинству должную честь и благодарность.
Всякий, кто имел возвышенный образ мыслей и знал преисполненную христианскими добродетелями душу Ушакова, легко поймет, сколь много его утешать должны были подобные нельстивые отзывы самого неприятеля. Вскоре и Император Павел I и султан Селим воздали заслугам его должную справедливость: Ушаков был пожалован в полные адмиралы. Селим в знак благоволения своего пожаловал Ушакову табакерку, украшенную алмазами, и 1000 червонных. Не удовольствовавшись этими знаками, султан через нарочного курьера прислал адмиралу Ушакову богатый челенг – это перо, осыпанное алмазами, которое у турок почитается самым большим знаком отличия, также дорогую соболью шубу и 3 500 червонных на служителей российской эскадры.
История сохранит память славного этого похода и передаст потомству блистательное мужество и непоколебимую твердость войск, участвовавших в покорении Ионических островов. Они доказали всему свету, что повиновение и доверие союзников, что любовь покоренных народов и уважение самого неприятеля не приобретаются одними победами, но человеколюбием, бескорыстием, великодушием и твердостью; эти добродетели, особенно русских воинов украшающие, сделали в 1799 году память их незабвенной между греками, французами, итальянцами, турками, далматами и албанцами.
(Записки флота капитан-лейтенанта Егора Метаксы, с. 168–216)
Речь депутации острова Корфу к адмиралу Ф.Ф. Ушакову
Высокопревосходительный господин адмирал!
За благодеяние, оказанное сильной благотворительною десницею Августейших Государей, избавителей и покровителей наших, отечество провозглашает Вас освободителем и отцом своим.
Определенные Промыслом Божиим для соделания благоденствия нашего, Вы устремились к здешним краям, предводительствуя Императорскими морскими ополчениями под победоносными знаменами, чтобы воскресить эти острова, отягощенные под злодейским игом безначалия и разврата.
Эта земля, эти горы, укрепленные и никогда непреодоленные, это передовое укрепление Видо стали славным позорищем[122 - Зрелищем.] исступления[123 - В данном контексте – крайнего напряжения сил.] и знаменитых услуг, оказанных Вами великому делу человечества.
Победитель человеколюбивый встречен был благоговейным восторгом веры христианской среди всеобщей радости внутри этих стен, разрушенных от защищающегося неприятеля, но спасенных и безвредными оставшихся вместе с животами нашими десницею Вашею, хотя вооруженною на поражение врага.
Памятником неизгладимого правосудия, верности, великодушия бессмертных престолов и храбрости Вашей есть вольное соединенное правительство наше, кое временно было руководствуемо по днесь отеческими благосклонными попечениями Вашими.
Снисходительствуйте, Высокопревосходительный Господин, принять приношение добровольное благодарения от чад Ваших, этот приличествующий Вам меч, на коем изображено драгоценное имя Ваше и который навсегда хранить соблаговолите в память признательности, изъявляемой Вам от освобожденных им городов.
Корфу, июня 29-го 1800 года.
(Морской сборник, 1915, № 5, с. 233–234)
П.П. Свиньин. С адмиралом Сенявиным в Архипелаге
Павел Петрович Свиньин проделал с Дмитрием Николаевичем Сенявиным большую часть второй экспедиции (1805–1807) в Ионическом архипелаге в качестве чиновника дипломатического ведомства. Изданные им воспоминания сделали его фактически первым историографом подвигов русской эскадры и талантливого флотоводца Дмитрия Николаевича Сенявина, тонким и внимательным бытописателем жизни и службы русских моряков.
Историческая справка. Вице-адмирал Д.Н. Сенявин 10 сентября 1805 г. возглавил русскую эскадру из пяти кораблей и одного фрегата, посланную из Кронштадта в Средиземное море для борьбы с французами. По прибытии на Корфу 18 января 1806 г. вступил в командование всеми русскими морскими и сухопутными силами в Средиземноморье. Стремясь предотвратить захват французами Греции и сохранить Ионические острова в качестве главной базы русского флота, осуществил ряд успешных наступательных операций на Адриатике.
13 мая [1806 года] [фрегат] «Венус» привел в Боко[124 - Которский залив (черногор. Бока Которска, итал. Bocche di Cattaro) – крупнейшая бухта на Адриатическом море, окруженная территорией Черногории.] богатые призы и донес адмиралу, что вследствие вытребованного французами у австрийского двора постановления, чтоб военные российские суда не были впускаемы в адриатические порты, в Триесте задержано 40 судов купеческих, находящихся под российским флагом и бывших в готовности выйти с первым конвоем. Сенявин в тот же день отправился к Триесту, взяв с собой три корабля и фрегат. Русские корабли внезапно стали на якорь под городскими батареями. В городе произошла страшная тревога; вскорости явился адъютант от военного губернатора с требованием, чтоб эскадра отошла на пушечный выстрел. Адмирал отвечал: «Стреляйте! Я увижу, где лягут ваши ядра и где мне должно стать». Такой неожиданный ответ сделал величайшее влияние и на переговоры, кои тотчас же начались и продолжались всю ночь, в течение коих все корабли освещены были фонарями, люди стояли у пушек, фитили курились. Напрасно австрийские политики вооружали батареи хитрой дипломатии и коварства: Сенявин отразил их благоразумием, правотой и твердостью… Сенявин наконец решительно объявил, что если через час после рассвета не возвращены будут все российские суда и не уничтожено будет запрещение входа, то ровно в 6 часов поутру не только он возьмет свои суда, но и все австрийские, стоящие в гавани. Между тем адмирал распределил корабли свои на пистолетный выстрел по всем батареям, а сам остался у главной. Уже все было готово к ужасной битве, как вдруг арестованные корабли с восклицанием «ура!» украсились российскими флагами, и городская цитадель приветствовала адмирала 21 выстрелами. «Венус» получил приказание принять освобожденные суда и проводить их в Катаро, а сам адмирал с эскадрой своей снялся с якоря и пустился в обратный путь с первым попутным ветром.
По приходу в Боко-ди-Катаро Сенявин узнал, что 22-го французские войска заняли Рагузинскую республику[125 - Дубровницкая республика (хорв. Dubrovacka republika, лат. Respublica Ragusina, итал. Repubblica di Ragusa,) – город-государство на побережье Адриатического моря, существовавшее с XIV века до 1808 года. Столицей республики был город-порт Дубровник, помимо которого территория государства включала далматинское побережье от Неума до Боки Которской.]; донесено ему было также, что на другой день черногорцы с приморцами, подкрепляемые некоторым числом российских войск, не только отразили французов, стремившихся напасть на Боко-ди-Катарскую область, но принудили их ретироваться в неприступные горы. Когда они принуждены были оставить город, то унесли с собой все, что только могли захватить, а остальное старались истребить; но за всем тем черногорцы сделали величайшую добычу и совершенно опустошили город.
Народ этот не может отвыкнуть, несмотря на увещания и запрещения митрополита от ужасной азиатской привычки грабить и резать головы у побежденных ими неприятелей, которые хранят они как главные драгоценности в домах своих. Невозможно было равнодушно смотреть на черногорцев и бокезцев, в восторге возвращавшихся домой с трофеями. Один из них одет был в женское платье, найденное в Рагузе, на другом был капуцинский[126 - Капуцины – монашеский орден, ветвь францисканцев; первоначально насмешливое прозвище, относившееся к остроконечному капюшону, носимому членами этого ордена.] капюшон, на третьем – сенаторская мантия и парик, а на плечах с одной стороны навешаны на крючках живые гуси и куры, а с другой человеческие головы, книги, подушки и все, что только могли найти и унести с собой.
Адмирал немедленно отправился с кораблем своим в Рагузу, осмотрел позицию и возвратился в Боко, где посадил остальные войска на корабли и, сделав нужные распоряжения, пошел опять к Рагузе. Сражение 5-го числа июня, увенчавшее полным успехом планы адмирала и происходившее под его собственным руководством, показало, что преграды, положенные природой и искусством, не могли противостоять храбрости российских войск. От 2 до 8 часов пополудни продолжалось беспрестанное сражение. Русские должны были беспрестанно взбираться на утесы при несносном жаре и преодолевать смерть на каждом шагу. Каждая минута являла зрелище неслыханного мужества и деятельности: одни, поражаемые, падали с гор в пропасти, другие заступали места их; матросы втаскивали пушки туда, куда и дикий черногорец не дерзал взбираться, преследуя серну; французы были атакованы там, где природа и искусство ручались им за их безопасность – самые хитрые маневры их были отгадываемы, предупреждаемы и обращаемы им самим во вред. Наконец, потеряв 15 пушек и 400 человек убитыми (в том числе генерала Дельгога) и около 150 пленными, и преследуемы с лишком на 10 верст до самых стен Новой Рагузы, при помощи темноты успели они ускользнуть от черногорцев, отправленных их отрезать, и запереться в городе. Надобно заметить, что русские, кроме преодоления природы, должны были бороться с превосходным числом неприятеля. Одного регулярного войска у французов было до 4 000 и несколько тысяч рагузинцев, а у нас всего 1200 регулярного и до 2 000 черногорцев и бокезцев. Должно также отдать справедливость неприятелю: французы сражались отчаянно.
Митрополит Петр Петрович[127 - Петр I Петрович Негош (1748–1830) – митрополит и правитель Черногории.] и генерал-майор князь Вяземский[128 - Генерал-майор В.В. Вяземский (1775–1812) командовал сухопутными войсками в эскадре Д.Н. Сенявина.], командовавшие войсками, отличили себя не только неустрашимостью, но также деятельностью и необыкновенным хладнокровием.
…Не имея достаточного числа войск, чтоб отважиться на приступ Рагузы, защищаемой сильным гарнизоном и множеством вооруженных жителей, Сенявин обложил крепость со всех сторон, устроив на высотах батареи, кои беспрестанно действовали по городу и наносили ему важный вред. Нет сомнения, что нужда в свежей воде и продовольствии в непродолжительном времени заставили бы неприятеля склонится к сдаче, если бы не неимоверная измена со стороны турок, несмотря на их уверения в сохранении нейтралитета, не заставила снять блокаду. 24-го числа Мармон показался в трех сильных колоннах на высотах близ турецкой крепости и стремился зайти к нам в тыл и поставить нас между двух огней. После этого должно было отступить, и отступление произведено было в глазах сильнейшего втрое неприятеля с чрезвычайным искусством и сопровождаемо чудесами храбрости, благоразумия и терпения. Войска наши посажены были благополучно на гребные суда в двух верстах от крепости и перевезены на флот. На другой день для предупреждения беспокойств от разглашения слухов об отступлении войск наших Сенявин с кораблем своим отправился в Боко-ди-Катаро.
28-го войска свезены были на берег и расположены в крепостях Кастельново и Эспальоле так, что могли в случае надобности выйти навстречу неприятелю и подкрепить передовые посты, поставленные на удобном расстоянии от крепостей; далее же дороги и проходы, ведущие в здешнюю провинцию, стереглись отборными отрядами черногорцев и приморцев. Попечения эти крайне обрадовали народ и черногорцев: они начали было приходить в уныние, что провинции эти сдадутся австрийцам.
