скачать книгу бесплатно
Дорогой друг, в этом году мы празднуем семьдесят пять лет со дня нашей Победы. Этот день для нашего народа – величайший праздник. По улицам городов пройдут участники “Бессмертного полка” с портретами своих родственников, участников Великой Отечественной войны. Я благодарен всем тем, кто своими героическими поступками, великими подвигами или самоотверженным трудом в тылу одержал Победу, остановил жестокий, бесчеловечный фашизм, принёс мир нашей стране и всему человечеству. Мы тебя не забыли, мы помним и свято чтим твой подвиг!
Спасибо тебе, дорогой друг, и низкий тебе поклон!
Твой сверстник.
Горячкина Устинья, 10 класс
Письмо сверстнику, погибшему на войне
Дорогая Алия,
Мы с мамой и дядей Толей, моим отчимом, живем в старом домишке на улице Молдагуловой. В силу моего возраста, меня не особо интересовала история названия нашей улицы, но то, что произошло вчера, заставило мой мир перевернуться.
Мама по обыкновению пришла с работы в седьмом часу вечера, как и всегда она заглянула в старенький почтовый ящик, хлипко висящий у нашей входной двери, забрала налоговые квитанции, всякие другие бумажки, праздничные открытки и мой любимый журнал «Юный физик». Каждую неделю я очень терпеливо жду новый выпуск и после того, как получу его, часами напролет усердно провожу эксперименты и опыты, следуя статьям из журнала. Так случилось и в этот раз, стоило маме только зайти в коридор, как я мигом выхватил у нее красочную обложку и понесся в комнату. Запрыгнув на диван и открыв первую страницу, я заметил, как что-то маленькое и совершенно неприметное выпало прямо мне на ноги. Это было письмо. Не было бы ничего удивительного, мало ли запало между плотных страниц журнала, если бы на старой, пожелтевшей бумаге не было бы написано «в Ленинград, Сапуре от сестры, Алии Молдагуловой, 1944 год». Вид у письма был внушающий, не было сомнения, что оно настоящее. Я дрожащими руками, поспешно, но аккуратно распечатал крепко приклеенный конверт и стал читать, вот что там было:
«Дорогая сестра,
Пишу тебе, чтобы успокоить. Наверняка ты не знаешь, куда повернула моя жизнь в детском доме, обо всем по порядку. Еще в далеком 41, когда война только началась, нам, сиротам, пришлось туго. Катюша, моя подруга, заболела, мне хотелось ей помочь, поэтому я отдавала ей свой паёк, это вышло мне боком, врачи диагностировали крайнюю степень истощения, но чем же удивишь во время войны. К нашему счастью, мы пережили зиму и смогли уехать в эвакуацию.
В 1943 я поступила в школу снайперской подготовки в Подмосковье, меня направили в 54-ю стрелковую бригаду, и вот, я успешно служу Советскому Союзу… (дальше письмо обрывалось, многое было зачеркнуто)… Произошло горе, во время операции близ Новосокольников я твердо сражалась, но была смертельно ранена, операция назначена на завтра… (далее письмо снова обрывалось и было продолжено чужим почерком)… К великому сожалению, Алия погибла. 1944»
Я не знал, как реагировать, показал письмо маме, это самое настоящее чудо, как оно могло так сохраниться.
На следующий же день я пошел в библиотеку и разыскал информацию обо всем, о чем говорилось в письме. Это удивительно, ваша храбрость, отвага, готовность помочь, умение сражаться ничуть не хуже мужчины поистине поразили меня.
Алия, ваше звание Героя Советского Союза заслуженно, я безгранично горд за русский народ, победивший в Великой Отечественной войне!
Перелазова Елизавета, 10 класс
Письмо погибшему ровеснику…
Здравствуй, Валя! Надеюсь, ты получила это письмо. Не думаю, что мы писали друг другу прежде, и не думаю, что могли быть знакомы, но мне про тебя рассказывали, очень много, но будь уверена, только самое хорошее.
Как ты поживаешь в свои шестнадцать лет? Где вы теперь? Недавно вы форсировали Днепр, расскажешь, какого это было? Я знаю, что ты спасла больше сотни людей и была назначена санинструктором совсем незадолго до этого. Должно быть, это совсем непросто, да что там – невероятно! Как много мужества и отваги надо носить в своём сердце, чтобы справляться с такой немыслимой задачей – идти вперёд, ради людей, которым нужна помощь? Чтобы уносить раненых в укрытие, чувствуя, как снаряды свищут прямо над головой?
Как много тебе и твоим однополчанам приходится переживать – для меня непостижимо. Каждый день рисковать своей жизнью ради общего блага, не унывать, когда руки, кажется, совсем готовы опуститься, видеть смерть и страх и чувствовать их рядом с собой. Не так, наверное, вы представляли себе свою юность. Кем ты хотела стать до того, как началась война? О чём мечтала? Помнишь, что чувствовала, когда вокруг тебя всё так быстро начало меняться?
Но пусть эти страницы истории, так неудачно распахнутые сейчас перед тобой, дышат ужасом и гневом, пусть останутся, как напоминание о том, что больше никогда не должно повториться. Но память о них сохранится вместе с ликованием великой победы над человеческой жестокостью и ужасами военных лет.
Сейчас, когда у нас есть возможность взглянуть на светлое небо, без грохота и смога от падающих снарядов, мы продолжаем помнить о вас и вашем подвиге. Передаём его из уст в уста, как нечто ценное и важное, как необходимое знание, которым должен обладать каждый живущий здесь человек. Мы проходим многие сражения в школе, учим даты, места, имена тех, кто прошёл через войну. Выучили и твоё. И среди нас, вами спасённых, здесь уже давно выросли твои дети и подрастают внуки. И они тоже помнят, что живы, благодаря тебе и твоему отчаянному труду.
Я хотела написать тебе это письмо, чтобы сказать: всё не зря. Каждый перенесённый вами бой, ранение, каждый всхлип по родному дому – всё это не впустую. Никто не забыт, ничто не забыто, и то, за что вы боретесь прямо сейчас, совсем скоро будет вашим. Совсем скоро знамя Победы поднимется над Отечеством.
Спасибо за жизнь и свободу!
Кому/куда: Понамарёвой Вале в 1943 год.
Валерий Ширский
Валька
Шёл уже март, но было ещё очень холодно. Комната за зиму промёрзла, стены влажные и скользкие. Шёл 1942 год. Комната находилась в доме на Каменноостровском (Кировском в те времена) проспекте. Да, это блокадный Ленинград. Кончилась первая, самая тяжёлая блокадная зима. Жить легче не стало. Город окружён со всех сторон. И только зимняя дорога по Ладоге связывала город с Большой землёй. И только по этой дороге тоненькой струйкой поступало в город продовольствие. Сто двадцать пять граммов хлеба пополам со жмыхом и «с кровью пополам» выдавалось жителям города. Заканчивалась самая страшная зима для города. Бадаевские склады, которые, возможно, могли худо-бедно, но подкормить население, давно сгорели. Даже сладкую землю после сгоревшего сахара всю выбрали на пепелище.
В комнате холодно и сыро. Тяжёлые шторы ещё с зимы задёрнуты, большого тепла это не придавало. Печка-буржуйка нетопленная уже несколько дней. Валька ползал по широкой кровати и пытался разбудить свою мать: «Мама, плосыпайся», – повторял он сиплым ослабшим голосом. Вальке – три года, и он очень хотел есть. Понять, что происходит, он не мог. Не мог он понимать, что идёт война, и город в блокаде. Возможно, он думал, что всё так и полагается. Есть-то очень хотелось, и вряд ли так полагалось. Вот он и ползал вокруг матери, будил её. Просил поесть. Не мог он знать, что мать ещё вчера отдала Вальке и его братику последнюю свою корочку чёрного хлеба, разделив её поровну. Брат постарше Вальки на полтора года. Он тоже в четыре с половиной года не мог понимать, что происходит. Брат лежал на кроватке, стоящей рядом, закутанный в зимнее пальтишко и платок. Лежал братик на спине, уставившись безразличным взглядом в потолок. Возможно, ему ещё больше хотелось есть, он всё же постарше, вот и уставился в потолок в надежде, что оттуда что-нибудь да упадёт. Что могло свалиться с потолка? Разве что отсыревшая штукатурка. Чудес не бывает, но этого он тоже знать не мог, хоть и старший брат. Валька всё-таки хотел разбудить свою маму и тоже не мог представить, что она не проснётся уже никогда. Так близко со смертью он ещё не встречался. Да и мама умереть не могла, потому что она мама, а мама вечна, как кажется в детстве.
Мальчишки замерзали и медленно умирали от голода. Но чудо свершилось. Откуда оно пришло? Кто спас мальчишек? Отец, который не мог появиться в городе, так как находился на фронте, правда, на Ленинградском, вроде бы и не далеко. Но мальчишки и этого не знали. И всё-таки чудо произошло. Может быть, спасло их то, во что верить нам запрещали? Да, верить запрещали, однако, власти разрешили и даже, возможно, сами предложили, чтобы икона Казанской Божьей Матери на самолёте облетела весь город по периметру. Хватило ума вспомнить, что помогало городам нашим в древности, попадавшим в подобную беду. Не будем гадать. Познать это – нам не дано. В это можно только верить.
В квартире появился отец. Появился совершенно случайно и очень вовремя и увидел всю эту леденящую душу картину. Отец, старший лейтенант, воевал на Ленинградском фронте, который тоже находился в блокаде. Воинов старались кормить лучше. Старайся, не старайся, а где еды-то взять? Защитники голодали тоже. Иногда им перепадал большой деликатес, если подрывалась на мине лошадь. Тогда в окопах и землянках пахло мясом. Лошади тоже голодные еле передвигались. Таскать грузы они практически не могли. Бродили ходячие скелеты, а не лошади. Особенно слабой выглядела одна, вот-вот готовая отдать свою душу. Помрёт всё равно, решили солдаты. Положили перед лошадкой немного сена, а под него мину. Дальше ясно, что произошло. После таких случаев составлялся акт о подрыве. Начальники подписывали этот акт, первая подпись ставилась особистом. И не дай бог, если бы он догадался, каким образом нашла свой конец изголодавшаяся лошадь. Военный трибунал неизбежен. В условиях войны – это высшая мера или штрафбат. На этот раз всё обошлось, особисту тоже очень хотелось что-нибудь съесть. Долго он размышлять не стал. Так и достался кусок конины Валькиному отцу. К счастью, подвернулась необходимость в город съездить за боезапасом, который пришёл на баржах из Кронштадта. Послали Валькиного отца. Все знали, что у него там и жена осталась, и двое маленьких сыновей. Пришёл отец вовремя. Появился на пороге высокий, худющий, в запачканном полушубке спаситель. Даже старший сын не сразу узнал отца. Жену уже не разбудить, это-то отец знал лучше сыновей. Попрощался он с жёнушкой, закутал в тряпьё детишек и в машину. Накормил их «деликатесом». Полегчало!
Выполнив поручение, отец привёз мальчишек в медсанбат своего подразделения. Так получилось, что у них там уже с десяток набралось таких детей полка. Были и две девочки постарше, лет по десять-одиннадцать. Задумались воины, не воевать же вместе с детишками. Лёд на Ладоге уже начал подтаивать. Везти через озеро опасно, но другого пути нет. В апреле и подвернулась оказия, погрузили ребятишек в машину и по бампер в воде отправили их на Большую землю. Дошла благополучно машина до другого берега, и все живы остались. Перед отправкой догадались написать записки с номером войсковой части, с именами и фамилиями отцов, с адресами детишек и зашили эти записки в карманы старшим девочкам, объяснив на словах, как важны эти «документы». Молодцы девчонки: довезли они эти записки до места и передали их, кому следует.
Через месяц эшелон с детишками и семьями военнослужащих подошёл к Армавиру. Пока везли, ситуация на фронте изменилась. Началось немецкое наступление на наш юг. Только эшелон подошёл к станции, как началась бомбёжка. Хорошо, не растерялся машинист, дал полный ход, отвёл состав километра на два от станции, что и спасло детей. Дальше-то куда их везти? Немцы быстро наступали. Выход, как всегда у нас, на Руси, нашёлся. Власти обратились к населению Армавира и близлежащих станиц. Население состояло почти всё из женщин да стариков – война же. На станции и на железной дороге работали жители близлежащих станиц, помогая военным расчищать завалы после налётов авиации противника. Они-то и разобрали детишек. Вальку с братишкой взяла к себе молодая, сероглазая, незамужняя, крепкая и симпатичная девушка из станицы Отрадная. И молодец: взяла обоих, не разлучила братиков. Да и восьмилетняя девочка Нина, повзрослевшая от ужасов войны, молодцом оказалась, вовремя успела передать записку с координатами Валькиного отца этой девушке. Станицу вскоре захватили немцы, и мальчишки оказались на два года в оккупации.
Жили братья в небогатом доме. Да и откуда богатству-то взяться? Дом бедный, сделанный из кизяков. Крыша давно протекала. С едой тоже небогато. Возможно, и получше, чем в блокадном Ленинграде, но далеко несытно. Кукурузы более-менее хватало, вот и ели каждый день кашу из кукурузы, мамалыгу. Самым большим лакомством считалось, когда в кукурузную кашу добавлялся кусочек тыквы. Мальчишек не бросила эта добрая русская женщина. С горем пополам выкормила их. Привыкли мальчишки к доброй женщине, стали мамой её звать. Как же иначе, в детстве? Если человек добрый, заботливый, кормит, значит, мама. Только мама может быть такой.
Однако много страшных картин осталось в памяти Вальки за годы жизни в оккупации. Не забыть Вальке тот страшный момент, когда однажды на реке под ним провалился лёд, и он оказался в ледяной воде. И опять пришла помощь неожиданно. Мальчик постарше бросился в полынью и вытащил Вальку из воды за шиворот. Было-то там неглубоко, но очень сильное течение, как у многих горных рек, да и Валька-то ещё маловат, всего-то пять лет, напугался. Три недели боролись Валька и его новая мама за его жизнь, простудился он серьёзно. На всю жизнь запечатлела детская память и страшный случай. Немцы готовились к отступлению. Уходили быстро, но успевали с немецкой пунктуальностью всё уничтожить. Уничтожали даже то, что нашим военным и не пригодилось бы. Развели огромный костёр и в нём сжигали старое обмундирование: шинели, обувь. Рядом с костром стоял солдат с автоматом на случай, если кому-то захочется выхватить что-либо из огня. Подтащили к огню ботинки и бросили их в костёр. Всё это видела девочка, тоже ещё ребёнок, лет семи. Девочка не выдержала такого зрелища, схватила пару башмаков и побежала от костра. Пуля догнала её. И это за старые ботинки. Таково лицо нашего врага. Всё это и запечатлела детская память на всю оставшуюся жизнь.
В 1944-м году Ленинградский фронт подходил уже к Восточной Пруссии, да и был он уже не Ленинградский. Полк, в котором воевал Валькин отец, изрядно потрепало. Вывели его из боёв и направили на переформирование, а Валькиному отцу дали первый раз за войну десятидневный отпуск. Очень помогли записки, которые вложили в карманы старших девочек. По всем адресам добрые люди отправили письма, в основном, отцам на фронт. Не до всех они дошли. Не все дожили до победы. Валькин отец получил данные о своих детях и направился на розыски сыновей. Добирался в теплушках с многочисленными пересадками. Добирался на попутных машинах. От Армавира до станицы пятнадцать километров шагал пешком. И дошёл! И нашёл он своих мальчишек, разыскал своих сыновей в станице Отрадной, и встретил он эту добрую женщину, и увидел, как его сыновья к ней относятся, как к ней привыкли. Увидел и её отношение к ребятам. Погостил отец в станице всего один день, много времени потратил, чтобы добраться до станицы, да и обратно надо прибыть вовремя. Задумался, как дальше-то жить? Чтобы дальше жить, надо ещё дожить до победы, которая уже не за горами.
Уехал Валькин отец снова на фронт. Наша армия уже Кенигсберг штурмовала. Там-то и встретил он Победу. Отец Валькин, майор, дошёл до неё. После войны назначили его на новое место службы в Геленджик. Сначала отец направился в станицу Отрадную, расположенную в предгорьях Северного Кавказа, за своими сыновьями. На этот раз он приехал на шикарной по тем временам машине – «Эмке». Быстро нашёл уже знакомый добрый дом. Во дворе, у хаты, увидел симпатичную, но очень исхудавшую женщину с печальными серыми глазами. Дети по привычке прятались за её спину. У плетня толпились ребятишки, которые раньше дразнили братиков кацапами безродными. Вряд ли мальчишки по злобе так говорили, просто в детстве частенько проявляется подобная чёрствость. Мальчишки завороженно смотрели на майора, на гимнастёрке которого сияли ордена, и позванивало множество медалей. С любопытством рассматривали машину. Поняли, что напрасно обижали братьев. Отец-то у них – вон какой геройский! Мальчишки постарше с любопытством рассматривали ордена и медали, пытаясь правильно их назвать. Надо сказать, отношение к братьям после первого приезда отца коренным образом изменилось. Даже старшие ребята стали относиться к ним с подчёркнутым уважением.
– Ребятки, ваш папа приехал! – воскликнула женщина, и слёзы радости полились из её глаз.
Сынишки, узнав отца, с радостным криком бросились к нему. Теперь-то забыть его они не могли: сами повзрослели уже, да и отца не так давно видели на побывке. А дальше-то что? Отцу к новому месту службы ехать надо, а сыновья чужую тётю мамой называют, а он один, и жильё не обустроено на новом месте. Задача непростая. Делать-то что? Задумался отец крепко. Потом посмотрел на новую маму своих сыновей, и такая она симпатичная, и такая добрая, и таким теплом от неё веет. Как же детишек лишить такого заботливого человека? Как же их оторвать от неё? Как же её оставить одну? Принял отец единственное и правильное решение:
– А поехали все вместе!
– А поехали! – ответила новая мама, разглядев в отце мальчишек порядочного и доброго человека.
И уехали они вчетвером к новому месту службы, в Геленджик. К 1946 году отца перевели по его просьбе, да и друзья помогли, в Ленинградский округ. Наличие жилья сыграло свою роль. Таким образом, привела их судьба вновь в родной город Ленинград. Сыростью, хмурой погодой и разрухой встретил их родной город, особенно это ощущалось после солнечного юга. Снова вошёл отец с детишками и новой мамой в ту самую квартиру, где они жили до войны и откуда отец их, умирающих, забрал с собой на фронт. Квартира заброшенная, запущенная. В ней так же сыро и холодно, как когда-то. Понемногу всё наладили, подремонтировали, уж очень хорошая и трудолюбивая хозяйка приехала с ними. Комнатки, хоть и небольшие, но свои. Есть крыша над головой. Все продукты в то время были ещё по карточкам. Даже за хлебом огромные очереди. Мыло, керосин тоже по карточкам. Ходить за ними далековато, да в очереди ещё отстоять. Всё новая мама вынесла, выдержала. Всё хозяйство-то легло на её плечи. Мальчишки пошли в 1946 году в одну школу на Петроградской стороне. В ту пору даже обычную обувь купить было невозможно. Хорошо, отцу выдали талон на покупку ботинок сыновьям и на покупку формы. Собственно, формы в школе тогда ещё и не было. По талонам продавали синие гимнастёрки с блестящими пуговицами. В таких гимнастёрках ходили в то время ребята из ремесленных училищ.
В доме всегда был порядок и мир. Очень заботливой женщиной была новая мама. И дожили мама и папа до глубокой старости душа в душу, в мире и любви. Детишек вырастили, в люди вывели. Квартиру позже получили отдельную. И сейчас они покоятся рядышком.
Вот как бывает у нас на Руси.
Рассказал мне эту историю сам Валька, теперь уже Валентин Николаевич. И давно уже Николаевич, так как самому уже 68 лет, и сам уже дедушкой является. Несмотря на возраст, уже немалый, это крепкий мускулистый, совсем нестарый человек. На перекладине ещё угол держит и подтягивается десяток раз. До сих пор не расстаётся с горными лыжами, является нештатным инструктором по горнолыжному спорту. Повезло Валентину – крепышом вырос. Старшему брату сейчас семьдесят, совсем больной. Может быть, разница в полтора года всё-таки сказалась – младшему поменьше есть хотелось?
Судьба не очень баловала Валентина, но была снисходительна. В двадцати шести загранкомандировках побывал, в трёх «горячих точках» мира пришлось повоевать, в подразделении спецназначения. К какому ведомству оно относилось, можно только догадываться. Сам он об этом не говорил. Видимо, время ещё не пришло. За все эти «горячие точки» имеет много наград, офицерское звание. Сейчас уже в отставке.
Густов
Густов. Да-да, именно Густов. Густов, а не «Вильгельм Густлов», хотя похожесть в фамилиях и есть. Густов Анатолий Васильевич в прошлом подводник. Лайнер «Вильгельм Густлов» он не топил. Да и потопить не мог, даже теоретически, так как не был командиром подводной лодки, да и служил всю войну не на Балтике, а на Северном флоте. Служил Густов боцманом на лодке под командованием Андрея Трофимовича Чабаненко, ставшего впоследствии командующим Краснознамённым Северным флотом.
Что касается «Вильгельма Густлова», его потопил подводник Александр Иванович Маринеско, совершив на Балтике свою атаку века. Ставший личным врагом Гитлера, врагом Германии номер один, ввергнувший весь рейх в трёхдневный траур.
Густов Анатолий Васильевич могучей комплекции человек: роста – гвардейского, косая сажень в плечах, кулачищи, что две кувалды. Одним словом – русский богатырь. Только русская земля может рождать таких могучих и бесстрашных людей. Родом он с Тверской земли. Родился в самом начале прошлого двадцатого столетия. В шестнадцать лет ухитрился стать председателем сельского совета и успешно справлялся с работой на этом посту. Работа в те времена никому незнакомая, шёл 1918-й год, а Анатолий был обучен грамоте, что не так часто встречалось в ту пору в сельской местности. Руководил сельским советом Анатолий до ухода в армию. Куда могли призвать такого богатыря? Конечно, на флот, на подводные лодки. Рост, правда, великоват для подводных лодок, но для боцманской команды в самый раз. Там такие богатыри как раз нужны, работа физически весьма тяжёлая. Служить начал на Тихоокеанском флоте. Служба нравилась. После положенных по тем временам семи лет, Густов остался на сверхсрочную службу. Тут и война подоспела. На Тихом океане неспокойно, но боевых действий нет. Пользуясь этим и данными разведки, командование ВМФ решило три лодки проекта «Л» – минные заградители – перебросить на Северный флот для его укрепления. Лодки отправились через Тихий океан к Панамскому каналу. У берегов Америки кто-то атаковал головную лодку Л-16 и потопил её. Кто совершил это преступление, так и осталось тайной. Японцы не имели права, так как с ними в то время мы не воевали. Немецких лодок в Тихом океане не могло быть. Могли, конечно, японцы, приняв наши лодки за американские. А, может, союзники?
Почем бы и нет? Они там присутствовали, а открывать «дружеский» огонь этим горе-воякам не впервой, по своим лупить. Погибшей лодкой Л-16 командовал капитан-лейтенант Д.Ф. Гусаров. В книге Моцутира Хасимото «Потопленные. Японский подводный флот в войне 1941–1945 годов» можно прочитать о событиях, произошедших в этом районе, и можно сделать вывод, что лодка Гусарова была атакована японской лодкой И-25 под командованием капитана 3 ранга Мэйдзи Тагами. И-25 возвращалась после патрулирования у берегов штата Орегон и имела только одну торпеду, а вахтенный офицер нашей лодки наблюдал два следа идущих торпед. Вот так и остались сомнения, как всё произошло. В любом случае хочется спросить у союзничков, где же было их противолодочное обеспечение? Американцы прекрасно знали о движении наших лодок и должны были обеспечить их безопасность. Но на то они и американцы, чтобы не задумываться о других, своя шкура дороже.
Две оставшиеся лодки пересекли Атлантику, прибыли на Северный флот и сразу включились в боевые действия. Все четыре года войны провёл Густов в прочном корпусе, преодолевая минные поля, атакуя противника, сопровождая наши конвои. Работёнка не из лёгких. Особенно большое напряжение наступало, когда минреп (трос донной мины) начинал скоблить корпус. На лодке объявлялось полное молчание, прерываемое только докладами: первый отсек прошёл, второй отсек прошёл и так далее. Когда скрежет доходил до последнего отсека, напряжение достигало высшего накала: не зацепится ли минреп за винты? Тогда точно конец и лодке, и всему экипажу. На лодке или все побеждают, или все погибают, как любил говорить герой-подводник М. Гаджиев, погибший вместе с лодкой у мыса Норд Кап. Суровая служба, и война суровая шла. Выдюжил русский мужик. Дошёл до Победы. Дошли, однако, далеко не все. Но А.В. Густов дошёл. А дальше что? Предложили пойти на офицерские курсы. С таким богатым опытом ветераны были нужны. Так думали многие, но не те, которым думать положено. В ту пору правил страной деятель, так и хочется назвать – мелкий политический деятель эпохи Эдиты Пьехи. Очень он кукурузой увлекался. Хобби такое было у него. Насадил её до полярного круга и, кажется, дальше. Что же флот, корабли? А зачем они нужны? Людей военных опытных разогнал, много кораблей порезал. Как рассуждал этот «умник»? Кнопку нажал и полмира снёс. А то, что, нажав кнопку, вся спина в мыле, об этом и не думал. Чтобы кнопка сработала, скольким людям потрудиться надо. Короче, попал наш подводник в эту мясорубку и был уволен в звании капитан-лейтенанта, как и более полутора миллионов других опытных офицеров. Надо чем-то заниматься, зарабатывать на пропитание. Хорошо в ДОСААФе (Добровольное общество содействия армии, авиации и флоту) такими людьми не бросались, пригласили на работу молодёжь к службе готовить. На набережной Лейтенанта Шмидта поставили лодку проекта «С». На этой лодке и приходилось нести дежурство Густову. Корабль без дежурной службы существовать не может. Дежурили сутками, по очереди. Однажды вечером, уже стемнело, да и завьюжило – зима была, находящийся внутри лодки Анатолий Васильевич услышал шаги на трапе. Кто бы это мог быть? Проверяющий какой-нибудь? Поднялся Густов по трапу на мостик. С берега по деревянному трапу на лодку двое гражданских пробираются. Первый идущий, увидев дежурного, обратился к нему:
– Командир, разреши зайти, хочу я товарищу лодку показать, я как раз такой командовал во время войны. Правда, у меня была «С-13».
– Как «С-13»?
В темноте-то не рассмотреть было гостей. Но «С-13» говорило само за себя.
– Неужели это вы, Александр Иванович?
– Да, да! Я Маринеско.
– Вот это встреча! Так проходите же, проходите!
Спустились через кормовой люк в отсек. Густов по лодке их ведёт, пытается что-то рассказывать. Да что там рассказывать, командир знает её лучше, чем собственный дом, которого, кстати, у Маринеско в то время и не было. Наши «деятели» пытались скрыть подвиг этого лихого, горячего, иногда непредсказуемого командира. Однако славу не скроешь. Она передаётся из уст в уста, обрастая легендами.
Дошли гости до каюты командира, больше похожей на шкаф. Маринеско заглянул в неё и говорит своему другу:
– А вон там, в углу, у меня всегда канистра шила стояла (спирта, для незнающих). Густов ему и говорит:
– Оно и сейчас там стоит, правда, не в тех количествах, не по нормам военного времени. Можно пробу снять, шило, как всегда, хорошее.
Маринеско и сам знал эту флотскую поговорку – шило плохим не бывает, бывает хорошим или очень хорошим.
– А почему бы и не снять пробу? – отозвался легендарный командир, зело «нелюбивший» выпить.
Сняли пробу. Вспомнили дни былые и помянули друзей боевых. Довольные гости в приподнятом настроении покинули лодку. А память осталась. Память о хороших добрых и мужественных людях.
Нет уже и Маринеско, нет и моего дядюшки Густова Анатолия Васильевича, добравшегося до своего девяностолетнего рубежа. Нет героев, осталась только благодарная память о них и легенды.
Музей, в котором я никогда не был
Когда-то, давно уже, после войны, открыли в Ленинграде музей. Потом в Ленинграде его и закрыли. Закрыли тоже вскоре после войны, и после его открытия. Прошло лет сорок, и музей вновь открыли тоже ещё в Ленинграде. После открытия я, конечно, побывал в нём. Очень любопытно посмотреть на наш спортивный клуб. Как его переделали. Дело в том, что до музея, до его вторичного открытия, там находился спортивный клуб Ленинградской Военно-морской базы. Там-то мы и играли всей кафедрой в волейбол. Натренировавшись в волейбол, в этом же зале по два часа без передыха, гоняли в баскетбол. Гоняли, забыв о времени. За грудки хватали, если казалось, что атаковали не по правилам. Правда, за правилами никто и не следил. Играли без судьи. Судил сам играющий, начальник кафедры, как лучший игрок, а с начальником не поспоришь.
Зашёл я посмотреть, как музей организовали в спортзале. Всё детство об этом музее мечтал. Да, это далеко не тот музей, что был вначале. Первоначально размещался музей на Фонтанке, в Партикулярной верфи, которую ещё Пётр I создал, на углу улицы Пестеля (Пантелеймоновской) и набережной Фонтанки. Создал для маломерных судов, типа яликов и шлюпок. Здесь их и строили, здесь и хранили. Отсюда и выходили в Неву вельможи и приближённые царя. Заставлял Пётр и адмиралов, и графов самих погрести, да на волне покачаться, чтобы плесень в души не закрадывалась.
Музей занимал и следующее большое здание, теперь там размещается какой-то военный исследовательский институт. Дальше он поворачивал на Гангутскую улицу и ещё дальше – на Соляной переулок. На Соляном и был наш клуб, где открыли музей вновь. Занял он всего два зала: большой, где мы играли в баскетбол, и поменьше – для пингпонговых столов. Конечно, это был мизер по сравнению с тем, что было.
После войны, когда музей занимал все перечисленные здания, мы мальчишками ходили, чтобы попасть в него. Обычно ходили мы туда с Игорем, сыном лучшей подруги моей мамы. Он приезжал к нам, а жили мы на Рубинштейна, рядом с Невским проспектом. Приезжал, как правило, с ночёвкой на воскресенье. Утром мы отправлялись в путь по Фонтанке. Однако, дойдя до музея, всегда натыкались на закрытые двери и объявление: «Закрыто». Долго ходили туда, пока не объявили, что музей закрылся навсегда. Потом какое-то дело раскрутили. Объявили, что Попков, председатель Ленсовета, и Кузнецов, секретарь горкома, оказались врагами народа. Правда, во время войны они добросовестно разделили участь всех горожан. Выстояли в блокаде, город не сдали, и со всеми вместе победили. Были они, разумеется, коммунистами, и далеко не худшими. Ну, враги, так враги, не привыкать. Верили мы тогда всякой ахинее и приветствовали все решения. Мы же с Игорем регулярно, почти каждое воскресенье, ходили к закрытым дверям музея. Музей было жалко. Говорили, что там стояли настоящие танки, настоящие пушки и настоящие самолёты. Вот бы полазать, а это там разрешалось. В один из самолётов разрешали входить, и, если посмотреть в иллюминатор, можно было видеть землю, на которой идёт бой. Именно этот самолёт очень хотелось увидеть. Но не случилось. Не получилось. Назывался этот музей – Музей Обороны и Блокады Ленинграда. Музей доблести, славы и стойкости ленинградцев и защитников моего города. Музей моей бабушки, жившей всю блокаду в городе. Не просто жившей, а работавшей и дежурившей на крышах во время тревог. Приходилось сбрасывать и зажигательные бомбы с чердаков, спасая дом от пожаров. Кому-то очень не хотелось делить славу с городом-героем. Кому-то не хотелось показывать свою беспомощность. Хотелось забыть и саму цифру 900 дней. 900 блокадных дней. Кому-то хотелось забыть те «125 грамм со слезами и кровью пополам». Хотелось спрятать далеко-далеко листочки из дневника Тани Савичевой, которые обличали фашистов на Нюрнбергском процессе. Кому-то хотелось забыть, что жители блокадного города все 900 дней голодные и холодные мечтали о двух вещах. Нет, возможно, не о двух, а о трёх. Всё-таки очень хотелось наесться досыта. Тем не менее, мечтали, как после войны они создадут парк и назовут его Парком Победы, и очень хотели запечатлеть героизм защитников в музее. Парк создали и даже два. Прекрасный Московский Парк Победы и очень милый и живописный Приморский. Создали и музей – музей Обороны и Блокады Ленинграда. После второго открытия музея я немедленно пошёл в него. Об этом я всё детство мечтал. Посмотрел и понял, что моим детским мечтам не суждено уже никогда сбыться. Большинство экспонатов, видимо, утрачено, и площадь для музея выделили маловатую. В моей памяти так и останется музей на Фонтанке и на Соляном переулке – музей, в котором я так никогда и не был.
Прошло ещё с десяток лет, и заговорили о строительстве нового музейного комплекса. Вот и хорошо, всё восстановят. Однако незадача: место выбрали неплохое, но не родное, чужое. Власти прислушались к жителям города и решили восстановить музей на прежнем месте, на Соляном переулке. Военные согласились передать большую часть своего здания под музей. Вот и хорошо, значит, появится музей моего детства, в котором я ни разу не был, но теперь побываю.
Сергей рац
Жизнь как падающая звезда
Введение
Как говорят, в таких историях случайностей не бывает. Мой отец подполковник Рац Василий Васильевич, мой дядя полковник Рац Илья Васильевич, мой тесть полковник Ритт Мигнард Аврельевич – все офицеры, и все являлись участниками Великой Отечественной войны. Жизнь их была связана с военной авиацией. Отец и дядя были летчиками-истребителями, тесть – военный инженер самолетов Ил-2, участник штурма Берлина. Уйдя из жизни на 98 году, он оставил мне в наследство библиотеку военных мемуаров. Перечитывая книгу выдающегося летчика Героя Советского Союза, генерал-полковника Василия Николаевича Кубарева, наткнулся на рассказ о бесстрашном летчике Михаиле Плоткине, который в составе экипажа бомбардировщика Ил-4Т четыре раза бомбил Берлин в начале августа 1941 года, получил звание Героя Советского Союза и погиб, возвращаясь с задания, 7 марта 1942 года под Ленинградом. Прах героев экипажа Михаила Плоткина был с почестями захоронен на территории Александро-Невской лавры. Я не раз побывал на могиле летчиков-торпедоносцев и стал собирать материалы об их ратных подвигах. Жизнь летчиков, особенно периода начала Отечественной войны, была поистине как падающая звезда.
Я попытался восстановить хронику боевого пути капитана Михаила Николаевича Плоткина и его экипажа за восемь месяцев с 22 июня 1941 по 7 марта 1942 года в виде его дневниковых записей.
Дневник командира торпедоносца капитана Михаила Плоткина
21 июня 1941 года
Война не стала для летчиков 1-го минно-бомбардировочного полка неожиданностью. Как известно, приказ № 1 по всем флотам был передан Николаем Герасимовичем Кузнецовым в 23.30 по телефону. Этот приказ означал полную боевую готовность. Одного звонка народного комиссара военно-морского флота хватило, чтобы военные флоты избежали потерь в технике и личном составе. Увольнения в город были категорически запрещены. Двигатели бомбардировщиков были проверены на всех оборотах. Вылет боевых машин, как мы привыкли говорить, был «по готовности». Перед началом войны экипажи на ДБ-3Т прототип Ил-4Т (торпедоносец) совершали ежедневные как разведывательные полеты, так и тренировочные. Летчики повышали свое мастерство, так как ни у кого не было сомнения, что война вот-вот грянет. Половина летного состава полка имела опыт боевых действий во время войны с белофиннами. Многие летчики за успешное выполнение заданий командования были награждены орденами и медалями. Члены нашего экипажа были также представлены к наградам. Мне вручили в Кремле орден Ленина. Вручил его лично Михаил Иванович Калинин. К 22 июня наши экипажи знали все особенности рельефа местности аэродромов противника, наиболее удобные пути подлета. Все с нетерпением ждали команды нанести удар по врагу.
Помню, 21 июня мне передали письмо от дочери, которую я не видел и, конечно, скучал. Это письмо я хранил в кармане гимнастерки.
Тревогу объявили около 24 часов 21 июня, но никто из членов экипажа не спал. Ранним утром мой экипаж в составе звена бомбардировщиков вылетел на разведывательное задание – обследовать акваторию порта Хельсинки. Город Хельсинки горел огнями, не было видно никаких признаков подготовки к войне. Утром все услышали по радио выступление Вячеслава Михайловича Молотова о начале войны.
Командир полка полковник Евгений Николаевич Преображенский немедленно собрал весь личный состав и объявил приказ командующего Балтийским Флотом о действиях флота в условиях военного времени. Помню его фразу: «Бить врага до полного уничтожения!» и вторую: «Действовать по имеющемуся плану».
23 июня вечером Евгений Николаевич поставил задачу командующего найти и уничтожить морской десант, обнаруженный в Балтийском море, были переданы примерные координаты.
24 июня, то есть на третий день войны, ранним утром 70 самолетов в составе двух полков бомбардировщиков 1-го минно-торпедного и 57-го бомбардировочного поднялись для нанесения массированного удара. Ведущий взял курс на Запад. Я вел 3-ю эскадрилью балтийцев. Эскадрилья самолетов состоит из трех звеньев по три самолета в каждом. Бомбардировщик ИЛ-4Т – это, безусловно, грозная машина. Её экипаж в основном состоял из трех человек: летчика, штурмана и стрелка-радиста. Самолет мог нести 20 фугасных стокилограммовых бомб, одну или две торпеды в зависимости от задачи. Два или три пулемета 7,62 мм. (ШКАС) прикрывали верхнюю заднюю полусферу, дальность полета 3200 километров. У самолета был недостаток, который достаточно быстро обнаружен финскими летчиками – это незащищенность его нижней задней полусферы. К сожалению, он так и не был устранен к началу войны. По тем временам скорость ИЛ-4Т была огромной – 420 километров в час. Бомбардировщик мог летать на высоте до 8 тысяч километров. Экипаж при этом пользовался кислородными масками.
В строю нашей девятки в правом пеленге занимало место звено Ивана Гарбуза, моего закадычного друга. Это был надежный и опытный пилот. К сожалению, десант в заданном районе не был обнаружен. Ведущий группы принял решение работать по запасной цели. Полки взяли курс на порт Мемель (Клайпеда).
Ещё на подходе к Мемелю ведущий всех групп получил данные от самолета – разведчика: в порту с пришедших транспортов разгружаются танки, пушки, тягачи и боеприпасы. Тотчас последовала команда: «Атака!». Ведущие групп самолетов стали выводить девятки на боевой курс. Зенитки оказали слабое противодействие. Вражеские истребители не успели подняться с аэродрома. Гитлеровцы не ожидали такого дерзкого и неожиданного налета. По данным разведки в то утро было уничтожено более 8 тысяч солдат и офицеров противника, несколько десятков танков, бронемашин, артиллерии. Полностью уничтожен склад с боеприпасами и горючим. С нашей стороны потерь не было.
25 июня 263 бомбардировщика Северного фронта, Балтийского и Северного флотов под прикрытием истребителей нанесли удар по 19 аэродромам противника на территории Финляндии и Норвегии, где базировался 5-й воздушный флот гитлеровцев. Операция продолжалась и в последующие шесть дней. Совершив 487 вылетов, наши летчики уничтожили или вывели из строя более 130 самолетов, большое количество ангаров, бензохранилищ, аэродромов. Участвовал в этих налетах и наш 1-й минно-торпедный авиаполк. Он получил задачу нанести удар по двум вражеским аэродромам, с которых гитлеровцы поднимали свои самолеты на Ленинград.
Мне хорошо был знаком этот фашистский аэродром. В годы войны с белофиннами я не раз с моими боевыми товарищами обрушивал на него бомбовый груз. В этот раз на аэродроме было уничтожено около двадцати самолетов противника. Самолеты стояли не зачехленные, готовые к вылету на задание, но наш налет опередил их. Запоздалые разрывы зенитных орудий не смогли отклонить удар сталинских соколов.
Времени не остается даже написать короткое письмо дочери. Сегодня получили новый приказ: поставить минное заграждение. До поздней ночи с моим штурманом разрабатывали маршрут полета.
27 июня Балтийцы не только бомбили, но и ставили мины. Такое грозное оружие на Балтийском флоте мы применяли с первых дней Великой Отечественной войны. С 30 июня 1941 г. в устье Финского залива было поставлено семь линий мин, свыше трех тысяч штук. Ставились они и на выходе из баз противника, в акватории Хельсинки.
30 июня В конце июня 1941 года войска противника вышли к Пскову и Порхову, а к середине июля подошли к Лужскому оборонительному рубежу.
Враг имел численное и тактическое преимущество.
С 30 июня 1941 г. 1-й минно-торпедный полк, как и вся авиация Балтийского флота, наносил удары по живой силе и технике врага на сухопутном фронте в районе города Двинска.
Никогда не забуду эти суровые дни. Наши бомбардировщики уходили на задание группами – шестерками, восьмерками, девятками. К сожалению, шли без сопровождения истребителей. С одной стороны их ограничивала большая дальность полета бомбардировщика – в данном случае до 1000 километров, а с другой – просто отсутствие самолетов прикрытия. Моя эскадрилья получила приказ уничтожить неприятельские танки и бронетранспортеры, помешать им переправиться через водную преграду. К сведению скажу, что максимальная дальность полета истребителя И-16 в 1941 г. составляла 440 километров.
На Двинск наши бомбардировщики шли на высоте 50-100 метров.
«До цели десять минут», – сообщил штурман. Эскадрилья перестроилась в колонну звеньев. Штурманы стали выводить машины на боевой курс. Отчетливо вижу – внизу дорога забита танками, машинами, пехотой. Наше звено разрядилось по голове колонны. Штурман Ивана Гарбуза положил бомбы по центру скопления танков. Третье звено атаковало бронетранспортеры. Задача, казалось, выполнена. Но тут на девятку бомбардировщиков набросилось около двадцати «мессершмиттов». Завязался воздушный бой.
Увидел, как вспыхнул самолет летчика Чевырева. Приказал войти в облака, оторваться от «мессершмиттов». Самолет Ивана Гарбуза был подбит немецким летчиком. Один мотор его машины дымил. Стрелок-радист старшина Вышинский меткой очередью из пулемета сразил фашистский истребитель. Иван Гарбуз сумел посадить горящий самолет на поляне в лесу, на своей территории в 70 километрах от линии фронта. Экипаж быстро выбрался из обреченной машины. Через трое суток экипаж Гарбуза вернулся в эскадрилью. Мы его уже похоронили и помянули героев… Вдруг в столовую входят трое: комбинезоны разорванные, лица закопченные. Ребята для нас вернулись с того света. Конечно, обнялись, выпили теперь за нашу победу.
30 июня из девяти самолетов, участвовавших в бою под Двинском, вернулись только три: мой, летчиков Хорева и Громова. Полк потерял больше половины самолетов. Но унывать не было времени. Каждый день войны ставил перед полком новые задачи. Мы тоже делали выводы: война – учитель строгий. Я говорил вновь прибывшим летчикам: «В любом полете надо добиваться внезапности удара по врагу. Внезапность же достигается умелым использованием метеоусловий, высоты полета, выбором маршрута, обеспечивающего скрытность действий».
Враг в том бою также понес серьезные потери. Со стороны наших летчиков были отмечены факты массового героизма и самопожертвования.
Когда гитлеровский истребитель поджег самолет младшего лейтенанта Петра Игашова, пилот направил свой бомбардировщик на самолет противника и таранил его. Вторым тараном П. Игашов и члены его команды обрушились на танки и бронетранспортеры врага. Экипаж балтийцев погиб, совершив первый в истории авиации на бомбардировщике двойной таран.
