скачать книгу бесплатно
Предисловие <к «Колоколу»>
Россия тягостно молчала,
Как изумленное дитя,
Когда, неистово гнетя,
Одна рука ее сжимала;
Но тот, который что есть сил
Ребенка мощного давил,
Он с тупоумием капрала
Не знал, что перед ним лежало,
И мысль его не поняла,
Какая есть в ребенке сила:
Рука – ее не задушила,
Сама с натуги замерла.
В годину мрака и печали,
Как люди русские молчали,
Глас вопиющего в пустыне
Один раздался на чужбине;
Звучал на почве не родной —
Не ради прихоти пустой,
Не потому, что из боязни
Он укрывался бы от казни;
А потому, что здесь язык
К свободомыслию привык
И не касалася окова
До человеческого слова.
Привета с родины далекой
Дождался голос одинокой,
Теперь юней, сильнее он…
Звучит, раскачиваясь, звон,
И он гудеть не перестанет,
Пока – спугнув ночные сны —
Из колыбельной тишины
Россия бодро не воспрянет
И крепко на ноги не станет,
И – непорывисто смела —
Начнет торжественно и стройно,
С сознаньем доблести спокойной,
Звонить во все колокола.
«Полярная звезда» выходит слишком редко, мы не имеем средств издавать ее чаще. Между тем события в России несутся быстро, их надобно ловить на лету, обсуживать тотчас. Для этого мы предпринимаем новое повременное издание. Не определяя сроков выхода, мы постараемся ежемесячно издавать один лист, иногда два, под заглавием «Колокол».
О направлении говорить нечего; оно то же, которое в «Полярной звезде», то же, которое проходит неизменно через всю нашу жизнь. Везде, во всем, всегда быть со стороны воли – против насилия, со стороны разума – против предрассудков, со стороны науки – против изуверства, со стороны развивающихся народов – против отстающих правительств. Таковы общие догматы наши.
В отношении к России мы хотим страстно, со всею горячностью любви, со всей силой последнего верования, – чтоб с нее спали наконец ненужные старые свивальники, мешающие могучему развитию ее. Для этого мы теперь, как в 1855 году[97 - Программа «Полярной звезды». (Прим. А. И. Герцена.)], считаем первым необходимым, неотлагательным шагом:
ОСВОБОЖДЕНИЕ СЛОВА ОТ ЦЕНСУРЫ!
ОСВОБОЖДЕНИЕ КРЕСТЬЯН ОТ ПОМЕЩИКОВ!
ОСВОБОЖДЕНИЕ ПОДАТНОГО СОСТОЯНИЯ ОТ ПОБОЕВ!
Не ограничиваясь, впрочем, этими вопросами, Колокол, посвященный исключительно русским интересам, будет звонить, чем бы ни был затронут, – нелепым указом или глупым гонением раскольников, воровством сановников или невежеством сената. Смешное и преступное, злонамеренное и невежественное – все идет под Колокол. А потому обращаемся ко всем соотечественникам, делящим нашу любовь к России, и просим их не только слушать наш Колокол, но и самим звонить в него!
Появление нового русского органа, служащего дополнением к «Полярной звезде», не есть дело случайное и зависящее от одного личного произвола, а ответ на потребность; мы должны его издавать. <…>
1857
Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. Т. XIII. М.: Академия наук СССР, 1958. С. 7–8. Впервые: Колокол. 1857. 19 июня. Стихотворение написано Н. П. Огаревым. См.: Вольная русская поэзия XVIII–XIX вв. Т. 2. Л., 1988. С. 45.
«Колокол» – первая русская революционная газета – стал выходить в качестве «прибавочных листов» к «Полярной звезде» в 1857 г. Издавался А. И. Герценом и Н. П. Огаревым сначала в Лондоне, а потом (с 1865 года) в Женеве. Издание прекратилось в 1867 г., всего вышло 245 номеров. В 1960–1964 гг. осуществлено факсимильное воспроизведение газеты.
Н. П огарев
Предисловие [к сборнику «Русская потаенная литература». Лондон, 1861]
Прежде всего мы должны извиниться в недостатках этого издания. Неполнота и ошибочность рукописей, затруднительность получать книги из России – не раз ставили нас в невозможность исправить, что казалось ложным для уха и смысла, и вовлекали к печатанию уже напечатанного в России. Последнее, конечно, неисправимо, зато и неважно; но первое заставляет нас просить наших почтенных библиофилов присылать нам поправки и пополнять пропуски, доставлять – насколько возможно – сведения о годах, когда какое стихотворение было написано, по какому поводу, с каким участием или равнодушием бывало принимаемо публикою. Подобные сведения помогли бы нам, со временем, дать нашему сборнику настоящее значение, объяснить впечатления общественной жизни на пишущих, проследить связь истории с личной деятельностью, состояние самого общества, его образ мыслей и настроение, силу и бессилие, ход его падений и возникновений, указать разом на общность его движения и на отдельные попытки мелких и крупных деятелей. Наступило время пополнить литературу процензурованную литературой потаенной, представить современникам и сохранить для потомства ту общественную мысль, которая прокладывала себе дорогу, как гамлетовский подземный крот, и являлась негаданно то тут, то там, постоянно напоминая о своем присутствии и призывая к делу. В подземной литературе отыщется та живая струя, которая давала направление и всей белодневной, правительством терпимой литературе, так что только в их совокупности ясным следом начертится историческое движение русской мысли и русских стремлений. Конечно, в задачу должен бы входить не только стихотворный отдел, но и проза. Но прозу собрать гораздо труднее, чем кажется. Она разбросана в мемуарах и частных письмах, известных только немногим и тщательней скрываемых, чем стихи, из боязни слишком определенно подвернуться под долгую лапу жандарма. Проза научная, недоступная пониманию цензора, вероятно, представляет немного пропусков, и потому рукописи редко сохранялись; отдел повестей, не пропущенных цензурой, также не может быть обширен; но записки и письма…
дело великое. Проследить – как к общему делу относились таланты всех размеров, кто и как принимал участие, как известный взгляд на вещи, общая скорбь и общая надежда отзывались в даровитых писателях, как заставляли хвататься за перо и менее даровитых, но сердцем чистых людей и как вынуждали подать голос и таких, которые, в сущности, не были люди, общему делу преданные, но подчинялись веянию, бывшему в воздухе, – это задача, достойная разработки. Если наши библиофилы помогут нам когда-нибудь напечатать, за наше столетие, сборник записок и писем наших известных и неизвестных деятелей, живых и мертвых, эти пропадающие отрывки из жизни многих людей, которым ничто человеческое не было чуждо, ярко восстановили бы историю нашего развития; наше столетие для нас так же важно, как XVIII столетие для Франции, и имеет с ним бесконечно много общего, о чем мы еще поговорим, хотя и не в этом предисловии. Но, покуда у нас нет средств добраться до прозаической потаенной литературы, мы начинаем наш сборник с стихотворного отдела и попытаемся проследить наше гражданское движение в стихотворной литературе. <…> Пробуждение людей из дремоты, необходимость сказать свое слово совпадает у нас с двумя резкими историческими, кровавыми эпохами, с двумя нашествиями Европы на Россию, с войною против старшего Наполеона и с войной против младшего Наполеона. Как скоро война кончается, тотчас усиленно поднимается гражданский вопрос. То ли люди, опомнившись, спрашивают друг у друга: из-за чего же мы дрались? Неужто из-за царя, нас в три погибели гнущего, из-за порядка вещей, в среде которого дышать нельзя? Или, успокоившись от потери крови и достояний, люди просто хотят получше устроить свою жизнь? Или общественная мысль, медленно копившаяся в мирное время, прорвала себе исход, при судорожном сотрясении войны, и требует удовлетворения? Или все вместе?.. Как бы то ни было – никогда столько не писали и прозы и стихов, вне цензуры, как в десятилетие после 1815 и после 1854 года. <…> После неудавшейся попытки 14 декабря, под постоянно возрастающим нажимом власти, личные силы мало-помалу притихали. С 25-го года до 50-х годов не только цензура усиливается, но и потаенная литература высказывается реже и реже, никогда не смолкая совершенно.
<…> В сороковых годах протест критики против существующего порядка вещей и художественный протест против пошлости и недобросовестности обыденной жизни пробивают себе дорогу сквозь цензуру и, снова и еще упорнее сгнетаемые, – умирают с Белинским и заживо хоронятся с Гоголем. <…>
В конце тридцатых и в начале сороковых годов смолкает потаенная литература, или – что еще хуже – рукописи не расходятся. Их прячут со страха те, у которых они есть, чтоб не попасться понапрасну; а те, у которых их нет, – не требуют их. Публика настолько боится общественного движения, что всякую крохотную выходку крохотного либерализма считает за геройство. <…>
Дело Петрашевского напомнило о необходимости тайных обществ там, где явные общества не дозволены. Рукописи, которые целое десятилетие или почти не являлись, или притаились так, что все равно, если б их и не было, – рукописи вдруг стали ходить по рукам, размножаясь до создания целой подземной литературы, обращающей в ничто все усилия цензуры. Дело было слишком практическое, слишком критически практическое, чтоб начаться с свободного голоса поэзии. Песня не имела места; работа молотка и циркуля не давала ни покоя, ни вдохновения для песни. От этого потаенная литература пятидесятых годов началась с политико-критических статей. И как же они распространялись с крымской войны! не менее чем потаенные стихотворения двадцатых годов. Стих стал примыкать к потаенной публицистике немного позже и неверным шагом. Действительно поэтических талантов не являлось. Но количество стихотворений умножалось и с поднятия крестьянского вопроса стало все больше и больше приспособляться к делу. <…>
Всюду чувствуется, что теория сама по себе только в книге жить нe может, а также обличения частностей, при сохранении общего мертвящего склада, не помогут. Чувствуется, что слово покончило свою задачу; пора приступить к делу. <…>
1861
Огарев Н. П. Избранные произведения: В 2 т. Т. 2. М.: Гослитиздат, 1956. С. 450–452. Впервые: Русская потаенная литература XIX века. Лондон, 1861.
В сборнике удалось обнародовать многие запрещаемые в России тексты: ряд стихотворений А. С. Пушкина («К Чаадаеву», «Кинжал», «Во глубине сибирских руд…», «Вольность» и др.), его поэму «Гавриилиаду», эпиграммы; ряд стихотворений М. Ю. Лермонтова, поэтов-декабристов К. Ф. Рылеева, А. А. Бестужева, В. К. Кюхельбекера, А. И. Одоевского и других.
К. С. Аксаков
Свободное слово
Ты – чудо из Божьих чудес,
Ты – мысли светильник и пламя,
Ты – луч нам на землю с небес,
Ты нам человечества знамя!
Ты гонишь невежества ложь,
Ты вечною жизнию ново,
Ты к свету, ты к правде ведешь,
Свободное слово!
Лишь духу власть духа дана, —
В животной же силе нет прока.
Для истины – гибель она,
Спасенье – для лжи и порока;
Враждует ли с ложью – равно
Живит его жизнию новой…
Неправде опасно одно —
Свободное слово.
Ограды властям – никогда
Не зижди на рабстве народа!
Где рабство – там бунт и беда:
Защита от бунта – свобода.
Раб в бунте опасней зверей,
На нож он меняет оковы…
Оружье свободных людей —
Свободное слово!
О слово, дар Бога святой!..
Кто слово, дар божеский, свяжет,
Тот путь человеку иной —
Путь рабства преступный укажет
На козни, на вредную речь;
В тебе ж исцеленье готово,
О духа единственный меч —
Свободное слово!
1854
Вольная русская поэзия XVIII–XIX вв. Л., 1988. С. 460. Впервые: Русская потаенная литература XIX столетия. Лондон, 1861. В России: Русь. 1880. 15 ноября. Стихотворение распространялось в списках. Прочитано К. С. Аксаковым 16 января 1855 г. на торжественном ужине в день 100-летнего юбилея Московского университета.
Константин Сергеевич Аксаков (1817–1860) – старший сын С. Т. Аксакова, публицист, поэт, критик, один из крупнейших идеологов славянофильства.
Н. А. Некрасов
Прекрасная партия
<…> Уж ей врала про женихов
Услужливая няня.
Немало ей писал стихов
Кузен какой-то Ваня.
Мамаша повторяла ей:
«Уж ты давно невеста».
Но в сердце береглось у ней
Незанятое место.
Девичий сон еще был тих
И крепок благотворно,
А между тем давно жених
К ней сватался упорно…
То был гвардейский офицер,
Воитель черноокий.
Блистал он светскостью манер
И лоб имел высокий;
Был очень тонкого ума,
Воспитан превосходно,
Читал Фудраса[98 - Фудрас, вернее, Фудра Т. Л. О. (1810–1872) – французский писатель, автор романов из великосветской жизни.] и Дюма
И мыслил благородно;
Хоть книги редко покупал,
Но чтил литературу
И даже анекдоты знал
Про русскую цензуру.
В Шекспире признавал талант
За личность Дездемоны
И строго осуждал Жорж Санд,
Что носит панталоны[99 - Поборница женских прав, французская романистка Аврора Дюдеван выступала в литературе под мужским именем – Жорж Санд.] <…>
1852
Этот и другие тексты Некрасова печатаются по: Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем: В 15 т. Т. 1–4. Л., 1981–1982. Впервые: Библиотека для чтения. 1856. № 10. С. 203.
На Майкова (1855 года)
Давно ли воспевал он прелести свободы?
А вот уж цензором… начальством одобрен,
Стал академиком и сочиняет оды,
А наставительный все не кидает тон.
Неистово браня несчастную Европу,
Дойдет ли до того в развитии своем,
Что станет лобызать он Дубельтову[100 - Дубельт Л. В. (1793–1862) – управляющий III Отделением в 1839–1856 гг., ведавшим, в числе прочего, и делами цензуры.] <….>
И гордо миру сам поведает о том.
1855
Впервые: Гин М. Н. А. Некрасов – литературный критик. Петрозаводск, 1957. С. 106.
Столь резкая эпиграмма вызвана переходом поэта А. Н. Майкова (1821–1897) на охранительные позиции в начале 50-х годов, тогда как в 40-х в его творчестве чувствовались вольнолюбивые мотивы (поэма «Человек» и др.). Он даже привлекался по делу петрашевцев и на короткое время был арестован, до 1855 г. состоял под негласным надзором, хотя в дальнейшем это не имело для него никаких последствий. В 1853 г. был избран членом-корреспондентом Академии наук по разряду русского языка и словесности (академиком, по словам Некрасова). В самом начале 1855 г. вышла его стихотворная книжка «1854-й год», в которой Майков осудил европейские идеи свободы, равенства и братства» и чуть ли не обожествил Николая I, что и повлекло острую критику в демократической печати. О Майкове-цензоре см. далее (А. Н. Майков).
Н. Ф. Крузе
В печальной стороне, где родились мы с вами,
Где все разумное подавлено тисками,
Где все безмозглое отмечено звездами,
Где силен лишь обман, —
В стране бесправия, невежества и дичи —
Не часто говорить приходится нам спичи
В честь доблестных граждан.
Прими простой привет, боец неустрашимый!
Луч света трепетный, сомнительный, чуть зримый,
Внезапно вспыхнувший над родиной любимой,
