banner banner banner
Русские писатели о цензуре и цензорах. От Радищева до наших дней. 1790–1990
Русские писатели о цензуре и цензорах. От Радищева до наших дней. 1790–1990
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Русские писатели о цензуре и цензорах. От Радищева до наших дней. 1790–1990

скачать книгу бесплатно


(поправляет)

Люблю вино. Я в нем топлю
Свои гражданские стремленья,
И видит Бог, как я терплю
И как тяжел мой крест терпенья!

Цензор

(поправляет)

Люблю вино. Но как люблю?
Как сладкий мед, как скромный танец,
Пью рюмку в день и не терплю
Косматых нигилистов-пьяниц.

(подписывает).

Действие III

Любовь

Поэт

Люблю тебя. Любовь одна
Дает мне бодрость, дух и силу,
Чтоб, чашу зла испив до дна,
Непобежденным лечь в могилу.

Редактор

(поправляет)

Люблю тебя. Любовь к тебе
Ведет так сладко до могилы
В неравной роковой борьбе
Мои погубленные силы.

Цензор

(поправляет)

Люблю тебя. И не скорбя,
Подобно господам писакам,
Обязан век любить тебя,
Соединясь законным браком.

(подписывает).

Занавес падает. В печати появляется стихотворение: «Природа, вино и любовь», под которым красуется подпись П о э т а.

В журналах выходят рецензии, в которых говорится о вдохновении, непосредственном творчестве, смелости мысли, оригинальности оборотов речи и выражений, художественной целости и гражданских стремлениях автора.

1863

Курочкин В. С. Указ. соч. С. 183–185. Впервые опубликовано в журнале «Современность» (1868. № 2. С. 30–32) без подписи автора и под заглавием «О ценсуре». Курочкин предполагал напечатать «трагедию» в журнале «Искра» в 1863 г., но она была запрещена С.-Петербургским цензурным комитетом.

Явление гласности

О гласности болея и тоскуя
Почти пять лет,
К прискорбию, ее не нахожу я
В столбцах газет;
Не нахожу в полемике журнальной,
Хоть предо мной
И обличен в печати Н. квартальный,
М. становой.
Я гласности, я гласности желаю
В столбцах газет, —
Но формулы, как в алгебре, встречаю[124 - Но формулы, как в алгебре, встречаю… – Из осторожности во многих обличительных материалах, печатавшихся тогда в журналах и газетах, имена критикуемых лиц заменялись буквами. Об этом говорится также в эпиграфе к стихотворению Курочкина «Гласность 1859 года и гласность 1862 года» (Курочкин В. С. Указ. соч. С. 151): «Наконец-то мы дождались настоящей, не алгебраической гласности!» Представляет интерес второй эпиграф, почерпнутый из стихотворения П. А. Вяземского «С тех пор, как упраздняют будку…»:За шум, бывало, так и знают,Народ на съезжую ведут.Теперь в журнальную сажают:Там им расправа, там и суд.Вяземский, совершив к этому времени определенную эволюцию, полагал (как ранее и Пушкин, впрочем), что необузданная «гласность» приводит к вседозволенности, к тому, что теперь в «журнальной» совершается внесудебная расправа со своими противниками.]:
Икс, Игрек, Зет <…>

Я гласности умеренной, здоровой
Желал душой.
И голосил в словесности банкетной,
Что гласность – свет.
Хоть на меня глядели уж приветно —
Икс, Игрек, Зет.

Но пробил час – и образ исполинский,
Мой идеал,
Как Истину когда-то Баратынский[125 - Как Истину когда-то Баратынский… – «Явление гласности» написано в подражание стихотворению Баратынского «Истина».],
Я увидал.
В глухую ночь она ко мне явилась
В сияньи дня —
И кровь во мне с двух слов остановилась:
«Ты звал меня!»…
«Ты звал меня» – вонзилось в грудь, как жало,
И в тот же миг
Я в ужасе набросил покрывало
На светлый лик <…>

«Нет, я не твой! Я звал тебя с задором,
Но этот зов
Был, как десерт обеденный, набором
Красивых слов.
Оставь меня! Мы оба не созрели…
Нет! Дай мне срок.
Дай доползти к благополучной цели,
Дай, чтоб я мог,
Обзаведясь влияньем и мильоном,
Не трепетать —
Когда придешь, со свистом и трезвоном,
Меня карать».

    1860

Курочкин В. С. Указ. соч. С. 46. Впервые: Искра. 1860. № 13. С. 144–145 (под заглавием «Предостережение»).

Я. П. Полонский

Из стихотворения «Я признаюсь…»

<…> Я вам призна?юсь, что знать не могу,
Что думает птица, когда на лугу
Холодный туман начинает бродить,
А солнце встает и не смеет светить.
Но знаю – ох, знаю, что мыслит поэт,
Когда для него гаснет солнечный свет.
Ведь я у цензуры слуга крепостной,
Так думает он – и холодной рукой
Сдавя свою голову, тихо поет,
Когда его музу цензура сечет <…>

    1870-е годы

Полонский Я. П. Стихотворения. Л., 1954. С. 239. Впервые: Полонский Я. П. Стихотворения и поэмы., Л., 1935. При жизни автора не печаталось.

О поэте Якове Петровиче Полонском (1819–1998), долгие годы служившем в Комитете цензуры иностранной, см. Перечень цензоров. По словам его сослуживца Н. Г. Мардарьева, «в качестве цензора Яков Петрович был большим сторонником свободы обращения в русском обществе иностранной литературы. И его рапорты о прочитанных книгах очень редко кончались стереотипным заключением: “Ввиду этого я нахожу, что означенное сочинение следует запретить к обращению в России”. Такого же свободного взгляда держался он и в отношении выдачи запрещенных книг по прошениям» (Цензура в России. С. 203).

* * *

Давно известная всем дура
Неугомонная цензура
Кой-как питает нашу плоть…
Благослови ее Господь!

Е. С. Сонина (Сонина Е. С. С. 49–50) убедительно оспаривает установившуюся традицию, согласно которой это шутливое стихотворение приписывалось долгое время Ф. И. Тютчеву. Авторство установлено благодаря автографу стихотворения, подписанного Полонским (хранится в рукописном альбоме его сослуживца П. А. Вакара).

* * *

<…> Мы бились не за старые долги,
Не за барыню в фальшивых волосах;
Нет, – мы были бескорыстные враги.
Вольной мысли то владыка, то слуга,
Я сбирался беспощадным быть врагом,
Поражая беспощадного врага;
Но – тюрьма его прикрыла, как щитом.
Перед этою защитой я – пигмей.
Или вы не знаете, что мы
Легче веруем под музыку цепей
Всякой мысли, выходящей из тюрьмы?
Иль не знаете, что даже злая ложь
Облекается в сияние добра,
Если ей грозит насилья острый нож,
А мне сила неподкупного пера?
Я вчера еще перо мое точил,
Я вчера еще кипел и возражал;
А сегодня ум мой крылья опустил,
Потому что я боец, а не нахал.
Я краснел бы перед вами и собой
Если б узника да вздумал уличать.
Поневоле он замолк передо мной, —
И я должен поневоле замолчать.
Стала светом недосказанная ложь,
Недосказанная правда стала тьмой.
Что же делать? И кого теперь винить?
Господа! Во имя правды и добра, —
Не за счастье буду пить я, – буду пить
За свободу мне враждебного пера.

В защиту слова. СПб., 1905. С. 206–207. Тост, предложенный поэтом и цензором в последних трех строках стихотворения, отчетливо характеризует сложную позицию Полонского. В записке, составленной им в 1881 г., он так характеризует неустранимое, с его точки зрения, противоречие в действиях цензуры: «Печать не может быть ни подневольной, ни свободной в России – вот первое противоречие… Цензура вредна и цензура полезна – вот второе противоречие… На основании опыта прихожу к убеждению, что чем строже цензура, тем нецензурнее разговоры, и то, что не высказывается в печати, с пустым раздражением высказывается в домашнем быту… на чердаке и в салонах» (Сонина Е. С. С. 50).

А. Н. Майков

***

У Музы тяжкая рука
Вот Пушкин дураком лишь назвал дурака, —
Да так и умер с тем Красовский.
Какой тебе урок, Шидловский![126 - М. Р. Шидловский (1826–1880) в 1870 г. был назначен начальником Главного управления по делам печати. О нем, Красовском и авторе стихотворения см. Перечень цензоров.]

    1870

Майков А. Н. Избранные произведения. Л., 1947. С. 619.

Аполлон Николаевич Майков (1821–1897) – поэт. С октября 1852 г. стал служить в Комитете цензуры иностранной – сначала младшим цензором, а с 1875 г. – председателем. Однажды он сказал «Мне ничего не надо; я и умереть хочу, как и Тютчев, в дорогом моему сердцу комитете» (Русские писатели. Т. 3. С. 455). О службе Майкова в цензуре см. воспоминания М. Л. Златковского в кн.: Комитет цензуры иностранной в Петербурге. С. 198–202.

* * *

<…> Но тут встает как демон злой
Муж с конской мордою, с улыбкою бесовской
И вислоухий, как осёл:
Сам Александр Иванович Красовский —
«Читай, читай! трудись! пошел! пошел!» —
И мысль моя под игом чуждых бредней!
Потом опять вопрос, и очень не последний:
Писать… но для чего? что пользы в том,
Что голос чувств и мыслей благородных