скачать книгу бесплатно
На своей фотографии, подаренной мне в июле 1960 года, Павел Федорович сделал следующую надпись: «Помнить, что только пламя собственного сердца освещает пути к Великому Свету».
Павел Федорович научил меня, как читать Живую Этику: непременно каждый день и обязательно составлять свой индекс. Это помогает лучше понять и усвоить прочитанное. Одновременно надо изучать письма Елены Ивановны Рерих, в которых содержатся пояснения к книгам Учения. «Учение должно быть обращено в потребность каждого дня. Устремление к духовному знанию не должно прерываться», – говорил он словами Живой Этики.
Первая книга Учения, которую Павел Федорович дал мне, была «Община». Там сказано: «Также не забудем, что нет на Земле выше данного плана Общего Блага», § 81. Книга учила постигать Закон сотрудничества, его простейшую взаимную основу – от сердца к сердцу.
После того, как «Община» была прочитана и перепечатана, Павел Федорович дал мне следующую книгу – «АУМ», рассказывающую о Всеначальной Силе, условно называемой психической энергией, которая должна быть развиваема человеком путем самосовершенствования и расширения сознания.
И наконец, третьей книгой Учения, которую дал мне Павел Федорович, было «Братство» – книга о Сотрудничестве и о Твердыне Знания.
Потом уже я могла брать у Павла Федоровича любые книги по своему усмотрению. Все перепечатывала в пяти экземплярах, отдавала Павлу Федоровичу, а кому он их дарил, не знаю.
Павел Федорович знал, что книги Учения можно читать и не по порядку. Они составлены так, что каждая может быть принята отдельно. В то же время система изложения идет по расширяющейся спирали. Однажды Павел Федорович привез из Ленинграда от сестер Митусовых обнаруженную им у них «Общину» 1926 года.[6 - Имеется в виду «Община», изданная в Урге в 1927 г.] Это было для него невероятно радостным открытием. Вскоре оно подкрепилось публикацией из МИД СССР «Путь к Родине» в журнале «Международная жизнь» № 1, 1965. Книгу же Павел Федорович попросил перепечатать, что я и сделала во время своего отпуска. Для этого он специально принес с работы пишущую машинку. Я также перепечатала «Основы буддизма» и «Криптограммы Востока». Печатать подобные труды в те времена можно было только неофициально и это было опасно.
Печатала я для Павла Федоровича постоянно и его работы, а он разрешал мне оставлять себе один экземпляр без права показа. Также переводила с английского языка письма Девики Рани и все, что она присылала. Так как объем работы у Павла Федоровича возрастал, он приобрел кабинетную машинку и стал печатать свои черновики и письма.
90-летие со дня рождения Н. К. Рериха не отмечалось на государственном уровне. Павел Федорович выявлял все публикации и сведения о праздновании даты, собрав большой том. Таким образом был накоплен опыт общения и подготовки к масштабному празднованию 100-летия.
1974 год был объявлен ЮНЕСКО Годом Рериха. Чтобы на Родине Великого Деятеля Культуры эта дата была тоже достойно отмечена, Павел Федорович уже задолго до этого устанавливал нужные контакты с деятелями науки и искусства, направлял деятельность множества людей, превращая их в единомышленников и сотрудников. И в результате общих усилий 100-летие отмечалось официально на государственном уровне. В широкой прессе массовыми тиражами были опубликованы статьи о жизни и творчестве Н. К. Рериха. Центральным событием празднования явилось Торжественное собрание в честь 100-летия Н. К. Рериха в Большом Театре, где в то время проводились все наиболее значительные партийно-правительственные мероприятия. С тяжелой деревянной, украшенной гербом СССР, трибуны Большого Театра звучали доклады о Н. К. Рерихе, а Президиум сидел под большим его портретом. Святослав Николаевич, присутствовавший на торжестве, посвятил свое выступление родителям. В заключение своей речи он поблагодарил с этой трибуны не партию и правительство, как было принято, а «широкую советскую общественность».
В Москве в Академии художеств СССР открылась большая выставка картин Н. К. Рериха, а также первая научная конференция – Рериховские чтения. Затем эти конференции проходили в 1976 и 1979 г. в Новосибирском Академгородке, в 1982 году в Улан-Удэ, а в 1984 году, уже после смерти Павла Федоровича, снова в Новосибирске. Павел Федорович непосредственно участвовал в подготовке и проведении всех этих мероприятий как активный организатор и неоценимый источник информации.
Павлу Федоровичу приходилось давать отпор прохиндеям, которые пытались извратить мировоззрение и биографию Рериха. Помимо этого многочисленные так называемые «хорошие», но недалекие люди, тоже препятствовали естественному ходу событий. Эти проблемы нашли отражение в переписке Павла Федоровича, к которому стекалась вся информация как к абсолютному авторитету. Напряжение возрастало, он торопился, перестал обращать внимание на состояние здоровья, и в результате сильного переутомления у него случился обширный инсульт.
Павел Федорович Беликов – явление исключительное. И если Николай Константинович Рерих дал миру новую концепцию Культуры, то в лице Павла Федоровича Беликова был явлен новый вид деятеля Культуры.
Таллинн, 1 ноября 2000 г.
Наталья Санникова-Надточий
От водопада Новой Мызы…
Как водопад мчится жизнь, но немногие замечают это движение.
Агни Йога, 268.
Так можно перевести с эстонского название местечка Козе-Ууэмыйза, что почти в сорока километрах от Таллинна, куда я впервые попала без малого тридцать лет назад…
Летом 1972 года после окончания филфака в Калининградском университете я приехала в Эстонию, в Таллинн, где в ту пору жили мои родители, и поначалу чувствовала себя не очень уютно. Там, на юге Балтики, остались мои сокурсники, друзья, издания, с которыми я начала сотрудничать, а здесь все пришлось начинать сначала – искать работу и узнавать людей, правда, работа вскоре нашлась – корректором в городской газете «Вечерний Таллинн».
Как сейчас помню – за окном золотится сентябрь, время под вечер, в полупустой квартире в Мустамяэ, куда мы недавно переехали, тихо и пахнет краской. И вдруг неожиданный звонок в дверь. На пороге, глазам не верю, – калининградский знакомый. Слыл он большим чудаком и эрудитом, был полиглотом и увлекался древними и восточными языками, вел кружок латыни, читал в оригинале Гомера и «Махабхарату», говаривали, был даже йогом. Вот это сюрприз – «человек-легенда», «ходячая энциклопедия» у меня на пороге.
Не удивляюсь ни тому, что приехал он на какой-то семинар эсперантистов, организованный местным политехом, ни тем новостям, что при встрече любил обрушивать на слушателей. Что-то рассказывает о новой книге о Рерихе, вышедшей в Москве в серии «ЖЗЛ», и припоминает, что ее автор живет в Эстонии. – Как… в Эстонии?.. В Эстонии… – в это поверить было никак невозможно. Наверняка ошибся мой вестник. – Так значит в Таллинне? – допытываюсь я. Этого мой вестник утверждать не стал, обмолвился только о каком-то Козе, а вскоре заторопился и вовсе исчез, оставив меня один на один с потрясающим сообщением.
Подумать только, книга о Рерихе и вдруг из… Эстонии. Ладно бы написана была в Гималаях, на Алтае, наконец, где-нибудь в России, в Ленинграде, но чтоб в Эстонии – это уже было слишком. Новость не давала мне покоя, и, забросив все дела, я стала искать незнакомого мне Беликова в каком-то не менее незнакомом Козе.
Время шло, а мои поиски все затягивались. Выяснилось, что писатель Беликов в Таллинне не проживает, что в маленькой Эстонии, где все друг друга так или иначе знают, об авторе книги, ставшей сенсацией в книжном мире, и не слыхивали – ни в библиотеках, ни в художественном музее, ни в министерстве культуры, куда я тоже заглянула. Позже мне доводилось слышать множество занятных историй о том, как приехавшие в Эстонию люди искали Беликова и какие с ними случались курьезы, и об этом тоже стоило бы рассказать, но в другой раз.
Было сделано и еще одно любопытное открытие. Выяснилось, что всевозможных населенных пунктов вокруг Таллинна и по всей Эстонии, включая улицы, переулки, автобусные остановки и прочее с названием «Козе», превеликое множество. В этой маленькой стране, где всему принято давать очень красивые и поэтичные названия, связанные с лесом, цветами, в этом прибрежно-островном краю, само собой, очень популярна была и озерно-морская тематика – что ни фамилия, то Rand (берег), Saar (остров), Mere (море), не удивительно, что и «водопадов» оказалось немало. «Kose» – производное от «Kosk» (водопад). Так с поиска Беликова началось мое изучение Эстонии.
И вот однажды, где-то через месяц, в поселке Козе, что в сорока километрах от Таллинна, в местной конторе кто-то неуверенно посоветовал: – Может, Вам лучше в Козе-Ууэмыйза? Там в нашем отделении «Эстсельхозтехника» главбух Беликов. Слышали, он что-то пишет… И мне дали номер телефона главбуха.
Когда я с замирающим сердцем набрала заветный номер, спокойный и ровный мужской голос ответил, что Павел Федорович Беликов, автор книги о Рерихе, готов со мной встретиться.
В ближайший выходной немедленно отправляюсь в дорогу с чувством острого любопытства и некоторого беспокойства – книгу-то я не читала и потому не знаю, как меня встретят. Пригородный автобус «Tallinn – Koze – Ravila» неспешно катит по Тартускому шоссе, делая остановки там, где с ветерком проскакивают междугородние экспрессы. В отличие от других мест Эстонии местность здесь скучная и равнинная – дорога широкая и прямая, вместо лесов небольшие перелески, а на границах колхозно-совхозных наделов хуторские постройки, да привычные уже глазу груды серых камней посреди поля.
День был серый, низкое небо слезливое, и трудно было понять, какая может быть связь между вот этим скучным пейзажем за окном и художником, воспевшим заоблачные гималайские вершины. На тридцать восьмом километре автобус резко повернул налево и, прокатившись еще километр-полтора мимо полей с постройками, напоминающими фермы, сделал остановку в центре небольшого поселка. Беликова нашла быстро – местные жители сразу указали, где живет главный бухгалтер Козеского отделения «Эстсельхозтехники», показав на небольшой двухэтажный дом городского типа.
Дверь открыл темноволосый немолодой мужчина среднего роста, широкоплечий, во всем его облике чувствуется что-то надежное и основательное. Карие глаза из-под густых низких бровей смотрят пристально-внимательно, и вдруг приветливая улыбка освещает его лицо. Мой рассказ о хождениях за три моря в поисках автора нашумевшей книги слушает немного рассеянно и в ответ шутит добродушно-весело, по всему видать, тема местной «популярности» его беспокоит мало.
Большая из двух комнат в этой не слишком просторной квартире – кабинет хозяина – похожа на квартиру-музей или мемориальный кабинет Н. К. Рериха – сполохи нездешне ярких красок в репродукциях картин на стенах, редкие фотографии в рамках, бронзовое мерцание индийских маленьких будд на письменном столе, множество книг в потемневших от времени переплетах. И только высокая труба поселковой котельной, часть асфальтированной дороги, ведущей к автобусной остановке, да деревья ближнего сада напоминают об эстонской глубинке.
Пока мы смотрим фотографии – многие из них впервые увидели свет в только что вышедшей книге, а другие еще дожидаются своей очереди, все эти снимки-документы, снимки-живые свидетельства о дотоле никому неизвестных эпизодах жизни художника и его семьи в Индии, – к нам тихонько подсаживается жена Павла Федоровича Галина Васильевна, на коленях вязание – носочки для четырехлетней внучки Гали. Потом, как водится в гостеприимных семьях, кофе-чаепитие за большим столом на кухне со всеми членами семьи. Во время прогулки в прекрасном парке, где хорошо сохранился двухэтажный помещичий дом на берегу живописной речки, опять разговоры, и мои безнадежно дилетантские расспросы. Знала бы я тогда, что такие случайные визитеры, как и званые гости, у Беликовых годами бывали почти ежедневно.
Лишь поздно вечером, переполненная впечатлениями от всего увиденного и услышанного, возвращалась я домой. Автобус шел бесконечно долго и почему-то на остановках подолгу задерживался, а мне так не терпелось побыстрее приехать и кому-то немедленно обо всем рассказать. Меня переполняло незнакомое дотоле счастье.
Где-то я читала, что человеческая память коротка, она охватывает лишь тридцать лет, а остальное легенда. И я уже стала думать, что могу что-то преувеличивать, как вдруг моя мама, человек очень сдержанный и точный во всем, заметила: «Помню твои поездки в Козе. Ты всегда возвращалась радостно-возбужденная и долго обо всем рассказывала. Ты знала Беликова, поэтому должна о нем рассказать». Выходит, я ничего не преувеличиваю! – была именно та радость, которая зажигает в человеке яркие огни-звезды.
Мой рассказ об эстоноземельце, скромном бухгалтере из провинции, собравшем уникальный архив Рериха, и авторе книги-сенсации, мгновенно исчезнувшей с книжных прилавков тогдашнего Союза, появился одновременно на эстонском и русском языках и сразу попал на доску лучших недельных публикаций. Как я понимала, не потому, что был как-то особо лихо или затейливо сделан, а оттого, что его герой вызывал неподдельно живой интерес у читателей и выделялся на фоне скучного официоза и вымороченных очерков о передовиках соцсоревнований тех лет.
Когда я во второй раз появилась в Козе-Ууэмыйза уже с газетами, мы встретились как старые знакомые, и разговор пошел доверительный. Мой собеседник не скрывал радости, что через месяц-два выходит на пенсию и, наконец-то, сможет посвятить все свое время любимому делу. Надо дописать начатые книги о Н. К. Рерихе, очень много предстоит работы в связи с подготовкой к столетнему юбилею со дня рождения известного художника. С удивлением услышала я тогда о его давнем желании перебраться на жительство на Алтай, а когда поведал о настойчивых приглашениях Святослава Николаевича к себе в гости в Индию, и вовсе изумилась:
– Отчего ж Вы не едете!? – не поверила я.
– Пока не могу, работы много, – отвечал он спокойно.
Много позже я как-то опять поинтересовалась у Галины Васильевны, отчего Павел Федорович несмотря на то, что Святослав Николаевич всегда звал его к себе в гости, в Индию так и не съездил, она лишь махнула рукой:
– Какая там Индия! Вы не представляете, как он был занят!
В тот раз как бы между прочим Павел Федорович вдруг предложил:
– Может, займетесь темой «Рерих и Эстония»? У меня до нее все руки не доходят. От неожиданности я не нашла, что сказать и только спросила:
– А разве Рерих здесь бывал?..
Ничего не обещаю, говорю, что хочу все как следует обдумать, а вернувшись в Таллинн, несмотря на массу сомнений и проблем, сама не зная почему и зачем, уже не вылезаю из библиотек и архивов, но Беликову на всякий случай пока ни о чем не сообщаю. Да только в Козе-Ууэмыйза и не сомневались, что я именно так и поступлю. Вскоре оттуда пришло «материальное подкрепление» – статья Н. К. Рериха «Эстония» и копии писем художника к молодому Беликову, направленные ему в тридцатые годы. А вскоре мой новый знакомый и поторапливать меня стал. По его планам, статья должна была появиться в юбилейный год и, как он считал, в «Лооминге», наиболее солидном и читаемом журнале на эстонском языке.
Все складывалось так, что и моим первым редактором тоже стал Павел Федорович. Он с особой точностью проверял все историко-научные факты, и когда первый вариант работы, на его взгляд, получился поверхностно-общим, я сама взялась все переделать, конкретизировать тему и подкрепить все новыми фактами. С его стороны никогда не было никакого нажима, напротив, делался вид, что я всему голова, а когда он почувствовал, что уже достаточно «втравил» меня в тему, и убедился, что я поняла, чего он от меня хочет, перестал опекать. К сожалению, через год мне пришлось уехать на северо-восток Эстонии в город Кохтла-Ярве, и тогда Павел Федорович взял переговоры с редакцией журнала на себя, благо, к столице был ближе, прекрасно владел эстонским и знал особенности хождений по местным инстанциям.
«Хочется надеяться, – написал он 6 июня 1974 года, – что “Лооминг” не подведет. Возможно, у них будут свои пожелания по содержанию статьи. Каждая редакция предъявляет свои требования, но Кург[7 - Кург – заведующий отделом критики журнала «Лооминг» («Творчество» – в переводе с эстонского).] уверял меня, что тема их интересует и статью они хотят поместить». Однако в журнале отчего-то не спешили, и сентябрьский номер тоже вышел без Рериха…
И тогда Беликов предпринял решительные действия, неожиданно обнаружив себя опытным бойцом, которого поначалу в нем за мягкостью и деликатностью было и не разглядеть. Словом, когда в сентябре из Козе пришло письмо, в конверте я обнаружила трех-страничную копию послания в редакцию с самым подробным и обстоятельным перечнем всех юбилейных мероприятий в честь празднования столетия со дня рождения всемирно известного художника, проводимого под эгидой ЮНЕСКО. Само собой, были сообщены все книги и публикации, которые должны были появиться, в том числе и в бывших союзных республиках, не исключая Литву и Латвию. Вывод напрашивался сам – если моя статья в «Лооминге» не появится, Эстония единственная «проманкирует» самое значительное в тот год в жизни страны культурное событие. Статья появилась, но… в декабре.
Вот так один за другим получала я уроки Павла Федоровича – как работать, как доводить начатое до конца, как избавляться от верхоглядства и восторженно-дешевого популизма там, где речь шла о Рерихе, и вот еще один – как не отступать от поставленной цели. Позже это свое правило он сформулировал в письме к Гаральду Феликсовичу Лукину в Ригу так: «…Не терпеливо ждать, а готовить все возможности». (12 августа 1977 года).
У меня сохранились письма от Беликова, их двенадцать. Есть и поздравительные открытки – удивительно, что он никогда не забывал поздравить ни с Новым годом, ни с каким-либо важным жизненным событием. Недавно, перечитав их, я вдруг обнаружила в письме от 14 октября 1973 года такие строки: «Я рекомендовал бы Вам построить свою статью в ключе “национальное и интернациональное в творчестве и мировоззрении Рериха”. Тема эта перспективная. Она еще подробно не разработана. “Рерих и Эстония” была бы в этом отношении “пробой пера”…»
Почему я могла не придать значения его совету? Скорее всего такой поворот темы мне показался скучным, ведь у нас у всех в далекие семидесятые был один адрес – «не дом и не улица», а огромный Советский Союз. И очевидно стало, какой необычайно тонкой интуицией и невероятным предвидением обладал исследователь Рериха – именно этот вопрос стал одним из самых узловых и горячих в нашей общей бывшей стране.
Уже и тогда, в пору нашей совместной работы над статьей, я не раз думала: ну зачем ему, крайне занятому известному рериховеду, хлопоты с чужими публикациями, зачем отдавать материалы, которые по крупицам собирались всю жизнь, зачем терять время на переговоры с редакциями и читать чьи-то черновики? Тогда я не могла ответить на этот вопрос, а задать Павлу Федоровичу не догадалась. Зато теперь у меня нет сомнений, что Беликов мастерски «втравил» меня в тему. «Рерих и Эстония» не оставляют меня и сейчас, и материалы, как ни удивительно, продолжают идти… По-своему не отпускает меня и Козе-Ууэмыйза…
Когда через несколько лет я опять вернулась туда, Павла Федоровича уже не было. И обожгла мысль: как быстро промчались годы с той осени 72-го, когда мы только встретились! Когда он только обретал свободу от необходимости ежедневно трудиться для хлеба насущного и только готовился полностью посвятить себя главному делу своей жизни. А оказалось, времени, которого он так ждал, ему было отпущено несправедливо мало – менее десяти лет. Он ушел от нас в мае 1982-го, и в последние годы мог работать с огромным трудом, лишь в моменты, когда мучительные боли в руке отпускали его.
Когда лет пятнадцать назад по заданию журнала «Таллинн» я подготовила серию материалов о Беликове, я полагала, что о Павле Федоровиче знаю все, а сейчас готова признаться, что знаю о нем ничтожно мало и что его личность для меня огромная загадка.
Так кто же он, как скажут в Эстонии, где отчество употреблять не принято, Павел Беликов? Скромный бухгалтер с экзотически-причудливым хобби? Именно так однажды представили его в эстонской прессе, когда модны были рассуждения о всевозможных развлечениях скучающих людей и пропаганда кружков по интересам.
…Однажды внучка Павла Федоровича, повзрослевшая Галя Беликова, показала небольшой двухэтажный дом, в котором перед пенсией главбухом работал ее дедушка, – контора Козеского отделения «Эстсельхозтехники». С тротуара через окно на первом этаже было хорошо видно его рабочее место – небольшой канцелярский стол, стул, на столе счеты. Мы прошли по улице, по которой он после службы заходил на почту, в небольшой поселковый магазин, и я хорошо представила внешне ничем не примечательную, размеренную, как и у всех в этом местечке, жизнь. Вспомнилась наша первая встреча, когда в разговоре «обо всем» Павел Федорович обронил:
– Так получилось, что хлеб насущный давало одно, а пищу духовную – другое. И знаете, – добавил он, – одно другому не мешало, никакого раздвоения не было…
По рассказам родственников, он был очень веселым, удивительно гармоничным и цельным во всем, производил впечатление счастливого человека. У него был талант прекрасно ладить с людьми, никогда не было и намека на исключительность или снобизм, он всегда в поселке первым со всеми здоровался, что же касается распорядка, тут уж у него все было строго: с утра до шести вечера – за бухгалтерским столом, с восьми до двенадцати – дома за письменным.
И все же, кем был Павел Федорович Беликов? Может, и в самом деле, чудаком из провинции, не представлявшим ценности своего архива и потому так легко раздававшим свои материалы? Сохранилось любопытное письмо Павлу Федоровичу от Ивана Антоновича Ефремова, известного ученого-палеонтолога и не менее известного писателя, автора бестселлеров тех лет – «На краю Ойкумены», «Туманность Андромеды», «Лезвие бритвы», «Час быка», «Таис Афинская». В 1970 году непревзойденный фантаст, получив по почте от Беликова, с которым переписывался, бандероль с одним из томов «Тайной Доктрины», немало разволновался и по-дружески решил предупредить уважаемого им человека, раскрыв ему глаза на некоторые обстоятельства:
«Она столь большой ценности, что я не решаюсь ее выпустить из рук <…>. Посылать ее тоже страшно <…> помимо всего – это просто ценность денежная, как и огромная редкость <…>. Как раз в санатории я читал английский журнал, специально посвященный антикварии. Там была статья, что в то время как стоимость жизни в Англии с 1954 по 1970 г. вздорожала в среднем вдвое, книги (новые) вздорожали в пять-шесть раз, а старинные в 8–11 раз! Сравнивая Вашу книгу с ценами, отмеченными в журнале, думаю, что там бы она стоила пять тысяч англ. фунтов – цена для нас вообще несообразная, так как в переводе на товарную стоимость это от 25 до 40 тыс. рублей наших! Это я к тому, какие у нас есть книжные ценности, каких мы и сами не знаем, чем очень пользуются люди, знакомые с международной конъюнктурой и скупающие у букинистов все, имеющее подобную валютную ценность <…>. Может, я и переоценил Ваш том, но во всяком случае, его денежная ценность очень велика и хранить его надо!» (25 сентября 1970 года).
Неизвестно, что ответил на это дружеское предупреждение «знающего» человека Беликов, только и «Тайная Доктрина», и множество других его не менее редких книг годами продолжали путешествие по стране от одного корреспондента к другому.
Павлу Федоровичу тоже немало приходилось ездить по стране, поскольку официально он числился консультантом на Киевской киностудии документальных фильмов. Коротко летом 1974-го он мне сообщил: «Я сейчас немного прихворнул, очевидно, просто переутомился. Недавно вернулся из “кругосветки”: Москва, Ленинград, Старая Ладога, Извара, Валаам, Остров, Изборск, Таллинн. Ездил с режиссером и двумя операторами фильма о Н. Рерихе, который начали снимать и к которому я причастен в качестве консультанта, фильм будет полнометражным. В начале будущего года предполагают снимать в Индии. Сейчас группа находится на Алтае. Моя поездка по местам, связанным с жизнью и деятельностью Рериха до 1919 года, была очень интересной. Многое отобрали для съемок, а часть уже снимали. Вот только темпы поездки были “сногсшибательными”. Большие концы на машинах с аппаратурой, на моторной лодке по Ладоге, на поездах, на пароходах. Все это воистину с кинематографической скоростью и мелькало, как кадры на экране. Теперь понемногу отхожу и возвращаюсь к обычным ритмам жизни…»
Но если «кругосветки» еще входили в его служебные обязанности, то все остальное… Неофициально всеобщим признанием он был главным рериховедом в стране и главным экспертом по Рериху. Потому и обращались к нему с бесконечными просьбами отрецензировать, отредактировать, доработать, посоветовать, «поддержать» материалами кандидатские, докторские диссертации, научные и прочие статьи, монографии, рукописи книг. И он читал, правил, рецензировал, писал тезисы докладов молодым ученым и специалистам на многочисленные в ту пору всесоюзные, республиканские, международные совещания и симпозиумы, а кроме того разрабатывал тематику всесоюзных рериховских конференций, рериховских чтений, нередко составлял планы выступлений докладчиков и, как правило, формировал состав выступавших, ибо никто лучше него не знал, кто из специалистов может быть особенно полезным в освещении какой-либо темы о Рерихе.
В его крупнейшем в ту пору в стране архиве Н. К. Рериха, насчитывавшем более четырех тысяч единиц хранения, постоянно кто-то работал, порой месяцами. И кто здесь только ни бывал. Как-то в Козе я обнаружила папку, в ней лежало восемь авторефератов диссертаций на соискание ученой степени кандидатов всевозможных наук, и все со словами благодарности хозяину архива.
Писатель Валентин Сидоров поблагодарил Беликова словами: «Дорогой Павел Федорович! Вы незримо присутствовали на защите диссертации, потому что в значительной части своей она опиралась на Ваш архив. Эта книжечка – лишь слабое выражение благодарности “диссертанта”. Ваш Сидоров. 3.3.78. Москва». На присланной им в Козе книге «На вершинах» тоже слова признания: «Без Вас, без Вашего участия, без Вашей помощи, без Вашего архива, дорогой Павел Федорович, не было бы книги. Примите ее в знак уважения и глубокой моей признательности. Ваш В. Сидоров. 3.3.78. Москва». К сожалению, эти теплые слова высказаны были только приватно, так сказать, в обиходе «служебного пользования», а в произведениях автора «таллиннский биограф Рериха» упомянут лишь раз, скороговоркой, мимоходом в повести «Семь дней в Гималаях».
Рериховед из Эстонии и его помощь архивам, музеям, картинным галереям, мемориальным кабинетам – тема особая и совсем не простая, и чтобы повествование не вышло бесконечно долгим, лишь несколько отдельных сюжетов.
Мне не раз доводилось бывать в мемориальной усадьбе Н. Рериха «Извара», что недалеко от эстонской Нарвы, в Волосовском районе Ленинградской области. Приезжали на экскурсионном автобусе из Таллинна, прибывали из Ленинграда вместе с участниками Всесоюзной конференции в честь 115-летия со дня рождения Н. К. Рериха. Извара принимала радушно, устроив гостям по-хорошему большой, феерический праздник, все любовались нарядным ухоженным домом с башенками и флюгерами, хорошо продуманной экспозицией «Рерих в Изваре».
Но вот как-то в Козе-Ууэмыйза попалась на глаза толстенная папка с крупной надписью на корешке «Извара», оказалось – свод документов по изварскому дому. Летопись долгой и трудной истории, в эпицентре событий которой Павел Федорович был несколько лет. Теперь и представить невозможно, что еще в середине семидесятых на месте прекрасного дома чернели лишь обгоревшие остова, и здание заново отстраивали по эскизам и старым рериховским рисункам при самом активном участии рериховеда из Козе. Он, как и архитектор А. Э. Экк, взявшийся воскресить дом из небытия, был членом комиссии по организации мемориала Н. К. Рериха в Изваре, а возглавил активную группу академик Д. С. Лихачев. Когда же здание будущего музея было, наконец, возведено, началась ведомственная чехарда.
Беликов был в курсе всех изварских дел, о них ему постоянно сообщали его собственные ленинградские корреспонденты. О том, что в доме разместился сельсовет и проводятся бракосочетания, в соседних комнатах расположилась библиотека, в мезонине – детская художественная школа, что вследствие полной бесхозности в морозы лопаются трубы отопления, текут потолки и непонятно по какой причине отсутствует водопровод. А в это время в Индии, в Бангалоре, Святослав Николаевич тоже беспокоился: «Много получил газетных вырезок о восстановлении дома Н. К.[8 - Здесь и далее: Николай Константинович Рерих.] в Изваре, – пишет он своим стремительно летящим почерком. – Бывали ли Вы там? Было бы очень хорошо, если бы Вы туда как-нибудь поехали, посмотрели, что там делается. Дом был старинный, пишут, что остался детальный рисунок, подаренный Стасову. Что осталось от дома? Очень хорошо, если это будет Библиотека-музей, Н. К. был бы этому очень и очень рад. Пусть его память озаряет живое дело именно там, где было положено основание его дальнейшим устремлениям».
И когда вопросы устройства в доме мемориального музея были решены, Беликов подарил в Извару сто сорок снимков семьи Рерихов, сорок неопубликованных очерков из автобиографической серии «Листы дневника», книги и другие уникальные материалы. 192 негатива он посылает в Кабинет Н. К. Рериха при Музее искусств народов Востока в Москву, а также 150 неопубликованных очерков Николая Константиновича из серии «Листы дневника. Моя жизнь». Заведующей Кабинетом при музее О. В. Румянцевой 4 сентября 1979 года он сообщает: «Письма Е. И.[9 - Здесь и далее: Елена Ивановна Рерих.] я смогу для Вас устроить». Столько же документов передается им в Барнаульский краеведческий музей и в музей в Верхнем Уймоне на Алтае. Из Новосибирской и Горьковской областных картинных галерей, Русского музея в Ленинграде, отовсюду в Эстонию шли письма с просьбой помочь, посоветовать, поддержать:
«Вы единственный человек, который лучше всех знает Рерихов, поэтому напишите, пожалуйста, что Вы считаете необходимым представить в экспозиции. Какие документы, материалы, фотографии и прочее, чтобы нам не испортить с самого начала благие намерения», – письмо из Дирекции музеев Ленинградской области.
Мне всегда было любопытно встретиться с Валентиной Павловной Князевой, которую Павел Федорович пригласил в соавторы своей книги о Рерихе в серии «ЖЗЛ». Поэтому в один из приездов в Ленинград я нашла ее в Русском музее. Старший научный сотрудник, кандидат искусствоведения, заведующая отделом живописи рассказала:
«Помню, делала первую рериховскую выставку. Было это в конце пятидесятых, когда вернувшийся в 1957 году на родину Юрий Николаевич Рерих привез в дар нашей стране завещанные отцом полотна. Событие в культурной жизни страны огромное. На наш музей буквально сваливается настоящее богатство – триста рериховских картин! Выставку надо открывать, все волнуются, народу толпы, а мы, сотрудники, не знаем, как и подойти к полотнам. Раннего-то Рериха все “проходили”, он вошел во все учебники, а позднего видим – впервые.
Юрий Николаевич охотно взялся нам помочь, толковал сюжеты, объяснял содержание, но успел провести только два занятия. Неожиданно ушел из жизни, и оборвалась цепочка между нами и полотнами. Каким-то образом о нашей беде узнал Павел Федорович, приехал и сделал то, что не успел Юрий Николаевич Рерих.
Несколько позже сама жизнь заставила меня сесть за книгу (“Рерих-художник”. – Н. С.), чтобы осознать Рериха как явление. И опять трудность – нет никаких материалов о позднем Рерихе. И вновь помощь из Эстонии».
И еще одна сторона жизни исследователя, мало известная, как бы он сам о себе сказал, «не флаговая» (в письмах он разделял работу на «флаговую» и «работу по закладке фундамента») – ежедневная, кропотливая, невидимая миру работа, отнимавшая массу времени – переписка с корреспондентами. Среди одних только постоянных было ни много ни мало от сорока до пятидесяти человек. Немало приходило и разовых посланий. Такие, вспоминает сын Павла Федоровича Кирилл, время от времени мешками выносились в подвал. Переписка, порой длившаяся годами, требовала особого внимания, такие письма и копии ответов на них раскладывались по отдельным папкам, чтобы через неделю-месяц можно было продолжить беседу. Нередко это были философские диалоги по самому широкому спектру тем. Порой особо любознательные авторы задавали разом до двадцати вопросов, и ответы на них, безукоризненно выверенные, часто напоминали библиографические справки или научные комментарии. Беликов знал – ошибаться нельзя, его будут цитировать, на него будут ссылаться, они лягут в основу будущих научных работ. В поселке шутили, что почта у них работает на Беликова, потому как кроме беспрерывного потока писем были бесконечные ценные бандероли, заказные отправления.
Одно время мне довелось работать в отделе писем республиканской газеты, где с письмами читателей мы возились вчетвером – учетчик, два корреспондента и заведующий, и я могу представить, какой это тяжелый крест – годами подобную работу вести одному. И трудно, просто невозможно понять, когда он умудрялся трудиться над рукописями нескольких собственных начатых книг.
Той колоссальной ответственности и огромного объема работы, которые он сознательно до последних своих дней брал на себя, с лихвой хватило бы на целый коллектив специалистов. Это он и сам понимал, но до поры, пока не созрели условия для создания такого коллектива, пока не был заложен фундамент, о необходимости которого он часто писал в своих письмах, вынужден был оставаться одиночкой.
В последние годы он много делал для создания коллектива единомышленников: «У меня возникла идея создать специальную комиссию по наследию Н. К. Рериха, которая могла бы координировать весьма разрозненную деятельность отдельных исследователей, авторов, учреждений. Как-то дело продвинулось, но надо еще преодолеть не одну министерскую инстанцию, а все это требует штурма бюрократических бастионов» (9 января 1977 года). 20 мая того же года в письме к Евгению Маточкину в Новосибирск опять о наболевшем: «…Если бы удалось создать предложенную мной Комиссию, все бы было проводить легче. Был бы определенный канал официальных предложений. <…> Все стараются прожить поспокойнее и от лишних дел и ответственности открещиваются».
А если и в самом деле, если просто по-житейски спросить, зачем ему, крайне занятому известному рериховеду, нужны были бесконечные хлопоты, чужие заботы и постоянное беспокойство? Может, в силу характера трудно было уйти от рутинной работы, или не умел отказывать многочисленным любопытствующим и просителям?
Гунта Рихардовна Рудзите, а она с Павлом Беликовым была очень дружна, когда я лет десять назад навестила ее в Риге, вспомнила, что Павлу Федоровичу предлагали стать членом Союза писателей, а он отказался. Почему? Почему не поехал к Святославу Николаевичу Рериху в Индию, несмотря на приглашения и мечту там побывать? Не воспользовался возможностью полечиться в Болгарии, когда Святослав Николаевич передал ему путевку через писателя В. М. Сидорова (вспоминает сын Павла Федоровича Кирилл Павлович)? Это все вопросы, ответы на которые мог бы дать только он сам, Павел Беликов.
Отчего-то всегда, когда я видела репродукцию картины Н. К. Рериха «Сергий-строитель» – на ней темная фигура старца, склоненного с топором над срубленным деревом, – я невольно вспоминала Павла Федоровича. Такое же неустанное труженичество подвижника, сознательно принимаемая ответственность, которая всегда будет мерилом величия духа. Однако это было всего лишь мое предчувствие. О самом сокровенном собиратель из Козе никогда не писал и не говорил всуе.
Однажды, рассматривая уникальную библиотеку в Козе, я взяла с полки небольшой томик в коричневом переплете.
– «Махабхарата» всегда была у Павлика под рукой, – заметила вдова Павла Федоровича Галина Васильевна, показывая дарственную надпись на обложке, сделанную Борисом Леонидовичем Смирновым, академиком АН Таджикской ССР, выдающимся ученым, профессором, блестящим нейрохирургом, зав. кафедрой нервных болезней Туркменского мединститута и одновременно талантливым переводчиком «Махабхараты». – А вот это, – протянула она папку с пожелтевшими конвертами, – письма Смирнова.
Да простится нам прикосновение ли, вторжение ли в чужое сокровенное, подслушанный диалог двух горних духов…
Письма – свидетели событий исключительных и волнующих, запечатлели момент напряженного и трагического рождения замечательных явлений отечественной культуры. Переписка завязалась в годы, нелегкие для обоих, когда смертельно больной академик торопился использовать каждую минуту между атаками болезни, чтобы закончить перевод с санскрита великого древнеиндийского эпоса, к которому лишь с семнадцатой попытки нашел поэтический ключ, ранее никому из переводчиков неведомый. В то же время Павел Федорович работал над книгой «Рерих-мыслитель» и искал для себя ответы на сложнейшие вопросы. Пока был жив старший сын Н. К. Рериха Юрий Николаевич, Беликов обсуждал с ним «узловые» вопросы во время своих частых встреч с востоковедом в Москве, а потом Юрия Николаевича не стало… Это была величайшая потеря для исследователя. Именно поэтому начавшаяся в 1964 году переписка со Смирновым была для рериховеда величайшим подарком судьбы.[10 - Все фрагменты писем цитируются по документам из архива П. Ф. Беликова.]
В одном из своих писем Б. Л. Смирнову Беликов, тогда никому неизвестный собиратель архива из Эстонии, присылает академику репродукцию с картины Н. К. Рериха «Святой Сергий», чем немало озадачил переводчика.
«Не могу утверждать, что Вы “для первого знакомства” прислали мне репродукцию картины “Сергий” вполне сознательно, но уж, конечно, и не “случайно”» (20 мая 1965 г).
П. Ф. Беликов – Б. Л. Смирнову:
«Посылая репродукцию с картины “Сергий”, я не преследовал какой-либо определенной цели. Но послал ее, конечно, не случайно. Прежде всего, я не послал бы ее человеку, во внутренней сущности которого я был бы не уверен. Чтение Ваших предисловий и примечаний к книгам “Махабхараты” не могло оставить меня равнодушным к Вам не только как к ученому, “делающему свою работу”, но и как к человеку, делающему свою жизнь. Репродукция “Сергия” была своего рода “заявкой” на обмен мнениями по основной тематике…» (6 июня 1965 г.).
Б. Л. Смирнов – П. Ф. Беликову:
«Я очень, очень благодарен Вам за Правду Ваших писем. Скажу откровенно, мне не раз писали люди Вашей ориентации, но далеко не Вашей правдивости и чистоты. Это чувствуется резко» (письмо не датировано).
П. Ф. Беликов – Б. Л. Смирнову:
«Глубокоуважаемый Борис Леонидович <…>. Было бы недостаточным сказать, что я очень ценю возникшую между нами переписку. Я чувствую, что она ведется в плане, где обмен мнениями влечет за собой большую ответственность, где сталкиваются не только два мировоззрения, но и два жизненных пути. И здесь, конечно, нельзя быть не до конца искренним. И особенно потому, что если “На каком бы пути ни приблизился ко мне человек, на том пути и благословлю его”, то вряд ли у меня и Вас могут возникнуть сомнения в цели наших путей. Цель, конечно, одна – Высший смысл жизни и стремление следовать Ему в мыслях и действиях» (6 июня 1965 г.).
Б. Л. Смирнов – П. Ф. Беликову:
«Месяц прошел со дня получения Вашего письма. Месяц длительных и напряженных бесед с Вами <…>. Тема нашей переписки для меня жизненно важна в буквальном смысле слова, Вы – единственный человек, общение с которым по этой важнейшей для меня теме мне предоставила Жизнь <…>. Вот написал Вам большое письмо, а будто бы и не писал, так много еще осталось тем…» (20 мая 1965 г.).
Смирнов работает на пределе физических возможностей и часто из-за неспособности встать с постели кладет на одеяло дощечку для письма. В это время ему приходит приглашение от министра образования Индии посетить его страну, и через Павла Федоровича уже есть договоренность о встрече со Святославом Николаевичем Рерихом. К сожалению, смерть академика помешала этой встрече, но он успел сделать перевод всех философских текстов «Махабхараты» и подстрочный черновой перевод десятой книги «Успение».
«Свою чашу земного Подвига Борис Леонидович наполнил до краев…» – такими словами откликнулся Павел Беликов в письме-соболезновании к вдове академика Л. Э. Лысенко-Смирновой. А она через пять лет поблагодарила: «Спасибо за Ваш большой, самоотверженный труд-битву. Желаю победы» (24 августа 1972 г.).
К сожалению, Павел Беликов главные свои книги закончить не успел, хотя тоже очень спешил. Но он все же успел сделать то, что считал для себя не менее важным – передать свои знания: «Ряды молодых растут и ширятся, и этому делу нужно сейчас отдавать остаток своих сил и знаний. Как говорится, “умирать собирайся, а поле сей”. Эстафета должна быть передана, кто-то донесет ее к нужному сроку в положенное место», – писал он 16 марта 1976 года Г. Ф. Лукину в Ригу.
Всегда чрезвычайно скромный, совершенно чуждый амбициям, в письмах он называл свой архив источником для новых исследований и конечно же, как всегда, преуменьшал свою роль. Живительная родниковая вода этого источника превратилась в мощный духовный водопад для всех ищущих высший и светлый путь в жизни.
Таллинн, февраль 2001 г.
