скачать книгу бесплатно
Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества
Сборник статей
К. А. Пахалюк
Военно-исторические книги издательства «Яуза»
Война, со всеми ее победами и поражениями, героизмом и трагедиями, – неотъемлемая часть прошлого нашей страны, и еще многие аспекты военной истории Отечества требуют вдумчивого изучения. Эта книга – сборник статей по итогам I и II Всероссийских военно-исторических форумов «Георгиевские чтения», организованных Российским военно-историческим обществом в 2019 и 2020 гг. Разноплановый характер предлагаемых читателю статей ярким образом свидетельствует, что военная история не может быть сведена исключительно к боевым действиям. Судьбы военачальников и особенности их психологии, практики награждения ключевой боевой наградой императорской России – Военным орденом Святого Георгия, развитие стратегической мысли и форм подготовки офицеров, анализ опыта обеих мировых войн, влияние войн на развитие местных сообществ, положение армии в эпоху русской революции, формирование героических мифов, тяжелый труд в тылу в условиях «тотальной войны», политические репрессии в армии – все эти и другие немаловажные вопросы рассматриваются в настоящем издании ведущими отечественными военными историками.
Книга выпущена Российским военно-историческим обществом.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества
РОССИЙСКОЕ ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО
Фотография на обложке: © Владимир Гребнев / РИА Новости.
Рецензенты:
Вишняков Я. В.,
д-р ист. наук, профессор Московского государственного института международных отношений (университета) Министерства иностранных дел Российской Федерации
Постников Н. Д.,
канд. ист. наук, доцент Московского государственного областного университета
© Российское военно-историческое общество, 2021
© ООО «Яуза-каталог», 2021
Каргопольские князья – участники Куликовской битвы[1 - Карта к статье выполнена доцентом Белорусского государственного университета канд. ист. наук С. Н. Темушевым.]
Константин Александрович Аверьянов
д-р ист. наук, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН
Аннотация. «Сказание о Мамаевом побоище» сообщает, что к Дмитрию Донскому на помощь пришли белозерские князья. Ни один из них не известен сохранившимся родословцам, что заставило историков усомниться в этом факте. Привлечение данных синодиков, сфрагистики, изобразительных материалов позволило выявить еще одну ветвь белозерских князей – князей Каргопольских, действительно принимавших участие в Куликовской битве.
Ключевые слова: «Сказание о Мамаевом побоище», Куликовская битва, Белозерские князья, Каргопольские князья, Андомские князья, Кемские князья, Каргополь.
Несмотря на то что со времени Куликовской битвы прошло 640 лет, многие аспекты ее истории остаются неясными. Связано это с тем, что наиболее полный рассказ о событиях 1380 г. содержится в «Сказании о Мамаевом побоище», созданном спустя полтора столетия. При этом оказалось, что целый ряд зафиксированных в нем фактов не находит подтверждения в других источниках и даже порой им противоречит. К тому же отмечается парадоксальная картина – чем дальше по времени от самой битвы создавался рассказ, тем больше в нем появлялось подробностей и уточнений. Так, в Киприановской редакции «Сказания», отразившейся в Никоновской летописи, рассказывается, что, узнав об угрозе нашествия Мамая, на помощь к Дмитрию Донскому пришли белозерские князья: «И приидоша князи белозерстии, крепцы суще и мужествени на брань, съ воинствы своими: князь Федоръ Семеновичь, князь Семенъ Михайловичь, князь Андрей Кемский, князь Глебъ Каргопольский и Цыдонский; приидоша же и Андомскиа князи…»[2 - Полное собрание русских летописей (далее – ПСРЛ). Т. XI. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. М., 2000. С. 52.]
В перечислении белозерских князей внимание привлекает упоминание князя Глеба «Каргопольского и Цыдонского». Но Цыдонских князей никогда не существовало. В. Н. Татищев, полагая, что в текст летописца могли вкрасться небольшие неточности и описки, исправил определение Глеба с князя «каргопольского и цыдонского» на «каргопольского и кубенского»[3 - Татищев В. Н. Собр. соч. Т. V и VI. М., 1996. С. 142, 287.]. Более критичным оказался Н. М. Карамзин, заметивший, что упомянутых выше «Сказанием» белозерских князей не встречается в опубликованном к тому времени их родословии, помещенном в «Бархатной книге»[4 - Родословная книга князей и дворян Российских и выезжих (Бархатная книга). Ч. II. М., 1787. Глава 31. Род Белозерских князей. С. 162–163.]. Все это привело историографа к оценке «Сказания» как источника в высшей степени недостоверного и во многом баснословного: «Не говоря о сказочном слоге, заметим явную ложь…» И далее, приводя пересказ Никоновской летописи, он сделал вывод, что эти белозерские уделы возникли только в XV в., а сами «князья <…> принадлежат к новейшим временам»[5 - Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. V. М., 1993. С. 241–243. Примеч. 65.].
Мнение Н. М. Карамзина, поддержанное С. М. Соловьевым[6 - Соловьев С. М. Сочинения. Кн. II (Т. 3–4). М., 1988. С. 617.], стало господствующим в отечественной историографии XIX – первой половины XX в. В частности, крупнейший историк княжеских родословий А. В. Экземплярский отметил, что рассказ Никоновской летописи о Куликовской битве «заключает в себе много нелепостей, как, например, участие в этом походе каких-то баснословных князей Цыдонских и Каргопольских»[7 - Экземплярский А. В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 г. Т. II. СПб., 1891. С. 110, примеч. 326; с. 162, примеч. 484; с. 163, примеч. 487.].
Только в середине 1950-х гг. Л. А. Дмитриевым был поднят вопрос о достоверности упомянутых в «Сказании» белозерских князей. Толчком для этого стало то, что имена белозерских князей встречаются не только в «Сказании о Мамаевом побоище», но и в более ранней и считающейся достоверной «Задонщине», где названы «князи белозерстии Федор Семеновичь, да Семен Михайловичь»[8 - Сказания и повести о Куликовской битве. Ленинград, 1982. С. 10.]. По мнению исследователя, в «Сказании», составленном много позже описываемых в нем событий, вкралась ошибка: вместо «князь Каргаломский» переписчик написал «князь Каргопольский», поскольку в XV–XVI вв. Каргополь являлся одним из крупнейших городов Русского Севера, а Карголом (неподалеку от современного Белозерска) к этому времени запустел. Очевидно, все эти уделы образуются в составе Белозерского княжения в конце XIV в., а в следующем столетии уже прекращают существование. Это были настолько мелкие, незначительные и кратковременно существовавшие уделы, что упоминание их как самостоятельных единиц в «Сказании» говорит о том, что оно было написано в начале XV в., когда эти уделы еще имели какое-то значение[9 - Дмитриев Л. А. О датировке «Сказания о Мамаевом побоище» // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. X. М.; Ленинград, 1954. С. 197–198.].
Последующие историки согласились с тем, что в «Сказании» была допущена описка и вместо «Каргопольский» следует читать «Карголомский». Споры возникли лишь относительно времени образования этого удела. Если Ю. К. Бегунов утверждал, что о существовании Карголомского удела можно говорить лишь с первой четверти XV в., то В. А. Кучкин относил его возникновение уже к концу XIV в.[10 - Бегунов Ю. К. Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побоище» // «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. К вопросу о времени написания «Слова». М.; Ленинград, 1966. С. 493–495, 505–506; Памятники Куликовского цикла. СПб., 1998. С. 205–206.]
Оригинальную версию выдвинул Л. А. Демин. По его мнению, белозерский полк, как и другие княжеские полки того времени, состоял из княжеской дружины, т. е. воинов-профессионалов, и ополчения, которое набиралось по волостям. Эти отдельные волостные отряды, например каргопольский, были подразделениями белозерского полка, возглавляемыми либо членами княжеского рода, либо другими близкими к князю лицами, например старшими дружинниками, волостными управляющими и т. п. Упоминание в летописном источнике какого-то неведомого нам князя каргопольского «отражает, по-видимому, деление белозерского войска на более мелкие волостные подразделения, возглавляемые своими военачальниками. Их летописец мог ошибочно называть “князьями”»[11 - Демин Л. М. Древнее Белоозеро. М., 1993. С. 62–66.].
Чтобы разобраться в вопросе, существовали ли князья каргопольские, обратимся к довольно любопытному источнику, остающемуся вне поля зрения историков, занимающихся XIV в. В московском Новоспасском монастыре на сводах паперти соборной церкви Преображения Господня сохранилось написанное в XVII в. масляными красками «Родословное древо российских государей». Оно начинается с первых русских князей, заканчивается сыновьями Ивана IV – Федором и царевичем Дмитрием и представлено в виде дерева (в средневековье именно так изображались генеалогические таблицы), которое ветвями покрывает свод. Среди ветвей находятся круги, в которых изображены великие и удельные князья и цари. Все портреты написаны одним стилем, и лица различаются более возрастом, чем индивидуальными чертами. Нарисованные персонажи были взяты, очевидно, из монастырского синодика. По склонам свода с правой стороны среди прочих изображены князья Иоанн Дмитровский, Феодор Каргопольский, Василий Михайлович, Петр Дмитриевич[12 - И. С. [Снегирев И. М.]. Родословное древо государей российских, изображенное на своде паперти соборной церкви Новоспасского ставропигиального монастыря. М., 1837. С. 434–435.].
Помещение этих лиц в «Родословном древе» московских князей объясняется просто – все они были связаны с ними тесными узами родства и свойства. Иоанн Дмитровский – это князь Иван Федорович Галичский, сидевший одно время в подмосковном Дмитрове и на дочери которого женился князь Андрей, младший сын Калиты. Василий Михайлович – кашинский князь, внук Семена Гордого от его дочери Василисы, вышедшей замуж за кашинского князя Михаила. Петр Дмитриевич – один из сыновей Дмитрия Донского, сидевший на уделе в Дмитрове. И хотя имя князя Феодора Каргопольского в других источниках более не встречается, судя по биографиям лиц, изображенных на соседних с ним портретах, можно полагать, что он жил приблизительно во второй половине XIV в. и был связан родственными узами с московским княжеским домом. Таким образом, имеется возможность достаточно уверенно говорить о Каргополе как центре особого удела в XIV в. и даже о ветви сидевших здесь каргопольских князей.
Именно благодаря бракам с этими княжескими домами Москва расширяла владения, в т. ч. и в Каргополе, за счет земель, полученных в счет приданого. Подтверждение этому находим в летописях. Под 1378 г. сообщается, что на озеро Лаче (к югу в непосредственной близости от Каргополя) был сослан некий поп, действовавший в интересах сына последнего московского тысяцкого Ивана Васильевича Вельяминова, пытавшийся отравить великого князя Дмитрия Донского и захваченный перед сражением с татарами на р. Воже[13 - ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Рогожский летописец. Пг, 1922. Стб. 135–136.]. Правда, о самом Каргополе в этом известии ничего не говорилось, и поэтому историки города прошли мимо данного свидетельства. Но позднее в научный оборот был введен Устюжский летописный свод, уточняющий, что местом заточения узника стал именно Каргополь[14 - ПСРЛ. Т. XXXVII. Устюжские и вологодские летописи XVI–XVIII вв. Ленинград, 1982. С. 76 («посла его князь великий в заточенье на Лачъ озеро в Каргополе, а мех с зелием сожгоша»).].
Но принадлежал ли князь Глеб Каргопольский к Белозерскому княжескому дому? Для этого нужно обратиться к родословной белозерских князей, которую они вели от князя Глеба Васильковича Белозерского, брата Бориса Васильковича Ростовского. Родословцы сообщают, что сыновьями у Глеба были бездетный Демьян и Михаил. «В лето 6785 (1277) князь Михайло Глебович женился у князя Федора Ростиславича Ярославского». От этого брака произошли два сына: Федор Белозерский и Роман[15 - Временник Московского Общества истории и древностей российских. Кн. Х. М., 1851. С. 36, 41, 143, 231. Опубликовано также: Белозерье. Краеведческий альманах. Вып. 2. Вологда, 1998. С. 74–76; Родословная книга князей и дворян («Бархатная книга»). Ч. II. М., 1787. С. 162–163 ;Редкие источники по истории России. Вып.2.М.,1977.С.159–160. См. также: ПСРЛ. Т. XX. Ч. I. Львовская летопись. СПб., 1910. С. 12; Т. XXIII. Ермолинская летопись. М., 2004. С. 167; Т. XXIV. Типографская летопись. М., 2000. С. 227–228.].
После смерти старшего брата Бориса в 1277 г. родоначальник белозерских князей Глеб Василькович стал ростовским князем[16 - ПСРЛ. Т. XVIII. Симеоновская летопись. М., 2007. С. 75, 76.]. Но, прокняжив чуть более года, он скончался 13 декабря 1278 г.[17 - Там же. С. 76.] Сразу же после его кончины в Ростове начались раздоры. Дело дошло до того, что немногим более двух месяцев после смерти Глеба ростовский епископ Игнатий, очевидно, по наущению сына Бориса Ростовского князя Дмитрия Борисовича, осуществил неслыханное дотоле дело: «Неправо творяще, не по правиломъ осудилъ бо бе своего князя Глеба, уже по смерти за 9 недель, и изрину князя изъ соборныа церкве въ полунощи, и повеле его погрести у святого Спаса въ Княгинине манастыре». Этот первый, но, к сожалению, далеко не последний в отечественной истории пример мщения покойным политическим противникам был настолько вопиющим, что им пришлось специально заниматься митрополиту Кириллу сразу после его приезда в Северо-Восточную Русь из Киева. Результатом этой ссоры между внуками Василька Ростовского явилось то, что в 1279 г. старший сын Бориса Ростовского Дмитрий отнял у Михаила Глебовича Белоозеро: «князь Дмитреи Борисовичь отъимал волости у князя Михаила Глебовичя съ грехомъ и съ неправдою, абы ему Бог пробавилъ»[18 - ПСРЛ. Т. XVIII. С. 77.].
Под 1286 г. Устюжская летопись сообщает о разделе Ростовского княжества между Дмитрием Борисовичем и его младшим братом Константином: «И паде жеребеи болшему князю Дмитрею Углеч Поле да Белоозеро, а меншему брату князю Констянътину Ростов да Устюг»[19 - Там же. Т. XXXVII. С. 31, 71, 111, 130.]. В результате этих событий сыновья князя Глеба Васильковича лишились родовых владений и должны были искать мест приложения своей деятельности за пределами Белозерского княжества.
Источники позволяют выяснить, где они оказались. Под 1293 г. Никоновская летопись дает перечень русских князей, отправившихся в Орду с жалобой на великого князя Дмитрия Александровича. Приведем его полностью: «Въ лето 6801. Идоша во Орду ко царю князи русьстии жаловатися на великого князя Дмитрея Александровичя Владимерскаго, внука Ярославля, правнука Всеволожа: братъ его меншой князь Андрей Александровичь Городецкий, князь Дмитрей Борисовичь Ростовский, да братъ его князь Констянтинъ Борисовичь Углечский, да из двуродныхъ братъ ихъ князь Михайло Глебовичь Городецкий, да тесть князя Михаила Глебовичя Белозерскаго князь Феодоръ Ростиславичь Ярославский и Смоленский, да князь Иванъ Дмитреевичь Ростовскаго, да епископъ Тарасий Ростовский»[20 - Там же. Т. X. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. М., 2000. С. 168–169. Выделено нами.].
В данном отрывке обращает на себя внимание определение «Городецкий» применительно к Михаилу Глебовичу. То, что речь идет именно о сыне Глеба Васильковича, подтверждается указанием летописца, что он приходился двоюродным братом ростовским князьям. Но, как известно, городецким князем именовался и Андрей Александрович, вскоре получивший великое княжение. Судя по летописям, он княжил в Городце вплоть до своей кончины в 1304 г.[21 - ПСРЛ. Т. X. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. С. 175.] То, что князю Михаилу Глебовичу дается определение «Городецкий», можно объяснить лишь тем, что к тому времени он служил великому князю Андрею Александровичу и был наместником в его стольном Городце.
В этой связи крайне любопытными представляются находки в 1980-х гг. двух идентичных печатей. На их лицевой стороне помещено изображение святого Андрея в полный рост, с крестом в правой руке, а на оборотной – изображение княжеской тамги. Одна из них была найдена на месте древнерусского Белоозера (в 15 км к востоку от современного Белозерска), а другая пятью годами позже в Городце на Волге[22 - Янин В. Л., Гайдуков П. Г. Актовые печати древней Руси X–XV вв. Т. III. М., 1998. С. 150. № 294а.]. Данный факт позволяет объяснить одно неясное место из Никоновской летописи. Сообщая о разделе Ростова и Углича между ростовскими князьями, она тут же добавляет: «А брат ихъ изъ двуродныхъ князь Михайло Глебовичь, внук Василковъ, сяде на Белеозере»[23 - ПСРЛ. Т. X. С. 166.]. Поскольку кроме этого указания Никоновской летописи у нас нет ни единого свидетельства о том, что Михаил Глебович княжил на Белоозере, А. В. Экземплярский, комментируя его, спрашивал: «Но и в этом случае является вопрос, где же до этого времени Михаил Глебович был?»[24 - Экземплярский А. В. Указ. соч. Т. II. С. 26. Примеч. 106.] Зная о переходе Михаила Глебовича на службу к великому князю Андрею Александровичу, можно предположить, что Михаил воспользовался этим фактом и сумел возвратить свои белозерские владения.
Михаил скончался в 1293 г. в Орде и был похоронен в Ростове[25 - ПСРЛ. Т. I. Лаврентьевская летопись. М., 1997. Стб. 527.]. Поскольку в этот период служба была наследственной, его сын Федор Михайлович продолжал служить Андрею Александровичу. На рубеже XIII–XIV вв. видим его великокняжеским наместником во Пскове, посаженным «из руки» Андрея Александровича. Об этом говорит одна из грамот Великого Новгорода, датируемая 1305–1307 гг. и адресованная Михаилу Ярославичу Тверскому, ставшему великим князем после смерти Андрея. В ней новгородцы жаловались на недостойное поведение князей, служивших в Пскове и Кореле, и требовали их официального отзыва. Из этого документа выясняется, что «город стольный Пльсков» был дан еще предшественником Михаила на великом княжении великим князем Андреем и новгородцами некоему князю Федору Михайловичу[26 - Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Ленинград, 1949. № 8. С. 18.]. Как выяснил В. Л. Янин, псковский кормленщик был белозерским князем Федором Михайловичем, упоминаемым в начале XIV в.[27 - Янин В. Л. Новгород и Литва. М., 1998. С. 90. Летописцем Федор Михайлович Белозерский упоминается по поводу двух своих браков: в 1302 г. – с дочерью некоего Вельбласмыша в Орде, а в 1314 г. – с дочерью Дмитрия Жидимирича (ПСРЛ. Т. I. Лаврентьевская летопись. М., 1997. Стб. 528, 529).]
Но кто же сменил Федора Михайловича на псковском столе? Для ответа на этот вопрос необходимо обратиться к известной записи писца об окончании работы над книгой в Псковском Апостоле. Судя по ней, переписка этой книги была закончена около 1310 г. «при архиепископе новгородьскомь Давыде, при великомь князи новгородьскомь Михаиле, а пльскомь Иване Федоровици, а посадниче Борисе <…>» Л. В. Столярова, проанализировавшая эту запись, предположила, что названный в ней псковский князь Иван Федорович, возможно, был сыном упоминаемого в этом городе в начале XIV в. князя Федора Михайловича[28 - Столярова Л. В. Свод записей писцов, художников и переплетчиков древнерусских пергаменных кодексов XI–XIV вв. М., 2000. № 167. С. 186–188.]. Имя Ивана Федоровича и позднее связано со Псковом. Под 1343 г. псковские летописи сообщают, что «псковичи со изборяны подъемше всю свою область и поехаша воевати земли немецькия о князи Иване и о князи Остафии и о посаднице Володцы, и воеваша около Медвежии голове пять днеи и пять нощеи, не слазя с конь, где то не бывали ни отцы, ни деди»[29 - ПСРЛ. Т. V. Вып. 1. Псковские летописи. М., 2003. С. 20; Т. V. Вып. 2. Псковские летописи. М., 2000. С. 25, 97.]. Очевидно, что упоминающимся здесь князем Иваном был все тот же Иван Федорович, сын Федора Михайловича[30 - Определяя даты жизни князя Ивана Федоровича, мы должны исходить из того, что его отец Федор Михайлович был женат дважды – его браки заключались в 1302 и 1314 гг. Поскольку первое известие об Иване Федоровиче относится к 1310 г., выясняется, что он происходил от первого брака отца. Понятно, что, будучи младенцем, он являлся псковским наместником чисто номинально. Тем не менее по тогдашним правилам для занятия этого поста княжич должен был пройти обряд «постригов» (сажания на коня) – своеобразной инициации, который проводился обычно в возрасте трех лет. (Так, великий князь Ярослав Всеволодович, сын Всеволода Большое Гнездо, родился 8 февраля 1191 г., а 27 апреля 1194 г. над ним был совершен обряд постригов (см.: Экземплярский А. В. Указ. соч. Т. I. СПб., 1889. С. 7.) Таким образом, Иван Федорович родился в промежуток между 1303 и 1307 гг. Решение жителей пограничного города, ведшего постоянную борьбу с ливонским рыцарством, пригласить к себе на княжение с санкции великого князя Михаила Ярославича Тверского малолетнего княжича, на первый взгляд может показаться довольно странным, ибо Пскову в это время был нужен не политический символ, а деятельный правитель. Между тем данный поступок псковичей может быть объяснен весьма прозаически. В начале XIV в. во Пскове активно действует псковский посадник Борис, который не смог, очевидно, «ужиться» с князем Федором Михайловичем Белозерским. Вероятно, именно его стараниями и появилась на свет упоминавшаяся выше жалоба новгородцев на Федора Михайловича. Великий князь Михаил Ярославич Тверской оказался в довольно сложном положении. Чтобы не обидеть ни одну из сторон конфликта, он в виде компромисса предложил возвести на псковский стол малолетнего сына Федора Михайловича. После смерти посадника Бориса летом 1312 г. (ПСРЛ. Т. V. Вып. 2. С. 22) ситуация коренным образом изменилась, и уже через несколько месяцев, судя по записи на Псковском паремейнике, Михаил Тверской должен был назначить в Псков взрослого наместника – служившего ему князя Бориса Дмитровского, который сел на псковском столе в промежуток между 1 марта и 17 мая 1313 г. (Столярова Л. В. Указ. соч. № 196. С. 209–213; Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X–XIV вв. М., 1984.].
Иван Федорович продолжал служить великим князьям и позже. Последний раз он упоминается под 1363 г., когда летописец сообщает о попытке князя Дмитрия Константиновича Суздальского вторично сесть на великокняжеский стол во Владимире. Суздальскому князю удалось просидеть на нем всего лишь несколько дней, пока он не был согнан с него московской ратью Дмитрия Донского. Вместе с князем Дмитрием Константиновичем был «князь Иван Белозерец, пришел бо бе из Муратовы Орды с тритьцатию татаринов»[31 - ПСРЛ. Т. XI. С. 2. А. В. Экземплярский, а за ним и другие историки полагали, что известие 1363 г. об Иване Белозерском, пришедшем из Орды к князю Дмитрию Константиновичу Суздальскому, во второй раз занявшему Владимир, относится к князю Ивану Федоровичу Белозерскому, погибшему на Куликовом поле в 1380 г. (Экземплярский А. В. Указ. соч. Т. II. С. 164). Правда, при этом они не замечали нестыковок – получалось, что Иван Федорович в летописях упоминался раньше своего отца Федора Романовича. Все встает на свои места, если известие 1363 г. мы соотнесем с другим Иваном Федоровичем.].
Имеющиеся в нашем распоряжении родословцы, как уже говорилось выше, дают Глебу Васильковичу только двоих сыновей: бездетного Демьяна и Михаила. Но насколько верны их показания? Данный вопрос задан не случайно: широко известно, что из-за обычая местничества составителями родословцев нередко выбрасывались целые ветви, «захудавшие» к моменту их составления. Кроме дошедших до нас родословцев существовали и другие, в частности те, что использовал известный генеалог XIX в. П. В. Долгоруков. Он утверждал, что у Глеба Васильковича кроме Демьяна и Михаила было еще двое сыновей: Василий и Роман Глебовичи. Но никаких известий о них не сохранилось, и поэтому видный исследователь русских княжеских родов А. В. Экземплярский говорил о сомнительности их существования[32 - Долгоруков П. В. Российская родословная книга. Ч. I. СПб., 1854. С. 217 (переиздано: Белозерье. Вып. 2. С. 77); Экземплярский А. В. Указ. соч. Т. II. СПб., 1891. С. 157.].
Между тем у нас имеется прямое указание новгородского летописца, что Роман Глебович вместе с братом Михаилом перешел на службу к великому князю Андрею Александровичу. Под 1293 г. он сообщает: «Того же говенья посла великыи князь Андреи князя Романа Глебовича <…> в мале новгородцовъ к городу свейскому»[33 - ПСРЛ. Т. III. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М., 2000. С. 327–328.]. Судя по отчеству, Роман Глебович был никем иным как сыном родоначальника белозерских князей Глеба Васильковича. За это говорит и хронологический расчет времени жизни этих лиц. Также по Новгороду служил и сын Романа – Дмитрий. Под 1311 г. новгородская летопись сообщает: «В лето 6819. Ходиша новгородци войною на Немецьскую землю за море на Емь съ княземь Дмитриемь Романовичемь»[34 - ПСРЛ. Т. III. Новгородская первая летопись. С. 93, 333. В литературе достаточно давно и прочно утвердилось мнение, что упомянутые новгородской летописью князья Роман Глебович и его сын Дмитрий Романович, хотя и были отцом и сыном, принадлежали к смоленскому княжескому дому: Роман Глебович считается князем Брянским и Смоленским, сыном Глеба Ростиславича, а его сын Дмитрий Романович отождествляется с одноименным брянским князем (см.: ПСРЛ. Т. III. Указатель. С. 610, 633). Эта точка зрения была высказана еще в 1895 г. исследователем Смоленской земли П. В. Голубовским и с тех пор никем не оспаривалась (Голубовский П. В. История Смоленской земли до начала XV столетия. М., 2011. С. 176–177, 421). В современной историографии тот же взгляд был высказан Д. Н. Александровым (Александров Д. Н. Смоленская земля в XIII–XIV вв. М., 1998. С. 67–68). Между тем здесь была допущена ошибка, основанная на том, что в условиях скудости летописных известий исследователь отождествил живших в одно и то же время Романа Глебовича и Дмитрия Романовича Белозерских с носившими те же имена и отчества Романом Глебовичем и Дмитрием Романовичем Смоленскими. В этом легко убедиться, если проследить летописные известия, связанные с последними. Под 1285 г. говорится о походе князя Романа Брянского «ратью» к Смоленску (ПСРЛ. Т. X. С. 166), а под 1300 г. находим известие о том, что в бою под Дорогобужем ранили князя Романа Глебовича, брата князя Александра Глебовича Смоленского (там же. С. 173). Относительно Дмитрия Романовича летописец под 1334 г. сообщает, что князь Дмитрий Брянский с татарской ратью пришел к Смоленску на князя Ивана Александровича (там же. С. 206), а под 1341 г. говорит о женитьбе московского князя Ивана Красного на дочери Дмитрия Брянского (там же. С. 213). Положение князей, перешедших на службу к великим князьям, всегда было ниже статуса князей владетельных. Выше, говоря о белозерских князьях на службе в Новгороде, мы выяснили, что они были вынуждены пойти на этот шаг, будучи лишенными в результате политических интриг своих родовых владений. Между тем, судя по приведенным известиям, указанные князья на протяжении нескольких десятилетий самым активным образом были связаны с жизнью Смоленской земли, владели здесь своими уделами и не имели никакого отношения к Новгороду. «Смешение» двух пар полных тезок из белозерского и смоленского княжеских домов произошло впервые в Никоновской летописи, являющейся первым действительно общерусским сводом. Если же мы возьмем более ранние летописи, то увидим, что они никогда не смешивают эти две пары князей. Новгородский летописец прекрасно осведомлен о деятельности белозерских князей в Новгороде, но ему ничего не известно о деятельности их смоленских тезок, и, наоборот, другие летописцы, знающие о деяниях смоленских князей, ничего не говорят о действиях белозерских князей в Новгороде. Если бы речь шла об одних и тех же лицах, новгородские и другие летописцы, безусловно, зафиксировали бы все эпизоды их жизни, связанные как с Новгородом, так и со Смоленской землей. Но этого не наблюдаем. Отсюда вытекает основной вывод: князья Роман Глебович и его сын Дмитрий Романович, чьи имена встречаются в новгородской летописи, не имеют ничего общего с одноименными им брянскими князьями.].
Что касается другого сына Глеба Васильковича, указанного П. В. Долгоруковым, то подтвердить реальность Василия Глебовича историки смогли только в последней четверти XX в., когда в Новгороде нашли печать, на одной стороне которой имеется конное изображение св. Георгия, а на другой – надпись о принадлежности: «Печать княжа Васильева». Точное место находки буллы, к сожалению, осталось неизвестным, но сам принцип оформления печати тождествен тому, который применен при оформлении булл великокняжеских наместников в Новгороде, что позволило В. Л. Янину отнести данную печать к периоду новгородского княжения великого князя Юрия Даниловича Московского (1318–1322). С находкой печати встал закономерный вопрос – кто был ее владельцем? Очевидно, один из служилых новгородских князей. Как выяснил В. Л. Янин, в Новгороде в XIV в. служили белозерские князья. Поэтому, обратившись к их родословию, он предположил, что печать могла принадлежать князю Василию Сугорскому (сыну Федора Белозерского), единственному из белозерских князей носившему это имя[35 - Янин В. Л., Гайдуков П. Г. Указ. соч. Т. III. М., 1998. С. 73–74, 173. № 436и.]. Однако он не учел того, что князь Василий Федорович Сугорский жил во второй половине XIV в., был убит в 1394 г. и тем самым не мог иметь ничего общего с владельцем печати, выпущенной в первой четверти XIV в. Поэтому ясно, что владельцем данной буллы мог быть только Василий Глебович, живший в конце XIII – первой четверти XIV в.
Находка печати Василия Глебовича в Новгороде дает основания полагать, что он, как и братья, связал жизнь со службой в Новгороде. За нее он, очевидно, должен был получить в кормление от новгородских властей определенные владения. Где они располагались?
Одним из таких городков являлась пограничная крепость Копорье. Впервые укрепление появилось здесь в 1240 г., когда рыцари Ливонского Ордена построили здесь крепость. Но уже в 1241 г. Александр Невский отбил ее у немецких рыцарей и разрушил. Вновь крепость появилась тут в 1280 г., когда великий князь Дмитрий Александрович поставил в Копорье каменный город. Но через два года его разрушили новгородцы в результате конфликта с князем. Вновь укрепления появились в 1297 г., когда, согласно новгородской летописи, «поставиша новгородци городъ Копорью»[36 - ПСРЛ. Т. III. С. 328.]. Именно в это время на службе в Новгороде появляются сыновья Глеба Васильковича, одному из которых – Василию Глебовичу – и достались владения в Копорье.
Новгородцы, наученные прежним опытом, старались не отдавать важные пограничные города целиком одному служилому князю. В этом плане весьма характерным представляется известие новгородской летописи под 1333 г. о том, что приехавшему служить в Новгород сыну великого литовского князя Гедимина Нариманту (в крещении Глебу) новгородцы дали несколько городов, включая и половину города Копорья[37 - Там же. С. 346.]. При этом В. Л. Янин обратил внимание на то, что другая половина Копорья оставалась вне сферы власти Нариманта, а следовательно, она имела иной статус, и в ней, очевидно, должны были сидеть особые князья, находившиеся на новгородской службе.
Кто же владел второй половиной Копорья? Под 1338 г. новгородский летописец сообщает о набеге немцев на Копорье. Наримант, владевший первой половиной Копорья, не пожелал защищать новгородский пригород: «князь же Наримантъ бяше в Литве, и много посылаше по него, и не поеха, нь и сына своего выведе изъ Орехового, именемь Александра, токмо наместьникъ своих остави». В этих условиях сопротивление врагу организовали владельцы второй половины Копорья: «вышедши копорьяне с Федоромъ Васильевичемь, и биша я; и убиша ту Михея Копорьянена, мужа добра, а под Федоромъ конь раниша, нь самому не бысть пакости, выихале бо бяху в мале»[38 - ПСРЛ. Т. III. С. 349.].
Кем был Федор Васильевич, упоминаемый при описании событий 1338 г.? Зная его отчество, можно предположить, что он был сыном Василия Глебовича, который к тому времени уже умер. То, что он упоминается без княжеского титула, не должно смущать: вплоть до начала XV в. князья, переходя на службу, утрачивали свой титул.
Тем самым выстраивается следующая схема: возобновление копорских укреплений в 1297 г. было связано с тем, что часть города была дана в держание князю Василию Глебовичу, а затем перешла к его сыну Федору Васильевичу, продолжавшему служить с этого города и отразившему в 1338 г. набег немцев на Копорье. Разбирая это известие, обращаем внимание на факт участия в обороне города наряду с Федором Васильевичем некоего «Михея Копорьянина». Это дает основания полагать, что после отказа Нариманта его половина Копорья была отдана Михею, судя по всему, брату Федора Васильевича. Строго говоря, его звали Михаилом. Именно так он именуется в одном из списков. Но в других буквы «а» и «л» оказались стертыми, и он в итоге превратился в Михея[39 - Там же. Примеч. 11.].
Выяснив это обстоятельство, необходимо вновь вернуться к перечню белозерских князей, упоминаемых в «Сказании о Мамаевом побоище». Среди них видим следующих лиц: Федора Семеновича, Семена Михайловича, Андрея Кемского, Глеба Каргопольского и Цыдонского, не названных по именам андомских князей. Вопрос их «привязки» к основному родословию белозерских князей легче всего решается относительно последних.
Для этого следует привлечь опубликованный в 1995 г. С. В. Коневым т. н. Ростовский соборный синодик. В отличие от родословцев его следует признать более достоверным источником, поскольку при составлении списка имен умерших для поминовения в церкви перед его автором не стояло задачи «выгладить» кого-то из предков. К тому же он составлен по семейным записям более ранним, чем имеющиеся в нашем распоряжении родословцы, и указывает не только имена, но и отчества персонажей. Имена многих князей, названных в нем, известны только по этому тексту. При этом, как отметил С. В. Конев, происхождение Василия Сугорского, родоначальника всех последующих ответвлений белозерских князей, оказывается иным, чем полагали отечественные генеалоги. По версии синодика, он – сын Федора Михайловича, а не его младшего брата Романа, и, следовательно, продолжатель старшей ветви белозерских князей, а не младшей[40 - Конев С. В. Синодикология. Ч. II. Ростовский соборный синодик // Историческая генеалогия. 1995. № 6. С. 97.].
Ввиду важности Ростовского синодика для изучения родословия белозерских князей приведем посвященную им часть памятника полностью, обозначив для удобства цифрами упоминаемых в нем лиц: «Благоверным князем (1) Михаилу Глебовичю, (2) Феодору Михаиловичю, (3) Василию Феодоровичю, (4) Юрию Василиевичю, (5) Роману Михаиловичю, (6) Семену Василиевичю, (7) Юрию Ивановичю Белозерьскимъ вечная память. Князю (8) Андрею Юрьевичю Шелешпаньскому вечная память. Князю (9) Василию Ивановичю, князю (10) Андрею Юрьевичю Андожскому, князю (11) Василию Дмитреевичю, князю (12) Владимиру Андреевичю, князю (13) Юрию Васильевичю, князю (14) Ивану Белозерским вечная память». И далее среди поминания убитых в 1380 г. на Дону видим: «Князю (15) Феодору Романовичю Белозерьскому и сыну его князю (16) Ивану… (17) Семену Михаиловичю…»[41 - Там же. С. 102–103.]
Известен и другой синодик белозерских князей, хранящийся в Череповецком музее, который в свое время использовал А. И. Копанев: «А се Белозерские князи: благоверного князя (1) Михаила, (2) Романа, (3) Федора (4) Василья, (5) Иоанна, (6) Феодора, (7) Георгия, (8) Андрея, (9) Георгия, (10) Афанасия, (11) Семена, (12) Андрея, княгини Анны, Феодосьи, Марии Голендуки, Варвары, Олены»[42 - Копанев А. И. История землевладения Белозерского края XV–XVI вв. М., 1951. С. 35. Он попытался раскрыть имена Череповецкого синодика, но эта попытка не может быть признана удачной. Во-первых, он приписал погибшему на Куликовом поле князю Федору Романовичу кроме известного по родословцам Ивана еще двоих сыновей, что явно противоречит показанию тех же родословцев, что от Федора «род не пошел», а во-вторых, смог идентифицировать лишь семь из двенадцати мужских имен синодика.].
На основе этих двух источников попытаемся реконструировать родословие белозерских князей. Для этого обозначим буквой Ч – Череповецкий синодик, а буквой Р – Ростовский синодик. Первым в обоих синодиках назван Михаил Глебович (Ч1, Р1). Затем в Ч упомянуты оба его сына – Роман Михайлович (Ч2, Р5) и Федор Михайлович (Ч3, Р2), за которыми следуют сыновья Федора Михайловича – Василий Федорович Сугорский (Ч4, Р3) и Иван Федорович (Ч5; в Р он в этом месте пропущен), а также сын Романа Михайловича – Федор Романович (Ч6, Р15: здесь он помещен в списке погибших на Куликовом поле вместе со своим сыном Иваном – Р16). Вслед за этим Ч помещает сына Василия Федоровича – Юрия Васильевича (Ч7, Р4) и сына последнего – Андрея Юрьевича Шелешпанского (Ч8, Р8). Затем следуют сын Ивана Федоровича – Юрий Иванович (Ч9, Р7) и братья Юрия Васильевича Сугорского – Афанасий Васильевич (Ч10; в Р он пропущен) и Семен Васильевич (Ч11, Р6). Завершает мужские имена Ч сын Юрия Ивановича – Андрей Юрьевич Андожский (Ч12, Р10). Далее в Р следует сын Ивана Федоровича – Василий Иванович (Р9). Относительно Василия Дмитриевича (Р11) затрудняемся сказать что-либо определенное, так как не встречаем в синодиках имя его отца Дмитрия. Что же касается Владимира Андреевича (Р12), он может являться как сыном Андрея Юрьевича Андожского, так и Андрея Юрьевича Шелешпанского (более склоняемся ко второму варианту). Юрий Васильевич (Р11) – это сын Василия Ивановича. И наконец, Р заканчивается именем Ивана Белозерского (Р14) – под ним следует разуметь пропущенного в своем месте Ивана Федоровича. Составитель Р, обнаружив этот пропуск, просто вписал его имя в конце поминания белозерских князей. Таким образом, генеалогия первых поколений потомков Михаила Глебовича, выстроенная на показаниях синодиков, представляется в виде табл. 1.
Анализируя составленное на основе синодиков родословное древо, видим, что в нем упоминается князь Андрей Андожский, живший приблизительно в первой четверти XV в.
Таблица 1
Белозерские князья по Ростовскому и Череповецкому синодикам
Его отцом и дядей были соответственно Юрий и Василий Ивановичи, сыновья уже неоднократно упоминавшегося нами князя Ивана Федоровича Копорского. Поскольку внук последнего упоминается с определением «Андожский», с большой долей вероятности можно отнести это определение и к Юрию и Василию Ивановичам. По хронологическому расчету поколений они жили как раз в эпоху Куликовской битвы и, очевидно, именно они упоминаются «Сказанием» как не названные по именам князья Андомские. Тем самым возникновение Андомского удела Белозерского княжества необходимо датировать именно этим временем.
Но как быть с возражениями Ю. К. Бегунова и В. А. Кучкина, относивших образование этого белозерского удела к 20-м гг. XV в.?[43 - Бегунов Ю. К. Указ. соч. С. 493–495; Памятники Куликовского цикла. С. 205–206.] Историками достаточно давно было подмечена разница в написании владельцев данного удела: сначала они писались андомскими, а затем стали именоваться андогскими. Но никто из специалистов так и не объяснил замену одной буквы другой. Между тем на территории Белозерья имеются две реки: Андома, впадающая в Онежское озеро, и Андога, приток Суды. Первая из них послужила основой названия удела XIV в., а вторая – для удела XV в. (судя по родословцам, родоначальником Андогских князей стал князь Михаил Андреевич, пять сыновей которого жили при Иване III).
«Сказание о Мамаевом побоище» дошло до нас во множестве списков. Все они могут быть сгруппированы в отдельные редакции. Текст памятника, наиболее близкий к первоначальному авторскому тексту произведения, читается в основной редакции, сохранившейся в нескольких десятках списков. Основная редакция, в свою очередь, разбивается на несколько вариантов. Один из таких вариантов, отличающихся тем, что в целом ряде случаев он сокращает текст «Сказания» за счет выпуска религиозно-риторических сравнений, отступлений автора, молитв великого князя, был в свое время опубликован Л. А. Дмитриевым. По одному (из трех привлеченных для публикации списков) он был условно назван вариантом Михайловского[44 - Русские повести XV–XVI вв. Ленинград, 1958. С. 357.]. К сожалению, для позднейших исследований он не привлекался, хотя содержит любопытные уточнения и, в частности, дает отчество князя Андрея Кемского. Прибытие белозерских князей к Дмитрию Донскому он описывает следующим образом: «И приидоша к Москве белозерские князи: Феодор Семенович, да князь Семен, да князь Андрей Иванович Киевский, да князь Глеб Каргапольский с вой своими вельми учрежено – доспехи на них и шеломы, яко вода колышет морскими волнами. По числу же с ними приидоша белозерские и каргопольския силы 30 000»[45 - Там же. С. 21.]. Комментируя этот отрывок, Л. А. Дмитриев полагал, что надо читать не «киевский», а «кемский», как это указано в других вариантах основной редакции «Сказания», а здесь перед нами явная описка[46 - Там же. С. 359.]. Зная отчество Андрея Кемского и обратившись к составленному на основе Ростовского соборного синодика родословию белозерских князей, легко определить, что единственно возможным его отцом мог быть только князь Иван Федорович Копорский, а сам Андрей Иванович, по хронологическому расчету, жил в эпоху Куликовской битвы.
Возникновение Кемского удела родословцы обычно соотносят с Семеном Васильевичем Кемским, чье имя фигурирует в Ростовском синодике. Однако никакого противоречия здесь нет. Судя по «Сказанию», на Куликовом поле погиб целый ряд белозерских князей, среди которых, очевидно, был и Андрей Кемский. В этой ситуации его удел оказывался выморочным и чуть позже мог достаться его двоюродному брату Семену Васильевичу, который и стал родоначальником всех последующих князей Кемских.
Загадочным остается происхождение упомянутого «Сказанием» первого из белозерских князей – князя Федора Семеновича. В свое время Д. И. Иловайский обратил внимание на то, что следующим после Федора Семеновича «Сказание» называет Семена Михайловича. Это обстоятельство позволило ему предположить, что в данном случае мы имеем дело с родственниками – отцом и сыном. Правда, историку не был известен Ростовский синодик и, основываясь лишь на родословцах, он сделал неправильный вывод, что Федор Семенович мог быть племянником убитого в 1380 г. князя Федора Романовича Белозерского[47 - Иловайский Д. И. Куликовская победа Дмитрия Ивановича Донского. М., 1880. С. 19, 44.].
Тем не менее, несмотря на явную ошибку, общий ход рассуждений историка следует признать верным. Подобно тому, как в битве с Мамаем участвовали отец и сын Федор Романович и Иван Федорович, в ней также могли принимать участие отец и сын Семен Михайлович и Федор Семенович. Об этом говорит сходство имен и отчеств.
Но являлся ли Семен Михайлович участником Куликовской битвы? Под 1377 г. русские летописи помещают рассказ о сражении на Пьяне, согласно которому в нем был убит князь Семен Михайлович[48 - ПСРЛ. Т. XXV. Московский летописный свод конца XV в. М., 2004.]. Из этого рассказа летописца видим, что князь Семен Михайлович погиб в 1377 г. и, соответственно, никоим образом не мог тремя годами позже принимать участие в Куликовской битве. Но каким же образом его имя всплывает в «Сказании о Мамаевом побоище»?
Мы уже говорили о том, что это произведение создавалось не по горячим следам событий 1380 г., а много позже. При этом его составитель пользовался различными источниками, послужившими основой для его повествования. Одним из таких источников являлись списки погибших. Указание на это находим в Пространной летописной повести. После краткого перечисления погибших автор повести замечает: «…и инии мнози, их же имена же суть писана въ книгах сих. Сии же писана быша князи токмо, и воеводы, и нарочитых и старейших боляръ имена, а прочьих боляръ и слугъ оставих имена и не писах ихъ множества ради именъ, яко число превосходить ми: мнози бо на той брани побьени быша»[49 - Сказания и повести о Куликовской битве. С. 22.]. Известно, что списки погибших содержались в синодиках, одним из которых являлся синодик московского Успенского собора. Именно в нем, очевидно, и была допущена в конце XIV в. ошибка: имя Семена Михайловича, в реальности погибшего в битве с татарами на реке Пьяне в 1377 г., оказалось в перечне убитых Мамаем[50 - Древняя российская вивлиофика. 2-е изд. Ч. VI. М., 1788. С. 450–451.]. При этом данная неточность не была единственной: точно так же в список погибших в 1380 г. попало имя Дмитрия Монастырева, в действительности павшего в битве на реке Воже в 1378 г.[51 - ПСРЛ. Т. XXV. С. 200.] Некоторое сомнение в том, что Семен Михайлович принадлежал к роду белозерских князей, может возникнуть при анализе летописного известия 1377 г., из которого явствует, что он служил суздальскому князю Дмитрию Константиновичу. Однако Семен Михайлович был не единственным из белозерских князей, кто во второй половине XIV в. служил по Суздалю. Мы уже упоминали князя Ивана Федоровича Белозерского, служившего князю Дмитрию Константиновичу Суздальскому в 1363 г.
Таким образом, у нас выстраивается следующая цепочка имен из трех поколений данной ветви белозерских князей: Федор Семенович (уб. 1380), его отец Семен Михайлович (уб. 1377) и дед Михаил. Определяя, кто из белозерских князей, носивших имя Михаил, мог быть дедом Федора Семеновича, сразу же должны исключить Михаила Глебовича Белозерского. Этот князь, скончавшийся в 1293 г., едва ли мог иметь сына, убитого в 1378 г., и внука, павшего в сражении против Мамая. Искомую кандидатуру следует искать поколением ниже. Единственно возможным оказывается Михаил (Михей) Васильевич, погибший в бою против немцев под Копорьем в 1338 г. Михаил (Михей) и его брат Федор в первой половине XIV в., как мы помним, держали Копорье. Но во второй половине XIV в. их здесь сменяют представители другой ветви рода – Иван Федорович и его сын Константин, именовавшиеся с 80-х годов XIV в. князьями Копорскими[52 - Янин В. Л. Князья Копорские // Средневековый Новгород. Очерки археологии и истории. М., 2004. С. 275–285 (ранее опубликовано: Вестник МГУ. Сер. 8. История. 1978. № 6. С. 14–24).].
Где же в это время находились потомки Михаила Васильевича? Ответить на этот вопрос позволяет одно место из второй духовной грамоты великого князя Василия I, составленной в 1417 г. В ней он отдает следующее распоряжение: «Да свои же примыслъ даю еи (своей жене княгине Софье Витовтовне. – Прим. К.А) на Белеозере слободка, што была княжа Васильева Семеновича»[53 - Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. М.; Ленинград, 1950. № 21. С. 58.]. Кем был упоминаемый здесь князь Василий Семенович? Очевидно, белозерским князем, поскольку его владения находились в этом районе. Определяя его происхождение, видим, что в Белозерском княжеском доме нам известны два князя Семена. Но первый из них, князь Семен Васильевич Кемский, живший на рубеже XIV–XV вв., никак не мог быть отцом уже скончавшегося к 1417 г. князя Василия Семеновича. Поэтому единственно возможной фигурой отца последнего мог быть только князь Семен Михайлович, погибший в 1377 г. Таким образом, выясняется, что Василий Семенович являлся еще одним внуком Михаила (Михея) Васильевича и владел землями на Белоозере. Все это позволяет говорить о том, что во второй половине XIV в. эта ветвь белозерских князей сохраняла родовые владения на Белоозере.
Где же они находились? Ответ дает изображение «Родословного древа российских государей», написанное на сводах паперти соборной церкви Преображения Господня в московском Новоспасском монастыре, где имеется портрет некоего князя «Феодора Каргопольского». Определяя, кем мог быть этот князь, укажем, что среди белозерских князей XIV в. известны три Федора: Федор Михайлович, Федор Романович и Федор Семенович. Фигура первого из них, жившего в первой четверти XIV в., должна быть исключена, поскольку портрет «Феодора Каргопольского» помещен между изображениями «Иоанна Дмитровского» (им был, как мы выяснили, князь Иван Федорович Галичский) и «Василия Михайловича» (которым являлся князь Василий Михайлович Кашинский). Они жили во второй половине XIV в., а следовательно, и «Феодор Каргопольский» должен был действовать в это же время. Из числа возможных лиц должен быть исключен и князь Федор Романович Белозерский. Он хотя и жил в указанное время, но в источниках упоминается с определением «Белозерский». Таким образом, единственно возможным лицом, с которым можно отождествить князя «Феодора Каргопольского», остается князь Федор Семенович.
Обратившись к Череповецкому синодику белозерских князей, видим, что после перечисления мужских имен в нем далее следует список из пяти женских, начинающийся именами «княгини Анны, Феодосьи». А. И. Копанев установил, что упомянутая второй Феодосия есть никто иная, как жена Федора Романовича Белозерского, погибшего на Куликовом поле в 1380 г., и младшая дочь Ивана Калиты. Но кем была названная первой «княгиня Анна»? Поскольку ее имя названо впереди Феодосии, следует полагать, что по времени она жила раньше последней. Ею была белозерская княжна, которая между 1318 и 1322 гг. вышла замуж за брата Ивана Калиты Афанасия Даниловича. Выяснив родословие белозерских князей, можно установить, что отцом Анны, вышедшей замуж за князя Афанасия Даниловича, был никто иной, как прадед Федора Семеновича – князь Василий Глебович. Отсюда становится понятным, с чем был связан его переход в первой четверти XIV в. на московскую службу вместе с племянником Романом Михайловичем.
С рукой Анны Афанасий Данилович получил в приданое и владения в Каргополе. Тем самым объясняется показание Устюжской летописи о том, что именно в Каргополь был сослан поп, действовавший в интересах сына последнего московского тысяцкого Ивана Васильевича Вельяминова и захваченный перед сражением с татарами на реке Воже в 1378 г. Политических противников обычно ссылали не на вновь присоединенные территории, а на земли, которые принадлежали князьям достаточно давно. Именно таковым и был Каргополь, который ко временам Дмитрия Донского являлся московским владением уже несколько десятилетий. В своем завещании 1389 г. московский князь назовет эти владения «куплями деда своего» (Афанасий Данилович, будучи родным братом деда Дмитрия Донского, по отношению к нему также являлся дедом).
Таким образом, обнаруживается еще одна линия белозерских князей – князья Каргопольские: Семен Михайлович и его сыновья Федор и Василий Семеновичи. Что касается последнего из упомянутых «Сказанием» белозерских князей – князя Глеба Каргопольского и Цыдонского, то, судя по времени жизни, он также мог быть сыном князя Семена Михайловича. Исследователей смущало, что «Сказание» именует Глеба князем «Каргопольским и Цыдонским». Но выше мы видели, что позднейшие переписчики памятника в определениях князей допускали описки. Вероятно, определение «цыдонский» является одной из них. В. А. Кучкин выяснил, что в ряде списков «Сказания» оно фиксируется как «ундонский»[54 - Памятники Куликовского цикла. СПб., 1998. См. указатель имен.]. Это позволяет выяснить, что Глеб был удельным князем Каргопольским, а центр его владений располагался в сохранившемся до сих пор старинном Ундозерском погосте к западу от Каргополя (в современном Вытегорском районе Вологодской области, в 60 км от Вытегры). По соседству располагались владения андомских и кемских князей.
Воссоздание полного родословия белозерских князей XIV в. позволяет говорить о достоверности сведений «Сказания о Мамаевом побоище» относительно их участия в Куликовской битве.
Тайна смерти князя М. И. Воротынского
Людмила Евгеньевна Морозова
д-р ист. наук, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН
Аннотация. Среди историков до сих пор нет единодушного мнения о причинах расправы Ивана Грозного над полководцем князем М. И. Воротынским, спасшим Русское государство от разграбления крымским ханом Девлет-Гиреем в 1572 г. Иностранцы и князь А. Курбский сообщали разные версии по этому поводу. Точные сведения содержат разрядные книги. Они и рассматриваются в данной статье.
Ключевые слова: князь М. И. Воротынский, битва при Молодях.
Слуга и боярин князь Михаил Иванович Воротынский был одним из наиболее талантливых и опытных полководцев периода правления царя Ивана Грозного. Сразу несколько современных историков посвятили ему отдельные очерки, прославляя его многочисленные заслуги перед Отечеством. К ним относятся и победы в различных сражениях, например при взятии Казани в 1552 г., и создание «Устава сторожевой службы», и почти ежегодная охрана южных границ страны[55 - Володихин М. И. Специалист по южному направлению. Князь Михаил Иванович Воротынский // Воеводы Ивана Грозного. М., 2009; Каргалов А. В. Полководцы X–XVI вв. М., 1989; Ульянов В. П. Князь М. И. Воротынский – военный деятель России XVI в. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Тюмень, 2006.]. Одной из главных заслуг князя М. И. Воротынского считается разгром войска крымского хана Девлет-Гирея в битве при Молодях под Серпуховым, которая состоялась 2 августа 1572 г. Данный набег хана был повторным после сожжения Москвы 23 мая 1571 г.
Собираясь в новый поход на Москву, Девлет-Гирей полагал, что Иван Грозный не сможет за короткий срок организовать оборону своей столицы и будет вынужден сдать ее крымцам на унизительных условиях, продиктованных победителем, т. е. им самим. Однако князю М. И. Воротынскому с другими воеводами удалось так удачно защитить Москву с помощью гуляй-города[56 - Гуляй-городом назывались русские полевые передвижные укрепления, состоящие из повозок со щитами и пушками. Особенно часто использовались в XV–XVI вв.], что войско хана оказалось разгромленным уже на дальних подступах к городу. В страхе Девлет-Гирею пришлось бежать, забыв о своих грандиозных планах по покорению Русского государства[57 - Разрядная книга 1475–1605 (далее – РК). Т. II. Ч. II. М., 1982. Л. 491–494.].
Царь Иван Васильевич щедро наградил М. И. Воротынского, но в следующем году весной вновь поручил ему охрану южной границы. Во время этой службы князь был арестован и сурово наказан. По этому поводу в разрядной книге написано следующее: «Того же году (1573) положил государь опалу свою на бояр и воевод: на князя Михаила Ивановича Воротынского, да на князя Никиту Романовича Одоевского, да на Михаила Яковлевича Морозова. И тогда Воротынской и Одоевской з берегу взяты и казнены смертью. Да с ними же казнен Михайло Морозов»[58 - Там же. Л. 509 об.].
По сведениям из разрядной книги получается, что М. И. Воротынский был казнен в 1573 г. во время пограничной службы на Оке, начавшейся 15 апреля. Вместе с ним пострадал и князь Н. Р. Одоевский. Для наказания их отвезли в Москву. Там вместе с ними казнили и боярина М. Я. Морозова, который на службе не был, но в разрядах был записан[59 - Там же.]. Возникает вопрос: за что были казнены все эти заслуженные воеводы? Чтобы на него ответить, следует проанализировать сведения об этой пограничной службе в Разрядной книге 1475–1605 гг., наиболее полной для данного периода.
Охрана южной границы, как отмечено в разрядах, началась 15 апреля 1573 г., т. е. меньше чем через год после знаменитой битвы на Молодях, которая закончилась 2 августа 1572 г. бегством хана Девлет-Гирея в степи. Большой полк, стоявший в Серпухове, должны были возглавить слуга и боярин князь М. И. Воротынский с боярином М. Я. Морозовым. Полк правой руки в Торусе – бояре князь Н. Р. Одоевский и И. В. Меньшой Шереметев. Полк левой руки на Кашире – князья А. П. Хованский и И. П. Залупа Охлябинин. Передовой полк в Калуге – боярин князь С. Д. Пронский и князь Д. И. Хворостинин. Сторожевой полк в Коломне – князь В. Ю. Голицын и боярин и князь В. А. Сицкий[60 - РК. Т. II. Ч. II. Л. 508–508 об.]. Но не все воеводы оказались довольны своими назначениями. Князь В. Ю. Голицын послал царю челобитную о том, что не хочет быть ниже князя М. И. Воротынского, поскольку считает себя знатнее его[61 - Там же. Л. 509.].
Хотя местничество во время военной службы было запрещено, царь решил пожаловать князя Голицына и 11 июля дал ему невместную грамоту, обещая разобрать спор с Воротынским после завершения службы[62 - Там же. Л. 509 об.]. Но местничать В. Ю. Голицыну с князем М. И. Воротынским не пришлось, поскольку тот был казнен. Вполне вероятно, что в разрядах именно Голицын был записан победителем спора, поскольку после пограничной службы он был взят «к Москве для больших государевых дел»[63 - Там же. Л. 510.]. Уже осенью он был назначен первым воеводой Полка правой руки для похода в казанские места[64 - Там же. Л. 515.].
Вместе с В. Ю. Голицыным отправился в Москву и второй воевода Сторожевого полка боярин князь В. А. Сицкий, приходившийся Ивану Грозному родственником по линии его первой супруги царицы Анастасии Романовны. Поэтому во время похода царя в казанские места в сентябре 1573 г. он был включен в состав Дворцового полка, который должен был стоять в Муроме. В его составе был и дьяк А. Я. Щелкалов[65 - Там же. Л. 514 об.].
Следует отметить, что для остальных воевод береговая служба летом 1573 г. продолжилась. Большой полк возглавили бояре и воеводы князь С. Д. Пронский и И. В. Меньшой Шереметев, Полк правой руки – князь И. К. Курлятев и Ф. В. Шереметев, Передовой полк – князь А. П. Хованский и окольничий князь Д. И. Хворостинин, Сторожевой полк – князья Ю. К. Курлятев и П. И. Хворостинин, Полк левой руки – князья Ф. М. Троекуров и И. П. Залупа Охлябинин[66 - Там же. Л. 510–511.].
Эта роспись полков оказалась настолько неудачной, что почти все воеводы начали друг с другом местничать. На это их, видимо, побудил успех князя В. Ю. Голицына в споре с прославленным воеводой князем М. И. Воротынским. Следует отметить, что составитель разрядной книги знал, что часто местнические споры разбирались не по справедливости, а «по дружбе». Судейством по родству и дружбе особенно злоупотреблял разрядный дьяк Андрей Яковлевич Щелкалов[67 - РК. Т. II. Ч. II. Л. 511–511 об.].
Князь-беглец А. М. Курбский предположил, что М. И. Воротынский пострадал из-за доноса холопа, который сообщил царю, дескать, князь хочет его околдовать. Но истинная причина опалы, по мнению князя, заключалась в том, что Иван Грозный хотел конфисковать большие земельные владения казненных воевод[68 - Курбский А. М. История о великом князе Московском // Русская историческая библиотека. СпБ., 1914. Т. XXXI. Стб. 286–289.].
Мнение Курбского было повторено в трудах С. Б. Веселовского, А. А. Зимина, Р. Г. Скрынникова[69 - Веселовский С. Б. Исследования по истории опричнины. М., 1963. С. 370, 422; Зимин А. А. В канун грозных потрясений. М., 1986. С. 10, 11; Скрынников Р. Г. Царство террора. СПб., 1992. С. 475, 477.]. Но при такой версии непонятно, почему был казнен еще и боярин М. Я. Морозов, не имевший обширных родовых земель? Ответ на этот сложный вопрос находится в записи самой разрядной книги. В ней указано, что первоначально Большой полк должны были возглавлять и боярин князь М. И. Воротынский, и боярин М. Я. Морозов, но последний на службу не явился. Царь узнал об этом не сразу, поэтому лишь в июне приказал князю И. К. Курлятеву занять место «нетчика». Однако замена продолжалась всего «дня два». Затем была составлена новая роспись полков[70 - РК. Л. 509 об.].
Получается, что боярин М. Я. Морозов не прибыл на службу в Серпухов в апреле 1573 г. Об этом он, видимо, не сообщил в Москву. О его отсутствии в полках главные воеводы князья М. И. Воротынский и Н. Р. Одоевский также почему-то не известили государя. За них, судя по всему, это сделали доносчики князья В. Ю. Голицын и В. А. Сицкий, заинтересованные в устранении ведущих воевод, особенно М. И. Воротынского, с которым Голицын затеял местнический спор. Предположение о том, что донос был написан князьями В. Ю. Голицыным и В. А. Сицким возникает из того факта, что оба воеводы во время разбирательства были приглашены в Москву для назначения на более почетную службу, а первый из них даже получил боярский чин[71 - РК. Л. 510.].
Князей М. И. Воротынского и Н. Р. Одоевского, виновных в «недоносе» на М. Я. Морозова, казнили по царскому указу. В это время Иван Грозный, очевидно, очень опасался изменников, которые могли действовать в интересах крымского хана. Поэтому неявку на пограничную службу одного из ведущих воевод и сокрытие этого факта другими воеводами он мог расценить как желание сорвать всю береговую службу весной 1573 г. Излишне жестокое наказание князя М. И. Воротынского могло объясняться и общим неприязненным отношением к нему Ивана Грозного (воевода всегда вел себя слишком независимо), и излишней подозрительностью царя после бегства к его противникам видных воевод, особенно князя А. М. Курбского, затеявшего с ним полемическую переписку.
В качестве законного основания для казни воевод мог быть использован «Устав береговой службы», разработанный самим князем М. И. Воротынским. Официально он назывался «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе» и был утвержден царем в качестве закона 16 февраля 1571 г. В нем было записано, что за неявку на береговую службу любой служилый человек должен быть казнен. По этой причине, видимо, имена М. И. Воротынского, Н. Р. Одоевского и М. Я. Морозова не были включены в синодик опальных лиц – жертв произвола царя Ивана Грозного.
Возникает вопрос: почему боярин М. Я. Морозов не явился в апреле 1573 г. на береговую службу? Оказывается, зимой этого же года он был ранен во время осады Колываня (Таллина)[72 - РК. Т. II. Ч. II. Л. 501.]. В этом проигранном воеводами бою был убит князь боярин И. А. Шуйский и ранены, кроме М. Я. Морозова, еще и князь боярин И. Ф. Мстиславский, а также много дворян, детей боярских и стрельцов. Во время осады царский родственник князь А. С. Черкасский бежал к шведам, предав русских воевод[73 - Там же.]. Все это царь Иван вряд ли мог забыть и наверняка затаил злобу на всех участников данного сражения, возможно, повинных в провале осады.
Составитель росписи полков (видимо, дьяк А. Щелкалов) и сам царь, несомненно, знали о ранении М. Я. Морозова, но решили назначить его на новую службу. Возможно, так они хотели спровоцировать его на отказ от назначения и получить повод для расправы над неугодными лицами. Челобитная князя В. Ю. Голицына о местничестве с прославленным полководцем М. И. Воротынским еще больше обострила ситуацию в полках.
Попробуем разобраться, был ли шанс у князя В. Ю. Голицына выиграть местнический спор с князем М. И. Воротынским без использования доноса. Князья Булгаковы-Голицыны принадлежали к потомкам литовских князей Гедиминовичей, выехавших на службу в Москву в начале XV в. Князья Воротынские принадлежали к роду Верховских князей – потомков святого князя Михаила Всеволодовича Черниговского, которые начали переезжать в Москву в последней трети XV в.[74 - Зимин А. А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV – первой трети XvI в. М., 1988. С. 124–136.] Поэтому спорить о том, кто из них знатнее только с учетом происхождения, вряд ли возможно. Необходимо в первую очередь учитывать их службу при московском дворе.
Сведения о службе князя М. И. Воротынского из разрядных книг показывают, что на служебной лестнице он стоял выше, чем князь В. Ю. Голицын, который по возрасту был существенно его моложе. С 1540-х гг. он возглавлял полки береговой охраны в качестве первого воеводы, а с 1550-х гг. часто назначался первым воеводой Большого полка, т. е. считался главнокомандующим[75 - РК. Л. 28, 62, 82, 97, 194, 322, 325 об., 338 об.]. В это время князь В. Ю. Голицын еще не служил в полках. С 1562 г. он получал назначения в южные города, где был всего лишь воеводой[76 - Там же. Л. 378, 401 об., 415,424 об., 427, 433 об.]. В полки береговой охраны князь В. Ю. Голицын был впервые назначен только в 1568 г. – он первый воевода Сторожевого полка, наиболее низкого в общей иерархии[77 - Там же. Л. 472, 475 об., 483.].
В целом разрядные записи показывают, что князь В. Ю. Голицын никогда не был лидером в войске, не возглавлял главные полки, не выиграл ни одного сражения. В этом отношении он уступал опытному и талантливому полководцу князю М. И. Воротынскому. Без помощи заинтересованных судей он, конечно, не смог бы выиграть местнический спор с заслуженным воеводой.
Таким образом, анализ сведений в разрядных книгах о пограничной береговой службе в апреле 1573 г. дает возможность сделать вывод о том, что князь М. И. Воротынский стал жертвой доноса царю князя В. Ю. Голицына, пожелавшего выиграть с ним местнический спор. Помощником Голицына, вероятно, был князь В. А. Сицкий, хорошо знакомый с гневливым и вспыльчивым царем Иваном Грозным, скорым на расправу с неугодными лицами. Помогал им, вероятно, и разрядный дьяк А. Я. Щелкалов, составлявший росписи полков в это время. В результате интриг Голицын и Сицкий были вызваны в Москву на новую службу, а заслуженные воеводы были казнены.
Следует отметить, что воинский опыт князя М. И. Воротынского, связанный с использованием гуляй-города во время обороны столицы от крымцев, не был забыт. В июле 1591 г. на Москву неожиданно напал крымский хан Ка-зы-Гирей, знавший, что основное царское войско находится в Новгороде для борьбы со шведами. Оборонять Москву могли только полки береговой охраны под руководством князя боярина Ф. И. Мстиславского и члены царского двора под руководством боярина Б. Ф. Годунова. Общая их численность была существенно меньше, чем у крымского хана. В этих сложных условиях на военном совете приняли решение образовать в районе Данилова монастыря гуляй-город из телег со щитами, закрывающими пушки и защитников города. Это оборонительное укрепление оказалось настолько эффективным, что после обстрела пушками крымцы устрашились и в ночь на 5 июля бежали в степи, бросив награбленное имущество[78 - РК. Т. III. Ч. II. Л. 911–917.].
Иностранные офицеры – кавалеры ордена Святого Георгия во второй половине XVIII в. на службе Российской империи
Александр Викторович Беспалов
д-р ист. наук, профессор кафедры истории и экономической теории Академии государственной противопожарной службы МЧС России