скачать книгу бесплатно
– Давай уйдем, Тим.
Но уходить мне никак не хотелось. Меня охватил спортивный азарт. И я вызывающе уселся на скамейку под пышной ивой. И указал Марине на место рядом.
– Тим, ну пожалуйста, давай уйдем, – чуть не плача сказала она.
Но мое упрямство было невозможно осилить даже слезами.
– Хорошо, тогда уйду я, – она стрельнула в меня злобным взглядом. И быстро пошла прочь. Я ее не задерживал. Я с интересом разглядывал маленькие окошки в домах, из которых по-прежнему в меня метали молнии. И из хат по-прежнему никто не высовывал носа. И я не выдержал и постучал в самое, на мой взгляд, любопытное окно. От окна сразу же отпрянули.
– Извините! – громко выкрикнул я. – Можно вас на минутку!
Но мне не ответили. И любопытство все сильнее и сильнее разжигало меня. И я решил стучать во все окна. До конца, по очереди. Пока не добьюсь наконец успеха. Вдруг я услышал позади какой-то шорох в кустах. Я резко оглянулся. Но никого кругом не было. Только слегка шелохнулся жасмин. Это уже становилось забавным. Я спрятался за угол дома. И вдруг увидел, как какой-то толстый неуклюжий парень на цыпочках приближался ко мне, меня не замечая. Я подпустил его поближе. И схватил за руку. И со всей силы сжал ее. До боли. Ему, действительно, стало больно. Он поморщился, но не вскрикнул. А я невольно расхохотался, разглядывая его смешное до уродства лицо, его длиннющий толстый нос, его толстую шею, огромные уши и крупные губы. Он был необыкновенно смешон и необыкновенно похож на слона.
– Зачем ты следил за мной?
Слон продолжал молчать. И я вновь схватил его за руку и со всей силы скрутил ее за спину.
Он морщился, тяжело дышал, но по-прежнему молчал.
– Сейчас ты ответишь мне, зачем следил за мной.
Слон отрицательно покачал головой и промычал что-то нечленораздельное. Я нахмурился и наконец отпустил его руку. А он отчаянно начал жестикулировать и показывать на какой-то дом.
– Ты что, немой? – наконец догадался я.
Слон радостно закивал головой. И вновь стал меня куда-то тащить. Я решил повиноваться. И конце концов мне ничего другого не оставалось. Мы приблизились к аккуратному, выкрашенному белой краской дому, утопающему в пышных кустах сирени. И я не успел позвонить, как дверь тут же открыли. И на пороге появился маленький худощавый человечек в круглых очках. Он широко улыбнулся и легким жестом руки пригласил войти в дом.
– Вы – художник! – торжественно произнес он. – Что ж, прекрасно! Я наслышан про вас.
А я облегченно вздохнул. Наконец-то в поселке нашелся хотя бы один разговорчивый человек. Он удобно разместился в мягком кресле и укутал ноги клетчатым пледом. И предложил мне сигарету. Я охотно закурил, усаживаясь напротив него. Слон по-прежнему мялся в дверях, переводя свой взгляд с хозяина на меня.
– Ну, проходи же, Слон! – добродушно сказал собеседник. – Что ты все время, как сторожевой пес. У меня, поверь, сторожить нечего.
Слон робко прошел в угол комнаты и осторожно присел на край стула.
– Вас привел Слон? – начал человечек разговор.
Я усмехнулся.
– Странно… Слон. Я сразу же его так окрестил про себя, не имея понятия про его прозвище.
– Ничего удивительного. Человеческие мысли, как правило, направлены в одном направлении – в частности, в визуальном представлении действительности. А визуальное представление – это ничто иное как факт. Здесь много фантазии не требуется. Его сразу же так нарекли и как интеллектуалы, так и самые забитые жители деревни. Вот так, молодой человек, – мой собеседник встал, приблизился к старомодному буфету и достал две рюмки и бутылку. – За знакомство? – предложил он мне.
Я согласился. И покосился на Слона.
– Он не пьет, – улыбнулся хозяин. – Он, знаете ли даже представления не имеет о таких, развращающих наше сознание, вещах. Бог ему не дал возможность понимать реальный мир. Он понимает только море, землю, небо. И за это я его очень люблю. Он один из не многих, кто способен сохранить в себе первозданное начало. Первозданную чистоту, не загроможденную хитростями, уловками, пересудам. Он принимает мир только прекрасным. И слава Богу! Его молчание – это тоже в некотором роде первобытная чистота. Вы задумывались, природа сама по себе молчалива? И способна только на отдельные звуки, шумы. Но никак не на грамотно выстроенные фразы. Вначале было слово… Но не слово ли нас и загубило? Ведь слова бывают самыми разными. И бывало, одно слово приводило к трагедии. Вначале было слово… И, поверьте мне, оно же и всему положит конец.
Я с интересом слушал своего словоохотливого собеседника. И уже отлично понимал, почему Слон меня к нему привел. Он – единственный в поселке, кто способен дать ответ на многие вопросы.
– Скажите, – попытался я поддержать разговор и едва коснулся губами рюмки. – Скажите, вам здесь не скучно?
– Скучно? – он рассмеялся. – Скука, молодой человек, не бывает во внешних проявлениях. Скука – она в характере. Можно с одинаковым успехом умирать от скуки в многомиллионном городе и прекрасно проводить время в глуши. Разве не так?
– Мне кажется мы еще не представились? – не ответил я на его вопрос. – Тимофеев…
– Друзья вас зовут просто Тимом, – и в его глазах мелькнули лукавые огоньки.
Я вопросительно приподнял брови.
– Ну, это вам же многомиллионный город, – он развел руками. – Здесь все разносится в считанные секунды. А я – местный врач. Не слыхали? Бережнов моя фамилия. И ради Бога, не спрашивайте имя отчество. Это слишком долго и скучно. Я предпочитаю, чтобы меня называли исключительно по фамилии. Я люблю свою фамилию. В ней присутствует и морское начало и чувство некоторого самосохранения. Разве не так?
– Вы угадали, – согласился я с ним. – Я, действительно, плохо запоминаю имена отчества.
Меня не покидало чувство, что он что-то не договаривал, что ему есть что мне сказать. Но о чем может быть речь – я даже не подозревал. Эта пустая деревня, эти злобные взгляды, пробиващие окна, это переспелое яблоко, чуть не угодившее Марине в голову. Здесь было что-то не так. И я не ошибся. Он первым начал разговор.
– Вы, наверняка, испытали на себе некоторую холодность со стороны наших жителей.
– Это еще мягко сказано.
Бережнов расхохотался во весь голос крупными зубами. Казалось, зубов у него гораздо больше, чем должна дать природа.
– Ах, эти деревенские жители. Им всегда нужна жертва. Чтобы хотя бы таким образом разнообразить жизнь. Эта бесконечная южная жара. Эта однообразная полевая работа. Эти рано наступающие вечера.
– Вы сами только что утверждали, что скучать можно и в многомиллионном городе.
Он отрицательно покачал головой.
– Вы не уловили мою мысль, Тим, – он неожиданно меня назвал Тимом. И я не сопротивлялся. – Что ж. Я повторюсь. Скука – в характере. Только умственная работа может позволить не скучать в глуши. А им, после тяжелого физического труда обязательно нужны развлечения. Или нужна жертва…
– И этой жертвой оказалась Марина?
Он тотчас согласился. И его круглые очки заблестели.
– А вы знаете, они ей в глубине души даже благодарны. Знаете сколько разнообразия она внесла в их монотонную жизнь? Она… Замкнутая, романтичная, не умеющая болтать о перемене погоды и сплетничать о соседях. Вот так, молодой человек. Она по-другому одевается, живет вдали от поселка и часто купается обнаженной. Кому это может понравиться?
– И только за это можно ненавидеть? – недоверчиво усмехнулся я. И пристально на него посмотрел.
Он не отвел свой взгляд.
– Можно. Ненависть, как и любовь, чаще всего рождается на пустом месте. И чаще всего затруднительно ответить на вопрос, за что любишь или за что ненавидишь.
И все-таки мне по-прежнему казалось, что Бережнов что-то не договаривает. Но это были всего лишь смутные предчувствия, лишенные веских оснований.
Бережнов прошелся по комнате, не выпуская изо рта сигарету.
– Поймите, у нее единственный близкий друг – это немой, – и он кивнул на Слона.
Слон по-прежнему сидел не шелохнувшись на краю стула. Но, казалось, он не пропускал ни единого слова.
– Вы понимаете, Тим. В ее близких друзьях – только юродивый. Это тоже наводит на некоторые размышления. Слон, с которым даже невозможно поговорить.
– А вы? – я не отрывал от него свой взгляд. Но его вопрос не застал его врасплох.
– Я? – он усмехнулся. – Неужели вы думаете, я способен верить в эту фантастическую блажь, которой развлекаются от скуки? Я прекрасно к ней отношусь. И если бы не я, возможно, ее давно выжили бы из поселка. Я – врач. И для них… Ну, если хотите, на втором месте после самого господа Бога. Но, как бы вам объяснить, – он запнулся и посмотрел за окно. – Она почему-то не любит меня, не доверяет… Знаете, у нас каждого свой путь в жизни. Она – романтическая натура. Я – старый циник. Я бы, поверьте мог гораздо больше для нее сделать, если бы она так не сторонилась меня…
– И все-таки, о какой фантастической блажи вы упомянули, – перебил я его на полуслове.
Он широко улыбнулся. И я вновь отметил про себя, как много у него зубов. И как они могут умещаться в его маленьком рте?
– Фантастическая блажь? – его очки загадочно блеснули. – И он посмотрел на часы. – Тайна – это тоже один из разрушителен скуки. И, возможно, самый сильный разрушитель. Но что вам могу ответить я, старый циник и практик? Про все остальное, думаю, и без меня вам постараются насплетничать наши жители. А мне, увы, пора, – и он развел маленькими руками. – Господ Бог пока, к сожалению, не спасает от приступов мигрени, язвы, бронхита. Пока этой черной работой приходится заниматься мне.
И он стал собирать свой маленький круглый чемоданчик. Типичный сельский врач. Маленький, очкастый демагог с круглым чемоданчиком в руках.
Я направился к выходу.
– Тим, – окликнул он меня на пороге. – Вы ее любите?
Только я было собирался ответить на нетактичный вопрос. Он вновь не дал мне раскрыть рта.
– Хотя я спрашиваю глупости. Только в конце жизни, пережив многое и многих, можно понять, кого мы действительно любили на этой земле, а кого – ненавидели.
– Чтобы это понять, я не собираюсь дожидаться конца, Бережнов, – глухо выдавил я. – Я это уже понял.
– Значит только вы и сможете ее уберечь, Тим. Только вы…
– Я постараюсь, – и я бесшумно закрыл за собой дверь.
Я шагал размашистым шагом по поселку, гордо подняв голову вверх. Жители уже потихоньку покидали свои укрытия. И некоторые даже садились на лавочку, чтобы подробнее меня разглядеть, ничего не упустив. Я им охотно предоставлял эту возможность. Они уже, по-моему, привыкали к мысли, что я есть, что я люблю Марину, что у меня рваные джинсы, грязные кеды и небритая физиономия. Впрочем, ко мне было привыкнуть легче всего. И я уже догадывался, что ко мне относятся как к бездельнику, который без конца торчит у моря и балуется от безделья красками. Впрочем, им, действительно было трудно меня понять. Им, привыкшим к тяжелому физическому труду на жаре, было трудно понять не менее тяжелую работу мозга, загроможденного образами, отрывками снов и видений. Но я уже становился фактом их жизни. И я не сомневался, что совсем скоро они начнут со мной здороваться, улыбаться. А потом в один прекрасные день я им наскучу и они вовсе забудут о моем существовании. И все же… Все же почему они так и не привыкли к Марине, какой бы замкнутый образ жизни она не вела. Нет, здесь определенно что-то другое…
Слон догнал меня на краю деревни. И пошел своей неуклюжей походкой рядом. Я убавил шаг. Мне он определенно нравился. И я догадывался, как много он знает. Возможно, больше всех, но бессилен что-либо рассказать.
– А, это ты, Слон, – улыбнулся я. – Вот так, Слон… – не знаю почему, но мне почему-то захотелось говорить, наверно, потому что был уверен в нем как в самом благодарном слушателе. – Вот так, дорогой Слон. Ты гораздо счастливее всех нас. Поверь. Ты можешь воспринимать мир, не оспаривая его. Не тратя сил на пустые доказательства, на утверждения истины. Ты можешь только соглашаться и не соглашаться. Поверь, это лучше всего. И честнее всего. В этом гораздо больше правды. Да и нет – вот единственные слова, которые имеют право на существование. Остальное только мешает постигнуть суть. Разве не так?
Слон молча слушал меня, продолжая тяжело ступать своими огромными лапами по земле. А я вдруг осознал, что передо мной человек, которому можно довериться без стыда, без опаски, без сомнений. И у меня мелькнула мысль, что не один я пришел к этому выводу. И Слон, без сомнений, обладает огромной информацией человеческих мыслей, человеческой философии, человеческих тайн.
– А я, Слон, скажу тебе по секрету, могу рисовать только море. Не знаю, почему. Оно единственное выходит у меня без фальши, надуманности. Иногда мне кажется, что море – это человеческая душа. Те же внезапные порывы. Тот же внезапный покой. Те же вспышки злости. И то же бесконечное благородство. Столько всего перемешано! Вся душа умещается в море. Я пишу его разным, Слон. И каждый раз мне кажется, что я открываю что-то совершенно новое. Словно каждый раз я для себя открываю море. Ты меня понимаешь, Слон? Ты меня понимаешь. А люди мне удаются гораздо хуже. Наверно потому что я всегда в них вижу неполную правду. Допустим, передо мной сидит человек, красивый, плавный изгиб бровей, яркие контуры губ, густые волосы… Или не очень красивый, но – мягкая улыбка, в глазах – чистый свет. Но меня не покидает мысль, что завтра этот человек может совершить подлость. И я вижу его с искриви ленными губами, а во взгляде – злобные искры. А я должен рисовать миг. Миг, когда передо мной он обязательно будет благородным и добрым. Вот так, Слон. А мысли? Разве я могу передать его мысли на холсте? Вот почему я рисую море. Оно не мыслит. Его мысли – это оно само. Открытое всем. А Марина…
Слон резко схватил меня за руку. Я улыбнулся и задержал его толстую руку в своей.
– Тебе нравится Марина, я знаю. Она не может не нравиться. И всю философию Бережнова – к черту? Ее не любят только потому, что ее не любить невозможно! Вот так, Слон. Это так просто. И Марина – единственная из людей кого мне почти удается нарисовать. Ее лицо – это ее мысли, ее душа, ее порывы, ее благородство. Наверно, именно это я ее полюбил. Она, как море. Она не умеет притворяться. Она словно рождена морем.
Слон вздрогнул. И освободил свою руку из моей. И мы подошли к дому. Марина со страхом посмотрела на меня, ожидая расспросов.
– Марина, – я прижал ее голову к своей груди. – Неужели ты могла подумать, что меня затронут чьи-то слова? Я верю только тебе, Марина.
– Они тебе все рассказали? – она резко отпрянула от меня.
– Худшее из этих рассказов было то, что ты купаешься совершенно голой. Но для меня это не новость.
Слон по-прежнему топтался у двери, не решаясь войти.
– Слон! – улыбнулась Марина. – И ты здесь, Слон! Ну, что ты стоишь! – она подбежала к нему и стала тащить в комнату. – Милый мой Слон, я так рада тебя видеть!
Мы уселись на диван. И Слон примостился у ног Марины. Она гладила его редкие волосы, его безобразное смешное лицо.
– Я так рада, что вы познакомились. Это мой лучший друг!
– Я знаю.
И я все рассказал Марине о нашей случайной встрече, о знакомстве с доктором, о нашем с ним разговоре. Марина недовольно поморщилась.
– Я терпеть его не могу, – раздраженно оказала она. – И, если хочешь знать, не доверяй! Он все время так рассматривает меня, словно пытается изучить все мои болезни. А я совершенно здорова!
Слон уткнулся лицом в ее колени. А я крепко обнял Марину.
– Теперь у тебя есть надежный защитник. Я никому не дам тебя в обиду! Слышишь! Никому!
– Тим! – она стала горячо целовать меня. – Тим, ты единственный в моей жизни. Не оставляй меня больше, Тим!
Мы даже не заметили, как Слон тяжело поднялся и бесшумно прикрыл за собой дверь.
– Марина! Совсем скоро! Слышишь! Я увезу тебя! У меня будут деньги! Мы снимем квартиру! И тогда… – отрывочно шептал я, задыхаясь от ее поцелуев.
– Ты с ума сошел, Тим? – со злостью выкрикнула она. – Какие деньги! А это разве не дом? Ты любишь море! Тебе некуда больше ехать! Здесь твой дом, здесь твое море, здесь я!
Я с трудом освободился из ее цепких объятий. И схватился за голову.
– Марина, – как можно спокойнее начал я. – Ты тоже должна меня понять. Я родился в городе, в многомиллионном городе. Там мало преимуществ. Там грязно, пыльно, задымлено. Там визжат машины и прохожие наступают на ноги. Там треплют нервы на каждом шагу. Там друзья фальшиво улыбаются, а женщины пахнут лаком для ногтей. И говорят умные фразы. Там боятся остаться в дураках и презирают неудачников. И ненавидят удачников…
Марина с недоумением смотрела в мои глаза.
– И все-таки я туда уеду, Марина. Потому что море я могу так сильно любить только там. Как бы тебе объяснить… Только там, в вечном напряжении, в вечном выживании, в вечных изматывающих схватках за место под солнцем, я могу любить море. Отлично понимая, что мое место под солнцем только здесь. И никем не занято. Куда я могу всегда вернуться и где могу успокоить свои издерганные нервы. Марина, мне пишется хорошо только тогда, когда я вдоволь нажрусь всякой дряни. Пойми меня правильно, море для меня всегда должно оставаться непостижимой тайной, недосягаемой вершиной. Живя постоянно здесь, вряд ли бы я смог его так писать. Я бы просто привык к нему. И оно бы стало всего лишь интерьером моей жизни.
– И все-таки ты совершаешь ошибку, Тим.
– Может быть. И я даже где-то это знаю. Но я привык слушать только свое сердце.
– Послушай мое, – она приложила мою руду к своей груди. – Что ты слышишь, Тим? Что оно говорит?
Я улыбнулся.
– Я скоро вернусь, Марина.
Она обалдела. Вцепилась в диван и упрямо поджала губы.
– Не возвращайся, Тим, – процедила сквозь зубы она. – Меня ты тоже любишь издалека. Как недосягаемую тайну. Живи со мной каждый день, я тоже стану частью твоего интерьера.
– О Боже! – я невольно стукнул кулаком по столу. – Это невыносимо! Ты все способна перевернуть! И все это неправда! Нельзя же ко всем словам относиться одинаково!
