Забытая осень

Нина Юрьевна Савушкина

Забытая осень

Книга издана при финансовой поддержке Министерства культуры Российской Федерации и техническом содействии Союза российских писателей

© Савушкина Н. Ю., текст, 2025

© «Геликон Плюс», макет, 2025

О поэзии Нины Савушкиной

Нина Савушкина – поэт петербургский. Ленинград / Санкт-Петербург / Питер в её стихах проявляется то опоздавшим трамваем на площади, то гранёным эркером, то уже ушедшей Лиговкой, то нависающим балконом или когда-то образцовым двориком. Это не «общий» город, он удивительно индивидуален и самобытен. Город принадлежит поэту. Поэт всматривается в него, как в любовника, превращая даже его недостатки в достоинства. Порой кажется, что автор неосознанно сравнивает родной город с другими, где он бывал. Стили начинают проникать друг в друга, и город становится авторским, поэт становится зодчим и со-творцом. Отсюда характерный для поэзии Нины Савушкиной лирический пейзаж, который тоже дробится, раскалывается в калейдоскопе метафор и собирается вновь непривычным, но узнаваемым.

Основной художественный принцип изображения в поэтике Нины Савушкиной – остранение. Люди, вещи, пейзаж, лирическое переживание выпадают из привычного ряда, предстают перед читателем в необычном виде. Этому помогает безупречное владение формой, где её строгость усиливает дистанцию между изображаемым автором и воспринимающим читателем. Этот же приём усиливает возникающую иронию и самоиронию автора, позволяет снизить лирический пафос и порой через фарсовую составляющую создать некий комический эффект, что выделяет Нину Савушкину в ряде других поэтов. Это прослеживается даже в форме, в частности в рифмике стихов, где оригинальные составные рифмы подчёркивают авторскую иронию.

Наследуя акмеическую, даже неоакмеическую традицию и пройдя творческую мастерскую Вячеслава Лейкина, Нина Савушкина впитала в себя безграничное уважение к Слову и всегда точна в своих стихах. Отсюда ясность и искренность её поэтического языка. Слово для неё «алмаз непорочный». Это характерно для всех «лейкинцев», и надо отдать должное их учителю, который смог во времена «безвременья» собрать вокруг себя и взрастить замечательных поэтов, которые не растворились в общей массе стихослагателей, а сами стали мастерами.

Время в стихах Нины Савушкиной не линейно. Оно триедино, вбирает в себя прошлое, настоящее и будущее. Здесь понимание феномена времени ближе к Апокалипсису, где «времени больше не будет». Наступившая вневременная реальность в поэтике Нины Савушкиной переворачивает цикличность бытийности / со-бытийности, и любая форма длительности неожиданно начинает жить своей, отдельной жизнью по отношению к вечности.

Так утекает время по водостокам.Это – поток, но в блеске его жестокомвидится шанс – замкнув дыханье на вдохе,броситься вниз, пронзая собой эпохи.В парке версальском вынырнуть за Латоной —рыбкой фонтанной – бронзовой, золочёнойи, присосавшись к вечной экосистеме,снова глотать и вспять отрыгивать время.

Авторский текст здесь аккумулирует и художественно преображает достижения различных эпох и культур. Границы реального времени и пространства размываются, и можно говорить об особом хронотопе, своего рода «синхронно-реминисцентном», где лирический герой может системой зеркал и двойников дробиться образами и праобразами, умножая смыслы прочтения.

При понимании «синхронно-реминисцентного» хронотопа решаются основные мотивы поэтики Нины Савушкиной, в частности мотив утраты, реализуемый в поэтике автора появлением описания развалин, рушащихся кариатид, заброшенностью парка, кладбища, вещественных или невещественных потерь… Этот мотив утраты, переплетаемый с мотивом памяти / бренности сущего / смертности / конечности бытийности, пронизывает почти всё творчество Нины Савушкиной.

В стихотворении «Памяти Лиговки» разгромленный офис предстаёт разорённым дворянским гнездом, где новые варвары буквально выносят бывших хозяев на край жизни. Река может сорвать и утянуть серебряный крестик («На закате в окрестных лесах не гуляй…»). Даже сама жизнь, уходя из дома («Интерьер»), забирает тепло и воздух, оставляя нам окаменелости, геологическую коллекцию, превращая комнату в склеп. Изначальность развалин южного «непереносимого» пейзажа («Воздух раскалённый, воспалённый…»), где трескается каррарская скорлупа мрамора, предвещает подземной дрожью гибель едва начавшейся любви. Здесь в метатекст проникает миф о «золотом веке», золотом времени, оставшемся далеко и только проблесками солнечных пятен напоминающем о себе. Пониманию мотива утраты в поэтике Нины Савушкиной способствует синтез двух эпох, время межцарствования, слом эпох и формаций, «время перемен», через которые прошёл автор и многие, многие, многие…

Мотив утраты и сопрягаемые с ним мотивы здесь выступают в роли константы, и сквозь честность, безжалостность, даже беспощадность к миру светятся любовь и сострадание ко всему тварному. В стихах Нины Савушкиной само время выступает героем: оно растёт, меняется, «возвращается на круги своя», стремится к самоуничтожению и воскрешению, меняет маски на лицах персонажей: Обводный канал становится Стиксом, бомж – Ноем, Питер – не Северной, а конкретной вещественной и осязаемой Венецией.

Здесь существует некая заворожённость смертью и смертностью, что отличало барочную культуру, ибо только смерть и смертность – абсолютная константа и окончательное выражение жизни. Мы не можем преодолеть смерть, но всегда можем ей улыбнуться. Смерть бессловесна. Может быть, поэтому в стихах Нины Савушкиной мотив утраты / смерти сопровождает образ мёртвой рыбы как вещественность небытия.

Острый глаз поэта, его взгляд на существующую действительность через призму исторической ретроспективы, цепкая память, вбирающая в себя не только свою жизнь, но и жизни других поэтов, переосмысление и развитие поэтического наследия предшественников, огромное литературное дарование Нины Савушкиной позволяют говорить о мастере, работающем рядом с нами, читать и перечитывать её стихи.

Георгий Чернобровкин

I

«Если бы Бог был поэт…»

Если бы Бог был поэт,он бы для нас сочинилдом деревянный, чей цветшкольных лиловых чернилот непогоды поблёк,словно листок дневника.Тексты сжевал уголёкв сумрачной печке, покамы любовались на дождь,тени ветвей, полумрак.Если меня ты найдёшь,всё будет именно так.Мы позабудем стихи,осточертеют слова.Сломанной веткой ольхив вазочке горла едвапрошелестит наша речь,ясная только двоим.Скажем друг другу: «До встреч!» —зная, что не воплотимвесь этот старческий бреди пасторальный декор…Если бы Бог был поэт,он бы нас ластиком стёр.

Друзьям

Пускай не наяву – в фантазии уйду зареальности забор сквозь временной разлом,в тот деревянный дом, где абажур-медузаневозмутимо плыл над праздничным столом.Я помню, в унисон позвякивали вилки,зубцы вонзая в плоть румяной ветчины…По милости чумы – всеядной некрофилки —от дружеских пиров мы вмиг отлучены.Там пенные валы взбесившейся сирениготовы затопить погасшее окно.Я выйду на балкон, чтоб ощутить паренье.Пускай в груди свербит тоски осколок, но«Скажите, почему нас с вами разлучили?»вполголоса спою при виде этих мест,где вдалеке закат горит, как соус чили,намазанный на пляж, но мгла его доест.А я останусь здесь, руины обустроив,подброшу в печь газет, чтоб угол был согрет,воображу среди рассохшихся обоевнаш групповой, никем не созданный портрет.Я буду ждать, пока придёт зима, сшиваяхолмы и берега иглою ледяной,и между нами нить протянется живая,не давшая упасть до срока в перегной.Заштопает тепло провалы тёмных комнат,пыль сморщится в углу, как бабочка, дрожа.Но вы так далеко, что вряд ли кто напомнит,что в этом доме нет второго этажа.

Кай

Жаль, не дождёмся мы,напрасно захмелев,ни сказочной зимы,ни Снежных королев.Светает… Тает лёд,газон под ним убог.И сквозь туман плывёткирпичный коробок,где всякий вспыхнуть рад,лишь поднеси запал…Ты вышел наугадоттуда и пропал.Там тучи мчат, пылялохмотьями нерях.А под тобой – земляв прозрачных волдырях.К ней скоро припадёшь —не так, как ты хотел.всему виною дождьи дрожь нетрезвых тел.При чём здесь льдинка в глаз?Лишь пара гематом.Но разум твой угас,и ты почти фантом,возможно, вмёрз в кроссвордты буквой ледяной.Не видишь сальных морд,и крики за стенойумолкнут до утра,тебя не разбудив…Что ж, если жизнь – игра,доигрывай мотив.Иначе повелят,влепив на лоб печать,средь ласковых телятпо-ангельски мычать.Как лягушонок, спив своём небесном льду.В заснеженной степитебя я не найду.Пусть мы проснёмся врозь,навеки вдалеке —ни слова не сморозьна мёртвом языке.

Забытая осень

В конце пути мы были голодны,в чужом краю устали и озябли.Кривая ветвь у северной стенынас угостила парой жёстких яблок.Чернел вдали обугленный барак,кровила туча, раненая шпилем.Но всё же осень к нам была щедра,казалось, вместе с ней мы всё осилим.Мы шли сюда – на языке чужомчитать свои заветные сонеты.Мы ничего не рушим и не жжём,не лжём. Так полюбите нас за это!Причудливо вплеталась наша речьв иную – узелками, кружевами.Из песни нас попробуйте извлечьлишь за одно – что здесь не проживали,и дружбы выцветающую нить,и поцелуи липкие в бальзаме.Когда вам повелят нас отменить,следы вы не омоете слезами.От нас вы отберёте благодать,воспоминаний яблочный огрызок.Но этим не дано вам напитатьзаполонивших мир визгливых крысок.Какой зловредный тролль заставить смогвас полюбить всеядных и вопящих?Зато от нас закрылись на замокнавечно в жестяной почтовый ящик.Пусть реющий над миром зоркий глазузрел – мы далеки от идеала.Но я спрошу у каждого из вас:«Вы помните, что нас объединяло?Ночных огней горящее колье,костёла выступающие рёбра,как мостовая в мокрой чешуевзвивалась перед нами, словно кобра,и целовала в парке сапогиволна обледенелыми устами…Ты дружбу, словно книжку, сбереги,которую неправильно сверстали».

Лифт

Размечталась на днях, проходямимо дома в изысканном стиле, я:прорастёт белый лифт, словно лилия,сквозь чугунную сетку дождя,вознесёт меня, как стрекозу,в небеса, содрогаясь и лязгая,чтобы старость, налипшая ряскою,соскользнула, осталась внизу.А вверху, на шестом этажелифт замрёт, завершив свой полёт, но явспомню детство почти беззаботное,что прошло в этих стенах уже.Неужели горит до сих порв нашей комнате лампочка алаявозле шкафа, куда заползала я,как в готический тёмный собор,чтобы в щели его наблюдать,как взрывается солнце осколкамив зеркалах, а потом между полкамизакопать со стихами тетрадь.Вдруг найду её и обретудетский взгляд, и глаза станут зоркими?Только, хлопнув железными створками,устремляется лифт в высоту.

Старый дом

Во дворе – там, где у гаража вой, —чья-то «Ауди» нервно орёт,флигель вынырнул корюшкой ржавойиз бензиновых питерских вод.Кто-то выдернул ей позвоночниклифта, досками заколотивпустоту, где из скважин замочныхне раздастся железный мотив.Но на дереве тёмном экранамежду досок зияет пролом.Голубая небесная ранатам горит и болит о былом,демонстрируя улиц изгибы,облака, проходные дворы…Я плыву в чреве каменной рыбызолотистою искрой икры.Превратиться мне хочется в точкуи скатиться в чернильный провал,отомстив этой жизни за то, чтоздесь никто меня не узнавал.Что мне выпадет – чёт или нечет,завершить ли, продлить ли судьбу?Что за птица на крыше щебечет,будто счёты катает в зобу?

«Почему так с утра отвратительно птицы распелись…»

Почему так с утра отвратительно птицы распелись?Почему, осеняя не прибранный с ночи альков,прошлогодняя астра похожа на жёлтую челюсть,постепенно лишаясь подгнивших зубов-лепестков?Здесь воспоминанья седыми комочками пылизакатились под плинтус, чуть слышно шурша по углам.Я забыла про всех, или все про меня позабыли.Так житейский багаж превращается исподволь в хлам.Вы сказали бы мне: «Ты зависла, как вещь в секонд-хэнде,ты запуталась в мыслях – извилистых, как кружева.Нынче модно трендеть, и тогда ты окажешься в тренде,и покажется людям, что ты в самом деле жива».И добавите вы, дескать, «выйди из зоны комфорта,свежий воздух глотни, в январе пробегись на заре…»Я сжираю минуты, пока предо мной распростёртациферблата тарелка, где стрелки застыли в пюренепонятного времени, где я очнулась внезапно,задыхаясь, как рыба, попавшаяся на крючок.А под окнами бродит, рыча угрожающе: «Цапну!» —взбеленившийся мир, словно сказочный Серый Волчок.Я отвечу тебе, коллективный товарищ Гораций:«В мире много всего, но я свой вариант подберуиз заветного списка моих многогранных фрустрацийи легко оседлаю хромую кобылу Фру-Фру».

Предсказание

В сквере вокзальном вспыхнула позолота,яблоки в сонных лужах запахли сидром,и проступила юность, словно на фото —кадре, что из альбома школьного выдран.Там, где сбежав с урока физики ли, труда ли,мы занимались делом почти запретным —карты достав, на судьбу друг дружке гадалии замирали, думая, что за бред намвыдаст фортуна, скалясь цветным раскладом, —туз золочёный или чёрную метку?Плоские наши спины теснились рядом,словно изнанка колоды в серую клетку.Помню, как самая дерзкая, козырнаяв нашей компании, на короля гадая,жмурилась, будто заветную тайну зная,и хохотала в голос – потом, когда явдруг предсказала одной из невзрачных, странных,мелких, что кнопка, которую в стул вдавили,будто она заблистает звездою в Каннах,рыбкою золотою сверкнёт в Довиле.В окнах окрест пламенели алые бубны,невдалеке на погосте чернели крести.Масти нам сообщали, что недоступныбудем для связи, вряд ли сойдёмся вместе.Нас разнесёт по свету, словно соринки.Что предсказали карты – не помним сами…Я козырную даму встречу на рынкев роли Фемиды с заржавленными весами.Пальцы свекольные мёрзнут в митёнках рваных,взгляд отрешённый – монахини ли, вдовы ли…А девочка та исчезла… Вдруг она в Каннахили в Довиле?

Залив

Балтийский ветер шуршит песком,на пляже прохладно ныне,и тучи сбились в несвежий комбельём в стиральной машине.Морской пейзаж всегда вдохновлял —живой, не картина маслом.Где вдохновенья девятый вал?Когда это всё угасло?Мне не постичь, как я вышла наэтап – один из последних —до одиночества, где волна —единственный собеседник.Милей сидения взапертибезумный канкан залива.Язык волны, меня закрутии выплюнь назад брезгливо.Чтоб доказать себе, что жива,на берег шла неизменно.Теперь сплету словес кружеваиз неуловимой пены.И в благодарность за эту связь,за стих, что пути нащупал,замру, к заливу оборотясь,крестясь на закатный купол.

Булочка

Я плачу при слове «булочка»,не то чтобы голоднейнет никого на свете.Это из прошлых дней,где с улыбкой ехиднойты называл меня так…Память мелеет, но дна не видно,только один пустяквспыхнет порой, как вывесканеоновая желта,и жизнь рассыплется булочкой,не донесённой до рта,воробышками плешивымираскрошенной по временам.Покажется, были живы мы,когда доводилось намтянуть процесс чаепития,лениво сахар толочь.Как часто из кухни выйти ятогда порывалась в ночь.Мечтала, борясь со скукою:вот-вот от тебя уйдубез звука я,или стукаякаблуками по льду…А нынче мне хочется, чтоб уютв озябший твой дом проник,когда небеса заштопаютсосульки зимних портних.Но ты уже за туманами,где в прорубь, словно в экран,глядишь глазами стеклянными,как будто бы там погран —застава, откуда выбегутпроворные чудаки,реальность новую выпекутнам из костяной муки…В той кухне тебя напротив неувижу я, не найду.Отдельно лежать на противнемы будем в одном аду,где позже затянет чёрт своючастушку, чей смысл нелеп,зубами впиваясь в чёрствуюскулу твою, словно в хлеб.

«Пруд – лишь бледная копия…»

Пруд – лишь бледная копияпод измятой копиркою.Но прочла в гороскопе я,в небо пальчиком тыркая,я на лунной прочла дуге,будто дней через двадцатьмне в блистательной Ладогедоведётся купаться —там, где воды янтарные,как паркеты в Версале,мы скользили попарно ив эти волны вмерзали.Мотыльковые танцы идюны цвета корицы.Вот бы в этой субстанциинавсегда растворитьсяи, зависнув над временемстрекозою в кулоне,грезить: «Солнце, согрей меня.Будь ко мне благосклонней!Не бросайте, пожалуйста,в мировой обезьянник,где приматы сражаютсяза обглоданный пряник,в мир, где свиньи солируютв истерическом визге.Гороскоп мне сулил уют,море, солнце и брызги.Вдруг сквозь жизнь безобразнуюя до счастья доедуи на пляже отпразднуюнебольшую победу?»

Раки

Взглянув с обрыва вниз на обмелевший плёс, нату местность, где жила то в детстве, то во сне,припомнила – река носила имя Тосна.Как полинял пейзаж! Как тошно стало мне.Где мушки птичьих гнёзд лепились к смуглым скалам,где берег был один – полог, другой – высок,стекая по щекам известняковым впалым,засохшая слеза шуршала, как песок.Вот там – на быстрине я воровала раков,которых под мостом ловили пацаны,и уносила в свой аквариум, оплакавсобратьев их, что на костёр обречены.Великодушна, как волшебная царица,я даровала жизнь страдальцам малым сим.А водопад гремел, и солнце растворитьсяспешило в глубине, и был неугасимподводный свет, я вслед ныряла… Возле горластруилась, как боа, пятнистая вода…А после жизнь прошла и ластиком затёрланабросок миража, придуманный тогда.Нет солнечных заплат на ветхом опахалек морщинистой воде склоняющихся ив…А раки всё равно наутро подыхали,свой злополучный рок ничуть не отменив.

Воробьи

Улетают птицы, ты по ним не скорби.Мы остались здесь – озябшие воробьи,свой халявный харч клюём в привокзальном сквере.Ни один из нас в поэзии не воспет —наш бродячий быт, ворованный наш обед,к небесам чужим природное недоверье.Слышишь, птицы райские тужатся за бугром,призывая нам на головы адский гром.Мы не вняли им и не припустили следом.Вулканический гнев клокочет у них в зобу.Мы не пары им – ни ара, ни марабу.Лишь чирикать можем, пафос, увы, неведом.Всяк птенец – творец. Последним лучом согрет,не зерно клюёт – зимы создаёт портрет,окропив сугроб веснушками бурой гречи.Мы живём как в басне – здесь нам и стол, и дом.Вот сейчас допьём закатный коктейль со льдоми тогда споём на птичьем своём наречьинечто вроде молитвы, ибо назло ветрамв ледяном кусте обрели свой хрустальный храм,где трепещут наши пёрышки цвета дыма.Мы в вокальном смысле – явно не соловьи,так что в кущи райские нас с собой не зови.Никуда наша стайка отсель непереносима.

«Я тебя, может быть, тоже найду…»

Я тебя, может быть, тоже найдув летнем заброшенном детском саду —мальчика в клетчатом сером пальто.Мы изначально друг другу – никто.Вдруг прогремел воспитателя глас:«Первую пару создам я из вас.Шарик ловите, берите флажок,и – на крыльцо, где я лампу зажёг».Мы возле двери стоим, чуть дыша.Реет над нами лазоревый шар.Сумерки – словно закатный кисель.Нам неуютно спускаться отсель,недосмеявшись и недоиграв.Наши игрушки упрятали в шкаф.Дали во взрослую жизнь нам пинок.Каждый в итоге теперь одинок.Ты неприкаян, и я – не при ком,стали друг другу мы черновиком,словно Адам и шалунья Лилит.Шарик летает и всех веселит…

«Вдруг мы умерли все, но никто не заметил…»

Вдруг мы умерли все, но никто не заметил?Так пейзаж за окном безмятежен и светел,и соцветья черёмух белеют, не вянут,только траурный полог на небо натянут.В клетке города ты – птичкой под балдахиномили бледною леди в романе старинномнапеваешь печальнее всяких Офелий,обречённо качая гробы колыбелей.Отпеваешь игрушки свои из пластмассы —раскололась матрёшка, и пупсик сломался.Только эхо доносит: «И этот… и эта…Вновь душа пролетела, ещё не отпета!»От рыданий твой рот лихорадкой обмётан,и припудрены волосы снежным помётом,и румянец осыпался, словно извёстка,речь твоя запечатана маской из воска.Отчего ты зарылась в постели, как в яме?Утро машет ветвями, гремит соловьями.Отскобли свои окна от сумрачной гнили.Этот глупый сценарий не мы сочинили.Я ворвусь в твою келью, запреты нарушу,конфискую коллекцию мёртвых игрушек,и в осеннем лесу – золочёном Версалемы отпляшем, как прежде ещё не плясали!

Перед грозой

Видим всполохи молнии издалека,слышим треск тростника, как внезапный намёк на