скачать книгу бесплатно
– Перепиши задание с доски и можешь идти.
Старшеклассница фыркнула и демонстративно сложила общую для всех предметов тетрадь в сумку. Лиза встала и собиралась уйти без разрешения, но Лена остановила ее. Неожиданно для себя, учительница крепко сжала хрупкое запястье девушки.
– Больно, пустите!
– Я же сказала, сядь на место и перепиши задание.
– Мне в туалет надо, – школьница оскалилась. – Ну хочешь, со мной пойдем. Спустимся на второй этаж, сделаем еще парочку селфи.
Лиза помахала айфоном перед лицом учительницы и рассмеялась.
Вновь смешки-плевки со всех сторон, но Лена их не заметила. Лишь пристально смотрела на телефон в руках девушки и думала, что по фотографии невозможно определить, в каком туалете её сделали.
В груди невыносимо болело, а потом сорвалось, груз устремился вниз, навстречу непроглядной пропасти, увлекая за собой и Лену.
Засранка пытается вырваться, эта тощая сучка в узких шортах, прикрывающих половину задницы. Шутила над ее бедрами, а у самой силенок, как у цыпленка.
Схватить за волосы, припечатать наглой рожей о лабораторный стол. Слышать звон стекла, не обращать внимания на летящие под ноги осколки, на крики, вообще ни на что не обращать внимания. Бить снова. Лицом. Сильнее! Слышать чавканье и хруст. По столу что-то рассыпалось, это зубы смешались со стеклом.
– Сделай селфи! Давай! Сделай селфи!
Ее оттащил Артем, но Лена так и не разжала руки. В кулаке остался липкий от крови клок волос.
Лиза больше не кричала, только с хрипом втягивала воздух, лежа на спине. Она медленно поворачивала голову, будто пытаясь что-то рассмотреть торчащими из глазниц осколками.
Вокруг суетились, что-то спрашивали, снимали на телефон. Потом другие лица, еще больше вопросов, серые стены, твердая кушетка. Лена отвечала механически, без интереса. Она вновь смотрела иллюстрации собственной жизни, не принимая в ней участия.
Внутри наконец-то было пусто и легко.
Спустя несколько месяцев, в зале суда Лене предоставили последнее слово. Бывшая учительница облизнула пересохшие губы, в глаза её вернулась осознанность.
– В целом, я люблю детей. Люблю учить их чему-то новому. Мы используем столько сил, чтобы передать другим наши знания. Часто впустую. Но этот урок… Мой последний урок. Вы все его запомните.
2019
Бабья доля
У Павла Андреевича все валилось из рук. Он то носился по комнате, поминутно вытирая платком вспотевший лоб, то зарывался в гардеробную перебирать наряды. До встречи с важным гостем осталось совсем ничего, нужно выглядеть должным образом, но как именно и какой образ будет “должным”, растерянный поэт представлял плохо.
– Вот этот вроде подойдет, – наконец остановился он, примерив очередной сюртук. Погладил мягкую ткань. – Но черные или золотые?
Елизавета Васильевна еще раз проверила прическу: каштановые волосы плотно стянуты черепаховым гребнем под таким углом, чтобы диковинные узоры виднелись на просвет, и один вьющийся локон будто невзначай спадает на белоснежный лоб. Улыбнулась отражению в зеркале.
– Разве так важно? – повернулась она к мужу. – Я думала, у нас приятельский ужин.
– Приятелями нас звать рано, но я смею рассчитывать на то в дальнейшем. Если сам Барышев вхож в наш дом… Можешь только помыслить, какие перспективы?
Лиза не разделяла обожаний супруга. Книги Барышева казались ей хоть и сносно написанными, но искусственными. Не нравилось и то, как маэстро поучает читателя, выдает прописные истины за откровения, прячет пустое за тяжелыми формами и вычурными образами. Но Паше, ее милому Паше, слышать того совершенно не следовало.
– Душа моя, пуговицы! Черные или в золоте? – Растерянный поэт сел на кровать. – Золото, да, определенно. Нужно немедля перешить. Аксинья!
– Полно тебе, оставь девушку, – одернула его супруга. – Она и так весь день на ногах, к ужину готовит. С черными хорошо.
Павел Андреевич с некоторым колебанием согласился.
– Кстати, как она тебе? – спросила Елизавета.
– Кто?
– Аксинья. Как работница.
– Хорошо. Претензий не имею. – Павел Андреевич держал в руках по трости, примеряясь то к одной, то к другой. – А что?
– Я тут намедни заглянула в домовую книгу, – Лиза старалась говорить как можно более отстраненно. – Оказывается, мы жалуем ей по восемь рублей.
– Ну да.
– Но Архип получает десять рублей. Хотя всего-то метет наш двор да редким случаем занимается починкой в доме. К тому же он пропойца!
– Согласен, пьет не в меру.
– Но десять рублей, Паша! Против восьми-то. Скажешь, у Аксиньи меньше хлопот? Она и за продуктами сходит, и сготовит ко времени, и дом в чистоте, а еще обстирывает нас…
– Это привычная плата по городу, – Павел и бровью не повел.
– Привычная! – Лиза всплеснула руками. – У папеньки, храни Господь его здравие, на фабрике женщины не хуже мужчин справляются, но получают меньше. И в нашем доме меня такая несправедливость терзает.
– Говоришь прямо, как эти… ну как их? – поэт пощелкал пальцами, вспоминая слово. – Равноправки, да!
– Разве оттого в моих речах меньше правды?
Павел Андреевич подошел ближе, поцеловал жену в лоб.
– После, родная, давай после. Оставь мне вопросы финансов.
***
Гости прибыли, как положено, с опозданием.
– Петр Сергеевич! Весьма, весьма рад! – Павел Андреевич раскланялся перед Барышевым. – Знакомьтесь, Елизавета Васильевна, моя жена.
– Очаровательно. – Глазки писателя скользнули по наряду хозяйки. Он дышал часто, как борзая после охоты, а его рыхлые щеки слегка дрожали при каждом движении. – Завидую, Павел Андреич, ей-Богу, завидую.
Он облобызал ее руку чуть выше, чем следовало, и чуть дольше, чем хотелось бы. Лиза мягко высвободила запястье из влажных пальцев и глубже вздохнула.
– Рада знакомству. Представите нам свою спутницу?
Сухенькая женщина, тихо стоявшая за спиной мужа, вздрогнула, будто удивившись, что о ней вспомнили. Бледная, как гипсовая фигура, и одетая во все бледное, она терялась на фоне стены.
– Это жена моя, – бросил Барышев, не оборачиваясь, и отдал Павлу Андреевичу свой цилиндр. – Пристройте, дружочек. И просушить надо бы, на улице морось.
– Я прикажу! А пока извольте осмотреть дом. Скромненько, конечно, но чем Бог послал.
Поэт увлек гостя за собой. За ними безмолвной тенью шмыгнула молчаливая жена Барышева.
– А это гордость моя и отрада! – говорил Павел Андреевич, показывая шкафы из красного дерева. – Я эту библиотеку собирать еще в студенческие годы начал. Тут и наши мастера, и европейские. Ваши книги, конечно же, вот они здесь!
– Дорогой, а чем нас порадует ужин? – спросил Барышев и зевнул.
***
– Литература – это всегда о наболевшем, – говорил он часом позже, ковыряясь в зубах вилочкой для оливок. – Хорошая проза, она о судьбах людских, и никак иначе. А наболевшего у людей, сами понимаете, куры не клевали.
– А поэзия, поэзия как же? – Павел Андреевич заглядывал мэтру в рот, боясь упустить хоть слово.
– Так вы ж поэт, голубчик, вам лучше знать! – хохотнул писатель, отчего стул под ним скрипнул. – О душе, думается мне. О чувствах и о душе.
– Вот как вы верно излагаете! Как же зрите в суть!
– Опыт, голубчик. Опыт!
Губы Барышева блестели, будто смазанные салом, а глазки бегали по столу, и, когда останавливались, пухлая рука тянулась, чтобы закинуть в рот очередное угощение. Елизавета Васильевна отвернулась.
Жена писателя, которую тот сухо представил перед трапезой, едва обмолвилась парой фраз за ужин и почти ничего не съела.
– Как вам жаркое? – спрашивала Лиза в попытке разговорить женщину.
– Благодарю, хорошо.
Хозяйка решила не сдаваться, поймать хотя бы взгляд серых глаз.
– Слышала, намедни вы с супругом посетили Европу? Удачно ли прошла поездка?
– Спасибо, удачно.
Лиза хотела было отругать себя – что за хозяйка такая, которая не может гостя развеселить? Но, по правде, в тот момент ее заботило иное.
Аксинья весь вечер была сама не своя. Едва завидев гостей, побелела кожей, а следом краской залилась, будто вся кровь в одночасье к лицу прилила. Когда блюда подносила, прятала голову в плечи и норовила поскорее выбежать из столовой.
Никогда ранее не замечалось за ней такой рассеянности: то подливой на скатерть капнет, то приборы перепутает.
Мужчины за беседой внимания на прислугу не обращали, а вот жена писателя, казалось, признала девушку. Замерла на миг, глаза распахнувши, и больше головы не поднимала. Сидела, в тарелку уткнувшись да вилкой для вида ковыряясь.
Лиза ждала конца ужина, словно на разогретом стуле сидячи.
– А пройдемте в мой кабинет, – предложил Павел Андреевич. – Аксинья! Будь добра подать кофе! У меня припрятан коньячок по такому случаю чудесной выдержки. Кавказский! А?
– Предпочитаю французский, – крякнул Барышев и нехотя поднялся.
– Мне нездоровится, – тихо сказала его жена. – Мы можем поехать домой?
Писатель закатил глаза.
– Бабы, – пробубнил он. – Моя супруга действительно нездорова. Прошу простить.
– Аксинья! Не надо кофе. Я провожу вас до экипажа, Петр Сергеевич. Папироску, папироску-то раскурим напоследок? Ах, до чего же жалко…
Когда гости уехали, Павел Андреевич еще долго не мог унять возбуждения. Метался по комнате, рисуя в фантазиях картины своей будущей выгоды от удачного знакомства.
– Заручиться покровительством Барышева – и можно двери издательства ногой открывать! Вот тогда-то заживем! – говорил он, пригубив коньяку. – Нет, насколько же разумный человек, этот Петр Сергеевич. Как мыслит он в литературе! Старую школу сразу видно, молодняку неровня.
Лиза улыбалась. Радость мужа грела душу, но в голове намертво засели мысли о поведении прислуги.
– Ложись без меня, родная, – сказал Павел Андреевич. – Я сегодня поработаю у себя. Вдохновенье, знаешь ли, нельзя упускать!
Дождавшись, когда супруг уйдет в кабинет, Лиза отправилась на кухню. Раньше прислуга спала здесь же, в тесной каморке по соседству с водосточными трубами. Но жена поэта настояла, и домработнице выделили комнатушку у чердака, сухую, чистую и даже с кроватью.
Аксинья рыдала бесшумно, глотала звуки вместе со слезами. Она не заметила Лизу, склонившись над бадьей, и, когда тонкие пальцы коснулись мелко подрагивающего плеча, чуть не вывернула грязную посуду на пол.
– Напугали вы меня, барыня!
Елизавета Васильевна всмотрелась в заплаканное лицо.
– Какое горе с вами приключилось, милая?
Аксинья не ответила, потупила взор.
– Сегодня мне показалось, что вы признали наших гостей.
– Как не признать, – всхлипнула прислуга. – Много годов тому я работала у господ Барышевых.
– Вот как? Уж не связано ли ваше расстройство с этим обстоятельством?
Аксинья зажмурилась, но слезы все равно находили себе дорогу, оставляли мокрые следы на раскрасневшихся щеках. Руки в серых хлопьях мыльной пены сжимали тарелку с такой силой, что тонкий фарфор чуть было не треснул.
– То дело былое.
– Они вас обижали? Я хочу знать.
– Барыня, родненькая, Христом Богом прошу, не спрашивайте, не рвите душу!
Лиза поджала губы.
– Разве я обидела вас хоть делом, хоть словом? Разве не я дала вам кров и работу? Уж не откажите в чести отвечать, когда вас спрашивают.
Аксинья всхлипнула громче, норовя разрыдаться во весь голос, но Лиза ее опередила. Подошла, прижала к себе, лицом влажным и сопливым к тонкой ткани французской блузы, к груди, где яростно стучалось сердце. Недомытая тарелка измазала дорогую юбку, грязная пена оставила разводы на редком цвете слоновой кости.
Лиза гладила голову несчастной и терпеливо ждала.
