скачать книгу бесплатно
– Даже так? Вы слышали, что такое Сталинская премия, товарищ Нелин? От пятидесяти до двухсот тысяч рублей – я знакома с теми, кто ею награжден, заслуженные товарищи, действительно сделавшие многое во благо СССР. Они спокойно тратят ее на себя, как вы говорите, покупают автомобили, дачи, хорошие вещи – и никто их не осуждает, включая самого товарища Сталина! Хотя считается за приличие некоторую часть перечислить в какой-нибудь фонд.
– Считается за приличие, – Нелин скривил рожу, – не из-за идеи, а потому, что так положено, делают все? Но я не могу смотреть, не могу молчать, когда не мою – ленинскую правду разменивают на квартальные премии! Как там у Маяковского: «Мы обыватели, нас обувайте вы, и мы уже за вашу власть». Товарищ Сталин сказал: «Социализм у нас в основном построен», – то есть прямых врагов, эксплуататоров и их пособников, мы истребили, не осталось их уже. Значит, главный наш враг теперь – это внутренний буржуйчик, что внутри у многих сидит. Даже в заслуженных товарищах, и даже, может быть, тех, кто на самом верху. – Тут он чуть заметно покосился на портрет Сталина на стене. – Если человек при эксплуататорском строе жил тысячи лет и им пропитан – а социализму и полувека нет, – то даже самые заслуженные могут слабину допустить, считать, что это мелочь, это дозволено. А я вот – не могу. Так как уверен – этот внутренний хозяйчик коммунизм погубит! Если ему волю дать. Все растащит по своим углам!
– Идеи любопытные, товарищ Нелин. Не подскажете, в каком труде классиков это написано?
– Пока нигде! – едва не расхохотался Нелин. – Товарищ инструктор, ну не все же одной линии партии следовать, как слепому держаться стены, попробуйте сами подумать! Вот и я – своим умом дошел. И как увидел, страшно мне стало. Как погибнуть может то, за что мы боролись. И решил – за коммунизм жизнь положу. Своего внутреннего буржуя из себя выдавить, и не по капле, как интеллигент Чехов призывал, а сразу, как гной из нарыва – пусть кровь в стороны, пусть больно, даже несправедливо иногда – но надо! И так же – помочь другим. Даже тем, кто еще не осознал. Без всякой демократии – ясно же, что гнить и разлагаться приятнее. А мы заставим. Палкой, кто не понимает. Чтобы тот, кто «мое» скажет, все равно по какому поводу – уже изгой. Главное, чтобы новое поколение в новых правилах росло. Тогда – уже через двадцать лет мы все при коммунизме жить будем! Вы только нам не мешайте, рук не связывайте!
Тут он на меня посмотрел и добавил серьезно:
– Хотя и такие, как вы, товарищ инструктор, нам будут нужны. Которые утвержденной линии следуют – потому что отклониться нельзя. Но подумайте – может, и в вас эта гниль есть? Здесь заводские девчата, красивые тряпки покупая, оправдываются: «Мы как товарищ Лазарева, которой сам Сталин разрешил», и на мужиков еще давят, оправдывая их рваческие инстинкты. Если вы коммунистка, то объяснить должны, что вам это исключительно для представительства нужно – ну а прочим не положено!
– Так вы не желаете примириться с товарищем Логачевым? – спрашиваю я. – И принять его извинения. У него все ж жена и малолетняя дочь!
– Исключено! – заявил Нелин в ответ. – Безнаказанность порождает вседозволенность. Сегодня это мордобой с его стороны, а завтра – саботаж и диверсия? А дочь – пусть лучше вырастет в детдоме, чем мещанкой.
И тут я заметила, что Валентин (сидевший за спиной Нелина, так что тот его не видел) приподнялся и подобрался, словно готовясь к бою. И сделал жест, будто нажимал пальцем на спусковой крючок – «опасность, готовность, враг». Лючия, заметив это, стала разглаживать складки платья на боку – у нее, как и у меня, под платьем маленькая кобура с браунингом, к поясу от чулок подвешена (нет еще колготок), лишь руку просунуть в прорезь по шву, как в карман. Я удивилась (Нелин ведь не бандеровец, не фашист, не шпион), однако как бы случайно передвинулась в сторону, подальше от возможной линии огня. И надо скорее завершать разговор.
– Свободны, товарищ Нелин. Идите пока.
Для Вали не составит труда в одиночку его обезвредить? Да и за дверью ребята ждут. Но Нелин вышел беспрепятственно, хлопнув дверью.
– Валя, что за дела?
– Английский шпион здесь, на Севмаше, в сорок восьмом, – отвечает Кунцевич, – помнишь?
Меня тут уже не было, но за севмашевскими делами я следила внимательно. Еще в сорок четвертом шестеро британских шпионов высадились с подлодки в районе Киркенеса, союзники против нас уже тогда козни плели вовсю. В море их подбирал Олаф Свенссон, он же Олег Свиньин (знакомая личность, еще с сорок второго). Он тогда сразу и попался, раскололся до донышка, и описание дал, кого на свой баркас взял и куда доставил. А Заполярье все ж не Москва, каждый новый человек на примете – в итоге четверых взяли, один при задержании убит, а еще с одним было сомнение. Тело нашли, уже объеденное песцами – попал человек на дороге в пургу и замерз, тут такое и в начале мая бывает. Но были при нем пистолет, комплекты документов на разные имена и крупная сумма денег – так что без сомнения не наш! Тем более что о пропаже наших в то время и в том месте информации не было. Дело ушло в архив, и тем бы все кончилось, если бы не Валька!
Он был на Севмаше в сорок восьмом, по своему делу. И попутно поинтересовался у местных товарищей оперативной обстановкой. В том числе и той, которую освещали «добровольные помощники» в городе и на заводе. Тут обнаружилось, что один, некто Федор Скамейкин, по числу сигналов намного опережал прочих – причем сигнализировал не только на тех, с кем рядом работал или жил.
– Я просто из любопытства решил на него вблизи посмотреть, – рассказывал мне после Валька, – а этот тип возьми и ляпни: «Для пользы дела же, даже по малости – ведь если кто-то в малом от генеральной линии партии отклонится и останется безнаказанным, то завтра он уже по-крупному совершит, вплоть до измены и диверсии». А у меня сразу, как у собаки, будто шерсть на загривке дыбом – поскольку логику эту я слышал в телеящике в веке двадцать первом, где какая-то не наша морда, говоря по-русски с акцентом, разъясняла, чем плох правовой нигилизм, и приводила в оправдание именно такие слова: «Если сегодня безнаказанно в малом, завтра будет убийца-маньяк или иная крайне опасная личность». И что именно потому у них норма, что приходит сосед к соседу в гости на уикэнд, а после стучит в налоговую: «Мне кажется, что такой-то живет не по средствам, проверьте, пожалуйста», – и после они продолжают оставаться друзьями: «Какие обиды, я ж тебе услугу оказал!» Это при том, что здесь, в сталинском СССР, где, по словам Новодворской, «все на всех стучали», я слышал «сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст» – в анекдоте, но вот ни разу от сотрудников кровавой сталинской гэбни! Все ж национальный менталитет роль играет – если во все времена по числу доносов куда надо на душу населения с большим отрывом лидировала Германия (что кайзеррайх, что рейх, что ГДР или ФРГ), за ней были Англия и США, а вот мы то ли на шестом, то ли на седьмом месте. И почуял нутром – что не наш человек!
Анкета у этого Скамейкина была чистая. Не был, не участвовал, не привлекался, 1923 года рождения, беспартийный, из крестьян, с Вологодчины. Призывался в сорок первом, служил в 355-й стрелковой, Карельский фронт, это под Мурманском, в роте подвоза, при малогероичности занятия имел все ж медаль «За боевые заслуги» и ефрейторское звание, демобилизован в сорок четвертом. Круглый сирота – отец, Скамейкин Степан Алексеевич, 1898 года рождения, в РККА служил еще в Гражданскую, затем в колхозе работал, в сорок первом мобилизован и под Ленинградом без вести пропал. Мать, Акулина Ивановна, 1899 года рождения, умерла в сорок шестом. Брат младший, Трофим, умер еще перед войной, в 1939-м, от туберкулеза. Вроде нормально – но Валька сделал то, что до него отчего-то никто не додумался: не только послал в Вологду формальный запрос в местное ГБ, но и потребовал, чтобы кто-нибудь съездил в ту самую деревню, показал фото нашего Скамейкина и попытался разыскать там его фотографии. Ведь деревня – тут не только все друг друга хорошо знают, но и часто состоят в родне! И очень бережно относятся к семейным фотографиям, которые после смерти родителей могли остаться у кого-то еще!
И пришел ответ, что по фото деревенские товарищи опознали приятеля нашего Федора, заезжавшего проездом в сорок шестом. Как раз тогда и мать, баньку для гостя истопив, после сама решила попариться, так и сгорела. С войны было: с товарищем по случаю весть домой передать – это святое. И подумать не могли местные, что этот гад свидетельницу убирал (а заодно и все фотографии со стены из дома прихватил). А еще Валя вспомнил то дело с англичанами, где были не только показания Свиньина, но и нарисованные по его описанию портреты – запросил срочно из архива, и по фототелеграфу, один оказался вроде бы на нашего Скамейкина похож.
– Я, когда эту сволочь взяли, первый вопрос ему задал: «Ты зачем мать убил, которая и так сына от твоей руки потеряла?» Оказалось, ехал настоящий Федор Скамейкин после дембеля на Севмаш, в пути с попутчиком разговорился и выложил ему про себя все как на исповеди, шпион и решил воспользоваться моментом. Кстати, был он не британцем по крови, а сынком какого-то белоэмигранта. И держался нагло – отчего-то веря, что мы его после на кого-то из наших попавшихся обменяем. И ведь могли бы (хотя после Севмаша вряд ли, но теоретически…). Так что напоследок, до того как его по этапу в Москву отправить, я ему от себя персональный подарок вручил – даже если его обменяют, детей у этого козла точно не будет, после хорошего удара сапогом по причинному месту!
– Валя, а этот Нелин какое отношение к тому делу имеет? Или ты считаешь, что…
– Да, именно так. Вредительство ведь и таким может быть – через доведение чего-то до абсурда. Ну и врагов Советской власти плодить.
Три дня ушло на проверку, которая установила, что Нелин настоящий, без подмены, не шпион, а дурак. Ну что ж – будет тебе сюрприз.
С утра восьмого, день выходной. И праздник – а у нас партсобрание (или партийный суд, как считать). Нелин гоголем сидит – думает, тут Логачева будут исключать (как заведено, перед осуждением, судом или трибуналом – ведь коммунист преступником быть не может). Нет – первым пунктом разбираем дело Нелина О.А. Обвиняемого в неправильном толковании линии партии, дезорганизации производственного процесса военного завода, ведущей к ущербу для обороноспособности СССР. Зачитывание свидетельских показаний (Нелин пытался вмешаться, но слова ему никто не давал), и в завершение я говорю:
– Что ж, товарищи, вина гражданина Нелина (уже не товарища) в извращении указаний товарища Сталина и ошибочном уклоне от линии партии доказана полностью. Мое предложение – из партии исключить. Проведем голосование.
И поднимаю руку за. Единогласно! Хотя сейчас вроде бы дискуссия и иное мнение (в разумных пределах, конечно, и только внутри партийных кругов) вполне дозволяются – демократический централизм! Отчасти потому Нелин и решился мне такое высказать. Но у большинства товарищей привычка – «Кто мы такие, против линии партии идти?»
– Товарищи, опомнитесь! – орет Нелин, наконец получивший слово. – Без партии мне не жить! Я ж за коммунизм, себя не жалея – чтобы не смели, когда мировой империализм грозит нам атомной войной, и – вместо того чтобы стране максимум отдать, себе взять минимум, самого необходимого – растаскивать все по собственным карманам и углам! Сам я свое все сдавал – как на фронте, денежное довольствие и премию за подбитый немецкий танк, в фонд обороны! И в отпуск не ходил – просил компенсацию деньгами, и всю ее тоже… Вы что, не понимаете все, что творите? Вы коммунизм в гроб загоняете!
– Там (рукой указываю куда-то) в море ходит американский флот, – говорю я, – авианосцы, с палуб которых уже взлетали самолеты с атомными бомбами. И если завтра война, они пойдут на Москву, на Ленинград, на все наши города. И чтобы их топить еще до взлета, нам в море ваши правильные слова посылать вместо подлодок? Слова хороши, когда есть результат, тогда это правильные лозунги и хорошая политработа. А когда они делу во вред, этому никакого оправдания быть не может!
Зал аплодирует. С криками «правильно!».
– Моральное разложение еще хуже войны! – кричит Нелин. – Товарищ Лазарева, ну скажите хоть вы, что я вам вчера, это ж выходит взращивание нашего внутреннего буржуя! Вместо того чтобы его давить без жалости! На железки, процент плана – коммунистическое воспитание размениваем, основное наше богатство! Ленин говорил, лучше меньше да лучше – в сорок первом выстояли, выдюжим и сейчас как-нибудь. Даже если будем чуть менее готовы, но более сознательны! Ну сколько там в Сиани погибло народу, двести тысяч – это ж в войну были допустимые потери для битвы вроде Днепра! Так лучше уж после – иметь двести тысяч мертвых героев-коммунаров, чем двести тысяч живых обывателей мещан! Или вы все так их Бомб боитесь, так всем не хочется умирать? А надо иногда – ради победы коммунизма!
– Так, имеем еще и публичный призыв к снижению военной мощи СССР, – усмехаюсь я, – что есть уже прямое вредительство. Товарищ прокурор?
Состав преступления налицо – и скоро поедет Нелин далеко и надолго. Причем сам напросился, никто тебя за язык не тянул. Как сам хотел, на своих товарищей собирая и записывая, что кто сказал и даже «издевательским тоном пел». Погибнуть бы тебе в войну героем – может, было бы и лучше! Ну, а я вспоминаю, как смотрела на компьютере фильм из будущего про стиляг, и песня про «скованных одной цепью» – это теперь я вроде как в роли председательши подобного суда? Так с благой целью – не какой-то цвет пиджаков обсуждаем, а оборонную мощь СССР! Да и приговор выносить другие товарищи будут и в другом месте – партия ведь напрямую за уголовный суд не отвечает? Вижу, товарищ прокурор, здесь присутствующий, уже в блокноте что-то строчит и на Нелина смотрит нехорошо. Так что гулять тебе на свободе, товарищ бывший секретарь, до конца дня (вот отчего арестовывать обычно ночью приходят?). Был бы ты женат, с семьей бы попрощался – а так хоть водки выпей напоследок!
– Партбилет в учетный отдел сдадите, гражданин Нелин. И свободны – пока.
Вторым пунктом в повестке дня были выборы нового секретаря парторганизации. Надеюсь, что товарищ, чью кандидатуру одобрили, сегодня увиденное на всю жизнь запомнит – и со своей стороны не допустит в эту сторону даже смотреть. Ну, и третий пункт – снятие всех претензий с товарища Логачева. Поскольку он не против Советской власти выступил, а был до глубины души возмущен словами и делами врага народа Нелина. Все завершилось хорошо, справедливость восторжествовала?
Нелин Октябрин Артемович в учетный отдел не явился. Не было его и дома. При том, как удалось узнать, у него имелось оружие (парабеллум, приказом командира части оставленный ему как наградной) – так что Юрка и Валя всерьез заподозрили готовящуюся месть террориста-одиночки. А кто наиболее вероятные объекты – Иван Семенович и я.
– Я к Логачеву двоих ребят послал, Деда и Гвоздя, – сказал Валька, – и к вам, Анна Петровна, просьба убедительная: без охраны никуда. Кроме как в свой номер с товарищем адмиралом, и то сначала наши проверят, не ждет ли там кто. Хотя Нелин по квалификации не снайпер и не подрывник, обычная пехота. А одиночку с пистолетом мы перехватить сумеем!
Но тут нам сообщили, что Нелина нашли. В парке на Первомайской, где я когда-то гуляла с Михаилом Петровичем, у памятника Ленину, где в хорошую погоду вручали комсомольские билеты и повязывали красные галстуки. Нелин застрелился, и не в висок, а в сердце, чтобы пуля пробила партбилет в нагрудном кармане – на выстрел и прибежали люди и патруль. Умер коммунистом.
– И черт с ним! – изрек Валька. – Сам себя загнал, и кто ему доктор? На одном энтузиазме не уедешь далеко, это как мотор на форсаже, для особого режима необходимо, ну а постоянно так гонять – запорешь движок прежде времени. На войне погиб бы героем – но вот не повезло ему до мирных дней дожить. Ну как берсерк у викингов, кто рано или поздно рехнется, вообразив, что враги кругом. Повезло еще, что сам и себя одного – а не стал всех вокруг, как «предателей». Не бери в голову, Анка! Можем его с почестями похоронить, и довольно. А нам жить дальше и исполнять свои обязанности, как у Фадеева написано.
– Да паршиво что-то стало, – отмахиваюсь я. – Может, просто устала? И верно мой Михаил Петрович говорит, отдохнуть летом – это уже насущная необходимость.
А ведь праздник сегодня – наш, Восьмое марта, и вечер в Доме офицеров. Я еще и с девчонками посидеть, поболтать успела – из нашей, еще военной команды «стерв», кто здесь остался (как Ленка, тогда у меня в помощницах ходила, а сейчас замужем за капитаном 1-го ранга Золотаревым, двое детей уже). А после кружилась в вальсе с моим Адмиралом – а рядом Лючия со своим Юрой. Итальянка выглядела как королева бала – в вечернем платье, которое сообразила с собой из Москвы захватить, в отличие от меня. Но обижаться на подругу нечего, тем более что сама виновата, о том не подумав.
И Логачев здесь, со своей Танечкой, счастливые. Через три дня должны в квартиру въехать (в жилотделе мне клятвенно обещали). Жаль немного ту семью с тремя детьми, что уже заселиться успела – но Иван Семенович заслуг имеет больше, и на заводе седьмой год, а те лишь пять месяцев, как из деревни приехали, и им положено не раньше чем через год, при отсутствии замечаний по работе. Так что по справедливости все и по закону!
Письмо по адресу: Москва, Кремль.
Отправлено из Молотовска 8 марта 1953 г.
Товарищ Сталин! Я, Нелин Октябрин Артемович, 1920 года рождения, фронтовик, имеющий награды, был и остаюсь истинным коммунистом. И потому я не могу молчать, когда вижу, как искажается сама коммунистическая идея – и более того, те, кто поставлен следить за ее чистотой, потворствуют этой лжи!
В последние годы я наблюдаю, как идет активная подмена понятий – вместо передового отряда всего человечества на пути к лучшему будущему, мы превращаемся в обычное государство, такую же страну, «как все». А от некоторых я даже слышал слова «Красная империя». При этом никто не понимает, что коммунистическая идея – это не государственная идея!
Коммунизм требует неуклонного движения вперед. С короткими передышками, чтобы подтянуть тылы – но ни в коем случае не остановка, не перемирие на достигнутых рубежах. Все должно быть подчинено этой победе, не считаясь даже с потерями, мы за ценой не постоим. А государство – поскольку за всю историю не было ни одной всемирной империи – это обязательно закрепление на некоторых рубежах и с некоторого момента мирное сосушествование с соседями.
Коммунизм – это безусловное подчинение своих интересов общим. Когда каждый думает прежде всего о социалистическом Отечестве, и лишь в последнюю очередь – о себе. Подобно тому, как в военные годы мы работали по четырнадцать часов, без выходных и отпусков, и сдавали заработанные деньги на постройку танков, самолетов, кораблей, для фронта, для Победы. Все – ради конечной Победы. Но если эта цель недостижима, то начинается разложение. Идея выродится в мертвые лозунги (от увлечения которыми, «не знать ни теории, ни практики») нас предостерегал Ленин. Реальным же смыслом для людей станет собственное обустройство – под вопросы «а отчего в Америке еще нет революции». Что, вкупе с поощрением собственных буржуазных инстинктов, неминуемо приведет к превращению нашего советского государства в буржуазное государство.
Я вижу выход – во всемерном ускорении формирования коммунистической морали. Никакого потакания мещанским инстинктам, даже ценой неизбежных издержек, материальных и моральных – конечная цель оправдает все! Следует прежде всего категорически запретить так называемое «материальное поощрение», упирая на сознательность: «Ты помог делу коммунизма, спасибо тебе!» Можно также расширить список трудовых орденов и медалей. Но не поощрять внутреннего обывателя, а то очень скоро дойдет до того, что «коммунизм канарейками будет побит». Причем заслуженные товарищи должны первыми показывать пример, сами отказываясь от всех излишних благ.
Я понимаю, что эта мера может вызвать самое яростное сопротивление таких, как тов. Сирый, действующих, возможно, из лучших побуждений, но за деревьями не видящих леса. «Опять сорок первый» – но не будет ли даже такое меньшим злом, чем самое лучшее оружие в руках обывателей мещан, а не коммунаров? Как французы строили свою линию Мажино, будучи морально совершенно не готовыми к войне.
Также я предлагаю самой эффективной мерой – обратить внимание на воспитание подрастающего поколения. Общественное воспитание детей с внушением им истинно коммунистических принципов – в первое время на добровольной основе, но также с обязательным изъятием детей у тех, кто уличен во внутреннем мещанстве. Что позволит в целом перейти к коммунизму уже через двадцать-тридцать лет, при неизбежной смене поколений.
Указанные меры могут быть осуществлены лишь при самой жесткой диктатуре, мерами принуждения. Которые ни в коем случае не могут быть ослаблены, как бы ни хотелось «выпустить пар». Будет трудно, но надо перетерпеть эти двадцать-тридцать лет, дальше будет уж легче – когда войдет в жизнь новое поколение, не знающее слова «мое».
Очень жаль, что я этого не увижу. Я не знаю – те, кто устроил надо мной судилище, действовали из потакания собственному мещанству, или как сознательные враги. Пусть это квалифицируют те, кому положено. Но эти современные «клопы» – «за что воевали! Желаем, чтоб теперь мой дом – это полная чаша!» – оправдывают свои поступки тем, что «линия партии дозволяет» и даже «товарищ Сталин ничего против не сказал». Я обращаюсь к вам, товарищ Сталин, как коммунист к коммунисту – дайте этому гнусному явлению верную коммунистическую оценку! Иначе коммунизм будет побит обывательским болотом.
Умираю коммунистом. Не из-за трусости, а потому что не вижу своей жизни вне партии. О.А. Нелин.
(Резолюция на документе: Тов. Пономаренко! Внести предложения, что с такими делать.)
Лючия Смоленцева (Винченцо)
Я считаю себя русской коммунисткой. Но и остаюсь итальянской католичкой. В Москве еженедельно хожу на исповедь к отцу Серджио, послу Святого престола в СССР – я знаю его с весны сорок четвертого года, когда он был легатом церкви на территории красных гарибальдийских бригад и сыграл очень большую роль в том, что я стала женой моего рыцаря, лучшего из всех мужчин. Теперь же отец Серджио милостливо согласился принять обязанности моего духовника. А так как о многих конкретных вещах я говорить не могу, подписку давала (и надеюсь, Господь меня простит, ведь в сокрытом мной нет зла), то беседуем мы обычно на общие темы. Например, обсуждаем сходство между коммунизмом и прочими религиями.
– Если принять, что коммунизм как вера, – говорю я, – во главе всего вера в рай, только земной, который надлежит нам самим построить. Именем этой веры правят ее служители, то есть партия – они, и только они решают, что по вере правильно, а что есть ересь. Которая вовсе не чужая вера, а извращение веры своей. Если и та инквизиция с еретиками боролась – но не с мусульманами, например, это уже не в ее компетенции было. Так и Нелин – это коммунистический еретик! Придумал собственную ересь по отношению к утвержденной коммунистической вере – и показал себя еретиком закоренелым, упорствующим, не желающим раскаяться и признать свою неправоту, когда Аня, представитель инквизиции, высший авторитет в вопросе веры в том месте и в тот момент, прямо указала ему на ошибочность его мнения. Тогда инквизитор должен, с печалью в сердце, квалифицировать степень ереси как безнадежную, изгнать еретика из своей веры и церкви и передавать светским властям для последующего наказания. Что и было сделано.
– Позвольте уж, товарищ Смоленцева, адвокатом дьявола побыть, – усмехнулся Пономаренко. – «Капитал» – это, значит, как Святое Писание, ну а кто отступит, того на костер? Что девять лет назад в Ватикане Муссолини сожгли, это ладно – но тогда выходит, «не сметь свое суждение иметь»? А это линии партии никак не соответствует!
– Неправильно! – говорю я. – Во-первых, бездумное поклонение книге, а не слову служителя, – это не католический Святой престол, а протестанты: у них заведено, что правда не в проповеди священника, а в том, что было написано в Библии две тысячи лет назад – в других совсем условиях, вне контекста, зато прочесть может каждый сам, без посредника-церкви. А католическая церковь оказалась более гибкой, поскольку служители все же под время и место подстраивались, в этом ее преимущество. Во-вторых, наказанию подлежит не слово, а дело. То есть спорить не возбраняется, ведь даже в самое средневековье святая инквизиция диспуты как таковые не запрещала. Но делом вредить нельзя – чем Нелин и занимался!
– Положим, инквизиция и за книги жгла. Или за слова перед людьми.
– А слово становится делом, когда не на диспуте истину ищут в узком круге своих, а толпу призывают к чему-то. Пока церковью не одобрено – нельзя!
– Так это демократический централизм выходит, как в уставе партии, – заметил Пономаренко, – обсуждение между своими, принятие общего решения, а когда приняли, то следовать ему, не отклоняясь. Ну а кто не послушает, того на костер, с пастырским напутствием и любовью.
– Именно так! – поддержал меня мой муж. – «Линия партии устарела» – да кто он такой, чтоб о том судить? Даже на войне инициатива нужна, когда не противоречит прямому приказу. Я бы вообще выкинул этого Нелина из партии с формулировкой «за глупость, как безнадежного идиота», как Маркс кого-то там, из Первого Интернационала. Если образования и ума нет, так и нечего пытаться свое родить, вместо того чтоб поступать по уставу. Воля, характер, идейность – это все хорошо, но к ним в дополнение и мозги надо иметь!
У меня на душе покой – и нет сомнений. Я взяла от веры – веру в то, что мир, в котором я живу, справедлив, красив и гармоничен – а если это где-то в чем-то не так, то исключительно по воле Творца, высшего замысла которого мы просто не видим. А от идеи – стремление построить эту гармонию здесь, на земле, и если не сейчас, то в обозримом будущем. Страна мечты – это не сказка, а быль. В моем понимании, все люди – равны и не равны, одновременно. Равны в том, что Творец каждому от рождения вложил свою искру, которую можно и должно разжигать. А не равны – в том, что этот высший дар кто-то сбережет, поддержит и разовьет, на счастье и себе, и людям, а кто-то пренебрежет, или распорядится во зло. И мне рассказывали, что Ленин, самый первый из русских коммунистических вождей, сказал: «Наша цель – обеспечить трудящимся высокий уровень жизни? Нет, это и капиталисты дать могут. Наша цель – обеспечить каждому полное развитие его духовных, умственных и физических способностей, в меру его таланта». Не ручаюсь за точность цитаты, но смысл был такой.
И советские в этом преуспели. Когда мы с Анной были в Ленинграде, моя подруга и наставница на Невском проспекте обратила мое внимание на красивое здание с башней, рядом с Гостиным двором.
– Бывшая Государственная дума, это как парламент был еще при царе. А вот там, позади башни – музыкальная школа, хотели меня туда отдать учиться, но слуха не оказалось. Эту школу для талантливых детей открыли в 1918 году по просьбе питерских рабочих. Она не закрывалась даже в блокаду.
А я вспоминаю, как моя мама, работая прислугой в Риме, покупала мне книжки – каждый раз выбирая между ними и лишней булкой, или куском сыра, или бутылкой молока! Маркс прав – что для капиталиста идеальными работниками были бы придатки к машинам, чапековские «роботы», а не люди; образование им нужно лишь столько, чтобы выполняли работу (и лучше – меньше, дешевле будет платить). А в СССР я видела, как людей всячески побуждали получать образование, заниматься в каких-то кружках – понятно, что иные из них были важны для армии: как водить машину, нырять с аквалангом, метко стрелять, знать радиодело. А к чему тогда отнести организованные походы рабочих с заводов в театры, экскурсии в музеи? Не говоря уже о том, что само образование тут очень доступно!
У нас в Италии человек из низшего сословия не мог и мечтать поступить в университет. Не только из-за того, что на него бы смотрели там как на плебея – но и потому, что у него не было денег заплатить за обучение. В СССР высшее образование пока что не бесплатно, но стоимость его (за год) меньше месячного заработка рабочего. И существуют многочисленные льготы, как, например, полная отмена платы для награжденных орденами и медалями (а таких среди советских мужчин после войны немало), или половинный размер для отслуживших в армии или отработавших после школы на производстве[8 - К сожалению, альт-ист.]. В целом же жизнь в СССР организована так, что каждый может развить свой талант, имея к тому желание. Что это, как не высшая справедливость?
– Так принципы не нами придуманы, – поддержал меня Валя Кунцевич. – Так же, как республику в Древней Греции изобрели. В церкви высший авторитет – это папа, или патриарх, а в партии вождь – товарищ Сталин. За ним идут архиепископы, или члены ЦК, ну как вы, Петр Кондратьич. Ниже – уже главноответственные на местах. И вниз по иерархии. Не может же любой мирянин веру толковать – зачем тогда священнослужители нужны? Так же, как в армии, – прав был Суворов, что «каждый солдат должен знать свой маневр», а не быть болванчиком, как у Фридриха Прусского, но что бы началось, если бы каждый рядовой командовать пытался? Ты свободу имей – но в пределах своей компетенции и образования. А уж от слов к делам переходить, линию партии извращая – это уже уголовно наказуемый поступок!
– Однако же кое-что он угадал? – спросил Пономаренко. – Про то, что через сорок лет случится. Значит, не такой уж и дурак.
– Так еще хуже: не дурак, а хунвейбин, – сказал Валя. – Перестройка – это страшно, только Пол Пот еще хуже. Уж лучше тогда наши девяностые – по крайней мере, три восьмых населения мотыгами насмерть не забьют. Нет, такие бешеные, как Нелин, тоже нужны – но на коротком поводке. А если сорвался – то извините, такого пристрелить проще, чем вразумить. Пассионарий, блин – это как раз и есть то, что в этнологии называется «пассионарным перегревом».
– Ну, хунвейбины были скорее «суб», – задумчиво произнес Пономаренко, – сродни нашим черносотенцам. Бей, громи, можно. Когда власть или вождь дозволяют. Но такие, как Нелин, действительно проблемой могут стать. Если их много. Кстати, вы для них предатели и оппортунисты – у которых не примат общего над личным, а по справедливости, наравне, «как все ко мне, так и я ко всем» – знаю, что в своем времени вы так привыкли. В войну это не так заметно было, мобилизовываться вы не разучились еще, ну а в мирное началось. Еще, для вас революция и Гражданская – это давняя история, ну а у нас многие товарищи вживую зверства «их высокородий» видели, и слова «Красная империя» для них как такая же тряпка для быка. Это ведь истина, что белое офицерье творило – колчаковцы «партизанские» деревни жгли так же, как немцы Хатынь. И сами старались, и под руку с японцами, а ваш «великий полярный исследователь» на полном серьезе пытался своим ближним сподвижникам в крепостничество земли, деревни и крестьян раздавать, это в Сибири-то, где крепостного права и при царях не ведали. И нэп тоже все помнят – что он не потому умер, что его Сталин волюнтаристски отменил, а потому, что не обеспечил решение задачи, экономический подъем страны, выходило помаленьку да понемножку, и страшно подумать, что было бы с бухаринскими ситцами и кулаком, да в сорок первый год.
– Можно представить! – сказал Валя. – Читал я какую-то книжонку в девяностые. Ситец, кулаки, аграрная страна – и немцы доходят до Поволжья, а дальше тоже вязнут. И тяжелейшая война на измор, а году, кажется, в сорок восьмом американцы сбрасывают атомную бомбу на Берлин, высаживаются в Европе и устанавливают всеобщую демократию. Мечта либераста, «вот жили бы мы как в ФРГ», не понимая, что если бы гансы не нужны бы были Америке как противовес СССР, то получили бы не экономическое чудо, а план Моргенау. И нас бы то же самое ждало при любом формате союзной победы. Так что в итоге получили бы то, что в Китае сейчас. Нет у нас в этом мире друзей, кто бы нас вытянул, если сами слабину дадим. Это лишь мы там могли тех же китайцев тянуть на своем горбу, и то, что получили взамен?
– Так в итоге что вы можете предложить?
– А что предлагать, сказано верно, – тут Валя взглянул на меня, – вера так вера, не хуже других. Как были страны католические и прочее, ну добавятся к ним еще и коммунистические, всего делов. И пропаганда нужна, чтобы веру разъяснять, ну а кто не послушает и впадет в ересь – с теми по закону. Конечно, задача не быстрая, никак не выйдет кавалерийским наскоком из мозгов выбить. Если у светила нашего будущего, Аркадия Стругацкого, что он с братом на пару напишет про «Понедельник в субботу», искренне ведь, что даже в Новый год отдыхать предосудительно, в отпуск на машине едва ли не криминал, ровно в шесть по трудовому законодательству с работы лишь отрицательные персонажи уходят, и вообще, трудовые будни – это праздники для нас. Ну а народ читал, посмеивался – и по-своему поступал. Любую самую лучшую идею можно довести до абсурда – заставь дурака богу молиться, он ладно бы себе, не жалко, тебе лоб расшибет! Как у Райкина, «чего крутится – привяжите к ноге динамо», где-то на компе должно быть, да вы ведь видели. Я же кому угодно, хоть вам, хоть товарищу Сталину скажу – на одном энтузиазме и сознательности далеко не уедешь, экспериментально установлено нашей историей. И уж совсем погано, когда энтузиазмом пытаются компенсировать руководящую дурь. Личное и общее должно быть в равновесии, это и называется диалектический подход. А вот разъяснять это массам – ну, в США к девяностым сумели даже внушить, что негры – это очень уважаемые люди.
– Товарищ Кунцевич, вы учиться собираетесь? – спросил Пономаренко. – Кстати, ознакомьтесь и подпишите. Ваше заявление о поступлении в Академию, которое вы забыли подать в установленный срок. Ну, эта беда невелика, место за вами зарезервировано. С осени и приступайте! Без отрыва от прочей работы – у наших прекрасных дам спросите, как они справляются, даже будучи обремененными семьей и детьми.
А как мы справляемся? Святая Бригита, мне ведь сегодня опять придется конспекты добывать – лекций, которые пропустила! И на экзамене в конце семестра знать все без поблажек! С осени пятьдесят первого, уже два курса, мы – Анна, я, мой муж, только Валя Кунцевич злостно уклоняется – учимся в Академии. Прежде это были просто курсы по подготовке сотрудников ВЧК, основанные сразу после русской Гражданской войны – в пятьдесят первом их не только переименовали, но и реорганизовали. Тогда и появился в Академии наш факультет.
– В двадцатые у чекистов, случалось, даже начального образования не было, если из крестьян. Потому первой задачей было дать хоть школьный курс, – объясняла мне Анна, – а сейчас в СССР семилетка обязательна, а сюда учиться фронтовики приходят, с практическим опытом оперативно-следственной работы. Ну, а если и попадется кто необразованный, для таких есть подготовительный факультет.
– Но даже в наше время, в будущем, готовили лишь контрразведчиков, оперсостав, переводчиков, технических специалистов, – дополнил слова Анны мой муж, – а такого факультета не было, это уже Пономаренко заслуга.
Политический факультет. Все для стабилизации своей власти и дестабилизации враждебной! Как осуществить революцию простую, или «бархатную», как это назовут в будущем, или «ползучую» (прототип второй из названных, термин товарища Грамши) – как «раскачивать лодку», нагнетая общественное мнение, грамотно вести пропаганду, проталкивать нужных политиков, вступать в политические союзы и, конечно, сочетать легальную деятельность с тайной, вплоть до террора, убийств. Соответственно – как грамотно играть на стороне власти, пресекая подобную деятельность противника. Как учитывать местные особенности – классовый состав населения, его религию, обычаи, экономику. Проведение избирательной кампании «своего» кандидата и срыв таковой у противника. Ну и контроль в спокойное время – отслеживание общественного мнения, выявление причин недовольства, персоналий, организации. Работа с различными «общественными объединениями», как направлять их деятельность мягко, но ненавязчиво, в нужную сторону. И непосредственно подрывная деятельность – у любого общества есть свои болевые точки, в массовой психологии, социальной сфере, экономике. Любая, самая лучшая идея может быть доведена даже не до абсурда, а до своей противоположности – русский великий химик Менделеев говорил: «Не бывает вредных веществ, бывают вредные концентрации». К примеру, американцы стремятся к свободе, это альфа и омега их представлений о правильном устройстве общества. Что же, это прекрасно – результатом вдумчивой работы может стать резкое противопоставление представлений о свободе в разных социальных и территориальных группах населения. Или – противостояние отдельных штатов и федерального правительства. Или отказ некоторых социальных групп под флагом личной свободы от исполнения своих обязательств перед обществом. Конечно, для реализации таких задач нужно время – и очень хорошие знания по психологии, индивидуальной и массовой, истории, музыке, медицине, страноведению. И все это тоже нам преподавалось!
Музыка тут при чем? Вот не знаю – но кто-то из ученых считает, что басовые ритмы, точнее низкие частоты, снижают активность коры головного мозга. Так что внедрение и продвижение соответствующей музыки может нанести недружественной стране куда больший урон, чем дивизия террористов. А если сделать частью молодежной моды потребление легких наркотиков, той же марихуаны, то в долгосрочном плане это может нанести больший вред, чем проигрыш противником немаленькой войны. В общем, современное воплощение древнего римского принципа «Разделяй и властвуй».
– Это было сильной стороной нашей партии большевиков, – говорил нам преподаватель, – когда эсэры замыкались на терроре, а меньшевики и прочие буржуазные партии на парламентаризме, именно большевики развивали комплексную программу. Даже враги говорили, что «большевистская пропаганда – главное их оружие». Ленин еще до революции 1905 года учил «не увлекаться лозунгами, не брезговать и малыми делами, повышающими авторитет партии в глазах масс». Ну, а его труд «Задачи отрядов революционной армии», написанный в девятьсот пятом на злобу дня, мы вчера подробно разбирали. Наша победа в Октябре не была случайностью. В Петрограде, всего за три дня до штурма Зимнего, контрреволюция пыталась организовать казачий крестный ход – который должен был перерасти в погром «безбожников», засевших в Советах под руководством «германского шпиона» Ленина. Заплатили атаманам, выдали водку рядовым станичникам, проинструктировали полковых попов. Казачьи полки должны были идти в полном вооружении, верхом, даже с артиллерией! Все было готово к шабашу – конечно, казаков было мало, в сравнении с численностью питерских рабочих, солдат запасных полков и матросов Балтфлота – но это были фронтовые части с боевым опытом и религиозным фанатизмом; надо было знать тех, дореволюционных казаков, их усердие в вере, чтоб понять, каково было большевистским агитаторам, посланным в казачьи казармы. Однако это удалось – казаки против революции не выступили. И мы победили!
Анна рассказывала мне, чем они занимались на Севере, обеспечивая информационную дымовую завесу вокруг подлодки из будущего. Как кормили американца мистера Эрла дезинформацией[9 - См. «Днепровский вал».], и про операцию «Русские женщины – это наше национальное достояние», против падких на развлечение морячков с союзных торгашей. А что мы делали в Киеве (тоже ведь была пропагандистская война) и в Ленинграде в пятидесятом?
– Ваши таланты – это хорошо! – сказал Пономаренко. – Но система всегда будет лучше кустарщины. И как напишет ваш приятель товарищ Стругацкий, «долго внушать голодному, что он сыт, нельзя, не выдерживает психика». Вообще диалектика выходит: тактические вопросы решить можно «пожарной командой», а чтоб всерьез и надолго, нужна правильная стратегия и ресурс – которые без должного умения станут пустой тратой материала.
Факультет уже получил среди своих целых два неофициальных названия – «мадридский двор» и «иезуиты». Студенты – как бывшие «песцы» Северного флота, или ребята, на фронте служившие в СМЕРШ, так и девушки из наших училищ. Война осиротила многих – и если для мальчиков, оставшихся без родителей, учреждены (как и в иной истории) суворовские и нахимовские училища, то здесь придумали и для девочек-сирот особые школы ввести. И те из них, что в Москве и Ленинграде, находятся под особым патронажем «инквизиции» – а официально, нашего РИМа, Дома русско-итальянской моды (безобидная вывеска, ну а что за ней, посторонним знать не обязательно). И ведь вполне оправданно, что в старших классах воспитанниц обучают помимо прочего и актерскому мастерству – объясняя это для непосвященных тем, что по достижении семнадцатилетия (совершеннолетия, по советскому закону) лучшим из них будет предложена работа манекенщицами в РИМе (а это не только показ мод, но и театр – что позволяет под видом актерских курсов и мальчиков обучать).
Ну, а самым перспективным будет предложено продолжить учиться в Академии. Где будут, кроме социологии и психологии, и чисто боевые дисциплины – исходя из здравого рассуждения, что подобная деятельность вызовет у оппонента большое желание ее пресечь, не стесняясь в средствах. Контрразведывательная и диверсионная подготовка – это не наш профиль, но знать ее мы обязаны. Физкультура – гимнастика и бег, для разминки, в зале, на стадионе и на природе, бег по пересеченной местности «волчьим шагом», или совсем новое – с психорегуляцией, когда группой бежишь долго-долго и не устаешь[10 - «Медитативный бег», Питер, конец восьмидесятых. Кто у Валеры Швецова занимался, летом Комарово, зимой Шувалово, откликнетесь автору, буду рад!]. Плавание, рукопашный бой, холодное оружие (как нож, так и, например, палка и нунчаки), стрельба (как в тире, так и при прохождении лабиринта, или дуэль красящими шариками). Причем мы, девушки, приемы отрабатывали и в своей обычной одежде, не только в спортивных костюмах – «а мало ли когда вам придется». Хороших платьев было жалко – и мы шили тренировочные, такого же фасона (приталенное, юбка-клеш), но из толстой ткани и с застежкой спереди до низа (мой муж, увидев, сказал, «стиль сафари» – после как-то вышло, что и на улице я стала замечать женщин, так одетых). Нас учили быстро выхватить оружие и сразу стрелять, с бедра, не целясь (и даже руку за спину заложив и ствол из-под левого локтя выставив – конечно, так лишь совсем накоротке). Инне с первого курса это умение и на практике применить случилось, когда ее поздно вечером пытались ограбить, так было – две пули и два трупа, и поскольку личности были быстро опознаны как рецидивисты, по наколкам и отпечаткам пальцев, то от милиции к нашей Инночке была лишь претензия: «Зачем в головы стреляла, нам они для допроса были бы полезны». Так напугалась сильно – тогда действовала на автомате, а после чуть со страху в обморок не упала. «Это как же, если учили тебя в скоротечных огневых контактах бить в корпус – а попала одному в лоб, второму в висок, а если бы мимо? Ну, повезло тебе». Хотя вспоминаю, как в Киеве в сорок четвертом, когда бандеровцы меня и Анну хотели убить, и мне страшно до ужаса стало, уже когда завершилось все и трупы выносили.
И партийно-политическое воспитание! Пономаренко сказал – если его упустить, то при успехе проекта получим страшное: беспринципных авантюристов, профессионально обученных брать власть. Нам только кадры будущей перестройки готовить не хватает! Что также подразумевает процесс творческий – слышала я, что в будущем изучение марксизма-ленинизма было поставлено так, что вызывало лишь отвращение. А нам искренне верящие в успех коммунизма нужны!
– Кадровый резерв даже не для партии, а для высшего руководства, – сказала Анна. – Те, кто завтра, возможно, на самые высокие посты.
Это – путь к власти? И я когда-нибудь стану, как Анна – как бы ее ранг на итальянский перевести: чуть ниже министерского? Но еще я научилась, от Анны же, что власть – это не только и не столько права и пряники, сколько ответственность и тяжкая ноша. И дело тут не только в том, что в случае ошибки последует кара (ну а в случае, когда кто-то умышленно решит своим долгом пренебречь, то, как сказал Пономаренко, лучше этому гражданину сразу застрелиться). Но и в том, что я заглянула в будущее – и мне стало до ужаса страшно.
Там, в реальности двадцать первого века, под маской так называемой «толерантности» процветают самые гнусные пороки! Европейские города заполнили толпы грязных дикарей (я вовсе не расистка – но ведь есть разница между человеком, стремящимся к культуре, и тем, кто сознательно не желает подняться выше обезьяны?). Семьи объявлены пережитком. Дети мечтают стать бандитами и проститутками. Святые отцы – педофилы. Уголовные преступники – депутаты парламента. И продается, и покупается – абсолютно все (о святая Лаура, я вовсе не монашка и не аскет – но надо же и меру знать, нельзя измерять человека исключительно кошельком!).
И если тот мир одержит победу и здесь, в этой истории, это будет проигрыш не только Советов, но и моей Италии. Не только коммунизма, но и веры (значит, мир не справедлив, не гармоничен, и Творец отвернулся от него). Может, я говорю ересь, как с точки зрения коммунистической идеи, так и Святой Церкви? Но я так вижу картину – и не умею иначе.
И я пока не сделала ничего, чтобы отвратить торжество сатаны! Я не совершала подвигов, которые мне приписывают – это лишь в советско-итальянском фильме «Битва за Рим», о событиях сорок четвертого года, где меня играет некая Софи Шиколоне (еще не ставшая Лорен), я просто ангел мщения, убивающая немцев сотнями (мой муж сказал, «как Терминатор») и причастная решительно ко всем славным событиям! А ведь я еще не была партизанкой, когда повстречалась в Риме с моим рыцарем, он не отбивал меня от банды пьяных эсэсовцев в римском кафе, я не присутствовала с ним на исторической встрече в Ватикане, не высаживалась с подводной лодки на остров Санто-Стефания, спасать его святейшество из немецкой тюрьмы! И в поезде Гитлера не я спасла жизнь своему мужу, а он из-за меня там едва не погиб! Лишь наше венчание в соборе Святого Петра, по королевской церемонии, проводимое самим папой, было как в фильме (и даже платье у меня такое же). Но что в реальности, а не в кино я совершила полезного – кроме того, что в Киеве тогда застрелила двух бандеровских убийц? Даже не думая, что делаю, а лишь на автомате, «как учили» – а после был жуткий страх.
– Вы живые, они мертвы, – ответил мне муж, когда я рассказала ему, что чувствовала тогда, – а прочее неважно.
Я изнуряла себя тренировкой – готовясь к священному бою Света против Тьмы. Хорошо, что мой муж отнесся к этому с полным пониманием, сказав: а вдруг мне самой придется защищать свою жизнь? И он учил меня всему, что умел сам (хотя до его таланта мне далеко): стрельба из самого различного оружия, на скорость, из неудобного положения, по быстро движущимся и внезапно появляющимся мишеням, рукопашка, нож, бой в лесу, в здании, плавание и ныряние с аквалангом (до десяти метров – глубже мне было запрещено, «норматив для матросов-срочников, а ниже уже особенности есть»). Конечно, я всегда буду слабее противника-мужчины – но мой муж сказал, у меня отличная скорость и ловкость движений, «а при правильной технике большая сила и не нужна». Я тренировалась, мечтая, что буду прикрывать спину своему рыцарю. А он категорически отказывался даже слышать – чтобы я с ним вместе, и в бой! И до сих пор думает, что я не знаю, как он четыре года назад в Ташкенте чуть не погиб – мне после рассказывал про обычную командировку. А у меня чуть сердце не разорвалось, когда я узнала от… Нет, выдавать не стану – у женщин тоже есть свои секреты!
Я все-таки уговорила его дозволить мне прыгнуть с парашютом. И поняла, насколько он боится – он, не страшащийся абсолютно ничего! – что я как-то пострадаю! Он заставил меня пройти весь курс подготовки со всем тщанием – после медосмотра, признавшего меня абсолютно здоровой. Сначала был даже не самолет, а кусок кабины с люком, стоящий на козлах, чтобы научиться выпрыгивать правильно – упереться в края руками и ногами, затем резко оттолкнуться, максимально вперед, не коснувшись плечом края люка (иначе тебя может закрутить в прыжке). После меня подвесили на стропах в полуметре над землей, чтобы я научилась, за что тянуть, управляя куполом. Затем я спрыгивала с помоста (где-то с высоты моего роста), учась правильно приземляться, сразу на обе ноги, сведенные вместе, и падать на бок. Я выучила действия при нештатных ситуациях – если не отделится вытяжной фал, если основной парашют не раскроется, если тебя навалит на чужой купол (ногами пробежаться по нему в сторону), если тебя несет на крышу или стену дома (так же успеть пробежаться, пока твой купол не погас), и множество других случаев. А когда настал тот день, мой рыцарь лично проконтролировал укладку моих парашютов, основного и запасного, был в самолете рядом, сам прикрепил мне фал, и был за выпускающего, когда я прыгала. Было ли мне страшно тогда – нет, я абсолютно доверяла, что он сделал все, как если бы прыгал сам, ну а мне лишь лететь до земли! Самолет был Ан-2, условия самые простые – день, отличная видимость, почти безветрие, высота шестьсот метров, внизу ровное поле от горизонта до горизонта. И я оттолкнулась, как учили (не дожидаясь пинка или затрещины, которыми, как я слышала, инструктора выталкивают замешкавшихся новичков). «Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три», – рывок, и надо мной раскрывается купол, все было так, как мне рассказывали – а дальше лишь разворачиваться по ветру и смотреть, куда несет. И когда я приземлилась, то, к моему удивлению, мой рыцарь уже ждал меня там – после он сказал мне, что прыгал последним, как положено, но без фала, «чуть затяжным», и обогнал всех. А после в автобусе мы все (кроме меня и мужа прыгали еще шестеро) дружно пели «белый купол», и по рукам ходила фляжка – я, конечно, лишь пригубила.
Второй прыжок был труднее. И отчего-то было страшнее. Но я все же прыгнула – и полетела не вниз, а вслед за самолетом, болтаясь на фале! Дернуть за кольцо – нельзя, можно и себя, и самолет погубить!
Мой муж, стоя в люке, показал мне стропорез. Я кивнула, но вряд ли он мог это заметить. Он ударил по натянутому фалу, и я освободилась. «Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три», – и надо дергать кольцо, ведь принудительного раскрытия уже нет. Приземлилась нормально. Причиной происшествия было (к этому выводу пришла «комиссия по расследованию», тут же собранная на аэродроме), что вытяжной фал должен сначала оборвать некую предохранительную деталь внутри ранца, и лишь затем выводить парашют – считается, что веса парашютиста достаточно, чтобы развить требуемое усилие, но я оказалась слишком легкой! А надо было прыгать третий раз!
Для чего? Как сказал мой муж, значок парашютиста дают не за один, а за три прыжка, не просто так. Первый, на адреналине, легкий. Второй – там бывает по-настоящему страшно. Ну а третий – как показывает опыт, кто на него решился, тот так же легко прыгнет и в четвертый, и в десятый, и в сотый – без разницы.
– Нет, вы можете отказаться, товарищ Смоленцева!
Отказаться? Тогда выйдет, что и первые два раза будут напрасны, раз они «не в счет»? Да, было страшно. Но победа над собой – столь же важная победа. Так появился у меня значок с парашютиком – которым я горжусь не меньше, чем орденом Святого Сильвестра, полученным из рук самого папы за участие в поимке Гитлера. Ну а мой рыцарь хорошо знает, как погасить мое недовольство – вот отчего стоит ему меня коснуться, и я могу думать лишь об одном?
В сорок пятом у меня родились Петя и Анечка. В феврале пятьдесят первого – снова двойня, Сережа и Марк. Как я совмещала семью с тренировками и работой? Благодаря нашей «домоправительнице» Марье Степановне, приставленной от Пономаренко ко мне и Анне, двум нашим домработницам, тете Паша и тете Даше, и воспитательницам из детского сада, что находится в нашем же доме на первом этаже – и они часто сами утром забирали детей, а вечером приводили обратно. Ну и еще мы использовали «адмресурс», как выразился Пономаренко, привлекая в помощь девушек из упомянутых мной школ. Наш кадровый резерв, а еще (слова Анны) будущий клуб образцовых советских жен, которые уж точно не станут такими, как некая Боннэр! Их отчего-то «смолянками» зовут – знаю, что так было при царе!
