скачать книгу бесплатно
– Флэт уайт, – сказала я, не глядя в меню.
Это двойная порция эспрессо со взбитым молоком.
– Капучино, – сказала подруга.
– Хорошо, – кивнул официант.
Через пять минут нам принесли заказ: капучино и мой флэт уайт. Его обычно приносят в высоком прозрачном стакане.
На втором этаже этой кофейни расположен ресторан. Удобно: если вам чашку кофе с собой – заскочите на первый, если вдумчиво пообедать или поужинать – то велком на второй этаж.
На следующий день мы в том же составе пришли пообедать в этот ресторан. Сделали заказ.
– …и флэт уайт, – говорю я официанту.
– У нас нет такого в меню, – отвечает он.
– Странно, вчера в кофейне внизу мне без вопросов принесли его, а кухня у вас одна.
– У. Нас. В. Меню. Такого. Нет.
– Ясно. Но спросите, пожалуйста, бариста, вдруг он знает, что это такое, и сможет сделать, – предлагаю я.
Официант возвращается через минуту.
– Невозможно. Я у всех спросил. Никто не знает и никогда в жизни не слышал, – говорит он, и я по лицу вижу, что он ни у кого не спрашивал. Он же сразу объяснил: невозможно.
– Ясно. Тогда капучино…
Я не люблю конфликты и старательно их избегаю, но при этом делаю выводы. После обеда я забегаю на первый этаж, в кофейню, беру меню и вижу, что в меню и правда нет «флэт уайт». Ко мне подходит официант, который был вчера, узнает и приветливо спрашивает:
– Флэт уайт?
– Но его же нет в меню!
– Нет. И вчера не было.
– А как же вы сделали?
– Ну мы же не дикие. Погуглили. Выяснили, что это такое, и сделали. Не были уверены, что все сделали правильно, но прокатило.
– Вы все сделали правильно, – улыбаюсь я. – А как же вы в счет пробили то, чего нет в меню?
– Ну, мы подумали и поняли, что по сути это капучино плюс эспрессо. И так вам и посчитали. А вы, когда расплачивались, на счет даже не взглянули.
– Да, я могла, – смеюсь я.
– Сделать вам еще раз? С собой?
– Давайте так. Мы пообедали только что, и я сама не хочу, но вас я угощаю кофе. Флэт уайтом. Ну или какой вы любите.
– Меня? За что? – смущается официант.
– Просто так. Если вам неловко, считайте, что это чаевые.
– Вы и так вчера оставили чаевые.
– Ну, это были чаевые за кофе. А сегодня за смекалку. За то, что для вас все возможно.
Люблю такие зарисовки про жизнь. У них всегда есть мораль. Например, у этой зарисовки мораль в том, что…
Бизнес – это люди. Лояльность – это прибыль. Невозможно – это слово.
Пират
Оля сбежала из Гудермеса зимой 1996 года. Там началась война. Сначала война началась в ее семье, и муж, ради которого она переехала в свое время в Гудермес, оказался предателем. А потом стали стрелять в людей. Оля до последнего не хотела бросать дом, жила, вжав голову в плечи, и ждала тишины. Но тишины не было – стреляли. Оля не замечала красот кипенно-белой зимы и глубокой синевы неба. Замечала гробы, страх и безысходность.
Надо бежать. Все бегут. Оля села в машину и поехала. Нажала на педаль газа. Ее кот Пират не переносил автомобилей. Не мог ездить, орал, бился в окна, забивался под педали. Наверное, не понимал: как это – ты сидишь, а потом вдруг оказываешься совсем в другом месте. А может, укачивало его.
Олин муж не любил Пирата, на дух не переносил. Не из ревности, а принципиально. Как она сразу не поняла: мужик, который не любит животных, – плохой человек, гнилой. Его душа не способна на пульсацию нежности, на верность, на служение кому-то просто потому, что этот кто-то наполняет твою жизнь смыслом.
Пират пришел к Оле четыре года назад. У него не было глаза и зуба, а другой зуб торчал сверху клыком, как у вампира. Некрасивый кот.
Сначала Оля назвала его Кутузов из-за одного глаза. Но потом оказалось, что кот очень умный и говорящий. Если показать ему кусок мяса, то он покладисто говорил «Мя-мя» и «йо-хо-хо». Именно за это «йо-хо-хо» и нежную любовь к плюшевому попугаю Оля переименовала Кутузова в Пирата.
Пират лечил Олю. Спал на ней ровно там, где болит. И болеть переставало. Оля любила целовать его в холодный мокрый нос, трепать за щеки и могла бесконечно слушать легендарное «йо-хо-хо» и «мя-мя», которое он говорил ей иногда и без мяса. Просто звал ее мамой.
Оля понимала – он не доедет, просто надорвется от собственного крика. Да и не поймут люди. Все бегут от войны, спасают детей, иконы, документы. Никто не берет с собой котов и собак. Тоже мне ценность – лишний рот. А впереди неизвестность, скитания по чужим домам, гостиницам. Жизнь беженца и без животных не сладкая штука.
Пират все понял и ушел в ночь перед выездом. Утром Оля проснулась, а его нет. Он был очень умный, все знал про войну и заранее простил Оле предательство. Она ехала по шоссе одна, глотала слезы. Она чувствовала себя вынужденным предателем. Она предала Пирата, но, с другой стороны, судьба предала ее, выгнала из дома, взрывала родных и друзей, отобрала завтрашний день.
Оля приехала в Москву. Когда-то много лет назад она уехала отсюда за любовью, семьей и детьми, но ни любви, ни семьи, ни детей не случилось. Случилась война.
Оля вернулась ни с чем, раненная не физически, а внутри. В районе сердца кровоточила рана, но ни на одном рентгене ее было не видно.
Оля открыла свой бизнес. Ну как бизнес – поставила палатку в очень удачном проходном месте и торговала всякой всячиной. Сигареты, жвачки, шоколадки, хот-доги.
Время странное, нестабильное. Я тогда познакомилась с тетей Олей, потому что она наняла меня помогать. Я искала любые возможности для заработка. Мне было 15. Официально меня никто еще не взял бы. А тетя Оля доверяла мне все, включая закупку товара. Иногда я подменяла ее в окошечке палатки и любезничала с покупателями. «Ты мне выручку в два раза повышаешь», – смеялась тетя Оля.
СУДЬБА ПРЕДАЛА ОЛЮ, ВЫГНАЛА ИЗ ДОМА, КУДА ОНА ПРИЕХАЛА В ПОИСКАХ НЕ СЛУЧИВШИХСЯ ЛЮБВИ И СЕМЬИ.
Я покупала на рынке сигареты, шоколадки и то, что, мне казалось, «хорошо пойдет». Привозила в палатку и рисовала новые цены. Мне же принадлежала идея поставить тут микроволновую печь и делать хот-доги.
В общем, тетя Оля была мировая тетка и многому меня научила. И я сейчас даже не про «бизнес». Жили мы недалеко друг от друга, и домой она часто закидывала меня на своей машине. Рассказывала про свою жизнь, бывшего мужа, обычаи, Пирата. Про войну.
Я слушала. Мне было интересно. Я очень дорожила ее доверием и отношением, всегда рвалась ей помогать.
Однажды мы заехали к тете Оле домой, чтобы она передала мне деньги на завтрашнюю закупку.
– Пойдем, поднимешься на минутку. Посмотришь, как я живу, чаю выпьем по-человечески, не в палатке, – пригласила тетя Оля.
Мы с ней вошли в подъезд и поднялись по лестнице на второй этаж. Вдруг она замерла. Просто застыла как вкопанная. Побледнела. Перед дверью сидел кот. Худющий, подранный какой-то. Я сначала не поняла, почему она застыла, может, кота испугалась.
– Кис-кис, – позвала я непрошеного гостя, который как влитой застыл перед дверью.
Но тетя Оля сползла по стене и села на голую ступеньку.
– Дошел…
Кот обернулся. У него не было глаза и торчал один зуб.
– Это же… Пират?! Как он… – я пораженно смотрела на тетя Олю. Я узнала его по ее рассказам.
– Пешком дошел, – прошептала тетя Оля и сгребла Пирата в охапку.
– А как он понял, куда идти? Как он адрес узнал?
– Любовь привела, – тихо сказала тетя Оля. Она плакала, безостановочно целовала его в морду с подранными ушами и гладила грязный бок в репьях. – Голодный?
А Пират смотрел на нее одним глазом и молчал.
– Мя-мя, – вдруг сказал Пират.
Клянусь, я слышала. Слышала, как кот сказал «мама». Мы вошли в квартиру, Оля нежно несла своего Пирата, прижимала к себе, целовала и говорила безостановочно: «Прости, прости, прости меня». Оля отрезала кусочек мяса, протянула коту.
– Йо-хо-хо, – проворчал Пират, но есть не стал.
Тетя Оля сказала потом, что он спал целые сутки напролет. Устал с дороги, стер лапы.
Дорога любви всегда тяжела, и идти по ней можно годами…
Гвоздь
Валера – боксер. И собака у Валеры – боксер. Зовут Гвоздь, потому что ему плевать на правила.
Гвоздь живет у Валеры. Иногда у Гвоздя бывает такое страшное выражение морды, что мне становится очевидно: это Валера живет у Гвоздя, а не Гвоздь у Валеры.
Валера вечером гуляет с собакой. Я вечером гуляю с детьми. Про других собачек я говорю дочке: «Смотри, Катюня, собачка лает «гав-гав». Хочешь погладить?»
Про Гвоздя я так не говорю.
Валера похож на своего питомца. Он суровый, как Гвоздь, только без слюней. Мы живем в одном доме, но в разных подъездах. На Пасху я пыталась с ними подружиться. Хотела угостить Валеру куличом. Сказала ему:
– Валера, Христос воскрес.
Валера тяжело посмотрел на меня так, как Гвоздь смотрит на любимый мяч, подранный до дыр, и ответил четко и по делу:
– Знаю. Поздравляю.
Я хотела объяснить Валере, что Христос воскрес не только у меня, а у всех, и даже у Валеры, но не стала. Про пасхальные яйца, которыми нужно стучать друг об друга, даже не заикнулась. Валера слишком буквален и прямолинеен для этой информации.
Валера тренирует Гвоздя злобно, но по-дружески. Учит его злости. Накачивает ненавистью. Команды «Сидеть!» и «Встать!» выполняем всем двором.
– Вот мяч, Гвоздь! Мяч – это большой кожаный пузырь. И ты, Гвоздь, большой кожаный пузырь. Фас, Гвоздь, фас!
Однажды мой сосед по имени Иван Васильевич делал ремонт. С 8 утра до 23 вечера. Штробил, сверлил, стучал, громыхал. Выходные его не останавливали. «На проклятом острове нет календаря, ребятня и взрослые пропадают зря». Я позволила себе сделать замечание Ивану Васильевичу. Встретила его во дворе и попросила шуметь в установленное законом время. У меня был маленький ребенок, и я боролась за право спать по субботам хотя бы до девяти. Иван Васильевич громко и визгливо объяснил мне, что я курица, мои цыплята для него чужие и мои проблемы ему неинтересны, а деньги в своем кармане интересны, поэтому если я не могу потерпеть, то могу смело переезжать.
У АНГЕЛОВ-ХРАНИТЕЛЕЙ РАЗНЫЕ ОБЛИЧЬЯ.
Иван Васильевич громко и унизительно кричал на меня на пятачке двора, доступном для обзора всему дому. Я растерялась от чужой наглости, выпяченной так бесстыдно, и понуро молчала. Со стороны мы выглядели как отец и дочь, которая принесла в подоле. Я отошла в сторону, присела на скамейку, готовая заплакать. Меня оглушили наглостью, а муж на работе и защитить некому.
– Хочешь, мы его накажем? – спросил Валера, внезапно возникший передо мной. У него играли желваки. Гвоздь тяжело дышал рядом, готовый к мести. У меня сердце ушло в пятки. Я испугалась, хотела сказать «не надо», но Валера не стал ждать моего ответа.
К Ивану Васильевичу подошла процессия из Валеры и Гвоздя. Случилась экспрессия. Иван Васильевич сразу сменил профессию. И агрессию на депрессию. И вероятно, конфессию, ибо стал молиться.
Я не знаю, что сказал ему Валера. Может, он сказал не ему, а Гвоздю. Сказал Гвоздю, что Иван Васильевич – большой кожаный пузырь. И что фас. Не знаю, но с того момента я спала по субботам, сколько хотела.
Вчера вечером мы гуляли на площадке при свете фонарей. Весь день мы были заняты и только в девять вечера вышли на променад. Сын увлеченно бегал по площадке, сбрасывал перебродившую мальчишечью энергию. Я отвлеклась на дочь в коляске, потеряла его из виду. Вдруг я увидела, как к сыну приближается стремительная тень, и через секунду поняла: это Гвоздь. Сын бегал, чем дразнил Гвоздя, и тот бежал его наказать. У меня от ужаса пропали голос и здравый смысл, и я бросилась наперерез вместе с младшей спасать старшего. То есть у Гвоздя могло быть сразу три кожаных пузыря: огромный, нормальный и маленький пузырик. И тут раздался стальной голос Валеры, четкий, командный, резкий:
– Свои!
Гвоздь врезался в это слово и мгновенно выстроил новый маршрут, взяв влево.
Я застыла на месте. Меня обдали ужасом, и я была овеяна паникой. Ко мне сзади неслышно подошел Валера и приказал в затылок:
– В этом районе никого никогда не бойся! Никого. Никогда. Поняла?
Я кивнула и прошептала пересохшими губами: «Спасибо».
Ангелы-хранители всегда являются в разных обличьях.
Епитимья
Слово «епитимья» у верующих людей означает наказание за совершенный грех или неправедную жизнь. Епитимья – это, например, пост как воздержание от вкусной и разнообразной еды или длительные молитвы.
Наше общество – это люди. Их много, и они очень разные. Помимо заповедей, которые придумал Бог, очень много правил для выживания в социуме придумали люди. Некоторые правила обозначены в законах, некоторые – только в поле здравого смысла. Ну, например, нельзя радоваться на похоронах – нужно скорбеть. Этого нигде не написано, но это так.
Тот свой грех я помню в мельчайших подробностях. Моя дочь сильно болела и цеплялась за жизнь. Выжила, но в бою потеряла слух. Передо мной как матерью стояла задача прорваться в тыл врага и отвоевать слух: организовать операцию.
Те дни я помню смутно. Я не жила – продиралась сквозь время. Нужно было выкарабкаться из вторника и как-то дотянуть до среды. Со стороны я выглядела вполне собранной и целеустремленной женщиной, решала вопросы с предстоящей операцией, вникала в специфику высокотехнологичных имплантов, которые заменят дочери слух, составляла документы. Только глаза всегда были опухшие и заплаканные.
«Ну мало ли… – думали люди. – Ну, аллергия…»
Однажды я пришла домой раньше обычного.
Что-то там у меня не получилось, ерунда какая-то – справку мне не дали, что ли, или печать не поставили. В любой другой момент это была бы просто жизненная рутина, но именно в тот день это была трагедия вселенского масштаба.
Я поняла, что больше не могу. Я рыдала со всем отчаянием, на которое была способна, до икоты, трясущихся рук и нервного срыва. Я закрыла дверь в комнату, где истерила, но плакала так громко, что все равно все было прекрасно слышно. Муж у меня не железный.