скачать книгу бесплатно
Когда летают лебеди
Сауле Абдраманова
С полетом лебедей ассоциируется присущее для подростков желание видеть себя свободными от давления взрослых и независимыми от чужого мнения. У героини романа Сабины нет права выбора в принятии решений – она вынуждена ходить в музыкальную школу, чтобы воплотить в жизнь мечту своей мамы. Сабина живет в большой семье, образовавшейся в результате слияния двух пар с детьми. Размеренная жизнь семьи неожиданно нарушается. Мама Сабины, узнав об измене мужа, принимает решение о разводе. Перед уходом отчим сообщает Сабине, что он является ее настоящим отцом. Сабина ему не верит, но мысль об этом не покидает ее. А когда она находит подтверждение сказанному, то внутри нее вырастает протест, и она отказывается ходить в музыкальную школу. Это вызывает гнев у ее матери, и она наказывает свою дочь. Избитая и униженная, Сабина принимает решение о самоубийстве. К счастью, ее спасает Гоша, сосед по подъезду.
Сауле Абдраманова
Когда летают лебеди
Глава 1
– Смотри, Турсын, твои девочки пришли.
Весёлый голос тёти Жамили встретил сестёр, как только они приоткрыли дверь комнаты, которую их мама делила со своей коллегой, тётей Жамилёй. Кабинет находился на первом этаже Облсовпрофа[1 - Облсовпроф – областной совет профессиональных союзов], здание которого нельзя было спутать ни с одним рядом стоящим строением потому, что на его фасадном карнизе, под треугольным фронтоном, красовалось выложенное аршинными буквами название этого заведения.
Мама и тётя Жамиля были рядовыми служащими, соответственно, и кабинет у них был небольшим. Традиционно покрашенные в белое стены и высокий потолок придавали комнате строгий вид. Но солнечный свет, пробивавшийся сквозь листву и двойное стекло большого окна, вносил нотки интимного тепла в её показную строгость, а широкая улыбка маминой товарки притягивала необъяснимым ощущением радости бытия.
Тётя Жамиля сидела напротив двери и всегда первой замечала Сабину и Камиллу, привычно появлявшихся тут после занятий в школе, аккурат в обеденный перерыв.
– Как дела в школе? – продолжал журчать её голос. – Наверное, одни пятёрки?
Не дожидаясь ответа, тётя Жамиля засмеялась. Голова её немного запрокинулась, а на лице разлилось выражение искренней радости. При этом её миниатюрное тело под капроновой блузкой даже не шевельнулось. Смех, вырвавшись на свободу, наполнил комнату. Словно ручей пробежал сквозь преграду камней. Дзинь-дзинь – удар и отскок от каменной тверди, дзинь-дзинь – от следующей.
Мама посмотрела на свои часики, и объявила озабоченным голосом:
– Нам надо спешить.
Убрав стопку бумаг в ящик стола, она схватила сумку и направилась к двери, увлекая за собой девочек.
– Приятного аппетита! – неслось им вслед от добрейшей тёти Жамили.
Каждый раз, приходя в мамин кабинет, Сабина отмечала разницу между мамой и тётей Жамилёй. Мама была полной противоположностью своей коллеги. Если бы им довелось сыграть на театральной сцене, то тётя Жамиля олицетворяла бы теплоту и женственность, а мама – дисциплину и ответственность. Сабина удивлялась, и как им, таким разным, удавалось ладить друг с другом. Что-то их объединяло. И не только рабочее место.
***
Был солнечный апрельский день. В уличной суете можно было различить щебет птиц и урчанье воды в арыке, пыхтенье проезжавших машин и реплики прохожих.
Девочки едва поспевали за мамой. Обычно они шли в близлежащую столовую на другой стороне улицы. Сабине нравилось обедать там. Котлеты с картофельным пюре. Биточки с гречневым гарниром. А ещё пельмени со сметаной или манты с томатным подливом. На первое борщ, или суп харчо, или простая солянка. А по четвергам рыба. Всё по-домашнему. Длинная очередь с подносами выстраивалась вдоль раздаточной зоны. За стойкой шустрые тётки в белых передниках и колпаках подавали блюда по требованию. В зале стоял шум от звона посуды, от стульев, сдвигаемых по кафельному полу, неожиданного смеха и всего того, что сопровождает обычный общепит с его незамысловатым меню.
Но сегодня мама не свернула на перекрёстке, а продолжила свой путь мимо детской больницы, цветочного павильона и ещё какого-то учреждения. Неужели в ресторан? Сабина даже думать об этом не смела. За этим учреждением, в глубине участка, стоял известный на весь город ресторан «Восток». Славился он своей разношёрстной публикой, собиравшейся там по вечерам и гулявшей до поздней ночи. Партийные бонзы со своими благоверными, увешанными, как новогодняя ёлка, золотыми украшениями. Директора торговых заведений, годами сидящие в своих креслах благодаря связям. Сомнительная полукриминальная братва с пышногрудыми спутницами. В будние дни все эти люди вели себя вполне респектабельно, кивая друг другу при встрече, а иногда и делая вид, что и вовсе не знакомы. А по вечерам в пятницу и субботу они забывали об условностях и «отрывались» от всей души, выпуская пар и энергию «праведной» недели.
Сейчас ресторан безмолвствовал, приходя в себя после бурной ночи и набираясь сил перед очередным нашествием. И именно туда сейчас направлялась мама, не оборачиваясь и даже ничего не объясняя девочкам.
Они вошли в прохладное фойе. Было тихо, и только их шаги нарушали тишину. Откуда-то из глубины раздевалки выглянуло заспанное лицо гардеробщика и тут же исчезло в её недрах. Они поднялись по одной из боковых лестниц, ведущих на второй этаж. В ноздри ударил устоявшийся запах незнакомой еды, алкогольных паров от разлитого вина, шлейфа от дорогих духов, устоявшегося запаха человеческого пота и неизвестно чего-то ещё, намертво въевшихся в плоть красных бархатных штор и шёлкового тюля, в накрахмаленную белизну скатертей на столах и в потёртый пол, давно требовавший ремонта.
Из перегородки выскочила бледная официантка. При виде девочек у неё округлились глаза, но она сумела быстро справиться со своей оплошностью и, нацепив профессиональную улыбку, бодро пригласила:
– Пожалуйста, проходите к любому столу.
Мама выбрала близстоящий, и девочки последовали за ней. Попав в незнакомую обстановку, Сабина почувствовала неловкость. Атмосфера давила на неё, сковывала мысли, тормозила движения. Официантка раздала меню в кожаном переплёте и встала поодаль, делая вид, что изучает содержимое своего блокнота. Содержимое же меню ничего не говорило Сабине. Перед глазами стояли названия неизвестных блюд, а цены просто пугали. Камилла даже не взглянула на меню, полностью полагаясь на маму. Недолго думая, мама заказала бифштекс с овощами и жареной картошкой.
– Что будете пить? – деловито поинтересовалась официантка.
– Чай, – просто ответила мама. – И, пожалуйста, поторопитесь с заказом.
Девушка кивнула и удалилась за перегородку.
Сабина огляделась по сторонам. Зал был почти пустой. Возле окна маячила фигура одинокого посетителя, скорее всего командировочного из районного центра. Он молча поглощал свою еду, запивая её какой-то жидкостью из стакана. В дальнем углу, возле входа в зал на небольшой возвышенности в ожидании своих хозяев стояли музыкальные инструменты, прикрытые белой тканью. Местная джаз-банда была популярна своим живым исполнением. Больше ничего интересного не было.
Пока ждали горячее, девочки сбегали в туалет, на первый этаж. Там тоже было пустынно.
Наконец им принесли бифштекс. От него исходил невероятно вкусный запах. Сабина тут же набросилась на еду, но мама охладила её пыл, напомнив:
– Нож в правой руке, вилка – в левой.
Ох уж этот этикет! Сабина вздохнула, добрым словом вспомнив непритязательную столовку.
После ресторана мама сунула им мелочь на проезд и быстрым шагом направилась на работу. А девочки поплелись в музыкальную школу.
Три дня в неделю они ходили на классы фортепьяно и сольфеджио. Нельзя сказать, что они делали это с охотой. Но это была мамина мечта, и для её реализации был куплен инструмент.
Сабина помнит тот день, когда четверо здоровых мужиков, кривясь от тяжести, втащили коричневую лакированную массу в гостиную и по указанию мамы поставили её на самое почётное место – тор[2 - Т?р (каз.) – почётное место в комнате. Согласно казахским традициям, место в глубине помещения против входа.]. К ней дополнительно был приобретён круглый стул без спинки на вращающей ножке, высота которого менялась по мере взросления девочек.
Сабина не заморачивалась вопросом, откуда у её мамы, сироты, выросшей в детдоме, была эта необъяснимая любовь к музыке? Может, в её образцовом мире каждая воспитанная девочка должна была играть на инструменте? Кто знает? Но правдой оставался тот факт, что её дети были обречены воплощать мамину мечту в жизнь.
Если честно, Сабине нравился процесс! Ходить на мамину работу, потом спешить в столовую, выбирать блюдо по желанию. Иногда мама покупала им билеты в кино, оставляла их у входа в кинотеатр, взяв обещание не задерживаться после сеанса. Но это было не главное. Больше всего Сабине нравилось чувствовать ту важность, которую мама придавала их походам в музыкальную школу. Вечно занятая, она делала всё, чтобы её дети освоили инструмент.
В музыкальной школе у Сабины были средние успехи. Не талант. Но и не совсем безнадёжная. Элла Анатольевна, эффектная блондинка с длинными пальцами в крупных кольцах, никогда её не ругала, но и особо не хвалила, что вполне устраивало Сабину и поддерживало ощущение исполненного долга. Правда, дома приходилось разучивать многочисленные этюды и сонатины, отрабатывать технику бесконечными гаммами. Но все страдания окупались походами в столовую, а иногда и в кино, но прежде всего коротким общением с мамой, которого так не хватало дома.
После музыкальной школы девочки не стали спешить домой. Они пошли пешком, наслаждаясь своей самостоятельностью. На полпути к их дому стоял главный объект их вожделений – ларёк, где весёлая продавщица с пухлыми руками наполняла вафельные стаканчики мороженым и разливала газированную воду, разбавленную вишнёвым сиропом. А в кармане у Сабины бренчала, напоминая о себе, мелочь.
– Какое мороженое будешь – сливочное или пломбир? – Сабина повернулась к сестрёнке.
Спрашивать было бессмысленно. Конечно же, пломбир. Он был вкуснее. Денег на два пломбира не хватало, поэтому Сабина купила сливочное для себя, а пломбир для Камиллы. Как завороженные, наблюдали они за руками продавщицы, а та, с ловкостью искусного жонглёра, наполнила ложкой хрустящий стакан тремя шариками нежно-кремовой мякоти и на секунду поставила его на весы. Быстрым движением фокусника то ли убавила, то ли добавила комочек и, наконец, протянула стаканчик Камилле. Ту же процедуру она проделала и со вторым мороженым. Дорога домой прошла незаметно. Камилла быстро расправилась со своей порцией, а Сабина всё ещё смаковала свой стакан, еле успевая слизывать растекающуюся по его стенкам липкую массу.
***
Дома висел запах жареного лука. Бабушка хлопотала на кухне, готовя ужин на всю их большую семью. Аккыз апа[3 - Апа (каз.) – форма обращения к старшей родственнице, здесь – к бабушке.], как все дети её называли, была неистощимой труженицей. Вечный двигатель, запущенный неведомой рукой. Целыми днями она колдовала на кухне, умудряясь потакать вкусам всех обитателей этого дома. А это было не так-то просто, если учесть, что их объединённая семья насчитывала девять человек.
Сабина вспомнила, что дома ещё должны были быть Света и Эрик, дети отчима. Вчера у Эрика поднялась температура, и, естественно, Света не пошла в институт. Сабина заглянула в их комнату.
– Как Эрик? – хотела она спросить, но, увидев приложенный ко рту палец и взгляд, взывающий к молчанию, она прикусила язык и прикрыла дверь.
Света сама вышла в коридор и приглушённо сказала:
– Сегодня приходил врач, выписал лекарства. Температура спала, но он ещё слабый. Сейчас спит.
– Слава богу! – Сабина выдохнула с облегчением. Хоть Эрик и был неродным братишкой, но он был самым безобидным в их большой семье. Его все любили и баловали. Пухлый мальчуган с добродушным лицом и наивными глазами. Настоящий пупс.
В это время в коридор вышла Камилла, и Света спросила:
– А как ваши дела? Как прошёл день?
И Камилла похвасталась:
– Мы ходили в ресторан. Ели биштекс.
– Бифштекс – поправила её Сабина и смущённо взглянула на Свету.
Та обескураженно молчала и потом еле выдавила:
– Да-а? Вы-ы? В ресторан!
Наступила неловкая тишина. Сабина соображала как вырулить из ситуации.
– Ты мыла руки? – наконец нашлась она и, схватив Камиллу за рукав, силой увлекла её за собой в ванную.
Глава 2
Света вернулась в свою комнату. Ей хотелось рвать и метать. Хотелось швырнуть стул с размаху, разбить зеркало об стенку, грохнуть будильник об пол. Но она не могла. На кровати, укрытый старым пледом и уткнувшись в подушку, спал Эрик. Она бессильно опустилась на стул.
Сколько можно? Сколько можно это терпеть? Её дети – на первом месте. То они ходят на музыку. То она водит их в кино. Покупает им обновки. А теперь вот ресторан.
Внутри у Светы клокотало и бурлило. Пламя лавы было готово вырваться из кратера вулкана и испепелить всё вокруг беспощадным огнём.
Сколько можно? Где справедливость? Когда и на нашей улице наступит праздник? Отец ничего не видит. Или не желает видеть. Но я-то вижу! Я знаю. Всё лучшее своим детям. А нам ничего. Только объедки с барского стола.
Ее передёрнуло от возмущения. Хотелось заплакать от жалости к себе и своим братьям. Но слёз не было. Их забрала бессонная ночь. Света притихла, вспоминая как бегала на кухню, чтобы подогреть чай, как поила братишку с ложечки, как приговаривала ласковые слова. Он метался в лихорадке и бредил во сне. Когда его тело охватил жар, её сердце сжалось от страха. Настойчиво и яростно она отбивалась от дурных мыслей, как от назойливых мух. Только под утро температура спала, и Эрик заснул. А она прикорнула рядом, измученная и обессиленная.
Света посмотрела на безмятежность, сопевшую в кровати, и её захлестнула волна нежности к этому беспомощному, сжавшемуся в комочек тельцу, ещё больше похудевшему после пережитой ночи. Мой родненький! Она несёт ответственность за него и остальных братьев. С того самого дня, когда умерла их мама. Мама, мамочка.
Перед глазами возник образ матери – красивой, с раскосыми, горящими как уголь глазами, пушистыми ресницами и длинными до бёдер волосами. Света была её копией. Младшие братья – Нурлан и Туран – вобрали в себя черты обоих родителей. Только Эрик, как две капли, был похож на отца. Такие же, как у того, полные губы, круглое лицо и непослушные волосы.
Свету всегда удивляло, как её красавица-мама могла полюбить их невзрачного отца. Она доставала бабушку, мамину маму, своими расспросами:
– А как мама вышла замуж за папу?
Бабушка отнекивалась, но однажды всё-таки разоткровенничалась:
– Нурбек только вернулся с войны. В гимнастёрке, с наградами на груди. Все девушки в ауле влюбились в него. Он был видным женихом.
– Чё, прямо все сразу и влюбились в него? И мама тоже?
– Нет, не сразу. Она была слишком молодая … семнадцать только исполнилось, – бабушка неопределённо вздохнула. – Но твой папа как увидел Розу, так больше и … не отстал от неё. Ухаживал за ней … пока не добился своего.
Да, папа умел очаровать кого угодно. Этого у него было не отнять. И соседи, и коллеги отмечали его необычайную обаятельность. Не мудрено, что мама влюбилась. Мамочка, и почему ты так рано ушла? Света задохнулась от щемящей жалости к матери, потом – к себе и братьям. За что, за что у нас такая судьба?
Она не винила отца, но глубоко в подсознании её не оставляла мысль, что он был как-то причастен к тому, что случилось с матерью. Не то, чтобы это был его эгоизм. Нет. И не его невнимательность. И даже не легкомысленность. Но что-то происходило в их отношениях, от чего в маминых глазах постепенно угасал свет, с лица исчезла улыбка, а между бровей резко обозначилась глубокая морщина. Бабушка говорила, что во всём виноват алкоголь.
– Тьфу на эту заразу!
При этом лицо её кривилось до неузнаваемости, выражая чрезвычайное отвращение и презрение к содержимому пол-литровых бутылок, один раз в неделю завозимых в сельпо из райцентра. Возле магазина, у крыльца, уже собиралась группа заинтересованных сельчан, чтобы отхватить свою порцию пойла до следующего привоза. И не то чтобы люди пьянствовали, но так уж повелось, что любое торжество сопровождалось попойкой, будь то день рождения, проводы в армию или поминки. А о свадьбе уж и говорить нечего.
Как-то незаметно в их село пришла эта чужеродная культура пития, обострившаяся после войны, с возвращением солдат, искалеченных физически и травмированных душевно. Кто-то из них окончательно спился и рано умер. Кто-то поднялся по карьерной лестнице на лаврах фронтовой славы или на связях с нужными людьми. Отец относился к последним.
Мать как-то незаметно стала частью этой культуры. Сначала в роли гостеприимной хозяйки, принимающей отцовских гостей. Затем как полноправный член временно сплотившегося братства с его обязательными тостами и традиционным «Пей до дна». А потом и сама стала затевать вечеринки, делая перерывы на время беременностей и родов. Дома собирались её подружки. Приносили еду, пели, танцевали под старенький патефон – военный трофей из побеждённой страны. И, конечно, пили. Не бог весть что, слабое вино. Но каждая капля этого зелья пробивала стену благоразумия, за которой начиналась точка невозврата.
А отец, как будто не замечал ничего, пустив всё на самотёк и уйдя с головой в работу. Правда, иногда он возвращался пораньше и в подпитии. Тогда становился весёлым и любвеобильным. И тянулся с поцелуями к детям. Света стремилась увернуться от его ласк, так ей был неприятен запах алкоголя. Ну, а мальчишки были просто рады отцу и лезли на него со всех сторон, дурачась и визжа от счастья. Он отбивался от них, подхватывал годовалого Эрика и подкидывал его вверх. А мама устало улыбалась и терпеливо ждала, когда уляжется кутерьма, все успокоятся, и можно будет отправить детей спать. Перед глазами Светы всегда стоит именно эта картинка – папа, мама и мальчишки, вся семья в сборе. И все счастливы. И ничто не предвещает беды.
А беда не заставила себя ждать. И началось это с отъезда отца в Москву. Его, как перспективного работника, отправили учиться в партийную школу. Оттуда, на каникулах, он приезжал воодушевлённый, полный планов, со скромными подарками детям и неизменным флаконом духов «Красная Москва». Маме не нравился их резкий, кричащий запах, но она молча принимала подарки, складировала их в шкаф, а потом передаривала своим подружкам. При встрече мама заглядывала отцу в глаза, словно пытаясь найти ответ на свои подозрения. Но тот, похоже, жил в своем мире.
С тех пор что-то надломилось у мамы в душе. Сомнения и тревоги съедали её заживо. Часто Света видела её застывшей как сфинкс, мыслями улетевшей в свое неведомое пространство и накрепко захлопнувшей за собой дверь. Состояние мамы ещё больше усугубилось, когда умер, прожив несколько месяцев, её самый младший ребёнок. То ли малыш родился хилым, то ли нежеланным на этом свете. Но по селу поползли слухи, что ребёнка убила мать, будучи нетрезвой. Шептали, что он задохнулся от молока матери. Другие пошли еще дальше. Мать, якобы, заснула, придавив младенца грудью.
Свете тогда только исполнилось двенадцать. Многие вещи ей были непонятны. Сейчас, через призму времени, из оставшихся в памяти обрывков разговоров, двусмысленных взглядов и загадочных жестов, она могла сложить единую картину того, что произошло. Сейчас она понимает – отец был не прочь гульнуть на стороне. Он любил женщин, и они отвечали ему взаимностью. Это всё секретные дела, конечно, но разве в селе что-то утаишь?
Мама явно догадывалась о похождениях мужа. Однажды ночью Света проснулась из-за голосов, раздававшихся из кухни. Она не поленилась встать и, приоткрыв дверь, припала ухом к щели. Мама выговаривала отцу за поздний приход, а папа оправдывался, говорил что-то о годовом отчёте и о плановых обязательствах перед райкомом[4 - Райком – районный комитет коммунистической партии]. Прикрывался какими-то правдами, полуправдами и неправдами. Мама расплакалась, а папа стал её успокаивать. В конце концов, они оба замолчали, и Света, вернувшись в свою постель, свернулась калачиком, с головой укрылась одеялом, пытаясь защититься от неясной тревоги.
Папа по-прежнему задерживался на работе, иногда приходил под утро. Всё чаще мама уходила по вечерам к подругам, поручая Свете вовремя уложить братьев спать. Света просыпалась каждый раз, когда она возвращалась. Хлопала входная дверь, скрипела половица, зажигался свет в кухне. По издаваемым звукам Света чётко представляла очередность маминых действий. Зачёрпнутая вода из ведра, звуки жадно проглоченной жидкости, стук ковша об стол, шум выдвигаемого стула, тяжелое приземление на него. Иногда мимо него. Тогда мама тихо чертыхалась, начинала плакать, а затем умолкала и засыпала на полу. Когда приходил отец, он будил её, тащил на диван, укрывал пледом, а сам нырял в спальню. Потом всё умолкало.
А однажды мама не вернулась. Вернее, Света не слышала её возвращения. Она проснулась от необычной суеты в доме. Нурлан тоже проснулся, и они вместе вошли в кухню. Бабушка сидела с заплаканными глазами. Соседки хлопотали вокруг неё, то поднося воду в стакане, то уговаривая успокоиться. Увидев их, бабушка громко заплакала.
Света подбежала к бабушке и схватила её за руку:
– Апа, что случилось?
Но та только мотала головой, больно прижимая Свету и Нурлана к себе, как будто боялась, что кто-то отнимет их у неё.
Потом события развивались так быстро, что в памяти Светы до сих пор живут нарезки отдельных картинок, как будто выхваченных светом фар из темноты и пробегающих перед глазами в хаотичном круговороте – круг за кругом, круг за кругом. Без остановки и без жалости.
Приходит папа и говорит, что замёрзшую маму нашли в степи, в километре от села. Бабушка что-то кричит и бьётся в судорогах. Соседка надевает на Эрика тулупчик и просит её, Нурлана и Турана одеться. Ведёт их к себе. Утром её и Нурлана возвращают домой. Она видит, как что-то завёрнутое в белую ткань и покрытое ковром лежит на деревянной подставке посреди комнаты. Она догадывается, что внутри этой ткани лежит её мама. Бабушка съёжилась на стуле, она уже не плачет. Рядом с ней соседские старушки. Приходит мулла. Деревянную подставку вместе с завёрнутым в ковёр телом выносят во двор. Она и Нурлан молча наблюдают за происходящим через заиндевевшее окно. Нурлан то и дело вопросительно смотрит на неё, но она не отвечает взглядом. Мулла завершает молитву. Маму кладут на носилки. Мужчины выходят за ворота, унося тело с собой. Женщины плачут им вслед. Бабушка заводит прощальную песню.
Света не плакала ни в тот день, ни в последующие дни. Для неё мама оставалась живой, такой, какой она запомнила её в последний вечер – бледное лицо в пуховом платке поверх зимнего пальто, с ридикюлем, нелепо смотревшимся на фоне неуклюжих валенок. Зима была в самом разгаре. К полудню небо затянуло сизой поволокой. Позже ветер закружил позёмкой. Всё говорило о том, что ночью разыграется буран, но маму это не остановило. Она отправилась в соседнюю деревню, как она сказала, навестить дальнюю родственницу. В деревне поговаривали, что она ходила к известной на всю округу гадалке. Что было на самом деле, никого особо не трогало. Все жалели детей, оставшихся без матери.
Света вздохнула. Она давно поняла, что, жалея себя, она всё глубже погружается в колодец бессилия и беспомощности, из которого ей каждый раз всё труднее выбраться. Жалость делала её слабой и беззащитной, а ей нельзя было быть уязвимой. Три пары вопросительных глаз смотрели на неё в ожидании защиты и опоры. И она говорила себе: «Хватит!» Железной хваткой она удерживала себя от нытья, сжимая при этом кулаки, как будто готовясь побить невидимого врага, искушающего её к жалости.
В дверь позвонили. Кто-то побежал открывать. По голосу Света поняла, что пришёл Туран из школы. Проснулся Эрик и попросил воды. Света сбегала на кухню, принесла тёплого чаю с малиновым вареньем. Поменяла его мокрую рубашку на сухую. Ночью, уложив братишек спать, Света вытащила тетрадь из потайного места, открыла страницу с последней записью и коротко написала:
8 апреля
Она водила их в ресторан.
Глава 3
Пришёл май с его чередой праздников, а значит и внеочередными выходными днями. У Сабины эти праздники вызывали двойное чувство – радости и досады. Вроде бы и занятий нет, а всё равно надо идти в школу. Причём, встать надо было рано утром, чтобы пройти к месту сбора до того, как выставят кордоны машин вдоль главной улицы, по которой проходил основной поток парада. Иначе приходилось пробираться параллельными улочками, обходя заграждения и посты милиционеров и дружинников. С вечера надо было пришить белые воротнички и манжеты к школьной форме, погладить белый фартук, загодя постиранный и накрахмаленный бабушкой, поставить будильник на 6:30 и уповать на то, что ты проснёшься и уговоришь себя встать.
Будильник, слава богу, не разбудил Камиллу, мирно спавшую на соседней кровати. Сабина с завистью посмотрела на спящую сестрёнку. Младшие классы были освобождены от этой повинности.
В коридоре Сабина столкнулась со Светой – ей тоже надо было идти на демонстрацию. Младшекурсникам это вменялось в обязанность, и куратор их группы обещал лично проконтролировать явку.
– С Первым мая! – прошептала Сабина.
