скачать книгу бесплатно
– Пьяна совсем, раз прыгнуть решилась? – Серьезные зеленые глаза смотрели на меня с загорелого лица мага, с которого всю веселость и простоту как рукавом смахнули. Если бы не знала, что передо мной человек стоит, стала бы грешить на чарование фаэриэ – это у них не лица, а словно десятки, сотни масок, которые сменяют друг друга так быстро, что не понять настоящих мыслей, не прочувствовать тревоги.
– Пьяна! – Радостно, весело, отчаянно выкрикнула я, выскальзывая из его рук, как серебристая рыбка в проточной воде. – Пьяна!
А как иначе назвать то чувство легкости и бесшабашного веселья, что переполнило меня, стоило только спуститься с Алгорских Холмов в Звенящую долину? Когда ноги сами пускаются в пляс на молодой шелковистой траве, когда медвяный запах ландышей и фиалок кружит голову наравне с золотистым яблочным вином, а теплый весенний ветер ласкает кожу нежнее поцелуев? Я была пьяна весной, пьяна Бельтайном, пьяна ночью настолько, что казалось – нет для меня ничего невозможного, ни одно препятствие не встанет передо мной. Может, в этом и был сегодняшний подарок весенних ши-дани – в будоражащем чувства ветре, в аромате молодой травы и теплой, успевшей согреться, земли, что может стать для влюбленных мягчайшим ложем.
Жар полыхающего костра всего на миг окутал меня чуть покалывающим, душным одеялом, когда я прыгнула через огненную стену, что расступилась передо мной, словно руками разведенная, и сомкнулась за моей спиной, прихватив неподобранный край зеленой юбки. Охнули девки, стоящие рядом, кинулись ко мне, принимаясь сбивать робкое пламя с шелковистого подола головными платками, а я сидела на земле и улыбалась, глядя на Кармайкла. Его магия развела стену пламени пополам, как полог у кровати, не дала мне обжечься. Впрочем, ши-дани, как известно, и на угольях танцевать босиком могут, и сквозь пламя пройдут невредимыми, а вот рана, нанесенная холодным железом, убьет любого из нашего народа. Мы не можем даже коснуться этого металла – на коже сразу возникают плохо заживающие ожоги, да и просто находится рядом с ним ши-дани очень неприятно.
У каждого волшебного народа своя сила и слабость – быть может, мы не переносим холодное железо, зато никто не властен над нами знанием истинного имени, чего нельзя сказать о фаэриэ. Те всю жизнь пользуются прозвищами да человеческими вариантами, а настоящее имя раскрывают лишь особо близким и любимым. Ведь не зря среди людей бытует легенда, что душа прекрасных и могущественных фаэриэ заключена в имени, и, вызнав имя, можно навсегда заполучить в свои руки власть над ожившей стихией. Не навсегда. Лишь до того момента, когда фаэриэ найдет лазейку в клятве, что его вынудят дать, и уничтожит того глупца, кто возомнил себя хозяином его души, которая своенравна, непокорна и не терпит плена.
– С ума сошла, сестрица? – Высокая, стройная Ильен подошла ко мне, помогая подняться и приобнимая за плечи. Обняла, шепнув на ухо: – Побудь человеком хоть немного, сама же хотела.
– Видимо, выпила лишнего, – улыбнулась я, прижимаясь к сестре и искоса глядя на рыжеволосого мага, с головы которого соскользнул майский венок.
Он наклонился, чтобы подобрать его, но почему-то передумал и оставил лежать в траве неподалеку от костра. Выпрямился, оглаживая расстегнутый ворот черной рубашки, пристально всмотрелся в мое лицо. Я торопливо отвернулась и позволила Ильен увести меня на край поляны, туда, где на расстеленных на земле льняных скатертях хлопотливые хозяйки разложили принесенную из деревни праздничную выпечку в форме солнца, выставили запечатанные пока глиняные кувшины с хмельным медом и наливками. Чуть поодаль, над двумя ямами, наполненными жаркими угольями, запекалась дичь на вертелах, женщины деловито поворачивали тушки уток и зайцев, то и дело отгоняя особо любопытных и шибко голодных расшитыми полотенцами.
– А скажи мне, сестренка, захватила ли ты с собой свою звонкую флейту? – громко спросила Ильен, принимая из рук красивого ладного охотника в потертой куртке глиняную кружку с хмельным медом. – Сколько раз спеть просили, да без твоей музыки не поется мне что-то.
– Что сыграть-то? – улыбнулась я, доставая из простого кожаного кошеля на тонком пояске любимый инструмент, своими руками вырезанный из дюжины певучих стебельков.
– Сыграй балладу о цветке…
Любимая песня Ильен. Я играла ее столько раз, что кажется, будто мелодия сама звонким ручейком льется из флейты, я же лишь указывала направление этому невидимому потоку. Не магия, но очаровывает и захватывает по-своему, умудряется вплетать в себя и пение ветра в кронах деревьев, и треск дров в ярко горящем костре. Нежная, хрупкая, как коленца речного тростника, музыка, дивную напевность которой лишь подчеркивал сильный, глубокий голос Ильен, в котором нет-нет да чудились отзвуки волчьего воя в разгар зимы.
Сестра пела о цветке Грааль, о том самом, что содержит в себе животворный сок, дарующий умирающему жизнь, живому – пророческий дар и молодость, а кому-то, кто придет к цветку с чистым сердцем и попросит не за себя – бессмертие. И прекрасен этот цветок, о котором люди думают, как о чаше из рук бога, его стебель наполнен темно-красным, густым, как кровь из отворенной вены, соком, а лепестки хрупки и нежны, как прикосновение ласковых материнских рук. Грааль растет в неприступных скалах, скрывается от глаз недостойных, но может сам показаться людям с чистой душой. В песне говорилось, что лишь раз цветок Грааль дался в руки человеку, тому, кто всем сердцем хотел помочь людям, не оставив ничего для себя. Кровь из Грааля смешалась с кровью человека, и войны были остановлены, болезни отступили, а род людей получил новую жизнь, возможность еще раз начать все заново и исправить содеянные ошибки. Люди запомнили имя Кристаса, того, на чьей крови вырос новый цветок Грааль и кто получил бессмертие, назвали его сыном светлого бога и в память о нем возвели новые святилища…
Смолк голос Ильен, поющей всегда словно в последний раз, и потому удивительно душевно и искренне. Смолкла моя флейта, лишь эхо несколько секунд повторяло последние ноты. Молчали люди, зачарованные песней, на несколько минут позабывшие о веселье и выпивке – они смотрели на Ильен с восхищением, и только рыжеволосый маг не сводил взгляда с моей флейты, которая оставалась неизменной в любое время года. Ее не могла изменить ни магия, ни чарование, а время оставляло на гладких трубочках высохшего тростника только едва видимые отметины.
Ярко, сильно взметнулось пламя костра к небу, едва не опалив нависшие над поляной ветки деревьев, люди приходили в себя по одному, по двое, оживая, стряхивая с себя магию песни моей зимней сестры и хлопая в ладоши. Сидящий рядом с Ильен охотник выхватил у нее из рук кружку с хмельным медом, сделал глоток – и вдруг припал к ярким губам зимней, делясь с ней сладким летним напитком.
Красиво они смотрелись вместе, в ночь Бельтайна – рослый, ладно сложенный охотник с загрубевшими от тетивы и стрел руками и моя зимняя сестра, в чьих светлых кудрях на миг промелькнуло снежно-белое серебро. А уж какими довольными были серые глаза Ильен, когда она все же оторвалась от своего избранника – словами не передать. Наверняка ведь пожелает еще не раз с ним встретиться, а там и до гостя в Холмах недалеко будет.
Вновь зазвучала залихватская музыка, и весенние, стоящие чуть в стороне от костра, взялись за руки, начиная новый круг танца. Вот уж у кого получается зачаровать не музыкой или песней, а плясками, да так, что человек пропляшет всю ночь, в кровь собьет ноги, а остановится не сможет, пока не выдернет его кто из «круга фей» или же сами ши-дани не отпустят. Я, хоть и не человек вовсе – а тоже не устояла, влилась в игривый быстрый танец с легкостью ручейка. Коснулась левой руки прохладная ладонь весенней, показались на миг темные, кажущиеся слишком большими для узкого лица, глаза, и я удивленно приподняла бровь – сама Оберегающая Весеннего луга скользила по поляне и там, где ступали ее ноги, трава наутро поднимется изумрудно-зеленая, увенчанная бриллиантовыми капельками сладкой, как мед, росы.
Танец захватил меня, понес, как быстрая река, переполненная водами тающих снегов, несет в себе ветку или былинку. Весенние тянули меня за собой так быстро, так стремительно, что мне почудилось – еще немного, и слетит тщательно наложенное еще в Холме чарование, простой лен платья обратится сверкающим шелком с вплетенными в узор застывшими солнечными лучами, заиграют каштановые косы всем богатством красок осени, и тогда никто не спутает меня с человеком.
Только вот на пути весенней реки встала неприступная скала.
Руки Кармайкла выхватили меня из хоровода, маг обнял меня за талию и повел в танце куда более спокойном, чем тот, что завели весенние ши-дани. Предложенный перстень с «кошачьим глазом» мягко поблескивал на мизинце правой руки обремененного Условиями, а подаренный мною венок оказался прицепленным на рукоять ножа, что висел на поясе мага.
– Остынь, красавица, – он развернул меня лицом к себе, и в его темных зрачках мерцали отблески жаркого пламени. – То скачешь через костер выше человеческого роста, то пляшешь так, будто бы в последний раз в жизни.
А меня все тянуло обратно. Захотелось стряхнуть с себя человеческий облик, вновь влиться в круг весенних, позволить их чарованию нести меня на крыльях благословенной, сумасшедшей, и искренней, как первый крик младенца, весны.
– В Бельтайн воспоминания стоят много больше, чем обычно, – отблеск огня в зеленых глазах стал ярче и отчетливей, словно пламя подарило этому человеку частичку своей сути, а сильные, гибкие пальцы Кармайкла скользнули по моей щеке. – Ты напоминаешь мне прекрасный сон, увиденный в детстве. И от твоих волос тоже пахнет ветром и листьями…
Легкий поцелуй словно приоткрыл окошко в Осеннюю Рощу. Крепкий, как искренняя верность, наполнивший рот вкусом золотого тягучего меда, сладких, слегка переспелых яблок и оставивший на кончике языка хмельную горчинку. Поцелуй ши-дани, что может соблазнить человека на добровольное семилетнее услужение в Холмах, вскружить в одночасье голову и оставить горькое похмелье поутру, которое не излечишь обычными средствами…
Ветер, принесший аромат ландышей, окатил мой затылок холодной струей. Ночь уже на исходе, с рассветом весенние перестанут удерживать на склонах Алгорских Холмов туго натянутую сеть магии, что позволяла ши-дани чувствовать себя среди людей легко и свободно и пользоваться чарованием, невзирая на Сезоны.
Кармайкл покачнулся – и упал бы на траву, если б я не успела мягко подхватить его и уложить так, что голова его покоилась у меня на коленях. Маг, немного перебравший хмеля и не устоявший на ногах – не самое обычное, но вполне объяснимое явление. И какая разница, вина он хлебнул или магии ши-дани, что нынче ночью оказалась розлита среди Алгорских Холмов в изрядном количестве.
– Ты… так вырос…
Неслышно подошедшая Ильен молча подала мне оброненный на траву алый плащ, которым я и укутала Кармайкла. Моя вина в том, что сегодня я не удержалась и чересчур открылась магии весенних, которые явно начудили с ощущением праздника, позволив нам быть теми, кем мы хотим быть. То есть самими собой. Слишком я втянулась в напитанный магией «круг фей», слишком многим на радостях поделилась с обремененным Условиями.
Похоже, что горькое похмелье предстоит наутро нам обоим…
Глава 2
Пробуждение Кармайкла сопровождалось бряцаньем посуды в горнице, да радостными воплями детворы под окном. Маг с трудом разлепил глаза и посмотрел на простой потемневший от времени деревянный потолок комнаты, которую ему любезно предоставила зажиточная крестьянская семья. Чувство невероятной легкости, сопровождавшее его остаток ночи и все утро, пропало, стоило только Кармайклу пошевелиться, и сразу же в груди заныло, защемило непонятной, но на диво знакомой тоской, от которой было не скрыться даже в Вортигерне под крылом магического ордена. Точно такое же чувство потери преследовало его, когда он был еще ребенком, но тогда это казалось как нельзя уместным – ведь родители погибли при разбойничьем нападении, а кому нужен мальчишка-сирота, если есть более взрослые и влиятельные охотники до наследства? Человек, взявший ребенка в ту холодную осеннюю пору к себе в услужение, оказался обремененным Условиями, именно он распознал в Кармайкле мага и отвез его домой, в Вортигерн, пообещав помочь с возвратом законного наследства.
Много воды утекло с тех пор. Мальчик вырос, стал мужчиной и постиг бремя Условий, правда, сказать, что ему несказанно повезло с ограничениями, означало просто промолчать.
Кармайкл из Вортигерна мог применять магию при Условии горящего огня или бегущей воды. Таким образом, в глухую полночь или жарким днем ему достаточно было лишь зажечь свечу или же подвесить наполненную водой флягу горлышком вниз – и твори заклятия, покуда льется тоненький ручеек или пугливо дрожит робкий лепесток огня на свечном фитильке.
Такие Условия – огромный подарок судьбы для мага, искренняя улыбка мироздания. Обычно люди ищут способы обойти свое ограничение, заключая непрочные, несчастливые брачные союзы со своенравными фаэриэ или же приходя к ши-дани Алгорских Холмов, но чаще всего всё заканчивается подбором партнера, который более или менее сглаживает их собственное несовершенство.
Маг встал с кровати и неторопливо прошелся по комнате, пытаясь окончательно проснуться. В голове царил бедлам, в воздухе, пропитанном запахом свежего хлеба, постоянно чудился аромат сладких поздних яблок и горького меда, а с пересохших губ не сходил привкус пряной вишневой наливки. Словно и не трезвел вовсе – как был опьянен ночью Бельтайна вместе с девушкой в зеленом платье, так и остался. То чудилась медно-рыжая вышивка в солнечных зайчиках, пляшущих на молодой листве яблонь, то краем глаза замечались каштановые косы, перевитые алыми лентами, промелькнувшие у дверного проема.
Значит, все же это была ши-дани, а не простая деревенская девчонка, которой он сдуру предложил серебряный перстень. Неудивительно, что она отвергла этот «дар», еще бы браслет из холодного железа предложить додумался! Только зимние ши-дани любят серебро, весенние – бронзу, летним же подавай золотые украшения, а осенним – медь. Так в старину бывало и вызнавали, что за ши-дани выплясывает по ночам на зеленеющих полях, оставляя идеально ровные круги примятых колосьев – клали на вечерней заре на белую скатерть посреди поля, где танцевала ши-дани, медный браслет, бронзовую брошь, серебряные серьги или тонкое золотое кольцо, а поутру смотрели, какого из украшений недостает.
Если пропала бронза – значит, веселилась на поле юная весенница, отваживать которую бесполезно, а иногда и опасно. Обидится, задумает злую шутку, и тогда жди беды в виде заморозков, невесть откуда взявшегося града, а то и человека из семьи сманит неизвестно куда – не то в болото, не то в Холм на семь лет и один день в услужение. Принятое в дар серебро указывало на суровых зимних духов леса, с которыми лучше вообще не связываться даже магам – зимницы, на первый взгляд, незлобливые и безмятежные, но что может быть страшнее, чем затишье перед надвигающейся метелью? К тому же, слишком долгая память у тех ши-дани, что скользят средь заснеженных полей в зверином облике, кому метель служит великолепным плащом, а лед и снег – украшениями в зимней короне. С них станется прийти холодной февральской ночью, когда страшные морозы сменяются нескончаемой вьюгой, и оставить обидчиков без скота, окружить дом глубокими сугробами, не давая выйти даже за дровами. Тут уж лишь на холодное железо уповать остается, да на травяные сборы, что были куплены на ярмарке у заезжего знахаря. С другой стороны – кто, как не суровые зимние ши-дани, оберегают Алгорские Холмы и прилегающие земли от нашествия Сумерек? Именно они в свое время встали живым заслоном, близко не подпуская к Холмам сумеречных тварей, когда те выбрались в мир людей, магией, звериной силой и ловкостью удерживая чудовищ на границе «фейских земель». И продержались почти две недели, покуда Конклав не заточил виновника прорыва Сумерек и не пришел на подмогу ши-дани. Когда схлынула беда, люди сняли с себя серебряные украшения, собрали с окрестных сел, чьи дома защитили величественные зимники, серебряные монеты, даже из самого Вортигерна привезли фамильное столовое серебро и посуду – и в солнечный день отнесли подношение на вершину одного из четырех Алгорских Холмов, обращенного к северу, да и оставили богатства без малейшего сожаления. Сказывают, пропало серебро, осталось в дар чудесным зверям, а зима в тот год выдалась изумительно мягкая, обойдя и стужей, и буранами, и голодом охраняемые Алгорскими Холмами земли.
Когда «проверяющие» недосчитывались золотого украшения, то недовольно морщились и побыстрее покидали поле – значит, колосья мяла летница, что таким образом привлекала к себе внимание, и убиралась восвояси, стоило ей только получить новую побрякушку. Вреда особого не причинит, но и не одарит. И только если с беленой льняной скатерти пропадал медный браслет, крестьяне вздыхали с облегчением – осенние ши-дани, что считались наиболее мирными, обычно щедро отдаривались за причиненное людям неудобство богатым урожаем. Коли помяла осенница сноп пшеницы, резвясь ночью на поле, то по соседству вырастут сдвоенные колосья без пустородов, что с лихвой окупит потерю. Потому-то крестьяне и вешали на пугала посреди поля медные украшения да обереги, привлекая осенниц, делали медные колокольчики для овец и коз, а на ветках яблонь и груш оставляли витые браслеты. И ведь верной оказалась народная примета – коли пропадет медь с пасеки али с поля, богатый урожай случится, в саду яблоньку, к ветке которой на красной шерстяной нитке была привязана медная узорчатая пластина, плоды по осени будут сгибать до самой земли.
Кармайкл невольно улыбнулся, вспоминая грациозную, как ивовая ветка, девушку, что очертя голову кинулась через стену огня, сорванный украдкой поцелуй, от которого у него закружилась голова, будто бы он хлебнул чистой, как вода горного родника, магии ши-дани. И вкус у этой магии был как у яблок в горьковатом меду…
Интересно, найдется ли в Весенних ручьях медное украшение на продажу?
Судя по тому, что на ветке тоненькой, молодой еще сливы, растущей под окнами выделенной ему комнатки, болталась узорчатая медная пластинка – можно было даже не сомневаться. Не к лицу обремененному Условиями идти в гости к ши-дани без подарка вчерашней осеннице.
Маг застегнул ворот свежей темно-зеленой рубашки с традиционным знаком ордена, вышитым белой нитью на уголке воротника, и уже протянул руку к широкому поясу, как увидел лежащий на полу у изголовья кровати ворох алой ткани, которую он не замечал раньше. Причем вряд ли это была вещь из его личных запасов, поскольку сумку собирал он сам, и ничего красного там и в помине не было, да и принадлежать кому-то из крестьян она тоже не могла. Тонкая шелковистая ткань алого плаща ложилась мягкими складками, обнимала плечи, словно ласковые материнские руки, согревала как жаркие объятия, а на нижнем уголке примостилась крошечная вышивка.
Темно-красный дубовый лист и изумрудный клевер…
Кармайкл, не раздумывая, закрепил плащ на плече серебряной застежкой с гранатами и быстрым шагом направился к двери.
Говорят, что Холм раскрывается для званых гостей, только когда последние лучи заходящего солнца исчезают за горизонтом. Нужно развести на вершине одного из Алгорских Холмов костер из терновника, бросить в пляшущее пламя веточку вереска, омелы или, на худой конец, подойдет и осина, а потом ждать, откликнется ли кто из ши-дани на зов, придет ли к огню, чтобы сопроводить гостя внутрь Холма, или же ночь пройдет в одиночестве.
Что ж, остается только надеяться, что оставленный плащ – не простая забывчивость, а своего рода приглашение.
Прохладные весенние сумерки неохотно окутывали Алгорские Холмы серебристой дымкой, и вот ведь странное дело – в долине, где располагалось поселение, тумана не было и в помине, несмотря на то, что с Холмов стекали десятки ручьев, собиравшиеся в небольшое круглое озерцо к югу от деревни, а наверху – пожалуйста. В какое время года ввечеру не приди, все равно будет туман, иногда едва заметной дымкой, а порой и плотным белым одеялом окутывающий вершину каждого из четырех Холмов.
Кармайкл неторопливо поднимался по узкой извилистой тропке, невесть кем протоптанной в эдакой чащобе среди развесистых кустов боярышника и терна. Тропка едва виднелась в темноте, и если бы не белый мох, слабо светящийся в сумерках призрачным зеленоватым светом, который рос с краю дорожки, маг, скорее всего, сбился бы с пути. Кармайкл с удовольствием взял бы с собой на Холм факел, да торговец, что разыскал в своих закромах искусно выкованный, чуть позеленевший от времени медный узорчатый браслет с янтарными вкраплениями, отговорил брать с собой огонь. Дескать, привлечет живое пламя лесных духов, что по ночам кружат меж деревьев, и тогда хоть всю ночь жги костер из терновника на вершине Холма – не выйдет ши-дани из своего дома, что скрывается под землей, поостережется лесных призраков. Раз медный подарок для осенницы припасен, то помнить надо о том, что не имеет она весной силы в землях смертных, нечем ей защитить себя от разгульной нечисти. Ведь это человека спасет холодное железо, спрятанное на теле, али одежка, вывернутая наизнанку, на худой край и крест освященный сгодится, а ши-дани все эти хитрости не помогут, не сберегут. Другие они, на людей не похожие, да и искорка, что горит в их сердцах наравне с душами человеческими, иначе устроена – загасить ее сложнее, а вот подчинить легче. Потому редко поднимаются ши-дани из своих Холмов наверх, к людям, в чужой Сезон, разве что с охраной или оберегом тайным…
Вершина Холма, продуваемая теплым, влажным, несущим на своих крыльях обещание скорого дождя ветром, была пуста. Деревья здесь почти не росли – только несколько робких трепещущих осин рядом с небольшой каменной плитой, похожей на поваленное надгробие. Судя по всему, эта почерневшая от копоти, растрескавшаяся от времени плита и была тем алтарем, куда приносили крестьяне медные поделки и украшения, оставляли каравай хлеба, выпеченный из первого обмолоченного снопа пшеницы, и корзину с овощами и фруктами в благодарность за урожайную осень и сытую зиму. Здесь повсюду рос папоротник, усыпанный мелкими розоватыми цветочками, но вряд ли кому-то в голову пришло бы взять что-то с вершины одного из Алгорских Холмов без спросу. И клад не отыщешь с таким папоротником, и беду на дом навлечешь.
Кармайкл огляделся и принялся за дело.
Рубить колючий терн широким охотничьим ножом – то еще развлечение, впрочем, когда на первых мелких веточках затрепетали робкие еще язычки пламени, одно из Условий колдовства для Кармайкла было выполнено, и не прошло и пяти минут, как на каменной плите заполыхал костер в половину человеческого роста. Сгорела без следа в жарком пламени заранее припасенная веточка омелы, а маг уселся на землю и принялся ждать.
Не раз и не два пришлось подбрасывать в огонь терновые ветки, прежде чем на тропинке появилась высокая, статная молодая женщина, зябко кутающаяся в простую вязаную шаль из овечьей шерсти. Длинные, до пояса, косы цвета спелого каштана были перевиты алыми и оранжевыми лентами, на миловидном лице с округлой линией подбородка уже появились первые, едва заметные в ярком пламени костра морщинки в уголках глаз, хрупкие руки без единого украшения придерживали длинный подол красновато-коричневого платья с тонкой вышивкой. Было в ней что-то от девушки, что танцевала в ночь Бельтайна на весенней поляне, прыгала через обжигающее пламя в человеческий рост и подарила ему поцелуй, напитанный магией, как спелый плод сладким соком, но так старшая сестра походит на младшую.
– Разочарован, Кармайкл из Вортигерна? – женщина подсела к костру, узорчатая шаль распахнулась, показав вышивку у ворота платья, такую же, что красовалась на дареном ши-дани алом плаще.
– Я бы не осмелился… – слишком явная ложь для ши-дани, которые читают мысли на лицах людей так же легко, как грамотный человек – написанную на родном языке книгу. Женщина мягко улыбнулась, морщинки в уголках глаз стали еще заметнее. На вид ей можно было дать лет двадцать семь-тридцать – возраст, в котором крестьянки уже успели родить троих, а то и четверых детей, и приобретали незаметную ранее мягкость черт.
– Не нужно мне льстить, Кармайкл, – осенняя ши-дани ласково потрепала мага по плечу и улыбнулась еще шире. – Так зачем ты на Холм-то пришел? Меня повидать, или просто так костерок развел, погреться да весной свысока полюбоваться?
– Отдариться хотел за плащ, которым ты укрыла меня в ночь Бельтайна, – он порылся в карманах и протянул сидящей рядом осеннице широкий медный браслет с каплями янтаря, в которых золотыми искорками заплясали отражения жаркого пламени. – А вот за то, что ты когда-то укрыла меня в своем Холме от разбойников, боюсь, мне не расплатиться уже никогда. Разве что послужить тебе, как служит каждый, кто сорвет поцелуй с губ ши-дани или же вкусит их пищи.
– Хочешь пойти ко мне на службу на семь человеческих лет? Или же на семь лет в Холме ши-дани? – осенница приняла браслет из рук мага, и ее хрупкие прохладные пальцы едва заметно дрогнули, когда она услышала ответ Кармайкла.
Обремененный Условиями человек оставил ей право решать.
Осенница поднялась, и резкий порыв ветра взметнул подол ее платья, пригнул пламя костра к самой земле так, что обжигающие язычки лизнули носки сапог Кармайкла. Зашумели деревья, росшие на склонах западного Алгорского Холма, на чистом осеннем небе невесть откуда появились темные облака с неровным рваным краем, а ши-дани защелкнула на запястье дареный медный браслет и протянула ладонь магу.
– Я беру тебя на службу с открытым сроком. На семь человеческих лет – или же до того дня, пока ты не захочешь меня покинуть и уйти к людям. Но запомни раз и навсегда – никогда более не обещай ни ши-дани, ни фаэриэ того, что ты пообещал мне. Никогда не отдавай свою судьбу в руки тех, кого не знаешь.
– Как хоть называть тебя, госпожа моя ши-дани? – Кармайкл осторожно взялся за протянутую руку и встал, успев заметить на поясе осенницы вышитую кожаную сумочку, такую же, как он видел на деве в ночь Бельтайна – именно из нее вынимала девушка звонкоголосую флейту, подыгрывая сестре, что пела про цветок Грааль.
– Фиорэ Аиллан, ши-дани середины осени Алгорского Холма. С этого момента не говори ничего, Кармайкл из Вортигерна, пока я не позволю тебе этого. Смотри и слушай, если пожелаешь, но молчи.
Маг лишь послушно склонил рыжеволосую голову и последовал за осенницей сквозь густую пелену невесть откуда взявшегося тумана, белой пеленой окутавшей все вокруг, оставив видимой лишь узкую тропку, ведущую, по ощущениям Кармайкла, в никуда. Так, наверное, Проводник уводит после смерти душу человека на тот свет – по узкой тропинке посреди моря молочно-белого тумана, извивы которого то и дело принимают причудливые формы. Чудились скользящие в воздухе полупрозрачные фигуры, контуры которых едва угадывались в белесой пелене, серебристые огоньки то и дело проносились перед глазами, сбивали с толку. Если бы не прохладная ладонь Фиорэ, крепко удерживающая руку Кармайкла, маг наверняка потерялся бы в этой туманной мгле, блуждал по ней до тех пор, пока сам не превратился бы в призрака, сбивающего непрошеных гостей с дороги.
Чем дальше по тропе – тем чаще виделись Кармайклу призраки, то и дело выныривающие из туманного моря только для того, чтобы покрутиться перед лицом мага, скорчить забавную или страшную рожу и вновь раствориться в белесой дымке, пахнущей палой листвой и дождем. Они шептали что-то неразборчивое, какие-то обрывки слов и возгласов, шум, понять смысл которого Кармайклу никак не удавалось, но этот шепот выводил мага из себя, заставлял нервно озираться по сторонам, то и дело спотыкаться, хоть тропинка была ровной.
Белый ажурный мостик, переброшенный через широкую бурную реку, воды которой отливали багрянцем, казался хрупким и призрачным. Чудилось, что стоит лишь на него ступить – как он обрушится в красные воды, над которыми клубилась легкая дымка, стеклянным крошевом. Страшно, несмотря даже на уверенно идущую на полшага впереди ши-дани.
– Погоди, сейчас легче будет.
Фиорэ легонько коснулась лица Кармайкла тонкими пальцами, на которых блестела сладко пахнущая медом и корицей мазь с едва заметными золотистыми вкраплениями.
– Закрой глаза и ничего не бойся…
Почти неощутимые прикосновения пальцев на сомкнутых веках, губах и ушных раковинах.
Сразу смолк давящий, скребущий по сердцу острыми коготками страха потусторонний шепот, кожа больше не ощущала прикосновения неприятно холодящей кожу туманной дымки. Фиорэ нарисовала быстро впитывающейся в кожу мазью какой-то значок на лбу мага и велела тому открыть глаза.
Он подчинился безоговорочно – и оказался посреди осеннего леса…
Ветер, такой ласковый и прохладный, непостоянный и вечный, коснулся моей щеки, отводя назад выбившуюся из косы кудрявую прядку волос, медленно впитывающую в себя краски Осенней Рощи. Кармайкл сидел на хрустящем пышном лиственном ковре и пораженно оглядывался по сторонам, словно не в силах разом понять и воспринять то место, куда я его привела.
Через туманное поле и кровавую реку лежит путь в Холм осенних ши-дани, и призраки прошлых лет встречают каждого, кто проходит по зачарованной тропе. Я нарочно не стала сразу мазать Кармайкла волшебной мазью, что позволяет смертному видеть сквозь чары ши-дани и избегать иллюзорных ловушек – мне хотелось, чтобы мальчик, который когда-то давно попал на западный Алгорский Холм, прошел весь путь, как положено. Быть может, ему будет легче понять то, что он наверняка увидит здесь, под землей, в стране ши-дани, находящейся вне потока реки времени.
Полы алого, словно выкрашенного кровью плаща, что укрывал плечи мага, распростерлись по лиственному ковру, как переломанные птичьи крылья, а сам Кармайкл недоверчиво касался кончиками пальцев прохладной сырой земли, рассматривал искрящиеся крупинками золота прожилки в листьях берез, кажущееся фиолетовым в лучах закатного солнца небо, похожего на опрокинутую чашу…
И только потом глянул на меня, стоящую чуть поодаль.
Узнал, как мне кажется, лишь по осенней лиственной короне у меня на голове, да по теплой шали-паутине, что стлалась по земле наподобие королевской мантии.
– Теперь ты можешь говорить, – я улыбнулась, выхватила из путаного плетения отливающий золотой пылью березовый лист, позволила ветру подхватить его с моей ладони, унести в прозрачно-синее небо.
– Госпожа моя… – Сжались в кулаки холеные пальцы, безжалостно сминая палую листву, вызывающе ярко блеснул желтовато-зеленый кошачий глаз в серебряном перстне на правой руке. – Не ошиблось сердце, ты меня укрыла в этой роще, когда я был ребенком и замерзал осенней ночью в Алгорских Холмах.
– Ты прав, Кармайкл из Вортигерна. Признаюсь, – я подошла к магу и положила ладонь ему на плечо. – Поднимайся лучше – земля, конечно, еще теплая, да и вряд ли ты простудишься в моих владениях, но разве так приятно сидеть на ней, если есть возможность прогуляться?
Он безропотно встал, по привычке отряхнув добротные штаны от налипших на колени листьев и последовал за мной, то и дело останавливаясь, чтобы оглянуться по сторонам. А посмотреть было на что – с пригорка, где мы очутились после того, как перешли белый мост, вся Осенняя Роща, лежавшая в низине, была видна как на ладони. Воистину резная шкатулка с драгоценностями, доверху наполненная ограненными рубинами осин и дубов, янтарем кленов, золотыми слитками берез и ив, что росли лишь у озера Керрех, отражение которого существовало и в верхнем, людском мире. Несколько малахитовых пятен ельников – и карминово-красная листва древа королей, что и стало началом нашей Осенней Рощи, ее сердце и сила, ее защита и оборона.
Великое дерево, что обладает собственной магией, возросшее на крови девушки-вещуньи из рода людей, пришедшей в западный Алгорский Холм. Его листья сохранили цвет пролитой крови и по велению последнего короля стали остры, как лезвие меча, а кора отливает благородным золотом, напоминая о солнечных лучах верхнего мира, запутавшихся в косах человеческой девы. Древо королей всегда первым реагировало на истощение магии Холма, впрочем, как и на любые изменения, что происходили в Осенней Роще, – для этого когда-то оно и было создано. Как и цветок Грааль весенних ши-дани, серебряный олень зимних или же птица радуги у летних – у каждого Холма есть свое сердце, из которого приходит дар волшебства к каждому новорожденному ши-дани, в него же дареная сила возвращается после нашей смерти.
Только вот существует «сердце Холма» не в каждом времени – а лишь у того, кому следует оберегать прилегающие к Алгорским Холмам людские земли. Древо королей появлялось и исчезало у многих ши-дани, а теперь вот оно удостоило меня чести принимать его в своем времени. Готова поспорить – ненадолго это, но хоть смогу налюбоваться им у себя дома, а не будучи гостьей в чужом времени…
– Здесь так… красиво. Но где же остальные ши-дани? Или они прячутся среди деревьев, как призраки? – Кармайкл удивленно посмотрел на меня, ожидая ответа, я же лишь покачала головой.
– В этом дне лишь мы с тобой. Мне сложно объяснить человеку, как именно мы живем, но… Каждый ши-дани живет в Холме в тот день, когда он родился, и лишь в этот день он может править в Осенней Роще, являясь, по сути, ее частью. К примеру, если мне будет радостно, то на небе будет сиять солнце, расстроюсь – набегут тучи. В моем времени Осенняя Роща – это я, а поскольку сами по себе ши-дани существа творческие и не любят, когда вмешиваются в то, как они изменяют природу, то и существует такое разделение по времени. Наступит вечер, пройдет ночь и вновь будет утро – но это будет то же самое утро середины осени, только год будет совершенно другой, понимаешь?
– С трудом, если честно, – маг задумался, пощипывая кончиками пальцев чисто выбритый подбородок. – Но если я правильно понял, то у вас одно место на всех, просто вы живете в разное время… А если вам хочется поговорить друг с другом – то как, если вы разделены не расстоянием, а прошедшими днями?
– Достаточно лишь знать дорогу или получить приглашение, – улыбнулась я, беря Кармайкла под руку. – Я лучше как-нибудь покажу тебе. Моя единокровная сестра живет вместе с зимними в северном Холме, немного позже я вас познакомлю. К ней-то я дорогу знаю, не заблужусь. А сейчас тебе надо отдохнуть – в своем времени я ненадолго задержала заход солнца, чтобы ты успел полюбоваться моим домом до того, как сумрак ночи скроет все краски, но в мире людей уже наступила глубокая ночь.
– Я благодарен тебе за заботу… – маг осторожно накрыл мою ладонь своей, и я повела его к своему дому, укрытому в осеннем лесу за туманными пологами и осиновой околицей.
По дороге к моему дому растет яблоневый сад, где плоды то золотистые, почти прозрачные, с тонкой кожицей и сладчайшей мякотью, то алые, крепкие, с приятной кислинкой – все зависит от того, на какой год приходится мое время в Холме. Мне доставляло искреннее удовольствие собирать яблоки, складывая их в плетеные корзинки с вычурной ручкой, а потом отправлять в качестве гостинцев туда, где они были нужнее, – в зимние ли охотничьи угодья, летние ли поля или же к весенним рекам, а в ответ и у меня в доме появлялись дары ши-дани из соседних Холмов. Но раз теперь у меня в доме живет человек, надо будет позаботиться и о еде, приготовленной человеческими руками из того, что растет наверху. Для людей пища ши-дани не слишком хорошо подходит – она не питает тело человека, как должна была бы. Конечно, Кармайкл может пробовать и мои яблоки, и вино, и вообще любое лакомство, но для него это будет как иллюзия, могущая передать все оттенки вкуса, но при этом неспособная насытить и придать сил.
– Ты все же мой гость, Кармайкл из Вортигерна, а не слуга, – он попытался возразить, но я предупреждающе сжала его ладонь. – Ты сам не понимаешь, чего просил, когда встретил меня у костра на Холме. Быть личным слугой у ши-дани – это позабыть на долгих семь лет обо всех, кто остался в людских землях. Забыть о своих личных амбициях и предпочтениях, оставив лишь одно-единственное стремление – служить и угождать своему господину или госпоже во всем. Не самая почетная должность для талантливого мага.
Осенние сумерки быстро сгущались, погружая Рощу в звонкую, хрупкую тишину, что разливалась над деревьями, подобно густому холодному туману, свивающемуся в тонкие жгуты по обе стороны от тропинки. Кармайкл неслышно шел рядом со мной, и полы его алого плаща развевались на легком ветру, тонкая, шелковистая ткань то и дело скользила по моему бедру, словно оглаживая робкими неуверенными пальцами.
Право слово, я не знала, какая блажь замутила ему голову, если после Бельтайна он решил бросить все – и прийти ко мне в добровольное услужение, не зная толком, что может ждать его в такой «должности» у ши-дани, не выучив необходимых условий подобного «договора». Если бы на моем месте оказалась менее щепетильная ши-дани, мальчик умудрился бы не только запропасть на семь лет в Холме, что означало бы пролетевшие над землями людей века, но и душу свою подарить, так и не осознав, почему.
Интересно, что привело его в небольшую долину у подножия Алгорских Холмов? Здесь не проходили крупные торговые пути, не было исцеляющих родников – разве что растущие на склонах Холмов лечебные травы, да редкие мастера, потомки тех, кто когда-то побывал в Холмах, честно отслужив свой срок, и вернулись с подарком. Мы редко оплачиваем службу драгоценностями или золотом, хоть и могли бы – чаще всего нашим слугам достается нечто такое, что нельзя продать, потерять или украсть – только передать по наследству по доброй воле. Из северного Холма зимних чаще всего выходили песенники и менестрели, весенние давали испить росы из цветка Грааль, что даровал ясновидение и прозрение. О дарах летних я и сама толком не знала – не то чтобы они не заводили себе слуг или были ими недовольны, нет, просто настолько они капризны и непредсказуемы, что непонятно, дар они выдадут или же проклятие.
Чего уж стоило желание одного из слуг, который сдуру попросил себе, чтобы каждое его слово, что идет искренне и от души, становилось истиной. Не знаю, что имел в виду человек, но вот проблем у него скорее прибавилось, чем убавилось. Потому как редко он мог пожелать кому-то от души богатства и радости, а вот в сердцах проклясть соседа так, что даже обремененные Условиями помочь не могли – это запросто. Кончилось все тем, что проклял к тому времени богатый и нелюдимый крестьянин собственную дочь, единственный свет в окошке, последнюю радость угасающей жизни. Проклял так, что сгинула девчушка сквозь землю, попав не то в Сумерки к жестоким и бесчеловечным тварям, не то еще куда – и лишь тогда пришел он снова на южный Холм, кланяться в ноги ши-дани, что была ему хозяйкой долгих семь лет, вымаливать ее милость, чтобы забрала она свой дар и вернула единственную дочь. Все золото, что в доме было, принес он тогда солнечным днем на вершину Холма, три ночи костер жег, и лишь тогда смилостивилась его бывшая госпожа, забрала проклятый дар. Насколько я знаю, дочь вернулась домой, да вот только ни слова до самой смерти больше не вымолвила – насмотрелась в Сумерках такого, что на всю жизнь вперед речь отбило.
А из Осенней Рощи выходили мастеровые люди. Изумительная вышивка появлялась из-под иглы девиц, что семь лет пропадали в западном Холме, тонкие как паутинки нити оказывались на их веретенах, а сотканное их руками полотно шириной в пять локтей можно было с легкостью протянуть через обручальное кольцо. Мужчины же возвращались кузнецами, в горне которых суровое и несговорчивое железо становилось податливым и послушным, как женское тело под руками любимого. Легки и невесомы были узорчатые кубки, что ковали они на зависть столичным мастерам, краше морозных узоров на стекле – серебряные украшения, даримые женам и невестам.
Только вот вместе с даром и тоска навеки поселялась в их глазах. Почти незаметная, легкая как дымка над озером Керрех поутру, но которая вспыхивала чуточку ярче при взгляде на Алгорские Холмы.
Сложно сказать, что люди оставляют в нашем доме. Кто-то – чудесные воспоминания и радость, кто-то частичку своей души, что вечно будет обитать в Осенней Роще, а кто-то и сердце забыть может. И не возьмет обратно, даже если нагонишь у самого моста через кровавую реку и попытаешься вернуть.
Улыбнется только, покачает головой – да и пойдет своей дорогой к такой простой и одновременно сложной человеческой жизни, для того чтобы сгореть, как мотылек у свечки, всего за десяток-другой лет и снова вернуться. На этот раз – навсегда, по доброй воле избрав вместо сладкого забвения и новой жизни существование в Алгорском Холме.
Мой непокорный, легкий и почти живой ветер, что продувает Осеннюю Рощу насквозь, что ласкает мое лицо неощутимыми почти прикосновениями, что гонит по небу грозовые тучи – он когда-то был человеком. Имя его давно уже стерлось из людской памяти, потомки расселились по свету, позабыв своего далекого предка, и лишь Осенняя Роща помнит его имя, звонкое, как колокольчик, ласковое, как набегающая речная волна.
Выходя ранним утром из дому, я приветствую его, как и много лет назад, когда он встречал меня у беседки с цветком кроваво-багряного георгина в руках, а в серых глазах его светился тот же странный огонек, что я заметила в глубине зрачков Кармайкла, когда он целовал меня в ночь Бельтайна. Может, именно поэтому я и не хочу зазывать к себе еще одного слугу – боюсь, что когда-нибудь, выходя на порог дома поутру, я буду здороваться и с ним, как ныне здороваюсь с Там Лином. Рыцарем, что в стародавние времена покинул родной дом в поисках счастья – да и угодил ко мне в канун Самайна, спасаясь от ярившейся в небе Дикой Охоты. Остался поначалу лишь до утра, но потом точно так же как и Кармайкл предложил свои услуги в обмен на спасение.
Как же быстро пролетели эти семь лет! Счастливые и безоблачные, годы неслись, как на крыльях, и не успели мы оглянуться, как наше время истекло. Там Лин вернулся к людям, к своей невесте, прекрасной златокудрой деве по имени Дженет, получив от меня в дар лист древа королей, что вне Холма стал превосходным мечом, не ведающим промаха. Там Лин стал первым рыцарем короля, женился на Дженет, получил собственный замок и земли, а в народе в скором времени появилась легенда о том, как девица спасла своего возлюбленного из рук королевы фей. Что прекрасная Дженет стянула Там Лина с коня, когда тот проезжал мимо нее в свите королевы, крепко обняла и не отпускала, несмотря на то, что жестокосердная ши-дани обращала рыцаря то в змею, то в чудовище, то в раскаленный железный брус, но в конце концов сжалилась – и отпустила его к людям…
