Жара

скачать книгу бесплатно

Жара
Александр Самбрус

Роман Александра Самбруса «Жара» – философский роман, замешанный на реализме и фантастике. Его нестандартный и таинственный сюжет – это микс из элементов философского и полицейского триллера, аллегорических отступлений, любовных приключений, сатиры и гротеска. Главный герой произведения Максимилиан приезжает в один из городов «южной» страны, где все ему по духу, кроме изнуряющей жары. По совету врача он приобретает солнцезащитную одежду и прочие нужные атрибуты, которые выглядят весьма экстравагантно. Таким образом невинное желание спастись от жаркого климата превращается в череду приключений: Максимилиан становится фигурантом раздела светской хроники, местной знаменитостью, от которой не отстают папарацци, его берет на прицел полиция. Зажатый со всех сторон непростыми обстоятельствами, он покидает любимый город, никого об этом не предупредив, к тому же используя довольно оригинальный способ бегства…

Александр Самбрус

Жара

Роман-феерия

Предисловие

Эту странную историю мне рассказала бабушка, а ей, в свою очередь, рассказала ее мама, а маме, ну, то есть прабабушке, на бальнеологическом курорте об этом удивительном случае поведала какая-то сумасбродная дама, жена нотариуса. Так что ничего удивительного нет в том, насколько этот рассказ получился запутанным, несвязным и, в некотором роде, как справедливо утверждают некоторые, даже и бестолковым.

Одним словом, события разворачиваются в тридцатых годах XX века в каком-то южноевропейском приграничном городе. В каком – не уточняется, все потому, что эта дама, жена нотариуса, была несколько невротического склада и, вероятно, из-за этого никак не могла вспомнить названия города – у нее все названия спутались в голове, и с возрастом это несчастье только усугублялось, что уж тут поделаешь? У нее даже не было полной уверенности в том, что это был южноевропейский город, временами ей казалось, что это вполне мог быть и центральноевропейский, но уж точно не Вена. Потому что Вена, во-первых, достаточно велика и спутать ее с каким-то другим городом было бы сложно. И потом, если бы это была Вена, то она посещала бы оперу, причем регулярно, а в этом городе, где действие разворачивается, оперного театра не было. Какой-то театр был, и даже неказистая балетная труппа при нем наличествовала, а вот ничего, связанного с оперой, точно там не было.

Опять же, временами реминисценции с Веной никак не хотели отступать на второй план и только добавляли жене нотариуса сумбуру в голове еще и потому, что много воды было в этом городе – то ли Дунай широко тут разливался, то ли озеро какое-то было, одним словом, географически она не могла сориентироваться точно. С другой стороны, она вполне здраво рассуждала, когда говорила о том, что не клином на Вене свет сошелся, – разве мало больших и красивых городов на Дунае расположено? Да сколько угодно. И с этим трудно спорить, конечно.

А вот что еще совершенно точно, так это то, что летом в этом городе всегда стояла жуткая жара. Эта жара носила специфический удушливый характер. Дело в том, что с противоположной стороны озера, разделяющего два государства – то, которое на севере, и это южное, – возвышалась высокая горная гряда, так что жарким массам воздуха, поступающим с юга, некуда было деваться – эти массы упирались в горную гряду и плотным облаком нависали над озером и городом. Более того, какое-то время тому назад северяне еще и заделали бетонными перегородками несколько ущелий, что шли от озера к ним через эти горы, ну, а чтобы иметь выход к единственному своему порту на озере, они прорубили туда туннель. Еще и с ним всякие манипуляции проводили: то они его открывали, то закрывали. В газетах писали, что сделано это было не без умысла: северяне якобы пришли к выводу, что какое-то время этот южный город, может, и продержится в этой удушливой атмосфере, но так, чтобы долго… Мировая общественность, естественно, решительно поднялась на защиту, президенты и премьер-министры разных стран такие устрашающие слова произносили в адрес северян, что даже непонятно было, что из всего этого может получиться. Закончилось все, правда, тем, что квалифицировали эти перегородки как Стену (с большой буквы так и писали), разделяющую народы, культуры и все такое прочее. На этом все стало затихать. Правда, одно время южное государство хотело в международные организации обратиться, чтоб те дали правовую оценку. Но во-первых, северяне, как государство гораздо более сильное, имели там достаточно влияния и блокировать могли любое решение, а во-вторых, они придумали неплохое оправдание: они там, у себя, все время живут в состоянии холода зимой и легкой прохлады летом, и их народ особенный – он других климатических условий не выносит, таким образом, власти предприняли эти шаги исключительно для его выживания. А что касается неудобств для народа южного государства, так формально они тут ни при чем – даже и пальцем не пошевелили, чтобы нарушить чей-то там суверенитет. Относительно экологии – вдогонку они заявили – так это вообще выдумки интеллектуалов и отдельных сомнительных общественных организаций. Ну что тут поделаешь? Кто сильный, тот и правый, выхода не было – южное государство «утерло нос», ну а, собственно, горожане стали приспосабливаться: где только можно наустанавливали кондиционеров, как раз к тому времени началось их серийное производство, на каждом перекрестке обустроили питьевые фонтанчики, внедрили часы сиесты. Многое, конечно, еще нужно было сделать, но, в общем-то, можно сказать, что пути спасения были очерчены…

Но пока до летней жары еще было далеко, в городе и окрестностях стояла чудная весенняя пора. Было тепло, временами даже очень, но ничего изнуряющего пока не наблюдалось. Как раз в это прекрасное время в город и прибыл некий Максимилиан Д., молодой человек лет двадцати трех – двадцати пяти, недурственной наружности и с весьма обходительными манерами, чувствовалось, что он из хорошей интеллигентной семьи. Прибыл с той, северной стороны. Там, у себя, он только окончил финансовый институт, прошел короткую стажировку на какой-то тамошней бирже и по туристической путевке выехал на выходные в одну из нейтральных стран якобы для осмотра изумительно красивых мест, а уже оттуда, после осмотра этих мест, перебрался к нам. Они всегда так поступают: им к нам невозможно вырваться напрямую, так что они вначале вынуждены красоты осматривать, ну, а потом уже окольными путями – к нам.

Почему Максимилиан решил оттуда уехать – не совсем понятно, к «политическим» он вовсе не принадлежал, но информация некоторая все же просочилась: несмотря на молодость лет и отсутствие профессионального опыта, он не захотел присоединять свой голос к всеобщей какофонии звуков, которая господствовала в тех краях. И потом, многие из них, этих северян, к нам рвутся потому, что там холодно, пасмурно, люди друг другу не улыбаются, вечно какие-то парады устраиваются, порой устрашающие, а у нас всегда тепло и душевно. Скорее всего, это как раз и было истинной причиной его у нас появления.

У Максимилиана тут все по самой высокой протекции сложилось: в нашей столице у него какой-то троюродный дядюшка проживал, крупный бизнесмен, а у нас в городе сама мадам Гобзалова замолвила за него словечко – и без всяких проволочек он был принят брокером на товарную биржу.

Женой нотариуса сообщалось также, что этот Максимилиан был на вид очень симпатичный молодой человек: лицо приятное, роста высокого, волосы немного длинные, единственный недостаток, что страшно худой. Из-за такой неимоверной худобы на него не подходил ни один размер одежды – все приходилось шить на заказ. Потом, правда, выяснилось, что он с собой немало всякой одежды привез. На фоне впалых скул его карие глаза казались огромными темными блюдцами и пылали, словно пожар. Весьма положительно жена нотариуса отзывалась и о его имени: она находила его чрезвычайно завораживающим.

И еще: глаза у него были с какой-то сумасшедшинкой, это многие заметили, не только жена нотариуса. В целом, несмотря на все эти совершенно несущественные недостатки, а может, и преимущества, жену нотариуса чрезвычайно взволновал тот факт, что вездесущая мадам Гобзалова сразу же положила на него свой глаз. Она, видите ли, решила, что поскольку устроила ему протекцию, за смешные деньги поспособствовала съему хорошенькой квартирки, то ей и все козыри в руки. Повествуя об этих деталях, глаза у жены нотариуса становились колючими, щеки краснели, а руки быстро-быстро двигались в разные стороны.

Таких как Максимилиан в городе потихоньку прибавлялось, но неприязни среди горожан к новоприбывшим не ощущалось – они относились с пониманием к тому, что некоторые северяне не могут ужиться с той воцарившейся у них какофонией. Горожан больше занимали другие проблемы. Хотя до северного соседа было приличное расстояние через это озеро, они прекрасно осознавали пограничный статус своего города, а из средств информации знали, что войска на той стороне, включая как военно-морские, так и авиадесантные подразделения, время от времени приводились в состояние повышенной боевой готовности. Знали они и о том, что в случае необходимости скорость их продвижения – как по воде, так и по воздуху – будет достаточно быстрой. Сомнений в этом не было совершенно никаких.

Итак, события, если верить заявлениям госпожи жены нотариуса, развивались просто замечательно. Правда, был один нюанс, но он поначалу практически не приносил каких-то особых неудобств. Дело в том, что на бирже требовали, чтобы все брокеры ходили в черных, наглухо застегнутых на пуговицы костюмах и в шляпах-котелках. Ибо только в таком старорежимном официальном виде можно было совершать товарные сделки. Представители сельскохозяйственных кооперативов, если брокер не был одет соответствующим образом, напрочь отказывались вступать в товарные отношения. Как и все селяне, они страдали излишней подозрительностью: если брокер не одет как следует, то как знать, не мошенник ли это? Руководство биржи, чтобы подстраховаться, даже решило, что и вне службы брокерам следует обязательно ходить в подобающем виде – исключительно при костюме, оно за этим строго следило, вплоть до увольнения за нарушение. Максимилиан, когда туда устраивался, об этих деталях не знал. Как и не знал о том, что летом в городе устанавливалась эта самая жуткая жара. Но пока, повторимся, стояла чудная теплая погода и особых неудобств ни в чем не прослеживалось.

Единственная закавыка в повествовании заключалась в том, что с данного момента, собственно прибытия Максимилиана в город, вся эта история, как справедливо замечала и даже настаивала на таком своем видении эта несколько взбалмошная дама с бальнеологического курорта, жена нотариуса, все более и более основывалась на отчасти сомнительных городских пересудах, отрывочных заявлений множества задействованных лиц, отдельных письменных свидетельствах, и, таким образом, общая картина получалась достаточно пестрой. И была бы не совсем точной и полной, если бы не попытаться произвести хотя бы какую-то – естественно, непредвзятую – реконструкцию событий. С привлечением как можно большего количества источников информации, а возможно, даже и с непосредственным участием некоторых действующих лиц и, главным образом, самого протагониста. «Да-да, именно с участием самого протагониста!» – тут уж и мама бабушки настаивала самым решительным образом, тем более, что, начиная именно с того момента, когда температура в городе резко пошла на повышение, жена нотариуса уже начинала основательно путаться в своих свидетельствах, а некоторые из них были попросту противоречивыми. Ничего не поделаешь – влияние жары…

Нет, ну кое-что она, жена нотариуса, совершенно точно помнила, ну, например то, что вид у Максимилиана в этом черном костюме был очень интригующим. Когда он попадался на пути, в частности, дородных дам, они непременно приостанавливались – якобы для того, чтобы что-то друг дружке сообщить на ушко или же складку какую на туалете поправить, а сами потом оглядывались в сторону уходящего Максимилиана и весьма живо перешептывались.

– Не думаю, что что-то там такое… особенное они могли придумать… – каждый раз говорила одно и то же жена нотариуса. – Дородным всегда невдомек, как вообще можно таким худым быть. Скорее всего, они весьма определенно высказывались по двум позициям. Первая: «Эх, откормить бы!». И вторая: «Но вот имя какое завораживающее – Максимилиан…» Во всяком случае, мне именно так кажется…

1

И даже на высшем городском уровне к Максимилиану отнеслись благосклонно, тем более что никаких подозрений относительно его возможной причастности к разведывательным структурам сопредельного государства не возникало. Ну, какой из него может быть северный шпион? Тут у двух крупных чинов – комиссара полиции и начальника службы безопасности – мнения сошлись, а это у них редко случалось.

– Юноша практически – и разведчик? Это еще что за новости? – без тени сомнения заявил на совещании у префекта комиссар полиции.

Начальник службы безопасности в знак согласия закивал головой:

– В тридцать лет можно быть. И в сорок. А в более «продвинутом» возрасте – так и вообще… – добавил начальник службы и свое веское слово. – Даже дедушкой можно быть преклонных лет и вполне успешно вести разведывательно-подрывную работу. Но так, чтобы наоборот… Тут опыт нужен, без него – никак.

– А вот имя, кстати, такое… ну, не совсем, что ли… – вступил в обсуждение старший сержант Вожелка. Его не очень высокое звание, может, и не совсем соответствовало совещанию такого уровня, но он был их непременным участником, как-никак пятнадцать лет именно старший сержант Вожелка отвечал за «наружку» и филеров по всему городу.

– А что? Обычное имя, – совершенно справедливо заметил господин префект. – Для региона наших стран – каждый десятый с таким именем.

– Да-да, я поручал моим людям свериться, – немного потускнел комиссар полиции. – Что правда, то правда – в имени ничего необычного не усматривается, вот только ни единого человека с таким именем у нас, в многотысячном городе, отродясь не было.

– Вот как? Весьма презанятно. – Господин префект и в самом деле был чрезвычайно удивлен.

– Ну вот. Ведь это же очевидно, – стал наступать старший сержант. – Не доведет до добра эта маленькая деталюшка. Того и гляди, хлебнем горя… И так их насобиралось уже, эмигрантских этих…

– Ну-ну-ну… – поспешно перебил его господин префект. Он прекрасно знал, что в таких случаях старшего сержанта лучше перебить в самом начале, не то Вожелку понесет на слишком далекие расстояния. – Смею обратить ваше внимание, что вы иногда сгущаете краски. Я понимаю – у вас работа такая, но все же.

– Зато с точки зрения идентификации, так просто превосходно. – Начальник службы безопасности посчитал, что в самый раз будет, если он опять что-то скажет толковое. – Ну, мало ли что в жизни может случиться…

– Конечно, за него похлопотали, – доверительно сообщил комиссар полиции. – Его дядюшка – какой-то солидный коммерсант у нас в столице. Он и пристроил его к нам на биржу. А еще мадам Гобзалова тут такую деятельность развернула…

– Знаю, знаю, господа, – вклинился господин префект. – Ох уж эта вездесущая мадам Гобзалова!

– Господа, вы меня простите, но я никогда этих блатных не любил! Никогда! Тем более учитывая наши сложные климатические условия!

– Согласен с мнением господина Вожелки, – воодушевился начальник службы безопасности и сразу же достал из папки какую-то бумагу. – Вы только послушайте, что мне пишут в секретном донесении! Вот… вот, что пишут… «Северяне полагают, что высокая температура приводит к бескрайнему романтизму и неоправданной мечтательности, люди становятся вялыми, расхолаживаются, и в таком состоянии их легко покорить. Стоит выслать в каждую провинциальную столицу по небольшой группе с виду неприметных людей – и через два-три месяца они наладят отношения – посредством денежных выплат, разумеется, – с местными из числа недовольных и криминалитета, а уже через полгода можно будет в одночасье занять все главные административные учреждения. Равно как и резиденции губернаторов, и… – начальник службы немного замешкался, но, пересилив внутреннее сопротивление, продолжил: – и… префектов».

Господина префекта сразу же передернуло, и он взялся рукой за щеку – это был признак, явно свидетельствующий о его глубокой озабоченности.

– Они сразу две проблемы решают, – продолжил начальник службы. – У себя таким волевым решением, я имею в виду обустройство Стены, еще более холодную погоду устанавливают, ибо полагают, что в прохладном и даже в холодном климате дух и тело содержатся в идеальной форме и человеческие особи всегда готовы к изъявлению решительных действий. В свою очередь, нам устраивают еще более жаркий климат. Даже, можно сказать, прикладывают руку к созданию особой удушливой атмосферы, ибо они истово верят в то – как я уже выше и упоминал, – что в жарком климате люди расслабляются, все их чувства притупляются, в особенности чувство ответственности и патриотизма сползает к нулевой отметке, следовательно, их – то есть нас – будет легко завоевать. Открыто об этом, конечно, ни слова не звучит, наоборот, они каждый раз заявляют, что испытывают к нам исключительно дружеские чувства. Вот, господа. Это не какой-то там шлецик пишет, а чрезвычайно уважаемый агент!

– Вот видите! Вот видите! – вскрикнул старший сержант Вожелка. – Мои люди тоже подобные настроения среди определенных кругов нашего населения фиксируют!

Вожелка еще хотел что-то добавить в таком же непримиримом духе, но комиссар полиции уже давил ему своей ногой на ботинок. Он-то прекрасно заметил, насколько эти слова расстроили господина префекта. Такие донесения его всегда страшно расстраивали. Повисла тишина. Наконец господин префект отнял руку от щеки, несколько вытянул губы трубочкой – это свидетельствовало о скором изречении довольно разумной мысли, и вымолвил:

– Понимаете ли, господа, все это имеет место быть. Это правда. Но правда и то, что ничего нового в этом нет. Ну, полагают они… ну, заявляют о своем якобы дружеском к нам расположении. Но, господа, наши аналитики эти посылы, слава богу, уже давно легко научились расшифровывать!

Господин префект снова несколько вытянул губы трубочкой, что опять свидетельствовало о скором изречении еще одной довольно разумной мысли.

– И потом. Это вам к сведению – всем вам, ну, и, в какой-то степени, к руководству, разумеется: мадам Гобзалова лично с министром относительно этого молодого брокера – как вы говорите? ах да, Максимилиана – переговорила. Так что тут мы должны в одной линии с министром как-никак следовать… – Господин префект держался за свои щеки уже обеими руками, в который раз вытянул губы трубочкой и тут же подкорректировал себя: – Будем, будем следовать, однако параллельно и бдительности терять не будем. Собственно говоря, у нас их – прибывших оттуда – поднасобиралось маленько, это правда.

Старший сержант Вожелка уже было открыл рот, чтобы озвучить цифровой материал – у него он был самый точный и свежий, но вновь ощутил под столом довольно сильное надавливание на свой правый ботинок.

– Но не так, чтоб уж совсем критически. – Обе руки господина префекта оторвались от его щек. Это свидетельствовало о том, что уровень его обеспокоенности сошел на нет. – И все, слава богу, благонадежные. Так что пусть живут… – на этой благодушно-разрешительной ноте совещание и было закрыто господином префектом.

2

Я тут уже вторую неделю, к чему-то привык сразу, а к чему-то все никак не могу. Но надеюсь, что со временем все образуется. Жители своим городом гордятся и постоянно называют его то изумительным, то великолепным. В общем, это так. С одной стороны к городу подступает целое море воды – Великое Разделительное озеро, тут его сокращенно называют ВРО. Удивительное дело, как эти каких-то тридцать километров водной глади прямо-таки чудовищным образом разделяют наши страны. Пару часов на корабле, минут десять лету, а насколько все разное…

Если бы только озеро! С той, бывшей моей стороны, громоздится высоченная горная гряда, и это тоже, скорее всего, играет важную роль. Множество рек и речушек несут свои воды с этой гряды и впадают во ВРО, а вытекает из него всего одна, но бурная и полноводная река, и проходит она через наш город, так что здешнему правительству пришлось провести целый комплекс мероприятий: соорудить по ее берегам прочные дамбы и каменные набережные, обустроить в ее начале шлюз, а ниже по течению предусмотреть резервно-аварийное водохранилище. Довольно сложное гидрографическое хозяйство, мне с этим еще предстоит разобраться. В общем, красоты тут неописуемые, и можно сказать, что все пока складывается хорошо, вот только температура воздуха постепенно ползет вверх и это начинает ощущаться.

И вот что еще меня несколько пугает: говорят, что тут не просто жарко летом, а иногда в этих местах случаются так называемые «африканские прорывы». Тут этот термин используется в тех случаях, когда из Африки доходят порывы сирокко. Тогда даже Средиземное море – а это 500–600 километров – не является преградой для этого удушающего, обжигающего ветра. Раскаленные воздушные потоки несут сахарский песок и мелкую дисперсную пыль, но самое ужасное заключается в том, что все эти массы воздуха упираются в горную гряду и с этим удушливым и застойным состоянием нужно как-то справляться. Горожане говорят, что это, пожалуй, самое сложное в их жизни и что с этим нужно уметь справиться. Все проходят через этот непростой период, а потом все налаживается. Так что, вроде, ничего особо ужасающего нет. Просто интересно, а как у меня с этим всем получится?

А вот с общением проблем не наблюдается: у нас хоть и разные языки, но многовековое соседство заставило нас – как по ту сторону, так и по эту – овладеть обоими. Другое дело – акклиматизация. Если бы я приехал сюда зимой или же ранней весной, то у меня было бы на это время. Но так уж получилось, что сейчас весна на исходе, и чувствуется, что лето будет жарким!

С работой я освоился сразу, во время стажировки я освоил многие нюансы – группы товаров, котировки, – все это было мне знакомо. Вообще-то дядюшка запросто мог бы устроить меня и на столичной бирже, однако там нужно было идти на вакансию начинающего брокера, а тут он договорился о том, что я сразу стал брокером полноценным. И перспектив тут больше. И вообще дядюшка полагает, что мне нужно начинать самостоятельную жизнь и ни на кого не полагаться, а живя бок о бок с ним, я ее – свою самостоятельную жизнь – никогда не начал бы.

Что касается биржи, то тут существует давнишняя традиция: все ее служащие обязаны все время ходить в своеобразной униформе: черный костюм из грубошерстной ткани, белая рубашка с жестким воротничком, шляпа-котелок и кожаные ботинки. Костюм из плотной твидовой ткани, такие же груботканые рубашки, такой же тяжеловатый котелок. В первое же утро мне это одеяние и выдали под расписку, а также вручили экземпляр Генеральных правил поведения брокера. Этих правил целый свод, на всю неделю чтиво мне обеспечено! Правда, вне службы разрешалось не надевать форменный костюм, но начальство строго-настрого предупредило: все равно это должен быть костюм, пусть другого какого-то цвета и пусть не из такой плотной ткани – но все же костюм! Веселенькое дело – плотная ткань и в жару! И потом, после работы, все в теннисках, легких брюках, некоторые даже и в шортах, а ты – в костюме! Уже сейчас, в конце мая, по всему видно, что июнь будет очень жарким месяцем. А что будет в июле? Страшно подумать! Здесь это, пожалуй, самое знойное время в году. Говорят, что жара стоит невыносимая, все тело становится липким и такое возникает ощущение, будто тебя с ног до головы измазали оливковым маслом и выпустили на улицу.

Господин управляющий встретил меня очень приветливо, подробно расспрашивал о дядюшке, принял самое живое участие в вопросе моего обустройства.

– Как вы, кстати, устроились?

– Пока в гостинице.

– Это не дело, вам нужно побыстрее найти квартиру.

И тут же набрал по внутренней телефонной связи директора департамента человеческих отношений.

– Вот что, милейший, окажите всяческое содействие нашему начинающему брокеру: помогите ему подыскать квартиру, кого-нибудь с хорошей репутацией для ведения хозяйства и вообще – пока, в первые дни, не загружайте работой.

Так и получилось: с самого утра я заполнял в департаменте разные бумажки и уже через час-другой меня отпускали. Директор департамента предостерег меня:

– Непременно старайтесь успеть со всеми разъездными делами до двенадцати часов. Либо уже после шестнадцати возобновляйте. А то жара вас одолеет.

Я так и делал – утром вместе с представителем агентства по недвижимости отъезжал смотреть предлагаемые квартиры. И портного мне хорошего предложили: за два захода он подогнал на меня униформу. В ней я пошел в фотоателье – департамент человеческих отношений изготовит мне удостоверение. На карточке я показался не совсем на себя похожим. В жизни я выгляжу более привлекательным и интересным, вот только очень худой.

Рядом с моим столом оказались столы двух довольно обходительных молодых людей моего возраста – одного зовут Врано, а второго – Ладислас, оба они такого же высокого роста, как и я. Мы с ними довольно быстро сошлись и уже через пару часов были на «ты». За нашими столами мы не засиживаемся, это такая работа, что нужно носиться по главной зале как угорелому, постоянно выкрикивая, соглашаешься ты на эту котировку или нет, какую цену сам предлагаешь, все время нужно записывать цифры в блокнот, чтоб не сбиться, и все для того, чтобы что-то купить подешевле, а потом это же самое продать повыгоднее, и делать все это нужно чрезвычайно быстро.

В одиннадцать часов мои соседи сказали, что у нас есть законные пятнадцать минут на то, чтобы сбегать через пару кварталов в кафе – выпить чего-то холодненького и чем-то перекусить. Они переглянулись между собой и сказали загадочно: «В «тематическое» Максимилиана поведем, куда же еще для начала?»

На улице уже было нестерпимо: жара ударила мне прямо в лицо, я почувствовал, как рубашка стала прилипать к телу, – хорошо еще, что мы держались теневой стороны улицы. По пути я обратил внимание на какой-то странный автомат «Дышать – кислород!», но мы шли быстро и о чем-то справиться не было никакого времени. Тем более что мои новые друзья и так все время вводили меня в курс дела.

– В городе уйма ресторанов, кафе и прочих локалей. Всякие цукрарни, винарни, пиварни и просто забегаловки – на каждом углу, – объяснял Врано. – Но наиболее известными достопримечательности являются два кафе: «Желтый дом» и «У каторжан» – это самые старые заведения города. Начиная со средних веков, сюда – как в город пограничный – ссылали две категории населения: умалишенных и приговоренных к каторге. Считалось, что если северному неприятелю вдруг и удастся завладеть этим городом, то страна многого не потеряет – конечно, лишится части своей территории, что печально, а вот что касается «человеческого материала», так кто в те дикие времена держал умалишенных и каторжан за полноценных людей?

– Однажды мэр-социалист попытался их переименовать – под предлогом того, что эти названия якобы унижают честь, достоинство и прочие возвышенные права вверенного ему населения, но оказалось, что оба заведения намертво внесены в Перечень объектов мирового достояния и государству пришлось бы выплатить международному сообществу огромный штраф. К тому же и сами горожане жутко воспротивились. – Ладислас сделал паузу, а потом продолжил: – Представляешь, всю жизнь они и их предки посещали «Желтый дом» и «У каторжан», а теперь должны ходить в какие-то банальные «Петух с курицей», «Поросячья нога» или и в того более безликое «Аппетитное». Потому как у властей на какие-то оригинальные названия вряд ли хватит ума. Ну, вот и «Желтый дом» – это кафе к нам ближе находится, а к «Каторжанам» еще целый квартал отсюда, оставим их на послеобеденный период.

В «Желтом доме» была модная вращающаяся дверь – по одному она нас поглотила вовнутрь. Одну за другой кельнер швырнул в нашу сторону три ледяных салфетки, раздавать по одной и при этом отвешивать легкий поклон у него не было времени – сразу за нами в кафе ввалилась целая толпа наших биржевиков. Мы начали протирать лица и руки, сразу сделалось легче. Между прочим, и тут тоже стоял автомат «Дышать – кислород!» Я поинтересовался:

– Что это за штуковина такая?

– Последний американский писк. Иди сюда, – Врано взял из стопки дезинфицирующую салфетку и протер ею маску. – Ходишь по городу и вдруг чувствуешь – тебе кранты. Кинул монетку, прильнул к маске, зарядился кислородом и пошел дальше как ни в чем не бывало.

Он бросил монету в отверстие и без всяких церемоний втиснул мое лицо в маску: «Дыши!».

Вначале я ничего не понял и не оценил – такое было впечатление, что вдыхаешь очень холодный воздух без какого-либо запаха и вкуса, потом вдруг начало сдавливать виски, даже глазам стало больно. Через минуту послышался щелчок, и Врано оторвал меня от маски. К маске прильнул Ладислас, затем сам Врано. И только тогда я почувствовал – у меня вдруг появляются какие-то новые силы, дыхание стало ровным, глубоким, а легкое головокружение сменилось приятным ощущением распирания грудной клетки.

– Здорово, – восхитился я. – Теперь не пропадем.

– Пока дышим. Что будет дальше, неизвестно, – урезал мои восхищения Ладислас. – Биржевый комитет по этике пока не определился. Там одни стариканы-консерваторы, не исключено, что запретят как неподобающее брокеру положение «лицом в маску». Ну и, естественно, как такое, что идет вразрез с замечательными средневековыми традициями биржи.

Я огляделся по сторонам и понял, почему это заведение называют тематически направленным. Все стены «Желтого дома» были увешаны картинами признанных мастеров, обрамленных в золоченые рамы: портреты и зарисовки знаменитых идиотов всех времен и народов – рассматривать можно часами. Довольно много и пейзажей, но непременно на каждом из них должен был быть изображен хотя бы один – пусть и неказистый – идиот. Не обязательно, чтобы он был на первом плане, второй план тоже учитывался. В рамочках под стеклом сохранялись их медицинские карточки с диагнозом, течением болезни и информацией о том, какие врачебные методы к ним применялись. Мне показалось, что некоторые из этих методов явно смахивали на экзекуционные, но я пока не стал углубляться в это столь предметно. Самой безобидной была запись в карточке одного пациента: врач спросил его, почему он бьется головой о стенку, а тот ответил: «Когда перестаешь, то такое чувство возникает – его трудно описать, господин доктор, – прекрасное какое-то, даже возвышенное и, кстати, очень хочется жить дальше!»

Одним словом, начало было многообещающим, может, даже чересчур. Я поинтересовался:

– Ну… если тут так… То как же тогда «У каторжан»?

– Что касается «Каторжан», то там тоже не менее интересно, – пояснил Ладислас. – Скрупулезно отобраны их рисунки, какие-то поделки, даже есть несколько стихотворений, написанных каторжанами в моменты озарений. Все это богатство – считается, что это один из компонентов нашего культурного наследства, – тоже давно уже обрамили. Туристов в этих двух заведениях видимо-невидимо – прибыль городу существенная.

Обслуживающий нас кельнер характерной восточной внешности принял заказ с типичной для его родных мест привычкой не глядеть клиенту в глаза. Одет он по форме, но небрежно. Рубашка помята, галстук в пятнах от ресторанной еды, фартук повязан криво. Все это, может, потому, что он уже далеко не молод и ему надоело следить за собой? И вообще, складывалось ощущение, что он существует совершенно отдельно от нас. Как для туристического места – так несколько странно. Врано поймал мой взгляд и прокомментировал:

– Н-да… Вот так-то… Я с твоим не озвученным мнением полностью согласен. Мы сами не можем понять: то ли это ресторанная политика такая, то ли что-то другое. А на чай придется все же дать. Попробуй не дать – взглядом испепелит… потом целый день больной ходить будешь… Восточные привороты, с этим поосторожнее надо.

– Десять – одиннадцать часов – это очень интересное время. – Мои новые друзья не жалели сил для объяснений. – К одиннадцати в кафе стекаются все: и те, кто работает, и те, кто имеет возможность не вкалывать. В это время жара еще не набрала обороты, вот все и общаются какой-то час-полтора. Мы, правда, раньше уходим – нам на службу, а они еще с часик сидят, болтают, газеты читают, в игры играют, радио слушают или шлягеры из музыкального автомата. А в двенадцать тут уже никого нет, потому что такси в городе до двенадцати и работают, ну, может, чуть позже. Одним словом, к двенадцати все разъезжаются.

– Вон смотри, там в глубине зала – мадам Гобзалова. Из эмигрантских. – Ладислас скосился в мою сторону, мол, не уязвил ли он и мои собственные эмигрантские чувства? Но я и глазом не повел. – Довольно известная особа в городе. Ее муж то ли где-то плавает, то ли разведчиком промышляет – мы его никогда не видели, но она утверждает, что он у нее точно есть. Как бы там ни было, а деньги у нее имеются: она постоянно в самых лучших местах. И туалеты у нее потрясающие. Говорят, имеет слабость к худеньким и молоденьким. Берегись, Максимилиан!

Я хотел что-то сказать по этому поводу, в общем-то, у меня чуть уже не слетело с языка, что я – хоть и не знаком с мадам Гобзаловой лично – прекрасно осведомлен и о ней самой, и о той роли, которую она недавно сыграла в моей жизни, но в последний миг спохватился – благоразумнее будет воздержаться от комментариев. Мадам Гобзалова нас уже заметила и энергично махала мне рукой, призывая подойти к ее столику.

– Ну вот, что мы тебе говорили? – воскликнул Врано. – Это, конечно, не в ее стиле, мадам Гобзалова – особа сдержанная, но идти тебе придется, парень…

Мадам Гобзалова смотрела на меня с широкой добродушной улыбкой, слегка выпростав вперед левую руку. Я подхватил ее и прильнул к ней губами.

– Madame…

– Enchantеe, monsieur… Maksimilian – puis-je ainsi?… Je sius vraiment enchantеe.

– Et moi aussi, madame, je suis tr?s enchantе! J'aimerais aussi vous remercier pour votre assistance…[1 - – Мадам…– Очень приятно, господин… Максимилиан – можно так? Я очень рада.– И я также, мадам, очень, очень рад! Я хотел бы вас также поблагодарить за вашу поддержку… (франц.)]

– Пустое… Ну вот, милости просим к нам в этот чудный город. Присаживайтесь, жаль, что только на минутку, – вы ведь с коллегами.

– У вас такое чудное французское произношение, – я решил, что в данной ситуации мне никак не помешает ввернуть какой-нибудь комплимент, тем более что произношение у мадам Гобзаловой и на самом деле было безупречным, – признаться, я не очень большой знаток в этом деле, но мне кажется, что настоящее парижское.

– Мы же там и осели после катастрофических событий, как-никак десять лет прожили.

– Вот как? Очень интересно! Наверное, после Парижа тут… – и я не стал на всякий случай продолжать дальше.

– Видите ли, французы – очень милые и хорошие люди, но… но и народцем оказались чрезвычайно специфическим: уверенные в своем превосходстве до абсурда, чрезвычайно переменчивые, блюдут исключительно свои интересы, а это, как известно, является отличительной чертой всякой крестьянской идеологии. И потом, вечно они с кислыми минами, постоянно чем-то недовольны, иногда создавалось впечатление, что они раскрывают рот исключительно с целью на что-нибудь пожаловаться. Знаете, сказывается ведь, буквально на самочувствии сказывается, виноватым себя чувствуешь в какой-то степени, впечатление такое было, что это именно из-за нас они так некомфортно себя чувствуют у себя же дома…

Мадам Гобзалова завершила эту тираду и протянула мне крошечную вазочку с конфетами.

– Ну вот – нажаловалась. Представителей такой великой нации втоптала в грязь. Словно у нас самих никаких изъянов нет. В общем-то, это давняя болезнь собственного превосходства. Британцы, немцы, французы всегда ощущали себя особенными народами, отличающимися от остальных. В эту компанию итальянцы хотят прорваться, но не получается… Да, и о Париже вам хотела сказать: слишком красивый город, чтобы в нем жить. «Опасность» еще и в том, что эта ежедневная красота буквально впивается в поры и уже перестаешь ее чувствовать. Думаю, что в красивые города гораздо правильнее будет, по моему мнению, наезжать время от времени. Тогда эта красота будет оглушать снова и снова, и каждый раз будешь испытывать новый восторг. Вы какого мнения?

– Не знаю, мадам, я ведь еще не был.

– Побываете! Всему свое время. И в Париже однажды окажетесь. Ах, вот, – спохватилась мадам Гобзалова, – угощайтесь! Я хочу, чтобы вы попробовали эти изумительные конфеты: огромная засушенная слива – угорка называется, – пропитанная ликером и закатанная в шоколад! Местный специалитет. Нигде такого нет!

Мадам Гобзалова продолжила прерванную мысль:

– А тут… да тут все по-другому! Я уехала и нисколько не жалею. Масштабы, конечно, не те и контекст не тот, само собой разумеется, но все равно это большой город – со своей спецификой. Весьма своеобразный – с пунктуальностью тут не всегда в ладах, слово не всегда держат, ну и прочие детальки. Южный, знаете, расслабленный образ существования. И в этом, кстати, есть своя прелесть. Да и других прелестей куча – вот увидите! Одно только то, что вечером можно сесть на поезд и утром следующего дня – ты уже на Адриатике! Просто чудо! И вообще, тут все как-то по-средиземноморски устроено, мне это очень импонирует. А еще – государство тут либеральное, а ведь это много значит. Более того, совершенствуется на этом пути. Немаловажно и то, что язык понятен, – корчиться нет необходимости да и интегрироваться на все сто процентов неактуально. Но самое главное – тут душевно. В общем, чувствуешь себя как дома – и это было решающим для переезда. И потом… еще один дополнительный момент – тут никогда ничего не происходит… Вы знаете, это просто замечательно!

Мы улыбались друг другу и молчали, не знаю почему, но это было так здорово – улыбаться и молчать с мадам Гобзаловой. Меня даже нисколько не смутило вот это выскользнувшее из ее уст несоответствие: «мы прожили» и «я уехала» – просто интересно, что бы это могло значить? И потом, неужели французы такими бяками оказались, что нужно было спасаться от них чуть ли не бегством? Но сейчас я больше думал о другом: я скорее фантазировал, какое у мадам Гобзаловой могло быть первое обо мне впечатление. «У этого Макса живые серые глаза, волосы цвета темноватой соломы, лицо гладкое, без каких-либо следов особых страданий, – вот что, скорее всего, думала мадам Гобзалова, глядя на меня в эти первые секунды нашей встречи. – И все же в нем безошибочно угадывается какое-то беспокойство…»

Я тоже смотрел – хотя более дискретно – и тоже составил первый портрет: такие же живые глаза меняющегося цвета, лицо очень приятное, тонкие губы, волосы русые, ухоженные – прическа идеальна. В лице не читается никакой горечи, а если она и присутствует, то это тщательно скрывается. На МГ – ну, это я для краткости – легкое розовое платье пастельного оттенка – все, как и подобает даме ее возраста и положения. Руки тоже ухоженные, неброский маникюр, на левой – часики от Картье, а что касается украшений, то она носит неброский комплект – но, какой! – ниточка ожерелья, сережки и кольцо из черного морского жемчуга!