скачать книгу бесплатно
Если представить, что вся эта история, это большая длинная дорога, то я всего лишь на пол шага обогнал друга. Впрочем, знай я тогда, что меня ждет на финишной прямой, возможно, я бы замедлил шаг.
Как благочестивые друзья, мы попытались прислушаться к истерическим возгласам итальянца. Национальный признак продемонстрирован во всей красе. Эмоции хлестали через край, казалось даже, что разговор наигран, так сильно от него веяло артистизмом. Больше всего нас заинтересовала смена в голосе. По мгновению, ровно за которое происходит передача трубки из рук в руки на другом конце провода, Ачиль превратился из капризного ребенка в замкнутого подростка. Он говорил тихо и податливо, как будто его ругали, а он подвластный жалкий слизняк. Андрей не мог разобрать, о чем шел разговор. Единственное, что удалось уловить, постоянно повторяющийся вопрос: «Какой еще ангел?»
Поняв, что подслушивать больше нет смысла, я еще раз внимательно огляделся вокруг. Книжный шкаф поглощен тьмой, что ни один из корешков не был читаемым. Я лишь мог оценить количество напечатанных страниц, под которыми ломились полки. На столе, единственном светлом месте во всем кабинете, а может даже и во всем Риме, лежала расписанная тетрадь и пару раскрытых книг. Записи поделены на столбцы и строчки. Буквы подпирали цифры, а под ними еще один ряд букв. В книгах аккуратным тонким движением выведены кружочки и черточки, определяющие важность для читателя. Я подошел ближе, чтобы взглянуть на название книги и даже не заметил, как речь оборвалась, и через пару секунд дверь в кабинет вновь распахнулась.
– Какого хрена? – итальянец был явно не рад моему любопытству.
– Я… я просто… что все это значит, Ачиль?
Вместо ответа повисла тишина. Никогда не мог себе представить, что она имеет массу, способную так сдавливать черепную коробку. Санторо как будто размышлял стоит ли довериться двум иностранцам, посмотрел мне в глаза, потом Андрею и как по удару молнии вернулся в свой недоверчивый и замкнутый в своей проблеме образ. В комнате двое из троих узнали друг друга. Я явно остался в дураках.
– Прошу прощения, что заставил вас ждать, тем более уже столь поздний час, – итальянец был любезным, чопорным и раздавленным, – надеюсь, вы услышали мою просьбу: никому не говорить про случившееся. А теперь я все же прошу покинуть мой дом. Знаю, гостеприимство хоть и ужасно, но полагаю, что обстоятельства меня оправдывают.
Мы покорно выполнили настоятельную просьбу, вынеся в душе с собой осадок горечи и непонимания. Ачиль говорил с нами, как с незнакомцами, как будто его зомбировали, а утренний и вечерний Санторо – разные личности. Такое холодное отношение я могу объяснить только подозрением в соучастии в похищении. Как же глупо! Целый день вместе, да и зачем нам так поступать с ним? Пусть мы – подозреваемые, тогда пускай нас допросят полицейские, зачем из этого делать тайну? В этом городе их и так больше, чем населения.
В отеле мне не сиделось. Мои мысли унесли меня далеко за пределы его стен и возникло непреодолимое желание погнаться за ними, но страх в ту ночь стал непреодолимым барьером. Возможно, меня бы никто и не тронул, так как я не нарушал требования банды с ножами, но тени уже завладели этим городом. Проникая в дома по декоративным трубопроводам, они вспахивали грудные клетки и захватывали души десятками за ночь. Борьба против них не сулило ничем кроме боли и страдания. И все же, мне предстояла сразиться…
Хоровод мыслей в голове мешал заснуть. На возникшие вопросы приходили какие-то еще более глупые ответы. Ничего разумного я найти не мог в этих дебрях бредовой реальности. Честно говоря, я надеялся на то, что поездка будет насыщена эмоциями, но такой коктейль с трудом осилит нервная система. Лишь под ранее утро я свалился в пучину сна, но даже тогда страх не покинул меня. Он проник через пуповину и растекся по кровеносным сосудам. Он растолкал сердце до запредельных частот и заразил мозг. Я знал, что я уже не один. Отныне кто-то навсегда притаился в тени.
Солнечный свет уже буквально прожег закрытые веки, когда я все же решил встать с постели. Жар наполнил комнату, и продолжать постельные нежности было невозможно. Я принял бодрящий душ и почистил зубы. Осмотрев щетину человека из зеркала, принял решение не бриться еще пару дней. Мне хотелось казаться мужественнее, хотя бы самому себе. Живот недовольным урчанием объявил о необходимости визита в ресторан, а часы на журнальном столике ехидно улыбаясь указывали на пропущенный оплаченный завтрак. Опять придется платить из своего худого кармана. Платить в этой жизни приходится за все, кроме того, чей ценник измеряется деньгами.
Почти успокоившись после всех событий за вчерашний день, я тихо-мирно спустился на первый этаж, как новое потрясение пробежалось мерзкой холодной ощупью по спине:
– Вас искали! – объявила милая девушка азиатской внешности.
– Кто искал? – спросил я, но не был уверен, что хочу знать ответ.
– Ваш, друг, граф Монте-Кристо, – улыбка Сьюзи и протянутый конверт прогнали страх перед моими новыми знакомыми из уличной тьмы.
Андрей работал в очень крупной фирме, занимающейся международными отношениями и претворением мечты в жизнь – путешествием, конечно же чаще всего по случаю командировки. В фирму его устроил довольно-таки влиятельный человек, по совместительству являющийся его отцом. Другими словами, он обладал властью и уважением не только среди коллег, но в семейном кругу. Самопровозглашенный Монте-Кристо или иногда Боб Марли выступал в качестве переводчика на важных встречах, и до смерти уставший от официальных отношений, он очень любил подурачиться в неформальной дружеской обстановке. В письме говорилось, что его вызвали в Москву первым же рейсом. На его задержку в столице уйдет не больше пары дней, поэтому я не имею права тосковать, по его же словам, а просто обязан наслаждаться оплаченным фирмой отпуском. Стоит сказать, что нашу поездку Андрей оформил как командировку, при чем провел меня как сотрудника, коим я не являюсь.
Раз уж мой гид убит горем, а верный друг выслан заграницу на Родину, то придется наслаждаться красотой вечного города в гордом одиночестве, что временами мне больше подходило по душе. Я часто выбирался с наушниками в пешую многочасовую прогулку в любом городе, в котором бы я не находился. Что-то в этом есть, нечто трансцендентное, в том, как я сблизился со своим одиночеством. Еще со школьной скамьи я так часто с ним встречался, что не верю, будто когда-то сможем с ним разойтись. Более того, мне этого совсем не хочется. Бывает наступает момент, когда я желаю распахнуть двери и броситься прочь от всех, кто хотя бы знает мое имя. Скрыться в потоке незнакомцев и навсегда перестать оглядываться. Так мне спокойнее.
***
Колизей в одиночку посетить не решился, так как Андрей тоже хотел узреть это чудо, чей фундамент до первого слоя пропитан кровью, поэтому пришлось оставить затею до его приезда. Вернуться в Ватикан не надумал по той же причине, к тому же с сегодняшнего дня там не пробиться, как на заключительной части фестиваля «Monsters of Rock». На потом пришлось отложить Сикстинскую капеллу, Императорские форумы, замок Святого Ангела и катакомбы Домитиллы – в общем все, ради чего я приехал в Рим. Мне оставалось только бесцельные прогулки по городу и дегустация кухни с наилучшим сочетанием различных сортов вин. Честно сказать, жаловаться мне не приходилось.
Утро, которое начинается с цыпленка «Пармезан» и бокальчика Frascati, сам Господь отмечает у себя в календаре как по-настоящему доброе. Когда белое сухое добавило началу дня некую нотку навеянной 12-тиградусной радости и греющего душу умиротворения, я твердо решил завтра же с утра отправиться в регион Лацио на дегустацию животворящего напитка прямиком из бочки. Та часть души, на которую одного бокала не хватило, изнывала от чувства предательства. Веселье и запланированное пьянство, когда у моего первого и единственного знакомого итальянца пропала 16-тилетняя дочь, казалось не лучшей идеей. Впрочем, я мог помочь только своим молчанием, тем более сомнения развеял напрочь еще один бокал вдогонку, а затем для надежности еще один.
Компромиссным решением времяпровождения послужил парк. По возможности он должен быть большим, густым и с водоемом, чтобы избавиться от жары. Обладателем права обеспечить меня всем желанным назначалась по воле высших сил Вилла Боргезе. Разумеется, наличие художественной галереи обязывает меня ее посетить. Дабы не потратить свое восхищение на что-то менее значимое для меня в области искусства, я провел изобретательную политику осмотра. Первым делом я увидел, как герой Троянской войны вывел троянцев из пылающего города под четким руководством Джованни Бернини. Далее я попробовал понять источник вдохновения Рафаэля в «Египетском зале» и тут же ринулся на второй этаж в жалкой попытке поймать неосязаемую связь с мастером. «Положение в гроб» и «Дама с единорогом», а также два холста Тициана составили костяк индивидуальной программы собственного сочинения, но не меньше удовольствия я получил и от «Охоты Дианы», которая меня позабавила, и от картины «Проповедь святого Антония Падуанского», которая меня завлекла. Она особо сильно выделилась среди всех остальных. Паоло Веронезе добавил несвойственные к тем годам изобразительного искусства яркие цвета на фоне четко выраженных контуров на Востоке, а традиционно темные краски оставил на Западе. Каждый художник пишет целую историю на своих полотнах, читателю нужно понять слова, что скрыты за мазками и линиями кисти. Так и судьба рисует линию жизни, а нам остается гадать на сколько плавным и в какую сторону будет очередной поворот.
Стоит ли говорить, что в Виллу я попал, ступив на каждую из 136 гладких ступеней из травертина, ведущих на холм Пинчо. Пройдя стройные ряды из благоухающих азалий и петуний, я предстал перед возвышающимся памятником языческой культуры, победу над которой провозглашал воздвигнутый на пик крест. У подножия церкви Тринита деи Монти я еще раз взглянул на разбитый баркас, застывший у подножия Испанской лестницы при помощи мастерской обработки временного потока руками отца гения, которому суждено воздвигнуть облик Рима. Я посмотрел вдоль тесно расположенных домов переход из улицы Кондотти в улицу делла Фонтанелла ди Боргезе, беглым взглядом одарил купол Сан-Карло-аль-Корсо, молча согласился с радостными глазами какого-то туриста по поводу редкого случая отсутствия давки среди желающих полакомиться мороженным сидя на ступенях. Город подарил мне славный день!
Завидуя количеству посетителей «сада наслаждения», Сатана, решил перенести свою резиденцию из глубокого подземелья в Виллу Боргезе, иначе сложно было объяснить, откуда в парке в виде сердечка такая адская жара в апреле. Даже тень, закипающая на прогулочных дорожках, едва ли дарила хоть какое-то облегчение. Спасение пришлось искать у озера, на небольшом островке которого воздвигнут Храм Эскулапа. Дорога была полна искушений остудиться в одном из проплывающих мимо словно мираж фонтане. Пусть даже в голову и бил градус от лучших сортов винограда, все же я не хотел обижать местное население, так что ни фонтан «морских лошадей», ни «купальный» фонтан не были мною осквернены. Так и не попав в святилище бога медицины, воспитанника Хирона, я отправился своими глазами узреть памятник Пушкину и Гоголю. Возгордившись великими соотечественниками, я решил отдать почесть одному из любимейших мною писателей всех времен – Виктору Гюго. Возможно, именно его «Отверженные» и заложили во мне такой прочный фундамент любителя книг и искусства в целом. Именно его герои дали мне ясное понимание, что однажды все твои труды будут оплачены должным образом, пусть даже оплата будет отличаться от той, что ты себе представляешь. Пусть даже ты проклянешь такую оплату, но она настигнет тебя.
Бесцельное хождение по парку окончилось у подножия обелиска Антония, подобно которому я изо всех сил боролся со странными образами искупления. Правда, мои грешные позывы были куда менее прозрачны. Я все больше и больше склонялся к идеи беспробудного пьянства. Скорее всего, это желание обрело силу ввиду вдруг неожиданного уныния, с которым я намеревался расстаться хотя бы на время путешествия. Необычное чувство окатило меня целиком, но я уже придумал как с ним бороться. Покинув «сердце Рима» через древнеримские ворота «Porta del Popolo», я отправился на охоту за спиртным.
Если поначалу я старался показаться знатоком высокой кухни и большое внимание уделял гармоническому сочетанию вин и блюд, то уже сейчас пренебрегая гастрономическими законами все больше и больше позволял себе лишнего. Из заведения в заведение меня сопровождали буквально парящие в воздухе названия родом из Лацио, Тосканы, Пьемонт и Сицилии.
Бесконтрольное пьянство ближе к вечеру, когда уже температура на улице спала не под стать градусу, бурлящему в голове, привело меня к барной стойке очередного заведения. Меню постепенно разочаровывало из-за обширного выбора вин и куда более скудного выбора чего-нибудь покрепче, что заказывала, танцующая в угаре пьяном душа. После тщательного осмотра всех названий и пометки крепости мой перст указал бармену на граппу. Я уже ничего не говорил, а использовал язык жестов: «Вот это! Два! Картой!»
– Я уверен на все 100 процентов, что ты иностранец, – со скрежетом прокатился у левого уха слегка картавый невнятный говор.
– Почему это ты так решил? – я быстро опустошил рюмку и скривился, ликуя внутри, что пойло оказалось достаточно крепким.
– Вот именно поэтому, – приставучий сосед по барной стойке указал длинным кривым пальцем на пустую емкость для граппы.
– Или может быть поэтому? – я схватил вторую рюмку и с горделивым видом лихого алкаша, опрокинув голову, залил содержимое в себя.
Алкоголя в крови становилось все больше, а контроля за поведением все меньше. Язык развязывался, а разговор становился все более раскрепощенным.
Граппу еще какое-то время я держал во рту, повернул голову к говорящему всякие глупости и демонстративно сглотнул, бесконечно гордясь тем, что практически не поморщился. На какие глупые поступки идет человек, чьи клетки мозга умирают от каждого глотка. И ведь парадокс: чем больше их отмирает, тем больше хочется продолжения.
– Браво! – собеседник подыграл моему выступлению, – ни один итальянец, известный мне, а уж поверьте, в силу своей профессии я их знаю немало, не стал бы пить рюмками высокоградусные напитки в такую нещадящую даже чертей жару.
Потихоньку я стал осознавать, как глупо выгляжу, а впрочем, не глупее некоторых, кто в пропитанном потом черном пиджаке в светлую полоску покушался на жизнь любого попавшегося модельера своим совершенно неподходящим красным галстуком в горошек. Меня знатно повеселило сравнение себя, пьяного идиота, и его, маленького человека с огромными очками, из-за которых глаза, казалось, были нарисованы художником анимэ.
– Ты прав, я не итальянец, – я гадал, стоит ли признаться, что я русский, и тем самым еще сильнее закрепить стереотип о безудержной любви нации к выпивке.
– Еще я знаю, что тебя что-то гложет, иначе ты бы не выпивал в одного, – он сощурил глаза, как будто мог увидеть что-то сквозь меня. На мгновение мне стало жутко не по себе от поведения придуркаватого незнакомца с залысиной на пол головы.
– Не расслышал! Кто ты такой? – стоило попробовать разведать, что у него за душой, прежде чем раскрыть свою нараспашку. Кто ж мог знать, что я такой хреновый разведчик?
– Ах да, прошу прощения. Где мои манеры? – натянутый смех еще больше настораживал, – Меня зовут Алекс Грин, я экскурсовод, – испытывающий взгляд проверял почву, в которую заложил зерно лжи.
– Данил, турист, и как недавно выяснилось, алкоголик, – я протянул руку и пожал потную холодную ладошку.
Человеку с такими руками доверять нельзя, но разве руководствуется логикой тот, кто сбился по счету рюмок?
– Извиняюсь, Данил, что лезу не в свое дело, но мы, итальянцы… – держу пари на Brunello di Montalcino, что из этого скользкого типа такой же итальянец, как из меня ярый подвижник движения ЗОЖ.
Солнце зашло за горизонт, и на улице восторжествовала прохлада, но здесь в баре меня кинуло в пот со всего размаху. Сердце заколотило изнутри, разгоняя кровь, в следствие чего я неистово быстро трезвел, причем намного быстрее, чем успевал накидываться. Трудно сказать, что послужило причиной резкой перемены, на тот момент я думал, что химозный горьковатый вкус очередной настойки, тем не менее игнорировать ее не представлялось возможным.
– Поймите меня правильно, – псевдоитальянец ухватился за мой локоть, – я за вами ни в коем случае не следил. Но все же, иностранец в отделении полиции – это редкость, за которую я с превеликим удовольствием ухватился, – он сжал локоть еще сильнее, – а тут вдруг вы входите в этот самый мой любимый бар. О, Дева Мария, – положение рук для молитвы. – Да кто я такой, чтобы противиться высшим силам?!
Не успев отойти от шока от навязчивого общения, я даже не заметил, как схватил очередную рюмку. Конвейер запущен, и этот гид со сверкающей головой четко контролировал процесс.
– Вы просто обязаны попробовать амаретто, – Алекс сделал выводы, наблюдая за моим аппетитом, – ликеры в итальянском баре наравне с вином приравниваются к святыне, что осквернять недостатком внимания крайне нежелательно.
Высокий градус и мутное сознание решили сдаться перед натиском моего нового товарища по стакану или кто он такой, неважно. Впрочем, на вид он больше смахивал на еврея. Была в нем какая-то хитроумная загадка, к которой он меня не подпускал как к ларцу с семейными реликвиями. Мне больше ничего не оставалось как вновь поплыть по неспокойной глади окружающего мира. У меня был шанс остановиться. Еще много будет шансов. Но я уперто шел вперед, не понимая, что мчусь на всех порах по дороге в один конец.
Непослушный язык без моего ведома сам начал болтать лишнего, в том числе и о визите в полицейский участок. Я болтал без умолку, не заметив, что огромного роста бармен тоже стал слушателем душераздирающей истории. От моего голоса и интереса к бредням из моего рта я получил непонятную долю эйфории. Я буквально кайфовал от каждого слова, что вытекало из меня бурным потоком. Температура тела подскочила, а пот облепил все тело. И все же алкоголь имел специфический вкус. Как будто стакан прополоскали в стиральной машинке и, забыв смыть порошок, поставили на стол. Меня вдруг настигла отдышка, будто бы я участвовал в челноке по Испанской лестнице. Тяжелый вздох и сжатая челюсть. Контроль свалился в глубокую яму, откуда не был виден свет.
Здоровяк какое-то время оставался в тени мутного сознания, пока не кинул огромные руки на стол, от чего я чуть не свалился с высокого стула.
– Парень, оставь это, забудь! – угрозы посыпались как осколки стекла, – ее никто уже не найдет, и родители это отлично знают. А у тебя могут возникнуть проблемы, если не заткнешься, – даже его ломанный английский не резал так слух, как воцарившаяся тишина.
Я повернулся к соседу справа за поддержкой, но на том месте оказался старичок, с трудом покоривший барный стул. Он намеревался мне что-то сказать, но сил так и не нашлось. Старик вновь вернулся к бокалу вина, а в глубине заведения по новой кто-то застучал вилкой об тарелку.
Неожиданное оказавшийся сзади Алекс дернул меня за футболку и махнул головой в сторону столика в самом темном углу. Краски сгустились.
– Что все это значит? – эмоции устроили настоящую бойню за господство над разумом. Я не мог понять, что мне делать: бояться лжи, бороться за правду или отдаться забвению?
– Здесь в Италии никто уже не удивляется пропаже детей, – его голос потерял былую задорность, стал более тихим и серьезным, от чего вызвал доверие, – к большому несчастью, это стало такой же нормой, как и бокал красного за ужином… Эта зараза давно разошлась по всему миру, но замечают ее далеко не все. Не сказать, что здесь и сейчас пропажи происходят массово, но ведь даже единичные случаи нельзя замалчивать! Каждый пропавший ребенок, все-равно что катастрофа.
– Но… но кто, боже мой, кто способен на такое? – я трясся от негодования и вопиющей несправедливости.
– Вот именно, только он и способен на это … – я мигом взглянул на Алекса Грина, ожидая, что он указывает на кого-то пальцем, пусть даже на громилу–бармена, но он лишь выжидающе смотрел на меня. Ждал, пока я додумаю его слова.
– Не может быть! – я отказывался верить, что сам же назвал виновного.
– В этом то и дело, мой друг, что все дороги ведут в Рим.
Наступило молчание. Погрузившись в мерзкую и вязкую как болото современную жизнь, я не мог найти весомую причину ухватиться за нее. Жизнь, в которой возможно нечто подобное, становится невыносимой с открытыми глазами. Я перестал замечать косые взгляды и перешептывания посетителей, все мое внимание устремилось к едва показавшейся правде, ужасной, страшной и настоящей, спрятанной где-то на дне этой чертовой бутылки… Дальше мы пили в тишине…
3
Похмельное утро – самое невыносимое время суток. В принципе, любое утро становится таковым, когда тебя будят ударами в дверь, которая и без того сотрясается криками.
– Открывай быстрее! – разъяренный голос явно не предвещал ничего хорошего.
Я посмотрел время на телефоне и был крайне удивлен 12-ти пропущенным. Я быстро попытался оценить обстановку, но продукты распада бурной ночной деятельности рассыпали адекватные мысли по закоулкам сознания и собрать их не позволяли. Трудно было понять, чем я заслужил такой гнев. Голова трещала по швам. Трудно было вообще что-либо понять.
– Спишь? – Ачиль ворвался внутрь, как только я выполнил его требование. – Да ты хуже Иуды! Тот хотя бы осознал свою вину, а ты спокойно нежишься в постели!
Мое состояние не позволяло что-либо ответить. Сложности возникали даже при простейших действиях, таких как поднять голову, открыть полностью глаза и вдохнуть полной грудью, на тот момент от меня требовали невозможного. Я даже не мог вспомнить, как я попал в свой номер. Мой ли это номер вообще? Возникающие вопросы наполняли и так распирающую от давления голову. Я ничего не мог ответить ни себе, ни орущему так не вовремя итальянцу. К тому же лучше не открывать рот спросонья после продолжительной пьянки, если не хочешь отключить оппонента от сети питания.
– Что? Что случилось? – вылезло из меня после стакана воды, чудом не последовавшей за словами наружу.
Ачиль молча кинул свернутую газету мне на кровать, требуя одним своим видом, чтобы я взялся за ее прочтение. Сам же распахнул шторы, возможно, специально, чтобы головная боль разорвала мою черепушку, и скрестив руки на груди уставился вдаль, где все еще в его жизни нет горя, а счастливая полная семья в сотый раз гуляет по «Rainbow MagicLand».
Мне стало ясно лишь одно: для того, чтобы разборка закончилась, и я мог продолжить свое жалкое существование на краешке мокрой от пота кровати с мольбой о пощаде перед его величеством Цитрамоном, я должен выполнить все, что от меня требуется настолько быстро, насколько онемевшее тело меня слушалось. Я взглянул на сверток бумаги, доставивший столько шума в это ужасное утро. Санторо очень высокого мнения обо мне, раз решил, что с похмелья я резко улучшил свои познания в итальянском.
– 6-я страница, – Ачиль даже не глянул на меня.
Видимо он быстро перегорел или понял, что криками от меня в таком состоянии ничего не добьешься, но со стороны единственного окна уже веяло спокойствием, которое приходит вместе с принятием неизбежности произошедшего. Ачиль буквально шептал:
– Некий Александр Грин отлично знает то, что ему знать не следовало. Откуда жалкий журналист в курсе о том, что было известно тебе и Андрею? – речь, как будто холодный металл.
Картинка постепенно проявлялась сквозь мутное запотевшее сознание и дикий сушняк. Размытое прошлое через дурманящие пары обволокло мою голову и тонкими длинными ржавыми иглами проникало вовнутрь. Как бы мне хотелось сейчас проснуться. Меня развели как малолетку. Я и вправду кретин. Столько было шансов остановиться, а я их слил в унитаз вместе с дружбой и доверием. Даже бармен меня пытался притормозить, но кто он такой чтобы бороться с алкоголем?
– Не только мы двое, – то ли вскинув руку в надежде на спасение, то ли подбросив динамитную шашку в костер, я вывалил на пока еще друга историю о встрече с незнакомцами.
Остывший вулкан опять задымил над сапогом в Средиземноморье:
– Черт возьми! – Ачиль завопил на весь отель. – Придурок! Почему ты мне не сказал сразу? – он явно устал подбирать выражения.
– Они ведь мне угрожали! Я не хочу рисковать непонятно за что! – изо всех сил старался очистить свое запятнанное имя, но было слишком поздно.
– Уезжай! Немедленно! Собирай вещи и уезжай, пока ты окончательно все не испортил! Они не остановятся!
– Без Андрея я не поеду! Он должен вернуться сегодня-завтра, с ним и уеду, – мой последний рубеж обороны держался на ветхой опоре веры в свои слова.
– Он не приедет, – опять тихий холодный тон, отчеканивший каждый слог, – ему нельзя возвращаться, – нож вместо кадыка отточил каждое слово до металлического блеска. – Ты слишком глуп, чтобы все это понять. Впрочем, может это и поможет тебе. Сочтут за дурка и не тронут… – грустный взгляд пробежался по полу, постепенно подбираясь ко мне. Итальянец посмотрел на меня, сдержал все недосказанное, что читалось на его лице, и опустив голову отправился скорбить по невосполнимой утрате.
Оставив ошарашенного иностранца в номере, Ачиль на автопилоте покинул помещение, оглядываясь стеклянными глазами. Он будто призрак был уже не в этом мире, но еще и не в другом.
Столько фактов, столько нестыковок и столько вопросов. Ясно было одно: все в знакомой мне части Италии связаны друг с другом. Как солнце выбрасывает первые лучи, не торопясь восходя из-за угловатых зданий с тысячелетней историей, так и мысль осветила всю тьму, поселившуюся в голове. Мрачная тайна поселилась в сердцах местных жителей, и почему-то в тот момент я посчитал, что готов ее разгадать, готов пожертвовать собой ради свободы. Отнюдь я поступил бы так же, осознав величину платы за упрямство, любопытство и любовь. Впрочем…
– Эти чокнутые из переулка и есть нанятые сыщики. Видимо, работают они лучше полиции, в любом случае уж точно эффективнее, – ладонь скользнула по горлу в месте тесного контакта с лезвием ножа. – Правда, не могу понять, почему они не могут работать в параллели с копами, ведь полномочий у последних куда больше. Все это хотя бы объясняет их вопросы о сообщении, которое кто-то должен передать семье Санторо. Ачиль побоялся, что я могу взболтнуть лишнего еще и полиции, вот и взбесился.
Триумфальная улыбка после мозгового штурма на зависть Холмсу и Пуаро немного искривилась, задев я взглядом статью Алекса Грина. По носу ударил неприятный запах от каши, которую я заварил из ошметков непонятной истории и отблесков нескладных догадок. Хорошо, что не рассказал журналисту о встрече с детективами с хулиганскими манерами. Хотя, может и это мне не удалось сдержать в себе, но он посчитал эту встречу недостойной его пера. Сам под собой зажег пороховую бочку и надеюсь на отсыревший порох.
Приподняв газету, чтобы отправить утренний выпуск в мусорное ведро, я обнаружил конверт с одной единственной надписью алого цвета: «STH». Санторо забыл его на фоне своих бурных всплесков. Конверт был открыт, что заставило меня поддаться соблазну. Я даже не подумал о том, чтобы проверить захлопнулась ли дверь. Я часто так делаю: не думаю.
– Раз уж так хорошо получается складывать факты, то можно еще чуть-чуть продвинуться в собственном расследовании.
Внутри оказалось черно-белое фото с ангелом-подростком, это была скульптура, которую обычно ставят в надгробии. Здесь в Италии таких миллион. Куда была интереснее надпись на английском на обороте: «Молись, пока ангел не простит». Еще один веток в непонятно куда тянущейся спирали.
– Теперь тебя точно прикончат, и я уже никак не помогу, – тихий спокойный голос, наполненный смирением перед неизбежной катастрофой, испугал куда сильнее, чем яростные припадки. Ачиль был болезненно бледен. Не знав ничего об его горе, я был бы уверен, что это принявший свою участь приговоренный к высшей мере наказания смертник. Спустя время я пойму, что он себя давно похоронил, теперь очередь дошла до меня.
4
– Какая-то чертовщина! Настолько бредовая ситуация могла быть кем-то придумана. Дурак! Ну конечно же, розыгрыш! – я ощупал взглядом номер в поисках доказательства – скрытая камера! Андрей небось сейчас со смеху помирает, шутник!
Если бы вдруг я посмел осквернить величайшее по значимости ремесло и взялся бы за перо, то было бы весьма кстати сравнение с Эрнестом Хемингуэем. Паранойя взяла власть. Под кроватью, во всех углах, за вечно закрытой шторой ничего особого не было, но отсутствие улик непристойных приколов лишь разжигало азарт. Я все перерыл, даже вещи раскидал по всей комнате. Все ближе и ближе я подбирался к ответу, который на самом деле узнать не хотел. Такое чувство меня охватило и не отпускало. Я будто хищник, выслеживающий свою жертву изнурительно долго, сберегая силы для последнего рывка. Даже туалет был исследован вплоть до каждого изгиба. С этого момента я слишком далеко зашел, чтобы просто остановиться. Будто выполняя норматив по бегу на длинную дистанцию, я выдохся, и дыхание стало тяжелым, как сама идея слежки. Жара и спешка – убийственное сочетание, когда еще и в голове кипяток. Мне необходимо осмотреть все под другим углом, немного сменить ракурс, увидеть иное преломление света и другую точку зрения в одном единственном верном сочетании. Я решил успокоится и повалился на усыпанную вещами кровать.
– Камеры делают такими маленькими, что они могут быть где угодно.
– Где угодно, где угодно, где угодно, – отголоски эха трезвонили в моей голове.
Я настолько преисполнился сомнениями, что готов поспорить об источнике этих слов. Я не был уверен говорил ли что-либо или нет. Я будто попал в паутину и запутался. Мои ноги, мои руки – все привязано незримой нитью к крючкам ваги, пляшущей в чей-то властной руке. Но кто ее владелец? Он буквально надиктовывал каждый шаг, дернув в нужный момент крестовиной. Сидит довольный в соседней комнате, злорадно пьет охлажденное вино и через вентиляционную шахту что-то… Ну конечно!
Я вскочил как ошпаренный. Даже второй приход Мессии прямиком в мой номер не заставил бы меня так резво двигаться. Стул к стене со стуком. Прыжок со скрипом. И вот я уже у решетки системы вентиляции. Так аккуратно, словно там был очень дорогой личный дивайс. Уверенность не оставляла выбора судьбе. Устройство было там! Я это знал!
– Камера! У меня в номере! – окончательно обезумевший я таращился на объектив маленькой игрушки Джеймса Бонда.
Видимо, это тот редкий случай, когда больше всего на свете хотелось быть неправым. Убежденность разбилась об доказательства ее несостоятельности. Парадокс жизни, как один из фундаментальных законов строительства Вселенной. Отказ от реальности и выход из порочного круга матричных массивов. И самое глупое, что я когда-либо произносил – борьба за правду.
Я вытащил автономное мини-устройство и принялся внимательно разглядывать. Если это попало за решетку в качестве шутки, то юмор явно идиотский, но на подобное я едва ли рассчитывал. Тысячи мелких иголок, пронзенные в бренное тело, вытащили одним единым резвым движением из обители грез и заставили работать потовые железы на максимум.
Набрав полный рюкзак негодования, я десантировался на лифте прямиком к пустому ресепшену. Скандал о допущении подобного безобразия закатить было невозможно без публики. Отсутствие живой души во всем отеле сопровождала гробовая тишина. Этот затянувшийся розыгрыш им дорого обойдется! Причем вопреки тому, что обход стороной любого конфликта столько лет было моим кредо по жизни. Я принялся неистово колотить по настольному звонку, который стоял со дня открытия отеля лишь для красоты. Моя злость приобрела вполне материальную форму: я бросил камеру об стену и захватил угол картины, признаться, к которой я был весьма неравнодушен. Копия «Дамы с горностаем» с высоты своего величия упала на пол, а разломленная рама рванула холст по всему нижнему краю. Стоит ли говорить, что разрыв пошел дальше полотна и зацепил мое нутро, тянущееся через всю жизнь к чему-то великому, к самому великолепию?
– Сами напросились! – оправдание прозвучало неубедительно даже для себя.
Тишина особенно невыносима, когда она через ушную раковину проникает внутрь тебя, в самое сердце, захватив его как в безлунную ночь беспросветная тьма. Мне и вправду стало не по себе от происходящего. Ненавижу, когда надо мной смеются. Слишком долго я терпел. Почему бы не прекратить все именно сейчас?
