скачать книгу бесплатно
Атаман Устя
Евгений Андреевич Салиас де Турнемир
Библиотека русской классики
Романтическая драма из времен императрицы Елизаветы.
Низовье необъятной Волги – здесь в лихие времена разгула русского крепостничества и беспредела правящих классов много укрывалось беглого люда с разных концов необъятной земли российской. Здесь и разворачивается очередное «действо» Салиаса, где в тугой клубок переплетутся и любовь, и кровь, и жестокие будни понизовской вольницы и романтика «большой дороги»…
Евгений Андреевич Салиас де Турнемир
Атаман Устя
2023 © Издательство «Седьмая книга». Редакция. Зыбин Ю.А.
2023 © Издательство «Седьмая книга». Редакция, составление, оформление
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в любой форме и любыми средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав
2023 © Издательство «Седьмая книга». Редакция, составление, оформление
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в любой форме и любыми средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав
"Об информации, информационных технологиях и о защите информации"
ФЗ РФ от 27.07.2006 N 149-ФЗ (ред. от 31.12.2014);
Ст 146 УК РФ (лишение свободы до 5 лет)
ПОСВЯЩАЕТСЯ
Марии Михайловне Петрово-Соловово
Разыгралась, разбушевалась Сура-речка,
Она устьицем упала в Волгу-матушку.
На устьице вырос част ракитов куст,
У кустика лежит бел-горюч камень.
А у камня-то сидят все разбойнички,
Сидят-то они, дуван дуванят:
Уж кому-то из них что достанется,
Кому золото, кому серебро,
Кому шуба кунья, кому золот перстень;
Одному добру молодцу ничего не досталося,
Доставалась ему одна красна девица…
Волжская песня
Часть первая
Глава 1
Широкое раздолье!.. Далеко во все края раздвинулись зеленые пустые равнины, а по ним змеем могучим вьется и бежит матушка-Волга, прорывая и обмывая горы и холмы… Выйдя на свет Божий в лесах дремучих коренной, исконной Руси, пробежав сотни верст мимо православных городов и весей, холмов и долин, несется без устали среди всяких нехристей – упасть и сгинуть бесследно в пучине моря Каспия.
И важен, горд, сказывают, Каспий, что проглотил матушку-Волгу. А не будь ее – не было бы и его на свете.
Там далеко, выше, города древние, многолюдные – Тверь, Ярославль, Нижний Новгород – со стенами зубчатыми, теремами боярскими, с храмами златоглавыми, а ниже – татарка Казань глянула издали – с башнями и минаретами. А здесь чем дальше, тем глуше. Направо горы да бугры дикие, сплошь лесом поросшие, скалы, дебри, а налево долы с муравой да луга заливные цветистые, но и на них всюду тишь мертвая, гладь безлюдная… Людей все меньше, зверья да птицы все больше!
Добрый человек в эдакую дичь и глушь жить не пойдет. А уж где среди необозримой, мертвой пустоты затишья и застоя попадется поселок, десятка с два домишек да хибарок, уноси ноги, береги голову, жив человек, крестное знамение сотвори и минуй скорее, беги шибче прочь… Тут не простые хлебопашцы-обыватели приютились, а вольница-негодница, сволочившись со всего свету, притон нашла и душегубством жива.
Птицами небесными себя окаянные те люди прозывают греховно. «Яко ни сеют, ни жнут, а сыты бывают!»
Здесь мимо бегущая Волга-матушка то и дело кровью человеческой красится, то и дело отсюда в серых волнах своих мертвецов уносит и волей-неволей душегубам потакает, концы их озорных дел прячет.
Недалеко уж и до города Камышина, а там и до Каспия осталось докатиться. И берега все дичее, все безлюднее.
Вот острые горы меловые с белыми, будто сахарными, маковками, с ельником густым по склонам. И чаща лесная густо сплетается и топырится от самых оголенных маковок, что белеются на синем небе, и до самых берегов, где набегает и бурлит серая волна.
Против устьица речки Еруслана, близ самого берега, в котловине меж двух холмов, за которыми высится в небо белая меловая гора, – расчищенный яр, и на нем жилье, с десяток хат. А там, среди густого ельника по склонам холмов, еще попряталось несколько хижин, и посредине на высоком бугре, на краю каменистого обрыва, – большая серая развалина. Место это и поселок зовутся Устин Яр.
Половина развалин рассыпалась по бугру, и стоят стены, будто рваные… Зато другая часть крепко еще держится, примыкая к высокой башне с полуразрушенной верхушкой… Может статься это башня сторожевая прежнего славного ханства Астраханского. Может мечеть татарского городка, бесследно пропавшего, а может колокольня при храме святой пустыни, а вся развалина была иноческой обителью, что разорили нехристи.
Много годов этой развалине: двести, а может, и триста, может, и более. Как про то знать? Кто тут среди безлюдья построился, когда жил, как кончил? Одному Богу известно. Может, святой подвижник от мира сюда удалился и зачал, отцы-пустынники стекались и жили. А может, воины татарские из Астрахани дозором тут стояли, русского царя и его воинства опасаясь.
Теперь же по всем хижинам, среди чащи ельника, живут люди пришлые, разноплеменные, «сволока» со всех краев Руси. Голытьба, негодница, вольница.
Не охотой сволочилась она сюда, а ушла от неправды и бесправия иль, не стерпев, согрешив, от суда укрылась. И не грехи свои замаливать собралися здесь, а обиды загуливать, иль зло свое срывать на неповинных, иль накипевший гнев ухаживать, иль горе размыкивать.
На разбитом баркасе, что лежит сгнивший, дырявый, вверх дном у самого берега, наполовину в воде, уместился седой старик с белой бородой. Годов ему счету нет, а прозвище Белоус.
Три удочки закинуты у него в воду и воткнуты в дырья баркаса; два поплавка тихо лежат на воде, а третий уж давно прыгает и ныряет, и круги бегут от него во все стороны, но старик рыболов задремал на солнышке и не видит, что рыбка клюет… Попрыгал поплавок и лег тоже тихо – знать, сорвала рыба червяка… Вот и другой запрыгал рядом, прозевает и этого дедушка… Нет, вот очнулся старый; увидел, хвать за удочку, вытянул лесу, да запоздал; крючок без червяка.
– Ах ты егоза. Сожрала… – заворчал Белоус, надевая другого червяка… – То и дело жрет. Обучилась.
Закинул опять старик удилище и, помаргивая на поплавки, на воду серую, думает да ворчит и шамкает беззубым ртом.
– Вот и рыбка тоже разбоем живет. Ты ее подсиживаешь, будто проезжего купца на дороге, а она норовит тебя обманно взять. С крючка что есть стянуть да уйти… Раз, другой, третий клюнет, а там и в котелок ко мне и в уху. Из наших тоже иной все клюет да клюет, да нарвется и на лобном месте в городе голову и сложит. Вот теперь атаман пеняет: где Измаил? где Петрынь? А они, поди, в остроге, а то и в Сибирь собираются, а то давно и в аду кромешном обретаются. Сложили головушки, напоровшись на кого, да прямо и к сатане. Прости, Господи. Другого им места на том свете не полагается. Стой! Стой! Погоди, – крикнул дед, увидя средний поплавок, что мигал на воде и круги пускал.
Тихонько дернул дедушка Белоус удочку, согнулось удилище, натянулась леса, и потащил дедушка, ухмыляясь и не спеша… Вот заплескало брызгами у края баркаса, перехватил дед бечевку и вытащил из воды бьющуюся серебристую рыбку. Застучала бедная об доски, завертела хвостом в руке деда и шлепнулась в кадушку его. Надел Белоус снова червяка, закинул уду и стал, было, додумывать думу свою: где теперь Измаил с Петрынем? Да не додумал дед и снова задремал.
Глава 2
Вдоль по холму, со стороны поселка, показался мальчуган лет двенадцати. Подпрыгивая и напевая, он прошел было мимо Белоуса, но вдруг завидел старика внизу на баркасе, и лицо его просияло шаловливой усмешкой.
– Дедушка! А, дедушка? – взвизгнул он, спустившись вниз.
Старик не обернулся.
– Дедушка! – крикнул мальчуган громче.
– Ась? Чего? Кто там? – обернулся Белоус.
– Дедушка, правда ль, сказывают, ты водяного поймал? – усмехаясь, выговорил мальчуган заученные слова.
– Постой на час. Я те дам… – вскрикнул вдруг Белоус, – лясник… пустомеля.
Старик сделал движение, будто хочет встать. Мальчуган отбежал шагов на пять в гору и, смеясь, остановился.
– Небось не догонишь. Не пужай.
– Погоди. Ужотка… дома… я те дам!
– А что дашь… Я возьму. Водяного, что ль?
– Вихры надеру, поганцу.
– А вот и не надерешь…
Мальчуган Гаврюк уселся на том месте, где стоял, и, будто удовольствовавшись шуткой, которой весь поселок давно дразнил Белоуса, задумался о чем-то.
– Дедушка! – вскрикнул он снова.
– Ну?
– Сделай мне удочку. Я с тобой удить буду…
– Где тебе, дураку… Иди лучше поглядывай за моими поплавками.
Мальчик спустился ближе, но остановился шагах в трех от старика.
– Чур, не драться, дедушка.
– Ну, ну… Иди. Небось.
– То-то. Смотри. Ты обещался… – просил мальчуган, неуверенно приближаясь к баркасу и вглядываясь в лицо Белоуса.
– Садись вот… Ну…
Но едва только мальчуган очутился на подачу руки от старика, как тот ухватил его за штанишки.
– Я тебя! Поганец!..
– Дедушка! Дедушка!.. Не буду… Ей-ей. Ты обещался. Дедушка… – отчаянно завопил мальчуган, как если б его резать собирались. Мальчуган свалился наземь и начал брыкать ногами, удерживаясь за куст рукой.
Белоус, ухватив его за одну ногу, тащил к себе… Наконец, старик выбился из сил, выпустил ногу мальчугана, но успел разок треснуть по нем ладонью, а в другой раз попал мимо, по баркасу.
Мальчуган, освободясь, с хохотом клубком откатился в сторону.
– Смотри, дурень, в воду скатишься! – вскрикнул Белоус. – Егоза поганая… Ну, иди. Садись. И вот сторожи за этим поплавком; чуть шелохнется – тащи.
Мальчуган понял по голосу деда, что он больше его не тронет. Он храбро подошел и уселся рядом с ним.
– А поглядеть? Может, червяка-то уж и нету… – важно заявил он.
– Погляди. Что ж.
Мальчуган вытащил удочку из воды и, найдя крючок пустым, заговорил еще важнее.
– Вон оно, по-моему, и есть! Это что ж за уженье? Эдак, дедушка… и водяного не поймаешь! – пробурчал он.
Белоус замахнулся, мальчуган отклонился от него в сторону и заорал визгливо:
– Не буду. Ей-Богу, не буду!
Он взял червяка из разбитого горшочка, который стоял около Белоуса, и стал нацеплять его на крючок. Червяк извивался и скользил…
– Ишь, вертится! Ишь, вертится! Не любишь этого…
– Кому это полюбится! – заговорил Белоус. – Дакась вот тебя пропорят так-то. Вот как хивинцы на кол православных сажают. Тож и червяку. Тварь Божия.
– На кол. Как, на кол?.. Нешто можно сидеть на колу?
– Затем, Гаврюк, и сажают, что нельзя. А кабы можно было на ем сидеть, так и не сажали бы.
– Ты сидел, что ль, дедушка?..
– Нетути. Зачем. Бог миловал. Я просто в полоне был у них… Полгода в арыке сидел! – прихвастнул Белоус.
– А много ты, дедушка, походов делал?
– Много. Счет потерял. И на немца, и на хивинца, и на турку, и на крымцев! – сочинял дед.
– Это вот Алим-то наш откуда?
– Да. И Алим оттуда. Город у них – Бахчисарай звать, где их хан проживает, людоед, и сто стов жен имеет.
– Зачем?
– Что зачем?
– А жен-то столько? Сто стов? Шутка!
– А стало быть, девок, что ль, много, девать некуда. Или тоже – закон такой.
– Это под затылком, что ль?
– Чего? Чего под затылком?
– Закон? Стало, здесь вот? – вымолвил Гаврюк, закинув руки за спину и показывая себе на шею.
– И чего ты брешешь, щенок.
