скачать книгу бесплатно
Мне захотелось побыть одной. Сразу за воротами начиналась пустошь. Сумерки старательно укрывали соседние сопки. Впереди вырисовывались неясные очертания юрты. Идти пришлось недолго. Через приоткрытую дверь струился тёплый свет. Войдя внутрь, я сразу остановилась. Примерно тридцать человек в белых одеждах образовали чёткий круг. В середине горел огонь. Перед каждым стояла на подносе пиала с айраном. Все смотрели на пляшущие языки пламени. Невероятно, но присутствующие были мне знакомы. Приветливо улыбаясь, они приглашали занять свободное место.
Здесь были и самые близкие и дорогие мне люди, и те, с которыми отношения едва теплились, а то и вовсе сошли на нет. Я переводила взгляд с одного лица на другое и поняла, что не могу вспомнить некоторые имена. И всё потому, что в том времени, где мы были вместе, их лица отягощали заботы и переживания. Сейчас они были другими: спокойные и умиротворённые, без печати пережитого опыта. До меня дошло – я вижу души.
Голос подруги прозвучал необычно отчётливо- меня всецело захватило сильное чувство общего внимания:
– Мы собрались ради тебя. Ты просила об этом. Ты хотела знать, что тебе надо сделать перед уходом. Здесь те, с кем у тебя не завершены отношения. Посмотри внимательно. Запомни. Выпей с нами напиток и возвращайся в монастырь. Тебе предстоит самое главное дело в твоей жизни. Ты здесь, чтобы это узнать.
С фотографической точностью все присутствующие отразились на экране, прямо у меня перед глазами. Вспомнила каждого. И поняла – впереди нешуточная работа. Предстояло просмотреть все запутанные отношения, понять их, простить и самой заслужить прощение. Мне показалось, что все обняли меня.
Крепко зажмурилась, чтобы не заплакать, а когда открыла глаза, увидела разрываемое ветром пламя толстой свечи, зажатой в руке. Всё вокруг тонуло в густом сумраке, смешанным с холодным туманом. Юрты, из которой я только что вышла, больше не существовало. Мне навстречу спешили монахи с факелами.
Примечание:
* «Ацмуто» – непостигаемая сущность Творца, высшая сила сама по себе, существующая независимо от творения. (Кабалла)
Станция Мереть.
Это сладкое слово “дорога” живёт во мне как камертон. Оно установилось и резонировало в каждой клеточке тела. Стоило слову возникнуть в мыслях или прозвучать, я преображалась. Кровь как будто вскипала в руслах вен и, подгоняемая вестью, бежала быстрее и становилась горячее. Какая-то сила влекла всё равно куда. Лишь бы идти, бежать, ехать и вглядываться в постоянно меняющийся узор мира.
Всепоглощающий интерес был так велик, что дороги, в моём сознании паучьей сетью оплетая Землю, соединяли всё в один большой дом. Скоро самые разные названия стали для меня означать определённую местность, направление. Начало всему положила бабушка, собиравшая для аптеки травы.
Нам приходилось много ходить, и дороги приобретали особенные признаки и названия. Она терпеливо учила их различать. Даже просёлочные дороги, что нам чаще всего встречались, были самые разные: битые, торные, накатанные, конные, щебёнчатые, пешие, саженные – обсаженные деревьями. Не сразу я запомнила эти различия.
Вначале все промерила ногами. И по мере того, как росли мои ноги, и взрослела я, дороги становились тропинками, стезёй, направлением, железнодорожной колеёй, шоссе, еле заметной тропкой среди лугового разнотравья, дорогой зверья, идущего на водопой, рыбачьей извилистой стёжкой по берегу ручья или маленькой речки.
Сколько бы их ни попадалось и в каких отдалённых местах они не находились, мой интерес, моя любовь к этой натоптанной человеческими подошвами тверди, умиляли своей близостью к человеку, служением ему. Дорога и дорога? были для меня однокоренными словами. Дорога соединяла человека с жильём, с людьми. Она была спасением, метой жизни, надеждой. Дорога дорога? путнику как ничто другое.
Добравшись с бабушкой на грохочущем поезде до полустанка, близ которого в ложбинке приютилась деревенька, мы спрыгнули на горячую гальку. Поезд, как живая огромная гусеница, помахал нам красным флажком последнего сочленения, просвистел и оттумтумкал. Мы оказались перед небольшим строением станционного служащего, почти невидным из-за облепивших его рябин. Под козырьком крыши на голубом фоне четко выписано слово.
– Сможешь прочитать, – спрашивает бабушка. Я стараюсь:
– Ме-ре-т ь.
– Мереть, – повторяет она. – Название такое, подрастёшь расскажу, что оно значит. Да ты не бойся. Это только слово. Без смысла оно пусто. А вот если будешь знать: "Мёртвый не живёт, а живой не умрёт", – тебе в помощь. Я вскинулась с вопросом:
– Как это “живой не умрёт”? Моя воспитательница сказала:
– Это тебе ключик мудрости, сама разгадай, как он открывает. Я тебе часто буду повторять – поймёшь! А пока нам надо отмахать всю длинную тропку, которая в берёзовом перелеске прячется.
Реченье не давало мне покоя полжизни.
Запомнившихся дорог много. Одна под стук колёс перенесла меня в тишайший алтайский городок, где за четыре года я узнала множество путей и тропинок, как на земле, так и в жизни. Другая, – наиважнейшая, выстраданная мною, привела в Новосибирский университет.
Во время учёбы в педучилище, дня не проходило, чтобы я, как о любимом, не вспоминала о своей мечте: истрёпанная чёрно-белая фотография университета лежала под облаткой паспорта и всегда была перед глазами. Я просто физически видела огромное Вместилище знаний, ждущее алчную, меня.
Житейские препятствия задерживали встречу, последняя – год работы в школе. Надо было скопить денег на одежду и учебники. Но закончилась и эта отсрочка. И вот я красуюсь на специальном первом в жизни празднике в мою честь.
Педколлектив провожал меня сердечно, как родную. Все высказывались в том роде что, мол, учительница я – по призванию и человек хороший. Еле стерпела, чтобы не разрыдаться. Ни разу не вспомнила, как поначалу опытные коллеги и так, и эдак испытывали меня на… да просто ревновали к профессии. Но сегодня они на высоте.
Каждый подарил что-нибудь для новой жизни: шкатулку с совой – учитель труда, англичанка-Кристина, с которой мы год лоб в лоб каждый вечер проверяли тетради, – косметичку с помадой. Физрук – кроссовки.
Директор сказал, что я оправдала его ожидания. Если не сложится, то милости просим, возвращайся, будем рады. При этом все переглянулись, зная, что директор любит меня втайне. Он протянул конверт:
– В нём билет и деньги на обратный билет, ну и на всякий пожарный…, – добавил он, засмеялся и достал две чашки на фарфоровом подносике. – А это от меня, – сказал он, порозовев, – ты чай пить любишь – вспомнишь.
Все стали рассматривать чашки, на которых красовалась пара пекинских уток. Потом мы стали пить портвейн и, как водится, вспоминать всякие хохмы из школьной жизни и проверки районо.
Всё прошло душевно. Закончилось тоже хохмой. Англичанка Кристина, ростовская модница, чтобы я на новом месте в грязь лицом не ударила, решила научить правильно красить губы.
– Девочки и мальчики, а сейчас поиграем, – тараторила она, расставляя перед нами помады и подводки. – Дело это не простое, зато приятное.
Дурачась и исходя словами, она стала рисовать нам губы и делала это, надо сказать, очень быстро и озорно. Вскоре все смотрелись в карманные зеркальца и смеялись до красноты лица. Мужчины тоже получили по паре губ и изумлялись преображению, кривлялись и гримасничали. Мы вели себя как дети и не замечали этого.
* * *
По тропинке через лес к университету я не шла – летела, сбывалась моя мечта. О предстоящих экзаменах не думала ни одной минуты, и, как оказалось, напрасно. В руках у меня был лёгкий чемоданчик и маленькая сумочка, приютившая новую вещицу – косметичку с помадой.
Лес был как храм: его громадные сосны уходили в небо, и там их кроны соединялись. Открытое полуденное солнце сеялось через сетку ветвей, доходя до земли в виде золотой пыли. Она проходила через меня. Было тепло, радостно и немного ёжило.
Несмотря на отличное настроение, мне не хватало уверенности в себе, я шла сдавать документы в приёмную комиссию, хотелось предстать во всём блеске. Кристинин урок, помада и зеркальце сделали своё дело – с такой красотой хоть на штурм Эвереста! Из блаженного небытия меня выхватил женский голос:
– Абитуриентка… поступать приехала.
Передо мной стояла невысокая коренастая женщина с толстым портфелем. Как она подошла незаметно, ума не приложу. Профессорша, наверно. Она улыбалась, но как-то нехорошо.
– Да. Вот… приехала.
– Помада, которой ты наваксилась, сделала твоё лицо глупым и вульгарным. На, вытри.
Она подала мне чистый платок.
– Красота – материя деликатная… Возможно, тебя здесь научат этому. Надеюсь, ты не обиделась, – спохватилась она, увидев мои глаза полные непролитых слёз, – а впрочем, это неважно!
И пошла дальше, помахивая своим толстобрюхим портфелем, оставив меня в злом столбняке.
Нельзя описать словами, как поразил моё чувствительное существо её грубый удар. Всё рухнуло, и обломки сыпались и сыпались: кололи меня, били, обволакивали пылью. Грохот раздавался внутри и снаружи. Было трудно дышать, и хотелось не быть. Оставив на тропе злосчастную косметичку, ненавистный артефакт мимолётного счастья, я как раненое животное, поползла в заросли.
Найдя укромное место, бросила чемодан, улеглась рядом и дала волю слезам. В их солёной воде проплывали мысли:
– Вот и понадобился обратный билет… Директор как в воду смотрел. Наколдовал… Да как она смела… Я взрослая… Не хочу, не хочу, чтобы меня такие учили! Она просто из зависти … А может, отравилась плохой едой! А вдруг болеет неизлечимым? Уеду… Сейчас же!
Успокаиваясь, я услышала робкий знакомый голос добро бубнящий вне меня:
– А как быть с моей задачей?
– Где взять уроки, что я наметила?
В полной растерянности я пересматривала сложившуюся за несколько лет картину преображения. Университет был тем сундуком сокровищ, к которому меня неудержимо влекло. Разбуженный ум, крутил и крутил вопросы, на которые я искала ответы:
– Кто я на самом деле?
– Откуда пришла и куда уйду?
– Есть ли смысл у жизни?
– Что делать, чтобы приносить пользу?
Сказки глубоко прятали истину, говорили о ней обиняками; писатели, продираясь через дебри отношений и чувствований, лишь намечали путь к ней; стихи – слишком метафоричны и увёртливы; философы малопонятны. Точные науки, мне казалось, подбираются к ответам ближе всего.
Это убеждение и привело на тропу, с которой только что, одним щелчком чуть не столкнула меня учёная дама.
Голубые купола Бухары.
У меня появилась подруга. Её звали Алла. Она всегда что-нибудь читала, наматывая на палец кудрявую прядку волос, или обдумывала прочитанное, ни на что не реагируя. Надо было дотронуться, чтобы пробудить её. Тогда она улыбалась всем лицом. Приветливо. Проникающе. Призывно. Мечтательно. Нежно. Светло. Шаловливо. Меня её улыбка завораживала, как всё необычное и удивительное.
Знакомство произошло случайно. Что ещё мы можем сказать, когда абсолютно не умеем распознавать то, что происходит с нами и вокруг нас! Причины так надёжно упрятаны.
Мы позже всех получили направление на заселение в общежитие. Оставалась незанятой однокомнатная квартира на первом этаже, как раз на двоих. Она училась в группе филологов. Вскоре выяснилось: её как и меня безудержно манит Восток. Проклюнувшийся интерес к мистике звал туда, где люди давно пытались уловить единство всех вещей. Киножурнал перед фильмом "Ночи Кабирии" подсказал адрес: “Голубые купола Бухары”.
Позади первая сессия. Каникулы. Благословлённые мамой подруги, упакованные её же стараниями съестным, осваиваемся в общем вагоне поезда. Вслушиваясь в незнакомое наречие и поглощая домашние пирожки с ливером, разбираем свои выписки из Большой Советской энциклопедии и записок Мейендорфа, вышедшие в таком далеком 1820 году!
Вагон забит под самый туалет. Мужчины, в возрасте за сорок едут, как видно, с сугубо практичными торговыми целями. Всё завалено мешками, сумами, сумками и прочими вместилищами хозяйственного назначения. Везли продукты и мануфактуру, посуду – нужные вещи, но также кур и петухов, которые не хотели сидеть спокойно в неволе грузового ящика, и мы видели, как хозяин вливал им в клюв какую-то жидкость, после которой пернатые утихли.
Разглядывая черноголовое население вагона с высоты верхней полки, мы искали в них черты тех племен и народов, которые оставили след в генетическом коде наших попутчиков-узбеков. Завораживали сами названия: согдийцы, бактрийцы, арулаты, которые некогда существовали на земле, радуясь и печалясь. Вот только на поезде они точно не ездили, зато с нами в такт покачиваются их потомки, несущие в себе многочисленные картины прожитых жизней.
Мы с подругой, нисколько не обременённые существующими историческими познаниями (некогда было подготовиться, сдавали экзамены) безудержно фантазировали, наделяя попутчиков такими историями, какие их собственная просто не могла допустить хотя бы потому, что в наших выдумках события не соответствовали времени… Впрочем, так поступали, как оказалось, не только мы с Аллой, но и маститые учёные. Да простит всех нас Господь! Ведь на самом деле всё существует одновременно, не так ли? Подумаешь, закрученный свиток бытия чуть-чуть перекосился…
Носители двух с половиной тысячелетнего эволюционного пути, ничуть не подозревая ни о своей важности хранителей времени, ни о наших измышлениях, были заняты насущным.
– Девушки, давайте к нам. Закусывать будем, ехать далеко.
Мы взяли свои припасы и спустились вниз. Кажется всё население вагона хлопотало в устройстве стола. Проводница вынесла множество маленьких чайников на круглом подносе. Стопка лепёшек и сахар были в центре пиршества. Их окружали горки высушенных на солнце абрикосов, просвечивающих своё медовое нутро и больше похожих на золотые монеты. Вишнёвый изюм хотелось нанизать на нитку как бусы. Впервые увиденные гранаты с вывернутыми наизнанку ячейками, полные кареглазых блестящих семян, казалось тоже смотрят на нас с любопытством.
А не в таком ли укроме баюкается в человеке его тайное, до поры неизвестное и потому несуществующее?
Мужчины одеты в стёганые халаты, перехваченные платками. Мы решили, что этот наряд прибавляет достоинства. Они степенно, по-домашнему, расселись на лавках и не спешили с едой. Две женщины, в своих узбекских платьях, привлекательные движениями и именами, приятными слуху – Олма-опа и Дилма-опа, споро и ловко пододвинули каждому чайник и пиалу. И дальше хлопотали за столом по-домашнему – незаметно.
– Мы здесь все знакомы, часто вместе ездим, а вот вы куда путь держите и зачем? – попивая чаёк, поинтересовался заметный среди них седой грузный аксакал в полосатом халате.
Пришлось выкладывать. Сотрапезники не сдерживали своего удивления. Переговариваясь частью на своём языке, частью на русском, они выражали одобрение.
– Так-так, значит, поглядеть на наши чудеса едете, – забросали нас вопросами:
– Знаем ли мы, что Бухара означает обитель знания?
– Слышали ли про Улугбека, Авиценну?
– А Бахауддина Накшбанди? – с ним получилась заминка, мы не знали его.
– Омара Хайяма читали? Что скажете?
Моя подруга, перед поездкой мусолившая томик Хайяма, продекламировала:
Всё, что видишь ты, – видимость только одна,
Только форма – а суть никому не видна.
Смысл этих картинок понять не пытайся –
Сядь спокойно в сторонке и выпей вина!
И будто занялся бикфордов шнур. Скоро стихи читали в разных концах вагона на узбекском и арабском. Тоже не ударили в грязь лицом. Мы впервые видели столько людей, говорящих стихи!
Неудивительно, что две девушки, без присмотра путешествующие, стали объектом пристального внимания, градус интереса повышался с каждой минутой:
– У родственников или знакомых остановитесь?
– Никого нет? А где жить будете?
– В гостинице.
– В гостинице дорого!
– Помолчите, пусть Карим-учитель скажет, где остановиться, он с рожденья в Бухаре живет.
– Скажу и покажу. В центре есть старое медресе, там нынче самая дешёвая гостиница, – его слова вызвали общее одобрение. – А чтобы вы, красавицы, не заплутали в махаллях, план нарисуем, а вы примечайте, запоминайте.
Несколько мужчин разложили на столе вырванный из тетради двойной лист, и началось коллективное творчество. Обозначив центр с его основными улицами, "картографы" определили местоположение, как они считали, главного объекта – цитадели Арк. Наперебой попутчики называли нам свои любимые места в священном городе, и каждый утверждал, что оно самое-самое.
Сладкая еда, монотонное покачивание, доброе внимание попутчиков подействовало как снотворное – нас немного развезло. Мы вышли.
В маленьком тамбуре было прохладно, через мутное стекло издалека набегали одинокие огни, как кошачьи глаза, прошивающие черноту зимней ночи.
Хлопнувшая дверь впустила двоих мужчин, по запаху – в сильном подпитии. Не успев рассмотреть нас, они сразу сделали стойку:
– А кто нас ждёт – поджидает? – Девчонки, вы давно тут? Как же мы вас не видели, вы из этого, общего, будете?
Они нависли над нами с двух сторон, и не давая пошевелиться, теснили к окну.
– Хочу вот эту, статуэтку, заявил Толстяк и начал лепиться к Алле.
– Мы забираем вас с собой, мы вас нашли – вы наш трофей выкрикивал Толстяк.
Становилось шумно. Блондин, вывернув шею, разглядывал меня, как будто прикидывал, с какой стороны лучше кантовать. Алла, смеясь, отбивалась и уворачивалась от рук Толстяка, а я, поняв, что мирная пока возня может в любой момент обернуться нехорошим, громко выкрикнула:
– А мы здесь не одни!
– Конечно! Мы с вами, – пьяно выделывался блондин.
