скачать книгу бесплатно
– Ну и вали, пьянь! – донеслось вслед, – Больше не приходи, не продам! Вот шлю…
Звук захлопнувшейся двери обрубил звук его голоса на полуслове, но Натка ничего не потеряла – это слово было ей прекрасно известно. И она сразу забыла про азиата-продавца, как забывала о каждом незначительном, пусть и неприятном эпизоде своей нескладной жизни. Пошла, не глядя, прочь. Ноги и безошибочная интуиция алкоголика привели её к подъезду девятиэтажки, в который как раз втягивалась стайка беспечных школьников. Натка без труда проскользнула следом за ними незамеченной, и вновь обрела временное пристанище.
Лифт увёз её на последний этаж, где, как она давно усвоила, обычно меньше вероятность привлечь чьё-то внимание. Там Натка нашла закуток у батареи, возле которого и опустилась на корточки, обняв пакет с заветной ёмкостью. Закрыла глаза, переводя дыхание. Самочувствие было исключительно паршивым и это её пугало. Вроде ещё не время… Да, в любом самом продолжительном запое наступает момент, когда ты больше не можешь пить. Самое страшное, что НЕ пить ты тоже не можешь. Да и нельзя совсем НЕ пить – выход на сухую из такого дальнего заплыва грозит белочкой, паническими атаками, а то и приступами нежданной эпилепсии. Говорят, можно даже отъехать. Правда отъезжали с бодуна обычно люди раза в два старше Натки, но зачем испытывать судьбу? Так что вариант один – всё-таки пить, но очень малыми дозами, крошечными глотками, после каждого из которых придётся прилагать титанические усилия, дабы удержать проглоченное в сопротивляющемся обожжённом желудке. Это удаётся далеко не всегда, поэтому блевать первые пару дней придётся много. Блевать и лежать, лежать и блевать. И здесь главное, чтобы для этого было место. Тихое тёплое место с запасом чистой воды и легкой пищи, с возможностью сходить в туалет куда-нибудь кроме как под себя.
Увы, сегодня такого места у Натки не было, а жуткий переломный момент, когда измученный организм вот-вот начнёт отказываться от того единственного, что может ему помочь, кажется, уже приближался. И тогда, в ужасе перед надвигающимся кошмаром, она сделала то, что, собственно, делала всегда в любой непонятной ситуации – начала пить. Доставала бутылку из пакета, отхлёбывала, зажмурившись, проталкивала глоток пойла внутрь своего худого измождённого тела. Часто дышала, откинув голову назад, с надеждой прислушивалась к ощущениям, ожидая, что вот-вот начнёт легчать. Но в голове по-прежнему роилась тяжёлая тошнотворная муть, сердце билось тяжело, с трудом гоняя по венам отравленную кровь, а кожа под одеждой покрывалась липким холодным потом… Абстяга была уже здесь, подобралась незаметно и неумолимо, её уже не отпугивало наличие у Натки ещё недавно спасительного алкоголя, как оголодавшего волка постепенно перестаёт отпугивать еле тлеющий костёр.
Натке было знакомо такое состояние, она знала, что будет дальше. Это знание вкупе со слабостью и ознобом, заставляло её трястись мелкой трусливой дрожью, и через силу всё прикладываться и прикладываться к стремительно пустеющей бутылке, хоть она и поняла уже, что это не принесёт облегчения. Всё, на что ещё можно было рассчитывать – небольшая отсрочка, короткая алкогольная кома, в которую можно провалиться на часок-другой.
И Натка провалилась. Когда содержимое бутылки почти подошло к концу, её, наконец, перестало трясти, накрыло спасительной сонливостью, и она свернулась клубком прямо там где сидела – на цементном полу подъезда, у едва тёплой батареи, положив зачем-то под голову пустой пластиковый пакет…
Забвение было недолгим. Ещё до наступления полдня Натку грубо подняли с её скромного лежбища чувствительным пинком. Такое иногда случается, если имеешь неосторожность уснуть на чужой лестничной площадке, заодно провоняв её перегаром, поэтому Натка не удивилась и даже не расстроилась. Торопливо поднявшись, она, насколько позволяла нарушенная координация движений, поспешила к лифту, провожаемая отборной бранью пожилого мужика, крайне возмущённого её алко-сиестой в родном подъезде. Возмущённого до такой степени, что он не успокоился, пока не убедился, что незваная гостья действительно ушла, а не затихарилась на другом этаже. Это было весьма разумно с его стороны, потому что Натка так и хотела сделать – ноги её заплетались, выпитый спирт шумел в голове, и идти сейчас куда-то в поисках нового убежища казалось совершенно невозможным. Однако пришлось.
На улице со вчерашнего дня заметно похолодало. Опять выпал колкий снег, и немногочисленные прохожие втягивали головы в воротники. Мела позёмка. Сердитый обитатель подъезда с грохотом захлопнул дверь за Наткиной спиной, приправив этот звук парой непечатанных слов, и она осталась одна. Не в силах больше держаться на ногах, опустилась на скамейку, постаралась собраться с мыслями, что оказалось совсем нелегко, учитывая количество выпитого за последние сутки.
О чём она думала, когда тратила последние деньги на всё новые и новые бутылки, которые доставал для неё из-под прилавка быстроглазый продавец-азиат? Ответ очевиден: она думала только о содержимом этих бутылок, о чём ещё, скажите на милость, может думать алкоголик? Алкоголик – он ведь живёт даже не одним днём, а одной минутой. Для него главное – побыстрее залить глаза, а что будет дальше кажется не важным. Ровно до того момента, пока это самое «дальше» не наступит.
Сейчас оно наступило, и Натка, впрочем, как и всегда в таких случаях, понятия не имела, что делать.
Она сидела у чужого подъезда, нагнувшись вперёд, обхватив голову руками, и чуть раскачиваясь. Неудержимо тянуло в тяжёлый алкогольный сон, и в другой ситуации можно было бы лечь прямо на скамью, но сегодня этому мешал холод, уже начавший проникать под тонкую одежду. Но нет худа без добра – он же сумел немного освежить Наткины путающиеся мысли, ровно настолько, чтобы этого хватило для принятия простого решения – вернуться туда, где ей последний раз было тепло и спокойно. К Митрию. В уютный вагончик с картинами на стенах. К человеку, проявившему доброту, которую она не оправдала. Но ведь больше идти всё равно некуда, верно?
И Натка пошла.
Пошла, потащилась, качаясь из стороны в сторону, привлекая брезгливые взгляды прохожих, вздрагивая от холодных порывов ветра. Пошла в том направлении, откуда, судя по смутным воспоминаниям, вчера привёз её автобус. И этот путь занял ни много, ни мало – добрую половину суток. С полудня до полуночи. Разумеется, всё это время она не только шла. Несколько раз проникала в подъезды, где находила батарею и ложилась возле неё, отогревая коченеющее тело. Там и засыпала: на полчаса, на час, а то и дольше, пока её не гнали прочь безликие, но очень шумные люди.
А на улице темнело, холодало, и хмель, пусть неохотно, но выветривался из Наткиной уже раскалывающейся от боли головы, тем самым предавая её в лапы торжествующий абстяги, но зато возвращая возможность быстрее двигаться и худо-бедно соображать. Она уже думала о том, что скажет Митрию, как сможет объяснять то, что пренебрегла его добрым порывом и променяла предложенную искреннюю помощь на очередной бесцельный запойный день? И есть ли смысл оправдываться? Если Митрий и сам когда-то прошёл через всё это – он поймёт. Другой вопрос – захочет ли помочь ей ещё раз? Об этом Натка старалась не думать, но очень надеялась, что поможет, что не оставит её посреди ночи (а когда она доберётся до его вагончика, несомненно будет уже ночь) на улице. Ладно бы ещё было лето, но сейчас так холодно… И тем холоднее становится, чем гуще смыкается вокруг Натки темнота.
Оживлённый центр остался позади, пустела проезжая часть улиц, последние прохожие торопились в свои тёплые квартиры, гасли жёлтые окна домов – город засыпал. Городу было всё равно, что на его остывающих улицах остались те, кому некуда пойти.
Натка увидела, как впереди открылась, выпуская манящий свет, дверь подъезда, и почти бегом бросилась туда. Повезло – выходящий из дверей человек торопился и не обратил на неё внимания. Полчаса в тепле, прижавшись к батарее, в полуобморочном состоянии начинающегося тяжелейшего абстинентного синдрома всё-таки подарили Натке силы для последнего рывка. Для последнего, потому что здесь жилые дома заканчивались, и за знакомым поворотом возле храма, начиналась безлюдная и бесконечная промзона с её мертвыми синими огнями.
Оставшийся час пути почти стёрся из Наткиной памяти. Она урывками помнила блеск снега под фонарями, гудок автомобиля, под который чуть не попала, свою тощую тень на мёрзлом асфальте, и холод, холод, холод! Холод теперь был везде, он вытеснил из окружающего мира всё остальное и стал Наткиной единственной реальностью. Жестокой реальностью, заставляющей через силу переставлять дрожащие ноги, не позволяющей остановиться или хотя бы замедлить шаг, не делающей скидок на её бешено колотящееся сердце и пульсирующую болью голову.
Когда перед затуманенным взором показался знакомый вагончик, Натка не сразу поверила, что всё-таки дошла. Сокращая последнее расстояние до своей цели, она всё ждала, что уютный жёлтый свет его окон вдруг начнёт отдаляться по мере её приближения, как отдаляются от заблудившегося путника болотные огни. Ей было уже всё равно что скажет Митрий, как отреагирует на её появление – стыд пропал. Стыд и так последние годы не особо-то часто напоминал о себе, хоть и были в Наткиной жизни для него причины – много причин! Но о каком стыде может идти речь, когда ты чувствуешь, что от холода густеет кровь в венах?
С трудом сгибая в коленях коченеющие ноги, Натка поднялась на маленькое самодельное крыльцо и почти упала на дверь вагончика, прижалась к ней всем телом, как прижимается утопающий к борту подоспевшего ему на помощь корабля.
Перевела дыхание и постучала.
Глава 5
«На первый день отхода всё было, и зрительные глюки, когда закрываешь глаза, и слуховые, и тошнота постоянная, блевал через каждые десять минут. Но вот, что самое страшное – это ночь! Дикий кошмар! Лежу, пытаюсь хоть на ненамного уснуть, и тут всё моё тело немеет, вижу какие-то движущие объекты, причём вообще не могу пошевелиться, только глаза смог открыть, и тут случилось самое страшное – это повергло меня просто в необъятный ужас. Смотрю, моя черная кошка резко так срывается с кровати и бежит к двери, начинает там на кого-то прыгать, и, причём всё это сопровождалась соответствующими звуками, в этот момент возле двери материализуется какой-то мужик в трико и такой сорочке в клетку сине-зелёную, и так стремительно направляется ко мне, а я даже пошевелиться не могу, и в глазах его такая ненависть – просто кошмар, не видел у людей такого. Моей кошке всё же удается на него запрыгнуть, он ее хватает за шею, и душит, а потом они медленно так растворяются, и меня отпускает, получается встать. Смотрю, кошка лежит на том же месте на кровати. Иду, включаю везде свет, и больше не ложусь, такого я никогда не испытывал. Так что не знаю, что вы про кошек пишете, но теперь я её как-то больше уважаю»
Дверь открылась не сразу и сердце Натки начало переполняться страхом. А если Митрия сейчас нет в вагончике? Но свет в окнах… может ли быть такое, что бородач, уходя, оставляет его включённым, чтобы создать видимость чьего-то присутствия дома и не искушать воров? Очень даже может! Но тогда её дела плохи…
Чувствуя подступающую панику, Натка попыталась сжать уже негнущиеся от холода пальцы в кулаки, чтобы забарабанить в дверь изо всех сил, когда услышала за ней шаги. Чуть не расплакавшись от облегчения, торопливо позвала:
– Митрий! Мить! Это снова я! Впусти пожалуйста, замерзаю!
Дверь начала открываться с мучительной медлительностью, тогда Натка, изнывая от желания поскорее оказаться в тепле, надавила на неё ладонями, и, не дожидаясь приглашения, ввалилась внутрь, уже не беспокоясь о том, как будет воспринято её появление.
– Эй! Какого хрена?!
Грубый чужой голос ударил по ушам, и она испуганно вскинула глаза… на незнакомого взъерошенного мужчину в трусах и майке. Он грубо схватил её за плечо.
– Я тебе чуть не всёк, дура! Ты кто такая?! Чего ломишься?
– Я… я… – Натка хлопала посиневшими губами, не в силах собрать разбегающиеся мысли, чтобы хоть как-то оценить сложившуюся ситуацию.
– Ты, ты! Чего припёрлась, говорю, посреди ночи? Ищешь кого?
– Да! – она ухватилась за его слова, – Ищу Митрия… то есть к нему пришла.
– Какого ещё Дмитрия? – мужик отпустил её и с грохотом хлопнул дверью, – Напустила холоду! Какой Дмитрий тебе тут?
Но Натка не ответила. Она во все глаза смотрела на внутреннее убранство вагончика и чувствовала, как и без того контуженный алкоголем мозг окончательно теряет связь с реальностью.
Картины исчезли. Теперь вокруг были только голые и местами чем-то заляпанные гипсокартонные панели стен, в которых чёрными квадратами зияли окна, лишившиеся занавесок. На полу больше не лежали уютные дорожки, на стене не тикали ходики. Диван, который накануне так удивил Натку своим чересчур свежим для такого места состоянием, теперь выглядел как и полагалось бы выглядеть дивану, стоящему в строительной бытовке: покрытый пятнами, продавленный, в нескольких местах прожжённый сигаретами, без покрывала… Не стало и уютного настольного абажура, его заменила голая лампочка, висящая на проводе под потолком. Стол без скатерти оказался старым и колченогим, из шкафа исчезла посуда, а стекло одной его дверцы подёрнулись сеткой трещин.
– Так и будешь молчать? – мужик ладонью пихнул Натку в плечо, – Чё застыла-то?
Тут он сам застыл, подозрительно потянул носом, и его глаза сузились.
– Вот это, бля, от тебя тащит! Бухая? Нет здесь никакого Дмитрия, проваливай!
– Митрия… – забормотала Натка, совершенно сбитая с толку, – Митрий здесь был… картины были… я у него ночевала!
– Подожди, – мужик взялся за подбородок, – Митрий с картинами, говоришь? Да откуда же ты свалилась? Он кем тебе был?
– Д… друг, – прошептала Натка, чувствуя обморочную слабость, порождённую отнюдь не абстягой, а только что прозвучавшим зловещим словом «был».
– Друг, значит? – мужик хмыкнул, – Ну, выходит не очень близкий друг, раз до сих пор ничего не знаешь. Помер Митрий. Уж года два как помер.
Натка отступила на шаг, прислонилась спиной к закрытой двери, в которую совсем недавно так торопилась войти, прикрыла глаза и с трудом выдавила:
– Как помер? Как – два года? Он ведь…
В голосе мужика зазвучала тень сочувствия:
– Он же в прошлом запойный был, ты знала? Пил по-чёрному, бомжевал. А потом завязал резко, сюда работать устроился, рисовать начал. Говорят, здорово получалось. Я-то уже после пришёл, не знал его, только по рассказам помню. Ну вот работал, рисовал, хорошо всё было вроде. А однажды зимой его поутру замёрзшим нашли. Там вон, подальше через дорогу, на обочине. В сугробе лежал. А вскрытие показало у него в крови алкоголя запредельно просто! Вот так – сорвался человек, сил не рассчитал. А может сердце прихватило, с алкашами бывает после долгой завязки…
Натка смотрела себе под ноги, на заляпанный пол. Заляпанный до такой степени, что он никак не мог ещё вчера быть чистым. В углу, куда Митрий убирал её ботинки, теперь стояло треснутое ведро, забитое мусором до краёв.
– Нет, – прошептала она еле слышно, – Этого не может быть…
Мужик неловко похлопал её по плечу.
– И не такое бывает, чего уж теперь… Иди себе, нет здесь больше Митрия, царство ему небесное.
Натка с неожиданной для самой себя яростью отшвырнула его руку, и на этот раз крикнула во весь голос:
– Нет! Это неправда! Врёшь! Зачем ты врёшь?! Митрий ещё вчера был тут!
Мужик отшатнулся, его ноздри раздулись, напускное сочувствие исчезло без следа.
– А ну пошла отсюда, пьянь! Пасть ещё тут открывать будешь!
Натка неосознанным движением сложила руки перед собой в молитвенном жесте.
– Но Митрий правда ещё вчера был здесь! Я у него ночевала!
– Пить надо меньше! Вчера я тут ночевал, как и позавчера, и неделю назад, и год! А тебя первый раз вижу! А ну вали!
От распахнул дверь, надвинулся на Натку, выдавливая её наружу – обратно в темноту и холод. Толкнул так, что она не удержалась на ногах – упала с крыльца, больно ударившись копчиком.
– Ещё раз сюда сунешься – не так полетишь!
Дверь захлопнулась, и Натка осталась лежать на снегу, совсем как сутки назад. Вот только не было рядом Митрия, который мог бы поднять её на руки и унести в тепло. Да и был ли он вообще, если на то пошло?
С трудом поднявшись на ноги, от чего пульсирующая болью голова чуть не взорвалась изнутри, Натка во все глаза уставилась на вагончик. Мужик смотрел в окно, встретился с ней глазами, погрозил кулаком. И взывать к его жалости было так же бесполезно, как и небезопасно. Натка, благодаря своему богатому и не самому радужному жизненному опыту умевшая разбираться в людях, безошибочно определила в нынешнем хозяине вагончика тот тип людей, что не прочь сорвать злость на ком-то слабом, на ком-то, кто не сможет дать сдачи и за кого некому будет заступиться. Она знала, что таких лучше не злить, поэтому развернулась и побрела прочь, предпочтя возвращение в мёрзлую темноту попыткам получить здесь помощь.
С трудом добравшись до пятачка асфальта – автобусной остановки, откуда не так давно уезжала сытой, отогревшейся, и почти трезвой, Натка остановилась, потеряно озираясь. Разумеется автобусы уже не ходили. А если бы и ходили – денег на дорогу у неё не было. Ни рубля не осталось от «пятихатки», что дал ей на дорогу Митрий.
Митрий умерший два года назад, замёрзший пьяным в сугробе в том же месте, где позавчера чуть не замёрзла она сама.
Натка застонала, обхватив голову коченеющими руками. Что происходит?! Это белая горячка? Но ведь Митрий действительно существовал, он не был плодом её воспалённого воображения! Он жил здесь, он писал картины, он раньше много пил, а потом завязал, о чём сам же и рассказывал! Откуда бы она узнала всё это, существуй вчерашняя ночь лишь в её отравленных алкоголем мозгах?!
– Я… – Натка зашагала по улице, не задумываясь куда, просто чтобы заставить замерзающее тело двигаться, – Я вчера как-то попала в прошлое? Я оказалась здесь двумя годами раньше? Или… или это я сейчас попала на два года вперёд?!
Она принялась испуганно озираться, словно ожидая увидеть где-нибудь в воздухе светящиеся цифры сегодняшней даты. Цифр не было, зато Натка обнаружила, что ноги несут её в обратном направлении, туда, откуда она и пришла, прочь из промзоны, к жилым кварталам. Это было правильно, потому что какая бы мистика ни творилась в жизни, а насущных проблем никто не отменял. И сейчас главная её проблема – холод. Настоящий, почти зимний холод, пробирающий уже до костей, сковывающий движения, заставляющий и без того измученное тело колотиться в мелком ознобе, а кровь в венах замедлять свой живительный бег.
Интересно, Митрий замёрз в такую же ночь? И неужели он был действительно настолько пьян, что не смог дойти несколько десятков метров до своего вагончика? Зачем снова начал пить? Что случилось?
«Потому что ты не приняла его помощь» – шепнул из пустоты чей-то вкрадчивый голос, и Натка не удивилась. Для запойного алкоголика голоса в голове – дело привычное. Что действительно напугало, так это смысл произнесённых слов. Казалось бы – бессмыслица, но оголёнными в состоянии абстяги нервами помноженными на звериную интуицию алкоголика, Натка уже знала, что это правда. Неизвестно каким образом, какими тайными перипетиями судеб, какими искривлениями времени и пространства, но эти два события: гибель Митрия и его пятьсот рублей потраченные Наткой на очередной пьяный загул – были прочно взаимосвязаны. Если бы она вчера, как он и предлагал, поехала по названному ей адресу, сейчас всё было бы иначе… Адрес!
Натка лихорадочно зашарила сначала по карманам куртки, потом джинсов, но не обнаружила сложенного вчетверо тетрадного листа, на котором (она помнила это так ясно!) каллиграфическим почерком художника были написаны название посёлка, улицы, и номер дома родителей Митрия. Опустила руки. Само по себе отсутствие клочка бумаги ещё ничего не значило, в конце концов, вчера Натка валялась по чужим подъездам и запросто могла обронить его где угодно, но успокоить себя этим не получилось. Она чувствовала – тетрадный лист не потерялся, его просто не стало, как не стало вдруг в мире и самого Митрия.
– Это же было два года назад! – вслух простонала Натка, с трудом переставляя ноги, уже превратившиеся в две ледяные негнущиеся ходули, – А я потратила деньги только вчера…
Но слова ничего не значили. Слова на самом деле вообще мало что значат, всё определяют только поступки. И сейчас она пожинает плоды своего выбора, независимо от того, понятны ей или нет его причинно-следственные связи.
Изо рта вырывался пар. Деревья, заборы, асфальт, провода – всё серебрилось ледяной изморозью, всё мерцало в свете синих прожекторов, и это было очень красиво, хоть и сулило неминуемую беду – с приходом ночи холод становился безжалостным. Идти было легче, чем позавчера, когда глаза заметала метель, и Натка пока держалась, хоть и знала, что скоро ей захочется сесть, а потом, почувствовав зловещую сонливость – и лечь. Вопрос лишь в том, успеет ли она к тому времени дойти до жилых домов?
Увы, попасть в чужой подъезд посреди ночи далеко не так просто и быстро, как днём. Придётся звонить через домофон в первую попавшуюся квартиру, просить о помощи незнакомых людей, говорить что она замерзает. Авось, кто-нибудь сжалится и откроет дверь. А если не откроет…
Додумать Натка не успела – внезапно дорогу перед ней залил жёлтый свет, а за спиной прозвучал резкий автомобильный сигнал. Только сейчас сообразив, что всё это время брела по середине проезжей части, она, ведомая инстинктом самосохранения, отреагировала мгновенно, и вместо того, чтобы отойти к обочине, развернулась навстречу одинокому автомобилю. Взвизгнули тормоза, Наткины бесчувственные от холода руки упёрлась в рычащий капот, она почти упала на него, и замерла, покорно ожидая дальнейшего развития событий.
Развитие не заставило себя ждать. Дверца машины распахнулась и оттуда, как чёрт из табакерки, выскочил невысокий коренастый мужичок.
– Ты чего, дура, под колёса кидаешься?! Жить надоело?!
«Помогите!» – хотела сказать Натка, но обмороженные губы отказались двигаться, с них сорвалось лишь нечленораздельное мычание. Она затрясла головой.
– Чего ты?! – мужичок оказался рядом, рывком развернул её к себе, – Случилось что?
Она закивала, глядя на него круглыми умоляющими глазами и продолжая безрезультатные попытки объяснить своё плачевное положение.
– Пьяная? – мужичок шагнул ближе, потянул носом, и Натка испугалась, что учуяв исходящий от неё запах перебродившего алкоголя, он преисполнится презрением, оттолкнёт её к обочине и уедет.
– За… мер… за… – просипела она, инстинктивно уцепившись за куртку мужичка, как за спасательный круг, – Помогите…
Тот нахмурился. Несколько секунд о чём-то сосредоточенно думал, потом принял решение.
– Ну-ка, давай!
Бесцеремонно сгрёб в горсть Наткин воротник, поволок её за собой, затолкал на пассажирское сидение машины, которая оказалась старенькой праворульной «Тойотой». Уселся сам и включил печку на полную мощность, но Натка не почувствовала спасительного тепла – её продолжало колотить.
– Ох и разит от тебя! – укоризненно покачал головой мужичок, – Зачем пьёшь, молодая? И чего тут забыла ночью?
– Я… заблудилась, – соврала Натка. Не потому, что хотела что-то скрыть от пришедшего ей на помощь человека – просто не было сейчас сил что-то объяснять и рассказывать.
– Заблудилась? Ну да, заблудиться здесь – раз плюнуть. А куда тебе надо?
Натка задумалась. Куда ей надо? Дома как такового у неё давно не было, жила она обычно то у очередного рыцаря, то у друга Вити, пятидесятилетнего алкоголика, который в силу плачевного состояния организма уже давно ничего не хотел как мужчина, и не интересовался Наткиным телом. Зато у них была дружба. Настоящий симбиоз двух отщепенцев, которым больше некому довериться. И взаимовыгодное сотрудничество, если это можно так назвать – Витя пускал Натку жить в свою задрипанную однокомнатную хрущёбу, а она убиралась там, готовила еду, и бегала в магазин, когда он тяжко болел с похмелья.
Сумей она сейчас попасть к Вите, у неё гарантированно была бы крыша над головой на ближайшие недели, а возможно и на всю зиму. Одна проблема – Витя живёт в Омске. А она сейчас какого-то хрена потеряла в долбаном Новосибирске!
– Н… на вокзал, – наконец сказала Натка, приняв решение.
Сегодняшнюю ночь она проведёт в зале ожидания, а с утра попробует добраться до Омска электричками. Или автостопом, есть и такой вариант.
Мужичок глядел на неё сбоку, пристально изучая худое бледное лицо, круги под глазами, дурацкие двухцветные волосы, слишком лёгкую для нынешней погоды одежду… и, всё поняв, спросил:
– Выпить хочешь? Для сугреву?
Человеку, жизнь которого не душит в своих кольцах зелёный змий, никогда не услышать и не понять волшебной музыки таких слов. Такие слова способны изменить всё, перечеркнуть планы, перевести стрелку событий, пустить их в сторону противоположную той, что задумывалась изначально. Вот и Натка сразу забыла, что хотела ехать на вокзал, ведь мир вокруг неё, ещё секунду назад бывший серым призраком самого себя, вдруг засиял свежими красками! Для этого хватило даже не очередного приёма алкоголя, а лишь одного его обещания.
И она ответила:
– Хочу.
Влад, как представился мужичок, повеселевший и маслянисто заблестевший глазками после её согласия, привёз Натку в капитальный гараж. Здесь не было холодно, чего она поначалу опасалась, горел свет, и даже стоял диван, разумеется, самого затрапезного вида. Остальная нехитрая мебель: стол, пара стульев, громоздкий шкаф – тоже оставляли желать лучшего. В общем ничего общего с вагончиком Митрия, но это сейчас не имело значения. Ничего не имело значения, даже украдкие взгляды Влада, которые Натка то и дело ловила на своей пятой точке. Важно было лишь то, зачем она сюда приехала. Чего сейчас ждала.
– Я ж тут буквально двадцать минут назад был, – суетился хозяин гаража, вытаскивая из угла и подключая к розетке допотопный обогреватель, – Чуешь, тепло? Не успело выстудиться, а ща ещё жару поддадим – мигом согреешься! Ты садись на диван, подлечишься, сразу хорошо станет…
Натка тяжело сглотнула слюну. В том, что станет хорошо она очень сомневалась – запой, как выяснилось сегодня утром, уже ушёл на тот уровень, когда выпитое не приносит удовольствия, а лишь даёт возможность чувствовать себя более-менее лучше, ровно настолько, чтобы держаться на ногах и не трястись как в лихорадке. Но и это сейчас жизненно необходимо, учитывая, что завтра ей предстоит долгая и наверняка трудная дорога до Омска…
Влад по пояс нырнул в тёмные недра видавшего виды шкафа, почти целиком загораживающего одну из стен гаража, завозился там, забубнил себе под нос:
