Узоры моей жизни

скачать книгу бесплатно


– А я?.. – жалко улыбнулся и ушёл к себе.

Приготовила обед и решаюсь всё же всколыхнуть отвергнутого журналиста. Вхожу в его комнату, сажусь рядом:

– Что это Вы, Борис Платоныч, всё читаете, читаете… а не пишете?

Знаю: вызываю огонь на себя!

– Думаешь, писать… это всё равно что вязать? – А у меня, между прочим, сегодня отгул. А я, между прочим, пригласила его сходить в лес за грибами и вроде бы соглашался… хотя была бы рада, если б сел писать, и вот: – Лучше бы пуговицы к рубашке пришила, чем лезть в то, чего не понимаешь!

Сжимаюсь: «Ну что, получила?» Но такого массированного огня не ожидала и поэтому сразу – слезы. Шмыгнула в ванную, закрылась. «Нет, не рассчитала сил!»

Но подошел к двери:

– Открой. Поговорим.

«Не хочу открывать! Не хочу говорить! И даже видеть его не хочу!» Но через дверь гундосю:

– Не благороден. Больно ранишь.

А он:

– Может, потому заставляешь писать, чтоб денег больше приносил?

«Опять оскорбляет!»

– Как же ты со мной живешь, если так думаешь? – уже рыдаю.

Но слышу: собирается уходить.

«Нет, не выйду, не пожелаю ему счастливого пути!.. отсижусь на краю ванной».

У-ушел. «Ну и, слава Богу». Иду в зал, ложусь на диван: «А, может, он, отвергнутый обществом, так защищает себя? А, может, отвергнутый, так себя утверждает? Ладно. На том и порешу». И утром просыпаюсь с настроением: «Всё хорошо, прекрасная маркиза, всё хорошо!, как когда пелось в популярной песенке, и ты сегодня весь день будешь счастлива, ведь дети живы, здоровы, мама, Виктор – тоже, денег с натяжкой, но хватает… Ну, что еще тебе нужно? „Так не надо печалиться…“ как поётся в другой популярной песенке».

Но с середины восьмидесятых годов в стране стали происходить перемены[33 - «Перестройка» – общее название, используемое для обозначения кардинальных перемен в экономической и политической структуре СССР с середины 80-х годов.], которые затронули и положение мужа.

1987—93.

«Теперь Борис член СОИ – совета общественных инициатив города. Собираются они в выставочном зале и разговоры ведут об экологии, – о другом не позволяют соглядатаи нашей «руководящей и направляющей», – но под праздник революции семнадцатого года обсуждали: с какими лозунгами идти на демонстрацию? И решили: «За чистый воздух и чистую совесть!», «Нет строительству фосфористого завода», «Отстоим здоровье наших детей!».

…Седьмого было холодно, по тротуару вьюжил снежок, и я с детьми на площадь не пошли, а Борис ходил и рассказывал:

– Вначале нас было немного, но по дороге присоединялись люди, – и светился от радости: – Ведь наши лозунги на фоне привычных выполним!.. перевыполним!.. достойно встретим!.. сразу бросались в глаза. Да еще впереди шла девочка с куклой в противогазе, так что смотрели на нас, разинув рты, и когда подходили к трибунам, в колонне было уже человек семьсот, – радостно улыбается: – Потом, когда прошли по площади и вышли к дамбе, то подошел какой-то мужик и сказал: «Молодцы! Молодцы, что не побоялись»! Теперь в городе разговоров о колонне «зелёных»!

А в коммунистическом «Рабочем» большинство сотрудников осуждают Бориса, и секретарь райкома партии Дордиева кому-то бросила:

– Надеюсь, вы не запачкались участием в колонне «зеленых»?

Вот так… Даже «зеленым» нельзя быть в нашем соцлагере… красном от крови.

…Ходил мой воитель в воскресенье на митинг партийцев, – решили те «сомкнуть ряды и сплоченной колонной ударить» по хлипким демократам.

– Ну и как? – спросила.

– Около двух тысяч собралось. Орали, доказывали своё, нападали на нас! Мы же лозунги свои принесли, так некоторые партийные бабы бросались на них, чтобы вырвать, – засмеялся: – Хотел и я выступить, чтобы перевоспитать их немного, но куда там! Слова не дали сказать, как, впрочем, и другим СОИвцам.

…Был у нас в гостях Валерий Степанович Артюхов, главный редактор «Новых известий», созданных как альтернатива партийному «Рабочему». В «застойные времена» работал он в Обкоме партии и словно хвалился: «Грызся я со всеми первыми секретарями! И с Построченковым, и с Сизенковым, и с Погожиным». Наверное, так и было, ибо публикации свои против коммунистов пишет «со знанием материала» и в статье «Наш пострел везде поспел» разбирал парт аппарат по косточкам зло и ехидно. За бутылкой водки мечтали с Борисом о том, какой станет их газета, какие книги при ней будут издавать, а потом он пел под гитару. Голос-то у Валерия Степановича хороший, но до чего громкий!»

Тогда я радовалась: ну, наконец-то мой муж получил возможность писать то, что думает, – Ведь Перестройка, гласность! – да и работу постоянную обрёл. Но уже примерно через год стал бросать недовольные реплики в адрес главного редактора, сотрудников, и в общем-то был прав: Артюхов, сломленный в годы социализма идеологией партии и привыкший к подчинению, так и не смог, да и не хотел делать каких-то решительных шагов, чтобы делать газету «Новые известия» самостоятельным печатным органом, сотрудники – тоже, и постепенно газете превращалась в серую, лишенную каких-либо аналитических статей газетёнку, а со временем перешла в руки журналиста, который полностью подчинился губернатору-коммунисту Родкину, – в нашей области он ещё долго оставался у власти – и муж даже трижды судился с ним из-за своих статей.

«Борис снова вечером пришел домой хмурый и теперь молча ужинает. Сижу напротив и тоже молчу, – пусть сам расскажет.

– Сегодня Артюхов с Теребовым, – наконец слышу: – уехали куда-то пить, а меня не пригласили…

– Ну и чего ты переживаешь-то?

– Да я не переживаю, но все ж…

Замолкает, жует, опустив глаза. Становится его жалко. Чем утешить? Мягко, очень мягко говорю:

– Борис, ты не для таких компаний. Ты не светской болтовни человек. С тобой всегда напряженно, ответственно, – стараюсь польстить, и он вместе с яичницей пока проглатывает это. Тогда крадусь дальше: – Отдыхать с тобой в одной компании опасно, вот-вот переведешь всех на серьезные разговоры, поэтому люди и сторонятся тебя, – завариваю чай: – Я сама такая. Но разница между нами в том, что я – кошка, гуляющая сама по себе, а ты вечно стремишься сбить вокруг себя коллективчик, не веря, что это невозможно. Ну, нет таких людей, которых можно было бы объединить твоими моральными принципами, нет!

Выслушал молча… Но, когда начал рассказывать, что, мол, коммуняки совсем обнаглели и на сегодняшней встрече с депутатом-демократом Верховного Совета кричали: «Этот козел Ельцин[34 - Борис Ельцин (1931—2007) – Первый Президент Российской Федерации, в ноябре 1991 – июне 1992 года одновременно возглавлял «правительство реформаторов]!..», да и самого депутата оскорбляли, я подхватила:

– Ну, что оскорбляли, это еще не страшно. Вон, когда Прасолов собирал в Карачеве подписи за референдум о земле, то ему звонили домой и даже убить грозились.

– Да брось ты! – прервал: – Это он все врёт.

– Думаю, что не врёт, – терпеливо возразила: – Я еще с детских лет его знаю, очень прямой человек. Помню, все стихи свои Виктору носил…

– Все равно сомневаюсь, что говорил правду.

– Вот-вот, еще эти твои вечные сомнения… Жалуешься, что не берут в компании. А как тебя брать, если даже я!.. и то, разговаривая с тобой, вечно на стороже: поверишь или не поверишь? И уж если согласишься, то аж сердце от радости ёкнет. – Смотрит на меня, чуть улыбаясь: – Чего лыбишься? Да-да, именно так. А как ты думаешь, приятно беседовать с человеком, который сомневается в каждом твоем слове? Вот и твоим коллегам… – И говорю все это мягко, улыбаясь, наливая чай в кружки: – Ну, неужели так уж трудно хотя бы промолчать, если не веришь? Нет, тебе обязательно надо опровергнуть!

– Да, все так, – кивает головой, но тут же цитирует: – «Платон мне друг, а истина – дороже[35 - Перефраз слов реформатора Мартина Лютера (1483—1546): «Платон мне друг, Сократ мне друг, но истину следует предпочесть».]».

– Ну, раз истина тебе дороже, то и оставайся с ней. – Что ответит? Нет, пока молчит. Тогда продолжаю: – Но учти, не зря люди создают мифы, легенды. Значит, нужно это человеку… значит, живет потребность в неправде, и чтобы в неё верили.

Замолкаю, искоса наблюдаю за ним: не взорвется ли? Нет, слушает спокойно. И тогда делаю последний аккорд:

– А ты еще и пропорцию не соблюдаешь. Конечно, что-то, надо опровергать, а что-то и нет. Ну, отстаивай правду, где это необходимо, а в мелочах…

Нет, как раз в этом не соглашается и уходит смотреть «Вести», а я, домывая посуду, закругляю свои соображения: «Истина ему, видите ли, дороже. Смотря, какая истина! – Раскладываю на поддоне вилки, ложки. – Вон, для Павлика Морозова[36 - Павлик Морозов – человек, имя которого со временем стало нарицательным, пройдя путь от пионера-героя, отдавшего жизнь в классовой борьбе, до предателя, «заложившего» отца.] истиной было строить колхозы, поэтому и на отца донес. – Вытираю руки, снимаю фартук. – Нет, уж лучше наоборот: истина – истиной, но отец мне дороже… но друг мне дороже, – человек».

В последующие годы стремление Бориса говорить всем только правду привело его к полному одиночеству. Моё же отношение к нему было каждодневной работой души, когда надо было во время «подставлять плечо», сносить постоянную нехватку денег и порою это становилось настолько тягостным, что я теряла ощущение радости. Но пока он писал рассказы, повести, последний роман «Недостойный», изданный за счёт спонсоров в 2004 году и работал в газете, у нас оставалась много общего, было о чём поговорить, поспорить, но дети выросли, создали свои семьи, а Борис, так и не поладив с редактором «Новых известий» и коммунистом-губернатором, в шестьдесят три года ушел из газеты и стал пенсионером, с усердием работая на даче.

ЧАСТЬ 2

С конца девяностых по рассказам мамы я написала повесть о её жизни «Ведьма из Карачева», а из дневниковых записок – «В Перестройке. 1987—2000» и «Игры с минувшим»; сложились и две повести, – «Искусы Эроса», в которой использовала свои записки и «Я звала его Лисом» (об отношениях с журналистом, с которым пришлось работать). Попутно писала зарисовки, миниатюры, стихи, рассказы и всё это сплеталось из когда-то прожитого, прочувствованного, – из того, что – в «Узорах моей жизни».

Один из рассказов.

Живые ниточки

Бедненький, так уж никому ты и не нужен? Такой милый, а выдворили. Что, так и будешь теперь ютиться в подъезде?.. Это я говорю мягкой игрушке, маленькому серому… или белому коту в красной шляпке и голубых шортиках. Уже с неделю сиротливо сидит он на подоконнике под таким же выселенным фикусом и каждый раз, когда начинаю подниматься на свой пятый, провожает меня грустным взглядом синих глаз, а я невольно опускаю свои карие, слегка сжимая плечи, спеша прошмыгнуть мимо. И потому, что он… нет, не он, а взгляд его похож на чей-то! Но никак не могла вспомнить «чей», а вот сегодня, когда опять проходила мимо, то мой биологический Яндекс вдруг выбросил ответ: у неё был такой, у неё!.. у Ланы со странной фамилией Ленок. Ну что ж, спасибо тебе, выселенный и никому не нужный серый… или белый котик, давай я за это усыновлю тебя. Пошли…

Ну вот, выкупанный и повеселевший сидишь теперь напротив меня и, может быть, поможешь вспомнить Лану, раз так настырно подшептывал о ней… Ну да, тогда она, мой новый ассистент, появилась у нас незаметно, – главный редактор не представил её на летучке, – и она, сидя в уголке холла, лишь иногда поднимала глаза и пристально всматривалась в кого-либо, я сразу заметила в ней это, да и потом не раз улавливала её потаённое вглядывание, вживание в тех, кто был рядом, и даже в вещи, предметы… Да понимаешь, серый… нет, теперь уже белый после купанья-то, довольно скоро я поняла: не быть ей ассистентом режиссера с этой своей особенностью, – ассистент во время прямого эфира должен быть бойким и «стойким оловянным солдатиком», схватывающим на лету и исполняющим сказанное, а она… Ну как она могла тут же «воплощать замыслы» режиссера, если вдруг пленялась чем-то и зависала над ним?.. Например? А вот тебе пример. Когда во время прямого эфира по тихой связи посылала ей очередную команду, то она не всегда и слышала её и я через смотровое стекло видела: уставилась на заикающегося выступающего и даже пытается подсказать ему что-то. Ну, а если наезжала самодеятельность для записи концерта, то Лане и вовсе становилась не до режиссера, – до конца выслушивала всех, кто подходил к ней, а если еще и с воздыханиями!.. Ну конечно, непременно надо было ей утешить жалобщика и тогда, стоя напротив того с лёгким дрожанием рук и готовая вот-вот расплакаться вместе с ним, уже не слышала ни просьб, ни команд… Ты только подумай, мой освежённый белый кот, ну как было прервать такую задушевную беседу? Вот и приходилось взваливать всё на другого ассистента, а тот потом тоже жаловался… но уже начальству. Ну, а внешность Ланы Ленок… Да в общем-то – ничего особенного, не сказать, что красива, да и некрасивой не назовёшь. Нет, плоть её не кричала о себе. Высокая, худенькая и одежда как бы соскальзывало с неё, не задерживаясь ни на груди, ни на бёдрах и лишь книзу открывая довольно стройные ножки. А, впрочем, зачем я – о внешности? Я же – о другом хочу… Так вот, мой безмолвный кис, помню еще и такое: она сидит и что-то вяжет в ожидании эфира. Подхожу, сажусь рядом:

– И что мы вяжем? – улыбаюсь.

– Свитер, – отвечает сразу, словно ждала моего вопроса.

– И кого ж потом одаришь таким красивым свитером?

Нет, только улыбнулась, хочет набрать очередную петельку и тут слышу тихое:

– Глупая, непослушная, никудышная… – Кому это она? Никого рядом нет, а она опять: – Ну что ты вытворяешь?

Ой, да это она – петельке! Ну и ну…

– Лана, ты с каждой… так? – снова улыбнулась.

– Нет, не с каждой, – хмыкнула. – Хочу вытяну её вот так… – и петля выросла на моих глазах, – а нитка по-своему хочет… мстит за что-то.

– Мстит? – уточняю.

– Ну да, ведь ниточки тоже живые, вот и…

Ла-аночка, детка, как тебе жить-то, если еще и ниточки… Но говорю:

– Да, конечно. Может, и в твоей черной нитке есть нечто, похожее на чёрную… ой, прости, на белую душу.

Да нет, мой пушистый, и не думала над ней подшучивать! С такими, предмето-ощущающими, шутки плохи, с ними надо бережно, как с тонким стеклянным сосудом, иначе и его разобьёшь, и сам руку… душу порежешь.

Что еще помню? А, пожалуй, вот… Надо было как-то закупить несколько вазочек для цветов… перед выступающими на столы ставить. Послала её, и что-то долго не возвращалась, а когда наконец-то!.. то я лишь руками развела, а она бережно взяла один из купленных сосудов и с блеском в глазах почти запела:

– Это я из-за неё… из-за этой прелестной и единственной, чуть не опоздала. – Я удивлённо взглянула, а она поспешила пролить свет: – Понимаете, все вазочки были одинаковые и я не сразу могла выбрать вот такую, с пупочкой.

– Лана, ну какая еще пупочка?

– А вот такая… Видите? – И, проведя пальчиком по тёмному ободку, погладила на светлом поле вазочки капельку стёкшей краски. – Правда, как пупочек?

Котик мой приёмный, ну что было ответить?.. Вот и я – ничего… правда, тоже погладила капельку-пупочку, потом налила воды в «единственную», опустила в неё веточку гвоздики и сказала:

– Пожалуй, так еще красивей будет… да еще с пупочком!

Но нет, хватит прорисовывать образ Ланы, – для карандашного, а, вернее, для словесного наброска и этого достаточно, – хочу теперь вот о чём… а, вернее, о ком.

Появился у нас вскоре и новый помощник режиссера, Серёжа Филатов и, кстати, в том самом свитере, который вязала тогда Лана. Да-да, значит, связывала их живая ниточка, да они и сами были похожи… нет, не внешне, а по мироощущениям. И о Серёжке помню больше, чем о Лане потому, что был он ну очень интересный паренёк: лицо почти всегда напряженное, взгляд беспокойный, а порой лихорадочный, и похож… похож был на красивого щенка-подростка. Когда представили его на летучке, то как-то сразу подумалось: ну вот, подходящая пара для Ланы… и еще одна моя головная боль. В чём вскоре и убедилась… А вот так. В студии – репетиция с танцевальным ансамблем, я – за пультом, Сережа – в наушниках у пюпитра, и вдруг по тихой связи слышу:

– Не бродить, не мять в кустах багряных лебеды и не искать следа…

– Сережа, при чём тут Есенин*… под эту залихватскую музыку? – Взглянул в мою сторону, но продолжил: – Со снопом волос твоих овсяных отоснилась ты мне навсегда.

Спустилась к нему в студию, а он:

– А чего ж они с ерундой приехали! – И подошел к танцмейстеру: – Что же вы такую чепуху показываете?

Тот, конечно, набычился и даже покраснел:

– Молодой человек, нехорошо так…

А Сережа, нисколько не смутившись:

– Почему ж нехорошо? А если я так думаю.

Вот таким курьёзным парнем оказался мой новый помощник… А что потом… Потом нагрянули вот такие события: приехала я на работу, иду по двору телецентра, а он орёт, как оглашенный!.. Да не Сережа, а котёнок, вроде тебя. И орёт, паршивец, словно его четвертуют! И кто его только подкинул к нам во двор?.. или перебросил через забор белокаменный? Длинноногий, лохматый, тощий. Взяла, принесла в кабинет, отдала ему колбасу со своего бутерброда, он её тут же слопал, а потом свернулся калачиком под батареей и сладко задремал. Но вошёл директор телецентра и сразу ощетинился: откуда, мол, животное?.. чей, мол, зверь?.. да разве не знаете, что на телецентре не должно быть животных, а то залезут в аппаратуру и замыкание произойдёт! Что было делать? Успокоила его: не успеет, мол, эта зверушка замкнуть вашу аппаратуру, унесу с собой… хотя дома уже и жил такой же, с троллейбусной остановки подобранный. Но тут вошла Лана:

– Ой, какой хорошенький! Ой, какая прелесть! – залепетала, позабыв о фотографиях, которые надо было вставить в паспарту.

– Ланочка, ну и возьми его себе, а то директор…

– А что, можно? – вспыхнула румянцем.

– Ну, конечно, – обрадовалась я и даже на радостях взялась советовать: – А назови его Васей.

– А Вася у меня уже есть, – всё так же мурлыкала моя ассистентка.

– Ну, тогда Васядва…

– И Васядва есть, и Васятри, – рассмеялась.

– Ланочка, радость моя, и сколько ж на сей день у тебя Васей?

– Восемь, – вроде бы чуть смутилась, приглушив своё мурлыканье.

– Ну что ж… – рассудила я трезво: – В такой многолюд… многокошачьей компании одним Васей меньше, одним больше…

И после передачи сунула Лана мою длинноногую находку за пазуху и увезла домой.

Все ли события? О, нет, мой бело-пушистый, то были лишь цветочки, а ягодки покатились… точно и не помню, но, кажется через неделю. Приближался Первомай* и, как всегда, на наших студийных мониторах замелькали упитанные, розовощекие партийные товарищи с вдохновляющими речами, обращенными к труженикам сёл, городов, предприятий с призывными речами к новым трудовым победам. Попался и мне такой «товарищ» – первый секретарь Обкома комсомола. Ну, выдала его пламенную речь прямым эфиром, спускаюсь с пульта и вижу: перед только что выступившим стоит взволнованный Сережа и что-то горячо говорит, а у того глаза!.. словно привидение увидел. Но к собеседникам уже спешит мой начальник, берёт секретаря под ручку и тихо, но настойчиво уводит.

– Сереженька, – подхожу к своему распалённому помошнику, – ты что?.. и ему читал Сергея Есенина?

Но оказалось, что подошёл Серёжа к главному комсомольцу области и сказал: «Что же вы врете! Только что сказали людям, что поголовье скота в колхозах растёт и увеличивается, а на самом деле коровы, телята, барашки и лошади там от голода умирают». А об этой многолетней и горестной пагубе рассказал недавно вернувшийся из командировки редактор наших «Новостей», но мы то уже привыкли к таким реалиям, а Сережа… Он же так любил лошадей! Вот и решил по случаю – главному, о том, что те, мол, умирают… А что потом… Я-то думала, что мой начальник, который и сам сомневался в «достижениях и очередных победах партии» пожурит Сережу, – ну, что ж ты, мол… не надо бы, мол… знай, с кем можно, а с кем… – да и всё. Ан, нет. Когда я вышла после недельного бюллетеня, то Сережи больше не увидела. Уволили. Из самого Обкома партии позвонили и приструнили начальника: в идеологической организации!.. и держите таких?.. Не встретила и Ланы, ибо подала та заявление «по собственному желанию» и его… ну, конечно же!.. тут же подмахнули, – уж очень часто жаловались мои коллеги на рассеянность Ланы Ленок, которая теперь и потянулась за связанным с ней «живою ниточкой» Сережей. Ну что, молчальник, не устал от моих реминисценций?.. Нет, конечно, ведь ты же… А, впрочем, вот ведь как интересно получается: хоть ты и не живой, а чувствования и ощущения всколыхнул что ни-на-есть самые живые.

Живые ощущения, живые чувства… Как-то встретила коллегу, а он и рассказал: к тому времени колония спасённых Ланой кошек выросла аж до семнадцати, а жила она с матерью в однокомнатной квартире, и можешь себе представить, что в ней творилось?.. Ну, конечно, ты не можешь, а вот я… Вначале мать почти безропотно сносила сердобольные увлечения любимой и единственной доченьки, варила лохматым пшенную кашу с килькой, но, когда нагрянула её сестра!.. Только на один день Лана уехала в командировку, но тётке и его хватило, чтобы позвонить куда надо. И приехали откуда надо. И отловили всех постояльцев, и увезли куда-то, а когда Лана возвратилась… Несколько дней разыскивала своих подопечных, а потом слегла с высокой температурой и умерла… Нет, не знал коллега, да и я не знаю: только ли исчезнувшие кошки были тому причиной? Но одно я постигла, дружок, вглядываясь в свои жизненные наблюдения: таких человечков с оголёнными, незащищенными душами, в «коллективах» почему-то зачастую пощипывают и понемножку, и очень… Помню, приехала я раз на сессию в Ленинград, группу поселили в школьном классе, а в ней и оказалась такая же Лана. Вот и стали её пощипывать, хотя и бегала за молоком, батонами для всех, и каждый день подметала пол. Пришлось взять под крылышко… Да нет, не столь это обременительно, но как тебе сказать? Такие прирастают, не отходят и подчас становится с ними томительно, а еще, видя их вот такую расслабленность на грани прострации, порою и самой хочется… О нет, самой не пришлось, такая роскошь не для меня. Ну, как могла позволить себе быть слабой, когда каждый день – моя любимая, но сумасшедшая работа, рядом – дети, муж, в очередной раз томящийся без работы из-за вечных конфликтов с партийными «товарищами», да еще так называемая дача с подрастающими овощами, а в сорока километрах – старенькая мама с братом, и надо ездить к ним на выходные, помогать. Вот и приходилось быть сильной.