banner banner banner
Глазами альбатроса
Глазами альбатроса
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Глазами альбатроса

скачать книгу бесплатно


– Здравствуйте. Рад нашему знакомству.

Патти рисует пальцем круг в воздухе, а птица, не моргая, следит взглядом за ее рукой. Девушка снова смеется. Мы оба улыбаемся. Так и хочется вступить в разговор: «И давно вы олуша? С самого рождения?»

Птичьи гнезда повсюду: на крышах, на стенах и под строениями. Когда мы вносим внутрь свои сумки, я замечаю маленькую белую крачку, которая безо всякого гнезда высиживает яйцо, лежащее на верху постоянно открытой входной двери. Если вы не любите диких животных, вам здесь делать нечего.

Пришло время поближе познакомиться с остальными. Мелисса, чье полное имя Мелисса Шоу, – ветеринар. Она изучает состояние здоровья находящихся под угрозой исчезновения гавайских тюленей-монахов (Neomonachus schauinslandi). В состав ее исследовательской команды входят Митч Крейг, Мэри Донохью и Джейсон Бейкер. Орнитологам помогают аспиранты-добровольцы Карен Фишер, Франц Джуола и Лора Карстен. Энтони Виджиано тоже аспирант. Вежливый человек в очках, которому на вид чуть больше 30 лет, – это Брайан Аллен, управляющий полевой станцией, кудрявый Марк Дефли – его помощник.

Все вместе они – ветеринары наравне с волонтерами – помогают разгружать самолет. Когда груз спущен на землю, каждый из них отправляется прочь с почтой, чтобы поскорее прочесть письма от любящих и любимых или же просто ощутить пульс далекого от них мира.

Кроме открыток и писем, есть еще и посылки с гостинцами. Доктор Бет Флинт из научно-исследовательского центра прислала кассеты с фильмами и телешоу, которые сама записала для них.

– Кто это, интересно, написал мне из техасского Брайана?

– Никчемные глянцевые журнальчики, чтобы скрасить рабочие будни.

– Счета… подождут пока.

– Рекламные буклеты. И сюда добрались!

– Бабуля меня так любит! Целый килограмм шоколадных конфет мне прислала!

– Тебе прислала или нам?

На двери моей комнаты красуется табличка «Судовой лазарет». Как и сам остров, казармы – наследие военных, доставшееся нам от той эпохи, когда спутниковые системы слежения и ядерное оружие массового поражения еще не сделали подобные сооружения бесполезными. В крыльях расположенного буквой П здания разместились жилые комнаты, а центральную часть занимает общее пространство с обеденным столом, креслами, в которых можно почитать или посмотреть кино, книжными полками и большой кухней.

Жизнь на острове Терн подразумевает, что вы будете питаться вместе со всеми и пользоваться общей ванной комнатой – прямо как в семье. Большинству обитателей доступна такая роскошь, как отдельная спальня, но днем почти все держат двери открытыми настежь для сквозняка. Комнаты зачастую выглядят как в студенческом общежитии: постеры с животными на стенах и плюшевый медвежонок на кровати.

Рассчитывать на щедрый бюджет этому аванпосту Службы охраны рыбных ресурсов и дикой природы США не приходится. Помещения требуют ремонта. В большинстве спален отсутствует электричество. Некоторые туалеты не работают. Но доступные средства благоразумно направляются на то, чтобы обеспечить условия для исследований. Научные сотрудники обеспечены всеми необходимыми ресурсами, налажена неотложная медицинская помощь. В компьютерной висит кондиционер, и связь с большой землей функционирует безотказно. Бесшумные и экологичные солнечные панели заменили ревущие генераторы, которые создают множество неудобств на полевых станциях. Здесь все пронизано любовью к дикой природе.

Как только мы устроились в своих комнатах, Патти ведет нас с Дэйвом на небольшую экскурсию. К нам присоединяется энергичный молодой человек с карими глазами и короткими темными волосами по имени Энтони. Патти провела на острове около месяца, присматривая среди альбатросов тех, к кому позже прикрепят маячки, которые позволят получить представление об их перемещениях в море. Для Патти это первый крупный исследовательский проект, и она понимает, что, стоит ей постараться, он обеспечит ей магистерскую степень и удачный старт научной карьеры. Патти и Дэйв образуют контрастный дуэт. Дэйв – высокий мужчина сорока с небольшим лет. Патти – миниатюрная молодая женщина. Его предки явно были европейцами. Черты лица Патти говорят о том, что корни у нее латиноамериканские. Дэйв носит бороду, на нем кепка Университета Уэйк-Форест, оберегающая от тропического солнца его не защищенную волосами голову. У Патти длинные, густые и черные как смоль волосы, которые достались ей в наследство от предков-инков. У Дэйва, как и подобает профессору, четкая, грамотная речь. Патти, которая проучилась в США около года, все еще не избавилась от эквадорского акцента, который придает очаровательное звучание самым простым словам.

Несмотря на то что Новый год отпраздновали совсем недавно, стоит жара. Но птичий мегаполис прекрасно отвлекает от зноя. Краснохвостые фаэтоны (Phaeton rubricauda) в сияющем жемчужном оперении зависли в воздухе над казармами, покачиваются на ветру и выставляют друг другу напоказ роскошные узкие перья хвостов, двигая ими из стороны в сторону и обращая тем самым внимание на свою утонченную, изысканную красоту. Подобное щегольство помогает им привлекать противоположный пол, но, надо признаться, на меня оно тоже действует. Когда они садятся на землю, вы замечаете, что их мерцающее белое оперение с персиковым отливом оттеняют поразительно черные лапы и черная полоса, которая огибает глаза и заканчивается умопомрачительным завитком, делая птицу похожей на существо из египетской мифологии.

Мы шагаем по взлетно-посадочной полосе – единственному участку на острове, оставленному людям. Лоснящиеся, трепещущие крыльями черные кланяющиеся крачки (Anous minutus) размером не больше голубя безостановочно снуют из стороны в сторону на уровне глаз, принося водоросли для новых гнезд. Они, точно ягоды инжира, облепили кусты гелиотропа Фертера и сцеволы с их кожистыми листьями, отчего кажется, что ветви гнутся под тяжестью плодов. Приземляясь, они открывают клювы, в которых вспышкой мелькают яркие красно-оранжевые язычки и ротовая полость. Весьма необычно. Должно быть, это действие передает что-нибудь важное, раз они его постоянно повторяют. Они подпускают нас довольно близко, чтобы мы полюбовались их пепельными шапочками и белой обводкой вдоль нижнего века.

Если черные кланяющиеся крачки гнездятся в кустах, то чуть превосходящие их по размеру бурые кланяющиеся крачки (A. stolidus) селятся на земле. Если у первых энергия бьет через край, то вторые ведут себя спокойно и сдержанно. Все эти тонкие удивительные различия, которыми обозначены границы между представителями одного отряда, – сущая отрада для глаз и ума.

На многих кустах в свитых из веток гнездах сидят крупные, размером с ворона, красноногие олуши (Sula sula). Хотя окраска каждой птицы может отличаться в деталях, в целом все они имеют красные перепончатые лапы, черную окантовку крыльев и бледно-голубой клюв. Некоторые представители вида выделяются чудесным мягким кофейно-молочным оттенком. Если подойти к ним поближе, стараясь при этом сохранять безопасную дистанцию, можно заметить нежно-розовые участки у основания клюва и розовую кожу век вокруг глаз.

С земли, из своих небольших галечных гнезд, нас окликают масковые олуши. Эти ребята потрясающе красивы: безупречно-белые с иссиня-черной окантовкой хвоста и крыльев, с черной маской, с ярко-желтыми глазами, украшенными темной точечкой зрачка, и таким же по цвету клювом. Их взгляд кажется насмешливым и немного настороженным.

Что значит название? Очень много. По-английски этих птиц называют booby, что означает «болван» или «олух», и это вселяет в нас некоторое предубеждение. В то же время другие представители семейства олушевых – северные олуши (Morus bassanus) – по-английски называются gannets, и никаких других толкований у этого слова нет. Поэтому все вокруг считают этих птиц очень грациозными – что на самом деле правда, – а их навыки ныряния достойными восхищения – что, конечно, так и есть. Представителей же семейства, обитающих в тропических водах, – в той же мере грациозных и достойных восхищения – окрестили boobies, отчего все хихикают над ними и считают их забавными. Но птицы, которым дали столь неподходящее название, – неутомимые ныряльщики, вооруженные остро заточенными клювами, настоящим смертоносным оружием. Эти крепкие прямые зазубренные клювы наносят нешуточные повреждения любой плоти, будь то летучая рыба или рука человека. В этих местах олуши пользуются уважением[5 - В русском языке подобную же негативную окраску имеет название «глупы?ш», данное самому распространенному из северных буревестников – Fulmar glacialis – из-за доверчивости на гнездовьях. А название «олуша», явно однокоренное слову «олух», уже не имеет столь выраженной эмоциональной окраски. – Прим. науч. ред.].

Все животные здесь непугливы, потому что, не считая нас, в этом месте нет крупных наземных млекопитающих. Благодаря этому в сознании местных обитателей не отпечаталось чувство страха. Но непугливые не означает дружелюбные. Когда вы проходите мимо, они либо не обращают на вас внимания, либо издают недовольные звуки. Протяните руку, чтобы проверить, высиживает ли крачка яйцо, и вместо того, чтобы отпрянуть, она решительно клюнет вас. Клювик-пинцет не причинит серьезного вреда, но даст понять: это ее дом и она вас не боится.

Бесстрашие пернатых делает мир вокруг похожим на рай без хищников. Но присмотритесь повнимательней. Птенец крачки – легкая добыча для фрегата. Копошащиеся в поисках еды кулики – камнешарка (Arenaria interpres) или таитянский кроншнеп (Numenius tahitiensis) – с радостью полакомятся яйцом, если выпадет такая возможность. Да и любая из внешне столь мирных морских птиц становится хищником в океане. В раю вы или нет, зависит от того, будете ли трапезничать вы, или кто-то хочет полакомиться вами.

Темные крачки (Onychoprion fuscatus) собираются над головами в огромные клубящиеся облака и проводят в воздухе целый день, не приземляясь до заката. У этих птиц черная спинка и белое брюшко, элегантный хвост вилочкой и белый лоб. Своим писком, похожим на звук сдавленной резиновой игрушки, они словно бы говорят: «Начеку, начеку». Пока сюда вернулось около десяти тысяч из них. Они составляют авангард, около десятой части от общего числа тех, кто прилетит на остров высиживать птенцов, – всего лишь первое дыхание живого урагана, который будет гнездиться здесь следующие несколько месяцев. Большая часть остается в океане. Вы ждете от скользящих над головой птиц, что они захотят поскорее опуститься на землю, потому что в море они, по всей видимости, летают без остановок, не зная отдыха. Приземляются они только для гнездования. Молодняк, вероятнее всего, проводит в непрерывном полете до пяти лет, прежде чем коснется земли, чтобы впервые вывести потомство. Неудивительно, что приземление требует от них значительных усилий.

Здесь, в бескрайнем океане, многие птицы наделены предельно развитой способностью к полету. Суша для таких, как они, имеет второстепенное значение. Представители семейства фаэтоновых (Phaetontidae) показывают в воздухе высший пилотаж, но на земле становятся беспомощными. Они сократили нагрузку на крылья во время дальних морских перелетов, пожертвовав мышцами ног. Стоять они не могут. Печально наблюдать, как, отталкиваясь от земли обеими лапами, они продвигаются вперед, ударяясь грудкой о поверхность при каждом «шаге». Удивительное и жестокое зрелище. Их близкие соседи и дальние родственники из семейства фрегатовых (Fregatidae) обладают огромными для своих размеров крыльями – вполне возможно, что по соотношению площади парусности к весу тела с ними не сравнится никто из пернатых. Для птицы с почти двухметровым размахом крыльев большие фрегаты (Fregata minor) невероятно легки: всего полтора килограмма. Оперение у них, судя по всему, весит больше, чем скелет. И так же, как у фаэтонов, ноги у них мало к чему пригодны. Фрегаты не могут садиться на воду. Не могут плавать. Почти не могут ходить. Пальцы с заостренными когтями предназначены исключительно для того, чтобы схватиться за ветки во время приземления. Фрегаты созданы для полета и снабжены механизмом для захвата пищи – в них нет ничего лишнего.

Но все, что фрегаты делают, они делают потрясающе ловко. В открытом море они добывают себе пропитание, преследуя и грабя птиц, угрожая им своим крючковатым клювом, пока те не уронят или не срыгнут добычу. Большинству птиц хватает здравого смысла, чтобы не доверять им и не оставлять птенцов без присмотра.

Взгляните на этих темных птиц, на их струящийся хвост вилочкой, на причудливый излом длинных крыльев. Их силуэт в полете напоминает очертаниями арбалет, что сообщает им самую что ни на есть зловещую грацию. С десяток таких птиц курсирует из стороны в сторону на упругой воздушной подушке с наветренной стороны острова. Олуша совершает ошибку, возвращаясь на сушу именно в этом месте. Один из фрегатов немедленно бросается в погоню, остальная стая тут же следует за ним. Олуша пытается увильнуть, но фрегат маневрирует в воздухе со знанием дела, словно держит ее на тепловизионном прицеле. Очень скоро к нему присоединяются сородичи, и олуша предпочитает смириться с судьбой и заплатить им дань. Падающую рыбу немедленно подхватывает «главарь» фрегатов.

Боковым зрением я замечаю какое-то пятно и вовремя пригибаю голову, потому что сразу вслед за этим масковая олуша врезается в меня с такой силой, что жесткий козырек кепки шлепает меня по лицу, а оглушенная птица падает на землю – такова расплата за невнимательность в полете. Должно быть, она не обращала внимания ни на кого, кроме фрегатов. Если бы я не надел кепку, мне в лицо вонзился бы клюв размером с морковку. Птица встает на ноги и улетает.

Фрегаты, не пожелавшие подняться в воздух, собрались на самых высоких кустах. Сейчас у них брачный сезон, и самцы в темном оперении раздули чувственные алые горловые мешки в форме сердца в надежде привлечь ими самку. Так и сидят они с этими набухшими, туго натянутыми мешками, не знающие стыда, откровенно сексуальные, внешне бесстрастные, спокойные и довольные собой, в полном осознании собственной привлекательности – и все же немного сомневающиеся в том, достаточно ли они очаровательны и достаточно ли хороши, чтобы победить в суровом состязании за пару. Пролетающая поблизости самка мгновенно повергает в трепет противоположный пол. Вот она садится в самую гущу нарядных самцов, напоминая там колючку среди роз, и пухлогрудые воздыхатели забывают себя от страсти: хлопают распростертыми крыльями, качают головами из стороны в сторону, потряхивая своими большими округлившимися воздушными шарами и издавая жутковатые подрагивающие стоны. Несмотря на призывы жгучей страсти, исходящие от самцов, самка выглядит совершенно равнодушной. Но она прилетела сюда не просто так, а чтобы определиться с выбором. Кто на вид сильнее? Кто старше и прожил дольше? Кто отвоевал себе лучшее место на кусте? Подходит ли ей кто-нибудь из них? Она оценивает кандидатов. А после просто улетает, оставляя в кильватере трясущихся, клокочущих и щелкающих клювами самцов.

Вдоль песчаного намыва под кустами лежат, точно желтоватые бревна, спящие гавайские тюлени-монахи, редкие животные, находящиеся под угрозой исчезновения, для которых эти острова – единственное место обитания. На влажном песке у воды, омытый и убаюканный плеском мелких волн с лагуны, дремлет самец зеленой черепахи (Chelonia mydas) внушительных размеров – весом около 140 килограммов. Этот архипелаг – одно из немногих оставшихся на Земле мест, где морские черепахи регулярно выбираются на берег не только откладывать яйца, но и просто греться на солнце в течение дня.

Темная крачка лежит на сухом песке. Жизнь оставила ее. Я приподнимаю птицу за остренький клювик, пробегаю рукой по покрытому мягким оперением телу. Она мертва. Яркая. Гладкая. Настолько прекрасная, что к ней так и хочется прикоснуться, тем более что это проявление восторга больше не потревожит ее. Похоже, на ее тельце нет никаких повреждений, и все же она мертва. Воображение рисует нам приведшее к трагедии столкновение с другой крачкой в темноте. Патти просит взглянуть на птицу и бережно берет ее у меня из рук. Поглаживая мертвую крачку, она говорит:

– Я знаю, что есть много причин беречь природу, но мне кажется, что в первую очередь мы заботимся о ней потому, что она красива.

Альбатросы вовсе не самые многочисленные птицы в этих краях, но благодаря более чем трехметровому размаху крыльев они обращают на себя внимание. Здесь водятся два вида этого семейства: темноспинный и черноногий (Phoebastria nigripes) альбатросы. С перерывом в несколько минут птицы, которые возвращаются из открытого моря, пересекают бледное тропическое мелководье. Некоторые из них пролетают у нас над головами на своих внушительных изогнутых крыльях. Другие летят низко, почти касаясь песка. Силуэт их крыльев рисует плавную дугу, похожую на наконечник кирки. На столь близком расстоянии они кажутся невероятно огромными.

Один из темноспинных альбатросов легко скользит в воздухе над побережьем острова то в одну, то в другую сторону, взмывая все выше с каждой сменой направления. Он делает это много минут подряд. Можно размышлять над тем, сколько энергии птица тратит таким образом впустую, но вот ответить на вопрос, зачем она это делает, будет непросто. Я чувствую, как во мне просыпается радость, светлая и легкая, будто я только что прикоснулся к проверенной временем истине.

Иногда альбатросы приземляются неуклюже: они приближаются к поверхности чуточку быстрее необходимого, не в силах сразу прекратить движение, задевают за растения и едут вперед на груди. Но чаще они садятся на землю ловко и довольно эффектно, особенно если принять во внимание, что до этого им много недель подряд не доводилось ступать на твердую поверхность.

Никаких торжественных приветствий. Никаких фанфар. Только птица в гнезде, которая насиживала яйцо все то время, пока ее партнер странствовал в морях. Но их воссоединение и смена караула не сопровождаются ликованием. Похоже, птица с неохотой уступает свое место. Удивительно! Можно было бы ожидать, что после проведенных в гнезде недель голод и терпеливое ожидание – как, впрочем, и откровенная скука – станут невыносимы и она поскорее выпрыгнет из гнезда при виде партнера. Ничего подобного! Птица буквально прикипела к месту, и прибывшему альбатросу иногда приходится чуть ли не сталкивать своего спутника или спутницу жизни с гнезда.

Мы вместе с Патти, Дэйвом и Энтони наблюдаем за тем, как один из таких вернувшихся домой альбатросов пытается оттеснить свою подругу. Энтони объясняет:

– Очень часто у них уходит по полчаса на то, чтобы поменяться местами. А иногда одна из птиц часами пытается сесть на яйцо, а другая не уступает ей место – будто она в трансе.

Когда после долгого перерыва альбатрос отправляется в путь, ему требуется много места для разбега. Некоторые из них пересекают всю взлетно-посадочную полосу в 35 метров шириной, прежде чем поднимутся в воздух. Если дует ветер, они всегда бегут против него, машут распростертыми крыльями и громко барабанят лапами по земле. В конце концов задача по преодолению земного притяжения переносится с ног на крылья, и они величественно взмывают в воздух.

* * *

Когда преодолеваешь расстояния на самолете с реактивным двигателем, как-то перестаешь отдавать себе отчет в том, сколько километров водной глади отделяют Гавайи от континентов. Гавайский архипелаг представляет собой самую изолированную группу островов на Земле. Это наиболее отдаленный от материков участок суши. Только представьте себе: он до такой степени обособлен, что треть видов рыб, обитающих в здешних рифах, не встретить больше нигде. Из сотен видов кораллов Тихого океана только десятая часть попала в район Гавайских островов. Никто из наземных млекопитающих, за исключением одного вида летучей мыши, не смог добраться сюда. Птицы нечасто достигали этих мест, однако большая часть обитающих здесь сухопутных видов – генетические потомки тех редких пернатых, которые, сбившись с курса, случайно залетели на архипелаг, а потом эволюционировали и приспособились к местным условиям.

Цепь островов и атоллов под названием Северо-Западные Гавайские острова – часть архипелага, находящаяся далеко даже по местным меркам. Она растянулась больше чем на 1600 километров к западу от того, что обычно принято считать Гавайями. Вся цепь состоит из отдельных точек и мазков в открытом море – скал, атоллов и прочих осколков едва выступающей над поверхностью моря суши, о которых вы, вероятнее всего, никогда не слышали: острова Нихоа и Некер, атолл Френч-Фригат-Шолс, скалы Гарднер, риф Маро, острова Лайсан и Лисянского, риф Перл-энд-Хермес, атолл Мидуэй (единственный, чье название широко известно, потому что здесь произошло решающее морское сражение Второй мировой войны) и атолл Куре. Десять затерянных в океане участков суши от скромного рифа Маро с его единственной возвышающейся над водой вершиной или скал Гарднер площадью 0,024 квадратных километра до атолла Мидуэй, площадь которого составляет 6 квадратных километров. Острова, покоящиеся своим основанием на дне океана и при этом постоянно перемещающиеся благодаря движению тектонических плит, стали крошечными оплотами земной тверди, куда не добрались серфингисты, бикини, пляжные туры, медовые месяцы в июне и тому подобное[6 - Весь архипелаг имеет вулканическое происхождение и появился благодаря медленному прохождению океанической литосферной плиты над «горячей точкой» в мантии планеты, где восходящие потоки магмы периодически прорывают плиту в виде вулканов, выбрасывающих лаву и образующих гористую сушу над поверхностью моря. В результате более «старые» (северо-восточные) острова архипелага уже превратились в низкие атоллы, а самые «молодые» (юго-восточные) еще представляют собой высокие участки суши с богатой флорой и фауной, где периодически происходят извержения щитовых вулканов (например, Мауна-Кеа, Мауна-Лоа на о. Гавайи). – Прим. науч. ред.].

Небольшие размеры и удаленность не мешают им привлекать огромное количество пернатых: 6 миллионов особей 18 видов морских птиц прилетают сюда выводить птенцов. Если учитывать молодняк и тех, кто еще не готов к размножению, их число возрастет до 14 миллионов. Составляя всего десятую долю процента от общей территории Гавайев, эти острова становятся местом гнездования для 95 % морских птиц региона. Среди них 600 000 пар темноспинного альбатроса и 60 000 пар черноногого альбатроса, что фактически составляет почти всю мировую популяцию этих двух видов. Благодаря такой концентрации птиц жизнь здесь буквально кипит.

Остров Терн, на котором мы находимся, тоже входит в состав этого благословенного архипелага. Подаривший ему жизнь атолл Френч-Фригат-Шолс представляет собой неровную окружность скалисто-коралловой платформы диаметром около 32 километров, испещренную едва заметными крапинками суши. Хотя это самый крупный из гавайских атоллов, большая часть его поверхности скрыта под водами лагуны. При длине не больше полутора километров остров Терн – самый крупный из всех. Другие слишком малы для долгих прогулок, и их часто перехлестывают волны.

Но эти миниатюрные островки – естественные питомники для диких животных, населяющих океан, в том числе территориальные воды США и других стран. Иными словами, без этой спокойной гавани природный мир северной части Тихого океана сократился бы. И пусть даже площадь этих крупиц суши ничтожно мала в сравнении с бескрайними просторами его вод, их значение для экосистемы региона велико – столь же огромно, как и сам океан.

В XIX веке жаждущие обогатиться заготовители пера пошли в наступление на птиц и их острова. Перья стали необычайно модны и в Америке, и в Европе – настолько, что очень скоро их добыча стала угрожать истреблением многочисленным видам птиц. То, что отдельные представители класса пернатых скоро исчезнут насовсем, беспокоило немногих, но среди них оказался президент Соединенных Штатов Теодор Рузвельт. Любитель морских птиц, он положил конец такому положению дел. В 1909 году, воспользовавшись президентской привилегией издавать указы, он основал на Гавайских островах птичий заповедник, который теперь называется Государственный морской заповедник Северо-Западных Гавайских островов. Рузвельт был инициатором создания государственных заповедников, и этот стал вторым после знаменитого Йеллоустона. Кроме Френч-Фригат-Шолс его территория охватывает все острова северо-западной части архипелага, за исключением отдаленного атолла Куре. Прошло больше столетия, а мы по-прежнему отдаем дань дальновидности Теодора Рузвельта и восхищаемся его способностью к состраданию, благодаря которой появились природные заказники, лесные заповедники и национальные парки.

Прозорливость Тедди Рузвельта достойна восхищения еще и потому, что популяция птиц, гнездящихся на других островах в тропических широтах Тихого океана, понесла серьезный урон. Доктор Бет Флинт из Службы охраны рыбных ресурсов и дикой природы США недавно обнародовала отчет о популяциях морских птиц в 26 странах тропического пояса Тихого океана. Она пишет, что из указанных ею стран «лишь восемь, возможно, имеют жизнеспособные колонии уязвимых видов и лишь в шести из них имеются законы, охраняющие места обитания птиц, а также планы мероприятий по их защите. И только отдельные страны из перечисленных на самом деле реализуют мероприятия по охране птичьих колоний». Более 90 % морских и сухопутных птиц, которые за последние несколько столетий перешли в разряд исчезнувших, гнездились на островах. Появление человека и домашних животных на отдаленных участках суши означает, что для пернатых наступают непростые времена.

Мы останавливаемся, чтобы понаблюдать за альбатросом, который одиноко сидит в гнезде всего в нескольких шагах от порога. По задумке Патти, эта птица должна одной из первых принять участие в эксперименте со спутниковым слежением. Я решаю назвать пионера научного воздухоплавания Амелией.

Должен признаться, птица, которой я силюсь восхищаться, не самая занимательная из тех, что мне довелось видеть. Амелия уже вторую неделю несет вахту, насиживая единственное яйцо и не обращая внимания на происходящее вокруг. Подобно слону Хортону из сказки доктора Сьюза, сидящий на гнезде альбатрос предан яйцу – на все сто! В гнездах – а они вокруг нас повсюду – птицы выглядят отрешенными от действительности. Они избегают зрительного контакта. Неделю за неделей сидят они в задумчивом оцепенении: в основном дремлют, спрятав клюв под крыло и закрыв глаза, и при этом время от времени приподнимают веки, чтобы проверить, на месте ли остальной мир. Вы им безразличны. Если альбатросы и следят за вами краем глаза, клюв из-под крыла они все равно не вынут, даже когда вы будете проходить мимо.

Я-то им безразличен, а вот они мне – нет. Я иду позади своих спутников, чтобы все как следует рассмотреть и постараться заметить нюансы. Изящество, похоже, дается альбатросам без особых усилий: их непосредственная красота сродни детской.

Такое ощущение, что черноногих альбатросов окунули в шоколад. Они цвета шоколадного кекса – столь же темные. Их черно-коричневое тело держат полностью черные лапы. Головку украшают пепельно-серая окантовка основания клюва и нежная светлая линия вдоль нижнего века, которая контрастирует с темным оттенком глаз. Они ходят, наклонившись вперед, втянув шею в плечи и раскачивая головой из стороны в сторону, что придает им преувеличенно-сгорбленный вид, как у комично-зловещего гангстера в исполнении Граучо Маркса[7 - Граучо Маркс – американский комедийный актер мюзиклов и кино. – Прим. перев.].

Темноспинные альбатросы, наоборот, ходят вразвалочку с вытянутой шеей, высоко поднимая ноги. Темная пелерина крыльев оттеняет их белое тело. Узор на головке выглядит так, словно нанесен из аэрографа. Черные глаза обрамляет белая подводка век на фоне красивой темно-пепельной маски, которая плавно переходит от интенсивного черного вверху к жемчужно-серому оттенку по бокам от клюва. Желтовато-оранжевый или розоватый у основания клюв к кончику становится светло-серым.

Строение клюва этих птиц делает его мощным оружием. Он состоит из десятка отдельных пластин, как бы спаянных между собой, и заканчивается похожим на коготь крючком. С таким шутки плохи, и почти у каждого, кто работает с альбатросами, есть шрамы, подтверждающие это. По обеим сторонам клюва расположены жесткие трубчатые ноздри, обозначающие принадлежность альбатросов к отряду трубконосых (Procellariiformes)[8 - Рамфотека (роговая оболочка клюва) состоит из нескольких парных и непарных роговых щитков, соединенных видимыми швами. Старое название отряда буревестникообразных – трубконосые (Tubinares) – отражает общую черту этих птиц: ноздри заключены в роговые трубки, направленные вперед и более или менее выдающиеся над поверхностью клюва. Эта анатомическая особенность связана с тем, что секрет хорошо развитых солевыводящих надорбитальных желез, представляющий собой капли вязкого, перенасыщенного солью раствора, при полете должен с силой «выстреливаться» из ноздрей. В противном случае при сильных встречных течениях воздуха, возникающих во время полета, выделение секрета было бы затруднено. Трубкообразное строение ноздрей обуславливает также хорошее обоняние птиц. Оно используется для поисков пищи и гнездовых колоний, особенно в условиях плохой видимости (дальнее дистанционное обоняние), а также при непосредственном сборе корма, во внутри- и межвидовых отношениях (ближнее дистанционное обоняние). Большинство трубконосых обладает видоспецифичным (иногда довольно сильным) запахом. Степень развитости обоняния достигает особенно высокого уровня у видов, склонных к питанию падалью и отбросами. – Прим. науч. ред.].

Вовсе не перья – как раз жесткие, – а плавные градации цвета – переходы и переливы – придают облику альбатросов мягкость, а еще просвечивающие сквозь оперение участки кожи. Неожиданно оказывается, что лапы у альбатросов местами чешуйчатые, как у рептилий. В просветах между чешуйками кожа нежная, а перепонки между длинными пальцами мягкие, словно замша. Оперение альбатросов образует плотную и на удивление жесткую броню, защищающую от холодного моря, пронизывающего ветра и обжигающего солнца.

Эти птицы проводят всю свою жизнь под открытым небом. Им неведомо, что такое укрытие. Они не ищут приюта, а напротив, с готовностью встречают самые суровые погодные условия: на них обрушиваются и жара, и холод, и ветер, и вода. Они – выносливые создания.

Название «альбатрос» происходит от арабского слова al-qadous, обозначающего пеликана, которое, в свою очередь, берет начало от греческого слова kados, что означает «черпак древней водяной мельницы» (и отсылает нас к вместительному горловому мешку птицы, похожему на ведро). Испанские и португальские путешественники исказили произношение слова до algatraz или alcatraz. Мореплаватели средиземноморского региона, исследовавшие Атлантику и Карибский бассейн, начали обозначать знакомым названием незнакомых птиц, распространяя слово alcatraz на родственников пеликанов: бакланов, олуш и фрегатов. В XVI веке путешествовавшие по южным морям смельчаки возвращались с рассказами об огромных морских птицах, которых никто в Европе до этого не видел.

В 1593 году сэр Ричард Хоукинс, впервые столкнувшись с величественными альбатросами, поделился своими наблюдениями: «Во время шторма некие громадные птицы… парили над нами… и от одного кончика их распростертых крыльев до другого было не меньше двух морских саженей [3,6 метра]». К началу XVII века английские мореходы переняли испанское название. В 1638 году купец Питер Манди, путешествовавший к берегам Мадагаскара, писал: «Allcatraz – самая большая морская птица из тех, что мне довелось повидать… она кажется совершенно неподвижной, когда безмятежно парит над самой поверхностью воды». Постепенно английский язык сменил жесткое арабское «к» на «б», и в 1673 году британский путешественник Джон Фрайер писал уже о птицах под названием albetross, которых он встретил у берегов мыса Доброй Надежды на пути в Индию, а опытный мореплаватель Уильям Дампир в заметках 1697 года описывал исключительные размеры птицы algatross. Совершивший кругосветное плавание в 1719–1722 годах Джордж Шелвок восхищался «самой большой морской птицей… с размахом крыльев около четырех метров» и называл ее albitros.

В журнале Шелвока есть описание шторма в районе мыса Горн, во время которого черный альбатрос «уныло сопровождал нас в течение нескольких дней, паря над нами, словно потерянный». Офицер из команды Шелвока, «заметив в очередном приступе меланхолии, что птица постоянно держится неподалеку от нас, вообразил, что ее черный цвет сулит нам несчастья. …В подкрепление его суеверному страху нескончаемо дули встречные ураганные ветра, которые противостояли нам с тех пор, как мы вышли в море». Моряк застрелил альбатроса, вероятно «не сомневаясь, что вслед за этим ветер подует в нашу сторону». На самом же деле после этого на корабль обрушился ураган такой силы, что берега Чили показались на горизонте только шесть недель спустя. К концу 1760-х годов английский натуралист Джозеф Бэнкс, участник первой экспедиции капитана Кука, начал применять современную форму слова albatross, и именно это слово с греческими и арабскими корнями в наши дни используется повсеместно.

В 1797 году английский поэт Уильям Вордсворт прочитал рассказ Шелвока перед тем, как в сопровождении Сэмюэла Тейлора Кольриджа отправиться на долгую ночную прогулку под луной. Пока они шли через вересковую пустошь от поместья Альфоксден до рыбацкой деревушки Уотчет, Вордсворт пересказал Кольриджу прочитанное, после чего тот задумал, а в 1798 году написал «Поэму о старом моряке». Эта грандиозная поэма подарила нам образ «альбатроса на шее». Бытующее среди морских путешественников убеждение, будто убийство альбатроса приносит несчастья, восходит именно к поэме Кольриджа. (Изначально мореходы верили – пусть даже немного не всерьез, – что, умирая, старые моряки возвращаются к жизни в облике альбатросов.)

Сочинение Кольриджа превратило альбатроса в метафору, которая надежно связалась с птицей[9 - Английский фразеологизм an albatross around one's neck – «альбатрос на шее» – означает тяжкое бремя, обузу. Его авторство приписывают С. Т. Кольриджу, который впервые употребил это выражение в «Поэме о старом моряке», но в ином смысле. У поэта альбатрос, висящий на шее погубившего его моряка, – напоминание о преступлении против природы. – Прим. перев.]. Но ее часто используют в искаженном смысле и не к месту. Альбатрос стал символом неизбежной и обременительной обязанности, психологического дискомфорта или социального долга. В англоязычных странах нередко можно услышать, как люди говорят что-нибудь вроде: «Этот проект был настоящим альбатросом у нее на шее». Самым непостижимым образом эта птица вдруг оказалась злодеем, коварным созданием. Но альбатрос вовсе не то же самое, что белый слон (английский фразеологизм, обозначающий нечто громоздкое, обременительное и никому не нужное, вроде доставшегося в наследство огромного обветшалого дома, продать который невозможно) или кандалы (слово, которое мы используем в переносном значении, подразумевая под ним эмоционально обременительные взаимоотношения). Только если вы попали в затруднительное положение по своей собственной вине, если вы страдаете заслуженно, это, говоря метафорически, и есть ваш «альбатрос». Согласно содержанию поэмы, герой вынужден носить на шее альбатроса, которого убил. Груз собственной вины является для него наказанием и напоминанием о содеянном.

Я дело адское свершил,
То было дело зла.
Я слышал: птицу ты убил,
Что ветер принесла…

В последовавшем за этим полном штиле корабль стоит совершенно неподвижно под «горячими, медными небесами», с которых палит «солнце, точно кровь». В конце концов весь экипаж корабля, кроме самого Моряка, погибает, изнуренный страшной жаждой: «Вода, вода, одна вода. // Но чан лежит вверх дном…», или «В гортани каждого из нас // Засох язык…», или «С засохшим, черным языком // Кричать мы не могли». Таким образом альбатрос, который приносит с собой ветер, повелевает не только погодой, но и жизнью человека – обстоятельство, которое члены экипажа судна едва ли готовы понять и принять, пока птица не погибает, после чего всех их настигают последствия ее гибели.

Когда же Моряк наконец осознает великолепие всего живого – и вряд ли кто-нибудь еще решится назвать красивым то, что он при этом видит, – шея его освобождается от бремени. Откровение настигает его в тот миг, когда он наблюдает за морскими змеями, которые скользят вдоль борта корабля в лунном свете, оставляя светящиеся следы на поверхности океана.

Где тени не бросал корабль,
Я видел змей морских:
Они неслись лучам вослед,
…………………………………………
Наряд их видел я, –
Зеленый, красный, голубой.
Они скользили над водой,
Там искрилась струя.
Их красота и счастье их.
Они живыми были! Как
Их прелесть описать!
Весна любви вошла в меня,
Я стал благословлять:
Святой мой пожалел меня,
Я стал благословлять.
Я в этот миг молиться мог:
…………………………………………
И с шеи наконец,
Сорвавшись, канул Альбатрос
В пучину, как свинец.

В результате Моряк, научившийся ценить всех живых существ, освобождается от проклятья и бремени, служивших ему наказанием за убийство безобидной птицы, которым он навлек несчастье на своих товарищей. Ветер поднимается, и корабль волшебным образом движется к родным берегам. Кольридж, понимая природу как творенье Божье, с которым люди крепко связаны, похоже, был серьезно озабочен преступлениями человека против нее. Отсюда и эти звучные строки:

Самодержавный властелин
Страны снегов и мглы,
Любил ты птицу и отмстил
Хозяину стрелы.

И чуть дальше поэт продолжает эту мысль:

Тот молится, кто любит все –
Создание и тварь;
Затем, что любящий их бог
Над этой тварью царь.

Эта мысль о взаимосвязанности всех живых существ через Творца стала для Кольриджа ведущим мотивом. И в 1817 году он еще более прямо высказался о тесных отношениях всего живого: «Каждое творенье имеет собственную жизнь, и… все мы при этом единая жизнь».

Кольридж не единственный, кто почувствовал особую притягательную силу альбатросов. Даже в научной номенклатуре этих птиц постоянно наделяли метафорическим и символическим значением, приписывали им разнообразные качества – от героической доблести до умения внушать страх и быть вестниками беды. Латинское название рода, к которому традиционно относили большинство альбатросов, звучит как Diomedea. Диомед – бравый воин, герой поэм Гомера. Во время одного из походов он вызвал гнев богини мудрости Афины, и в наказание за это она обрушила на его корабли ужасный шторм. Когда, вместо того чтобы раскаяться, некоторые воины из его команды продолжили прекословить богине, она превратила их в больших белых птиц, благородных и добродетельных. Род дымчатых альбатросов с темным оперением носит название Phoebetria, которое, предположительно, происходит от латинского phoebetron – «нечто устрашающее» и от греческого phoebetria – «предсказательница» или «гадалка». Название рода Thalassarche переводится как «властители морской стихии». Странствующий альбатрос относится к виду exulans, что означает «за пределами родной страны», иными словами, «тот, кто живет в изгнании». Возможно, именно так чувствовали себя путешественники и натуралисты, наблюдавшие за птицами во время своих многолетних путешествий, но не сами альбатросы – для них бушующие океанские просторы и есть дом.

Смыслы, которые мы вкладываем в названия обитателей небес и глубин, часто становятся проекцией наших собственных представлений. Но мир вовсе не детская раскраска, которую нам предстоит раскрасить. Когда метафора взята из действительности, это помогает нам лучше понимать самих себя, но, приписывая смысл, вместо того чтобы увидеть его, мы упускаем из виду истинную природу вещей и присущую им ценность, как ребенок, что выводит каракули поверх шедевра живописи. Нагружать образ живого существа вроде альбатроса нашими собственными страхами и воззрениями немного нечестно – нечестно и по отношению к птице, которая страдает от созданных нами ложных представлений, и по отношению к нам самим. Мы упускаем прекрасную возможность познакомиться с другими существами. Зачем заставлять человека носить альбатросов на шее? Иногда альбатрос всего-навсего птица. Как только мы осознаем это, нам откроются новые миры, а на ум начнут приходить метафоры поинтересней.

Мы приехали сюда, чтобы встретиться с альбатросами и многими другими обитателями этих мест на их территории и в удобное для них время. В этом году альбатросы, как обычно, появились на острове в ноябре и к декабрю уже успели сделать кладку. Первыми, примерно за неделю до самок, прилетели самцы. Когда сформировавшиеся пары встречаются вновь, они обычно пропускают замысловатые танцы, характерные для молодняка. Отдав должное короткому брачному ритуалу, взрослые, хорошо знакомые друг другу партнеры спариваются в течение часа после воссоединения.

Сразу вслед за этим они отправляются в море, чтобы провести там «медовый месяц», который будет длиться примерно десять дней – за это время в организме самки сформируется яйцо. Неизвестно, кормят ли они друг друга шоколадными конфетами, да и вообще, проводят ли это время вместе, но обратно на остров они зачастую прилетают с интервалом в несколько часов. По возвращении в колонию самка откладывает яйцо – как правило, это происходит в течение суток.

Но проследить за их действиями отсюда, с острова, не удастся. Вас приводит в замешательство царящая вокруг суета: птицы то появляются на острове, то вновь улетают.

После того как самка откладывает единственное яйцо, она старается побыстрее улететь – обычно в тот же день. Поспешность, с которой она отправляется в море за пищей, показывает, сколько сил отнимает у нее этот процесс. Вероятно, из-за того, сколько ресурсов тратит ее организм на формирование крупного яйца, самец берет на себя основную заботу о его высиживании, проводя в гнезде за весь период инкубации примерно на неделю больше, чем самка. В свою первую «вахту» он терпеливо сидит в гнезде и три недели подряд ждет, когда вернется подруга. После наступает ее очередь насиживать яйцо, а он тем временем улетает на две-три недели в море. Дальше промежутки времени становятся короче, чередуясь примерно так: пару недель в гнезде сидит самец, неделю – самка и, если потребуется, еще несколько дней – самец.

Из-за чередования периодов активности и бездействия их физическое состояние постоянно меняется. Прилетают альбатросы упитанными и энергичными, с толстой прослойкой жирка под кожей и вокруг внутренних органов. В это время самцы темноспинного альбатроса весят около трех с половиной, а самки – чуть больше трех килограммов. В первые десять дней самец питается довольно скудно для такого веса и теряет массу, сравниваясь по весу с самкой. Позже в море во время «медового месяца» он восстанавливается. Когда этот период заканчивается, самка откладывает крупное яйцо и мгновенно худеет на 10–12 % от общего веса тела. Она возвращает потерянное в океане, пока самец несет свою первую вахту в гнезде. Тот тем временем насиживает яйцо без еды и воды и вновь теряет в весе. Сменяя друг друга подобным образом, птицы подвергают свой организм серьезным испытаниям – каждая из них теряет в гнезде около 20 % массы тела, пока вторая особь восстанавливает силы в море.

Обычно за время инкубации родители сменяют друг друга пять-шесть раз и суммарно проводят в гнезде два месяца: 36 дней в нем сидит самец, а 29 – самка. Это усредненные показатели для темноспинных альбатросов, и они варьируются. (Когда в одной из пар самца убили сразу после того, как самка отложила яйцо, она просидела в гнезде 32 дня вместо одного.) Приблизительно на 65-й день от начала инкубации начинается медленное и изнурительное появление птенца на свет. В течение суток, а иногда и нескольких дней, которые требуются птенцу, чтобы выбраться наружу, родитель оказывает ему всяческую моральную поддержку, но никакой физической или иной действенной помощи – образец идеальной заботы о детях.

Альбатросы очень жизнеспособны. В среднем из 65 % яиц вылупляются птенцы, которые доживают до возраста первого полета. Десятая часть молодых птиц гибнет во время попыток встать на крыло, которые таят в себе немало опасностей. Почти все, кто успешно преодолел этот этап, проживут еще по меньшей мере лет 20. Впрочем, обычно альбатросы живут гораздо дольше. Ученые пока еще не могут с точностью сказать сколько, потому что многие из ныне живущих альбатросов были окольцованы 40 лет назад и пережили некоторых исследователей, мечтавших узнать это.

Большинство альбатросов насиживают яйцо в одиночестве, но некоторым компанию составляют птицы, расположившиеся поблизости. Среди них встречаются пары, которые сидят клюв к клюву. Компаньонами, скорее всего, бывают недавно вернувшиеся из полета партнеры, которые ждут своей очереди занять гнездо. Но иногда это просто гости. У альбатросов сложная, пока плохо изученная социальная организация.

– Смотрите, – говорит Дэйв, – вон там в гнезде сидит птица, а другая подошла к ней, чтобы почистить ей перышки на голове, и первая совсем не против. Что бы это значило? Явно же видно, что это не ее партнер. Может быть, их связывают давние отношения, которых мы не понимаем.

Пока мы наблюдаем за их взаимодействием, Дэйв продолжает:

– Похоже, эти птицы знают друг друга. Допустим, одна из них – отпрыск второй и много лет назад появилась на свет на этом самом месте. А может, они просто знакомы и когда-нибудь в будущем станут парой, если с партнером той, что высиживает яйцо, случится несчастье. Вряд ли нам удастся сказать тут что-то наверняка. Узнать это можно, только если год за годом вести постоянные наблюдения, стараясь понять, как развиваются их отношения. Но организовать такое исследование невероятно сложно. Поскольку морские птицы живут долго, отношения с сородичами играют для них важную роль.

Дэйв добавляет, что один из его студентов недавно завершил продолжительное исследование расставаний среди масковых олуш.

– Он обнаружил, что если вы олуша и расстались вдруг со своим партнером, то вряд ли обзаведетесь потомством на следующий год.

Дэйв говорит, что биологи часто собирают данные о количестве яиц, числе вылупившихся и выживших в гнезде птенцов и тому подобное, но почти не интересуются взаимоотношениями между птицами.