скачать книгу бесплатно
Однажды, мы с Эдвардом поехали в лес собирать малину. Это был изумительный июльский день. Конюх подготовил конную коляску с откидным верхом (фаэтон) и, так как другого всё равно не было, запряг скакового коня, приученного ходить под седлом.
Я с детства умела управлять лошадиной упряжкой, легко держала вожжи в руках и сразу погнала лошадь галопом. Погода стояла жаркая, парило, ни малейшего дуновения ветра, в воздухе стояла предгрозовая тишина. Зашли в лес, начался малинник, места оказались ягодными. Кругом такая неземная красота! Чудесный аромат цветов, среди густой листвы деревьев над головой щебетали птицы, над цветами радостно жужжали шмели, вокруг всё благоухало, настоящий рай. В сердце был такой восторг, воздух был напоён запахом леса, запах будоражил, пьянило ощущение свободы, природа будто манила к наслаждению, лес звенел, прямо сводил с ума и ещё больше сводил с ума Эдвард.
Я была взволнована, порхала, как трепещущая бабочка в весеннюю пору (у меня и сарафан был с такой пелеринкой, которая нежно развевалась при движении, словно крылышки бабочки) от одного куста малины к другому. Эдвард ловил меня, его прикосновения были такими нежными, волнующими и чувственными, зовущими, по телу пробегала дрожь от его ласки, я таяла в его объятьях. Мы остановились, он ещё крепче обнял меня и стал целовать губы, волосы, плечи, сначала спокойно, медленно, как бы дразня меня. Потом его глубокие поцелую стали более жадными, пылкими, соблазняющими, обжигающими, я чувствовала нежность и настойчивость его губ. Целовал так, что внутри все горело, это было так приятно и сладко, его руки обжигали мне спину, по телу пробежала горячая волна, я уже была в его власти. Почувствовала, как он задрожал всем телом, сердца стали биться сильнее, переполнялись любовью и нежностью, сначала внутри все приятно щекотало, потом от его прикосновений перехватило дыхание, почувствовала прилив возбуждения, желание пробежало по всему телу, пожирало меня изнутри. Вспыхнула страсть, которая перешла в ураган страсти, хотелось броситься в огонь любви, мое сопротивление таяло на глазах, тело выходило из-под контроля, защемило сердце, я уже еле-еле стояла на ногах.
Внезапно погода испортилась, появился упругий ветер, и небо затянулось грозовыми тучами. Они быстро сгущались, превращаясь в злые, свинцовые. Вдруг резко потемнело, и голубое небо вмиг стало серым. В воздухе запахло дождём. Где-то вдалеке послышались глухие раскаты грома, полыхнула молния. Гроза стремительно надвигалась, то и дело стали сверкать молнии и уже совсем близко грянул оглушительный гром. Эти раскаты грома заставили нас опомниться, вернули меня к желанию сопротивляться. Разразилась гроза!
На землю упали первые капли дождя, полил сначала мелкий, летний дождь, но он быстро усилился и, барабаня по листьям, перешел в сплошной ливень. Мы укрылись под раскидистыми ветвями старого дерева. Его ветки закрывали собой все небо, но вскоре дождь стал протекать сквозь верхние листья и крупные капли дождя все равно достали нас. Эдвард прижимал меня ещё сильнее, он пытался спрятать меня, закрыть собой, от этого я была ещё ближе, платье мгновенно промокло и прилипло к телу, рельефно облепив все мои прелести, мокрая ткань особенно подчеркивала мою грудь, я стояла будто совсем голая.
Я чувствовала, как передается тепло его тела, внутри все трепещёт, какая-то магическая сила не отпускала нас друг от друга, Эдвард ещё по-прежнему обжигал меня своими волнующими поцелуями, гладил волосы, они уже пропитались свежестью дождя. Поцелуями старался осушить моё мокрое лицо, прикасаясь губами к каплям дождя, катившимся по моим щекам. Я ещё чувствовала томную слабость, но холодный дождь все-таки остудил нас. Мы с большим трудом сдержали свои эмоции, отодвинулись друг от друга и несколько минут стояли, будто умерли, медленно возвращаясь в реальный мир. Гроза нас отвлекла, не дала нам утонуть в наших чувствах, поцелуями всё и закончилось. Дождь, как холодный душ подействовал отрезвляюще, вернул ясность мысли. После грозы дышалось легко, пахло свежестью, воздух был чист, свеж и прохладен. Пламя угасло, но наше желание не прошло, между нами остался обжигающий огонь страсти. Ещё долго дождь сопровождался грозовыми раскатами, но мы по знакомой тропе добежали до фаэтона, подняли темный брезентовый тент и спрятались от дождя. Я взмахнула вожжами, пуская лошадь рысцой, и очень скоро мы были уже на дороге. Конь, постукивая копытами, быстро нёс нас домой. Мы вернулись без ягод, наверное, малина досталась медведям. Я думала об Эдварде, и вкус его поцелуев ещё долго не сходил с моих губ.
Я выделялась на фоне обычных девушек
В Утене русской школы не было, и отец привез меня в город Паневежис, где такая школа была.
Мне исполнилось шестнадцать лет. Фигура моя почти оформилась – высокая грудь, гибкая шея, узкая талия, плавно очерченные бедра, длинные стройные ножки, как говорила бабушка: «Ты, как спелая ягодка и фигурка у тебя рюмочкой». В нарядном белом костюме из модной тогда чесучи я выглядела просто королевой.
На моем маленьком личике раскосые голубые глаза, обрамленные длинными густыми ресницами, казались огромными, а красиво очерченные брови с изломом посередине, делали мой взгляд слегка надменным. Немного выдающиеся скулы, прямой, аккуратный носик, в меру пухлые губы. В лице моём едва уловимо уже проглядывалось что-то женственное, чувственное. У меня были роскошные длинные косы смоленого цвета с непослушными завитками на лбу.
Конечно, я не была красавицей, а была просто хорошенькой, интересной. Я выделялась на фоне обычных девушек, потому что во мне текла восточная кровь. Мальчики смотрели на меня с любопытством, а девчонки скорее враждебно.
Когда я пришла в школу все ребята сжигали меня глазами, а узнав мое имя, каждый парень считал своим долгом заглянуть в класс, чтобы лучше рассмотреть меня. Никто не остался равнодушным, хорошо, что я была не из робкого десятка и не растерялась. Девчонки сразу стали держаться особнячком, выглядели обиженными, на самом деле они мне просто завидовали потому, что ребята наперебой домогались моего внимания. Я была новенькой и по этой причине была ещё привлекательней. Приход новенького – это всегда событие в любой школе. В общем, я была счастлива, что меня оценили по достоинству.
Даже по городу мне невозможно было пройти незамеченной, все смотрели на меня с интересом. Часто кричали вслед: «Искра!» – и ждали, чтобы я обернулась, мое имя привлекало внимание и звучало для них необычно. Все провожали меня пристальным взглядом, я кожей ощущала их нескрываемое любопытство, казалось, что они видят меня даже сквозь одежду. Я не удивлялась их интересу, так как привыкла быть в центре внимания, была юна и хороша собой, имела красивое имя и всегда была в хорошем настроении.
Как потом говорили ребята, ты просто во всех зажигала любовь, а у взрослых парней возбуждала желание. Я этого не хотела, просто, как говорится, я искрила, и жила без слёз и тревог, без тоски и страданий, никогда ни перед кем не унижалась, вела себя любезно и достойно.
Многим ребятам во время войны пришлось пропустить учебу, и большинство теперь были переростки. Некоторые были старше меня на один-два года, и всем хотелось меня опекать. Мне нравилось чувствовать повышенное внимание к себе, это мне льстило. Я любила себя, и их внимание придавало мне ещё больше самоуверенности. Мне нравилось, что я не похожа на других.
Паневежис моей юности – это тихий и маленький литовский город с драмтеатром, стадионом и старинными домами. В самом центре города находился пруд, а вокруг него парк отдыха и зелёная зона под названием Ясная Горка. Жители города любили гулять по главной улице города – Республиканской, раньше она называлась Ремигольская. Центр города и школа утопали в зелени. Интернат, в котором мне пришлось жить, находился недалеко от школы. В городе стоял лётный полк и был красивый Дом офицеров.
Хотя интернат разлучил меня с родителями, жила я там с удовольствием. Было весело, интересно, да ещё и кормили по расписанию завтраком, обедом и ужином. Старшие классы дежурили по кухне, и мама сшила мне умопомрачительный белый шелковый кружевной передничек с карманами, всевозможными оборочками, рюшечками, а сзади весь этот шедевр украшал изящный бант. Я надевала его во время своего дежурства и больше ничего не делала, так как всегда находились желающие помочь, а вернее все сделать за меня.
Дрова носить мальчики мне тоже не разрешали, да ничего не давали делать, все делали сами. Все были в меня влюблены, и каждый ухаживал по своему, в основном писали мне записки и смешные стихи.
Мне мама сшила голубую, в цвет неба, атласную пижаму с белым ажурным воротничком, я в ней спала на всякий случай, в любой момент мог кто-нибудь зайти в комнату. Ещё мама сшила форменный фартук из черного шифона, со складочками спереди и с большим бантом сзади. Такой фартук был единственным в школе и выглядел очень красиво, от него невозможно было оторвать глаз. У всех были ситцевые, а я красовалась в тонком шифоне.
Я вновь и вновь убеждалась, что если ты хорошо выглядишь, то появляется уверенность в себе, потому что внешний вид добавляет человеку самоуверенности. Интернатские парни меня ревновали к городским, а городские ребята – к интернатским. Кто-то предлагал дружить, кто-то встречаться, кто-то проводить свободное время, – все ухаживали за мной наперебой. В общем, я не страдала от невнимания сверстников, ко всем относилась с легкой симпатией, но никому не отвечала взаимностью, вообще считала, что дружба не предлагается, а возникает сама собой, всё должно происходить естественно, отношения должны складываться сами по себе.
Как-то Валентин Абакумов, один из видных парней школы, пригласил меня прогуляться, предложил показать город, местные достопримечательности, и я согласилась. Сначала водил по главной улице, потом показал парк, Ясную горку. Шли, разговаривали, он рассказывал о себе, о своем отце офицере- лётчике и вдруг остановился, трепетно взял меня за руку и хотел поцеловать. Это было так неожиданно, я увернулась и даже успела залепить ему пощечину. Я понимала, что с его стороны это был просто мимолетный порыв, он обозвал меня дикой кошкой, и на следующий день уже вся школа гудела, что я недотрога. Никакого влечения к нему я не испытывала, повода не давала, просто согласилась на прогулку и все.
Но неприступной недотрогой я не была. Когда осенью нас отправляли убирать картошку в колхоз, там после трудового дня, вечером, у костра мы играли в бутылочку, и все ребята старались поцеловаться со мной.
Со временем все признания, записки, стихи, тайное соперничество – всё мне надоело. Я решила выбрать кого-то одного из парней и остановилась на Володе Сапогове. Умница, отличник, он был начитанным, воспитанным целеустремленным парнем с густой тёмно-каштановой шевелюрой и выразительными карими глазами. Мы вместе ходили на танцы, в кино, в кафе, играли в волейбол. Он приглашал меня домой, мы печатали фотографии и целовались. Он познакомил меня с родителями, и, так как я не была сильна в математике, то все домашние задания и контрольные работы делал за меня. Наверное, дотошная математичка все понимала, но равнодушно молчала.
Володя был старше меня на год, поэтому школу закончил раньше, поступил в лётное училище и посылал мне любовные, остроумные письма по 15 страниц, просил ждать его возвращения. Позже приезжал ко мне в институт свататься. Он был парень предусмотрительный, ему надо было до окончания училища оформить документы, поэтому он меня торопил. А я была непрактичная, недальновидная и сразу ему отказала.
Глеб
Был в школе ещё очень красивый парень Глеб. Надменный профиль, насмешливый взгляд, красивой рот, очерченный чувственным изгибом губ, упрямый подбородок, худощавое, отличающееся благородством, лицо. Высокий, плечистый, он мог бы гордиться своей внешностью и крепким телосложением. Глеб выглядел взрослее своих сверстников и казался недоступным, дерзким. Славился он отсутствием страха и несговорчивым характером, не скрывал выпирающую из него юношескую браваду, в общем, был сорвиголова.
Глеб был не плохой парень, но строил из себя необузданного бунтаря, нарушителя спокойствия и казался всем настоящим хулиганом. Я тоже так думала. Спортом он не занимался, на танцы не ходил, учился на тройки, ещё всегда с откровенными насмешками и шутками. Он считался крутым парнем, никого не боялся, дерзил учителям, затевал драки, а мне нравились больше те ребята, которые могут наоборот избежать драки, благодаря своей уже не – детской мудрости. Но все девчонки школы буквально сохли по Глебу, так как был он невероятно хорош, поражал своей красотой, притягивал к себе взгляды, и было бы удивительно, если бы они не обращали на него внимания.
Говорили, что в него были влюблены некоторые жены офицеров, я не думаю, что между ними что-то было, потому что с первых дней моего пребывания в Паневежисе, он прямо охотился за мной. Ходил за мной по пятам, как преданный пёс. Многие заигрывали с ним, никто не оставался спокойным и равнодушным в его присутствии, по нему тосковало немало девушек, но у них не было шансов потому, что он был без ума от меня. Пойду я с кем-то из ребят в кино, наутро в школе уже рассказывают, что он избил этого парня. Я спрашивала у него, почему он так поступил, а он спокойно отвечал: «Из ревности», – а сам смотрел на меня весело и нагло. Однажды Володька Сапогов провожал меня до интерната и зашел на минутку. В это время Глеб сделал засаду у дверей, и мне пришлось оставить Сапогова ночевать в интернате, в комнате ребят, иначе избили бы и его. Как потом выяснилось, оказывается, сам-то Глеб и не дрался, а было у него три телохранителя: Гусар, Метёлка и Карамор – ещё те заядлые драчуны, не знаю, из каких соображений он дал им такие прозвища и был у них главарём.
Когда я Сапогова спрятала, а Глеб не открыла дверь, он вышиб её ногой, а завхоз видел, кто это сделал и подал на него в суд. Тогда-то я и познакомилась с его матерью. Это была очень приятная, ещё молодая, красивая, модно одетая женщина. Она приходила в интернат поговорить со мной, посоветоваться, мы вместе думали, как снять вину с Глеба, и нам это удалось. Меня любила наша воспитательница, она и помогла нам замять это дело.
А потом мать Глеба и мать Сапогова спорили между собой, с кем я встречаюсь, одна говорила – с моим сыном, а вторая, нет, с моим. Спорили до того момента, пока однажды не встретили меня в театре с одним молоденьким офицером, тогда обе успокоились.
Был случай, когда в школе должны были быть танцы, а в зале забарахлило пианино, инструмент был старый, заглохла целая октава, быстро было уже не починить. Всем хотелось продолжать танцы, и меня уговорили сходить к матери Глеба попросить аккордеон. Я подошла к его дому и ахнула, – на балконе в роскошном бархатном халате стоял Глеб красивый, как Аполлон. Халат только подчеркивал его благородство и привлекательность. Тогда-то я обратила на него внимание. Глеб донёс аккордеон и, хотя сам не танцевал, но остался до конца, а потом увязался меня провожать.
Он продолжал преследовать меня и рассыпать комплименты. Даже в такие ответственные моменты, когда с минуты на минуту начнётся концерт в Доме офицеров, полный зал зрителей, все ждут моего выхода, он меня обязательно подловит, перегородит дорогу, и что ему не говори, словно ничего не слышит и не отпускает до тех пор, пока не поцелует. Что говорить, его поступки не доставляли мне никакого удовольствия. Его объятья были неуклюжими, несмотря на такие чувственные губы, целовался он чересчур решительно, даже грубовато, мне это не нравилось. В нем была страсть, но не было нежности, поцелуи не вязались с его идеальными губами и головокружения у меня не вызывали. Вот у Эдварда были дурманящие поцелуи, тёплые, страстные, завораживающие и одновременно нежные, медленные, он так умело целовался, что возбуждал меня, его поцелуи распаляли мою кровь.
Иногда мне нравились остроумные шутки Глеба. Конечно, его ирония часто била в цель, все смеялись его шуткам, он любил и меня подразнивать. Но я не могла никого обидеть, не могла поставить человека в неудобное положение, а он любил посмеяться. Это меня огорчало. Бывали моменты, когда он откровенно издевался над кем-то, но почему-то все его прощали, не держали на него зла. Он шутил и над собой, а со мной он просто, таким образом, заигрывал, как он позже говорил.
Глеб часто стал провожать меня на танцы. Принесёт мои туфли, переобует, если это зимой, и стоит, ждёт, пока не закончится вечер. Меня это бесило, мне уже ни с кем другим было не уйти, но я не успевала сильно обозлиться, так как кто-нибудь приглашал меня на танец, и это было главным, я тут же всё забывала.
Мне часто приходилось выступать в школе, в агитпунктах, в Доме офицеров, мы выезжали с концертами в деревни, выступали во время жатвы, поддерживали и поднимали настроение селян. Выступали прямо в поле на свежем воздухе, на импровизированной эстраде, сценой служил грузовик с открытыми бортами. Глеб всегда увязывался за мной.
Для меня всю жизнь сцена была родным домом, я обладала актерским дарованием, без труда приковывала к себе внимание публики. Самое трудное на сцене – это петь, тогда ещё не пели под фонограмму, тогда даже микрофоном не пользовались. Голос у меня был неслабый, мне легко давались лирические песенки. Я пела эмоционально, меня охотно слушали, и я чувствовала, что доставляю людям радость. Аплодисменты не прекращались, они были в мою честь, и это было так приятно.
Глеб все чаще дежурил у моих дверей. Когда наступала весна, он огромными букетами дарил мне белую, невероятно пахнущую сирень. Он знал, что я обожаю белую сирень.
Хоть у меня была душа нараспашку, и я никогда никого не обижала, а вот с девочками дружить не получалось. Я к ним быстро теряла интерес, мне даже нравилось, когда они на меня сердились, это меня только подзаряжало энергией и ссоры меня только развлекали. Я больше дружила с мальчиками, они менее склочны и у них более аналитический склад ума, а у любой женщины в крови присутствует зависть, да женской дружбы надолго не бывает, она тут же заканчивается, когда на горизонте появляется мужчина. Все самые видные, интересные ребята вились вокруг меня, девочки завидовали, видели во мне соперницу, говорили, что легко жить на свете красивой. Уж, какой родилась! Взгляды на красоту у всех разные, да и красота детей это заслуга родителей. У меня не было от этого ни гонора, ни гордости, я понимала, что при любой красоте, надо ещё иметь мозги, чтобы чего-то добиться в жизни.
На всех праздниках я выступала в Доме офицеров, принимали хорошо, мои движения в танцах были свободны, изящны, затрагивали сердца всех потому, что мой танец тоже рождался из глубины моего сердца. В танце я грациозно и легко скользила по сцене, были некоторые намеки на танец живота, все пожирали меня глазами, долго не смолкали аплодисменты. Мой чувственный танец под романтическую музыку Востока, поднимал настроение, приносил радость окружающим. После концерта я оставалась на танцы, у меня появилось много новых поклонников и воздыхателей – молодых офицеров, все они выражали свое восхищение моим выступлением, а заодно и мной.
Я не стану лукавить и не буду скромничать, потому что на самом деле у меня был головокружительный успех, говорили, что я, будто явилась из восточной сказки. Когда после выступления на сцене, я выходила в зал, то слышала вокруг себя возбуждённый шепот, комплементы в свой адрес, достойные поклонники приглашали меня танцевать. Я наслаждалась вниманием, которое они мне оказывали, не всегда верила их комплиментам, но эмоции переполняли мою душу, появилась уверенность в себе, ведь чувство уверенности приходит, когда в первую очередь ты сама себе нравишься.
Я сражалась мужественно
Был ещё у нас в классе парень Юра. Его мама была узбечкой, а отец русский, он получился писаным красавцем: смуглая кожа, черные выразительные глаза, вьющиеся чёрные волосы. Он был самоуверен, знал себе цену и легко покорял девчонок одним своим видом, к тому же был ещё и не глуп. Он тоже писал мне любовные записочки в стихах и угощал шоколадками. Как-то я ему тоже стихами коротко ответила:
«Я в жизни в стихах никому не писала,
Поэтому трудно мне все объяснить,
Но, зная, тебя, я давно понимала,
С тобой, Дон Жуан, я не стану дружить».
Думала, что на этом и закончатся все наши объяснения, но ошибалась.
Где-то уже в 11-м классе у нас на стадионе были очередные спортивные соревнования. От меня постоянно требовали участвовать во всех состязаниях, спартакиадах, ставили везде: стометровку – я, в эстафете – я, ну не говоря уже о волейболе, стрельбе и шахматах. Соревнования закончились, все пошли переодеваться. Раздевалки были в разных комнатах, а за ними выход в общий холл и коридор. Я несколько задержалась, переодеваясь, а Юрка взял ключ от входной двери и закрыл нас вдвоем изнутри.
Был случай, когда он меня куда-то позвал на перемене, и я на бегу, машинально, просто так, отшутилась: «С тобой, хоть на край света».
Он понял эти слова по-своему и, вот, улучив момент, остался со мной наедине. Сначала буквально припал к моим ногам, оказался передо мной на коленях, начал скользить руками по моим ногам, стал целовать руки и словами склонять к сексу. В глазах читалась страстная мольба, сильное желание, он просил меня, умолял.
Говорил, что влюблен в меня с первого дня, как я появилась в школе. Что просто сходит с ума, как он сильно меня любит, как сильно хочет, с каждым днем всё больше. Что я его неимоверно возбуждаю, что он не может больше сдерживать свои желания. По моей записке он понял, что шансов у него нет, понял безнадежность своих ухаживаний. Он поднялся с колен и набросился на меня, норовил поцеловать шею, глаза, хотел поцеловать в губы. Начал бесцеремонно лапоть, пытался сорвать одежду, а пальцы его рук побежали вниз по моему телу, прокладывают путь к юбке. На мгновенье, я опешила, была обескуражена, чувствовала себя неловко, чего-то несвязно бормотала, пыталась уговорить. Он, словно не слышал, и я чувствовала полное бессилие перед его мощными руками. Сначала я начала паниковать, но быстро взяла себя в руки, а потом, вообще, пришла в ярость. У него был такой бешеный взгляд, глаза обезумели от возбуждения, ноздри расширились, лицо исказилось похотью, губы дрожат. Я видела, как он сильно взвинчен, охвачен необузданной страстью, как его колотит от нетерпения. Как я не уклонялась, как не отталкивала его, все равно не могла вывернуться из его цепких рук, он ещё больше зверел.
Я всегда умела постоять за себя, но тут испугалась не на шутку, сначала не кричала, думала, что смогу с ним справиться сама, а тут начала кричать, в моем крике слышался сплошной ужас. Я требовала прекратить, била его руками в грудь, резко двинула коленом в пах, яростно отбивалась, пыталась укусить, но он не ослабил своего наступления. Старалась ударить больнее, а он даже не поморщился. Чем яростнее я отбивалась, тем сильнее он распалялся, его руки уже блуждали повсюду.
Я сражалась мужественно, расцарапала ему лицо, но он был так возбужден, что уже почти не владел собой. Я отбивалась, но он был сильнее, уже скользнул рукой мне под блузку, уже жадно прикасался к губам, я стала просто стучать ногами об пол, кричать, проклинать его, звать на помощь, сердце выпрыгивало из груди, была в дикой ярости, страх придавал мне силы.
Но счастье, меня всегда кто-нибудь поджидал, на крик прибежал Володька Сапогов, заколотил в дверь, и стал выламывать замок, пришло спасение, и тогда только Юрка остановился. Было страшно, я его таким никогда не видела. Такой пронзительный блеск чёрных глаз, они сверкали, будто горящие угли, как у зверя, готового прыгнуть на добычу, смуглая кожа лица побагровела, куда делась его обаятельная внешность?
Он всегда был спокойным, уверенным в себе парнем. Ну, слава Богу, пронесло, хорошо хоть без синяков обошлось. Не знаю, почему он вдруг напал именно на меня, ведь девушки сами вешались ему на шею. Он, конечно, потом опомнился, извинился, сказал, что меня нельзя не любить, что я красива и не похожа на других, и он потерял голову, так безумно хотел меня.
Я его не провоцировала и, вообще, благодаря нашему пионерскому и комсомольскому воспитанию мне и в голову не приходило ничего подобного, мне вполне хватало поцелуев. А он ведь был другом и Глеба, и Володьки, а тут такое сотворил за спиной своих друзей. Думал меня легко заполучить?
Я вспомнила, как тогда в лесу с Эдвардом меня спас дождь, а Юрка ведь по внешности был не хуже Эдварда, только черноволосый, только почему-то с одним целуешься и так приятно, а с другим, просто, тошнит. Я ещё ничего не понимала в настоящей страсти, но хотелось как можно дольше оставаться целомудренной. Я понимала, что у меня столько поклонников потому, что ни с одним из них я не была близка, оставаясь юной и невинной.
Тебя всегда будут любить
На праздники, каникулы, иногда по воскресеньям я уезжала домой в Утену. Встречали меня всей нашей компанией, а мне всё больше нравился Эдвард. Без сомнений, он был для меня лучше всех парней мира, и сердце прямо пело от радости, что он мой. Не знаю, была ли это моя первая любовь, а может просто влюбленность, но мне нравилась нежность его прикосновений, его поцелуи, и я не собиралась его останавливать, нас, как магнитом тянуло друг к другу.
Время летит потрясающе быстро. Вот уже и 11-й класс, и экзамены на аттестат зрелости позади, отзвенел последний звонок, отыграл школьный вальс, и мы оказались на пороге взрослой жизни. Я окончила школу гораздо лучше, чем ожидала, хотя училась играючи, не просиживала за уроками все дни. На выпускной бал я заказала яркое платье, сделала замысловатую прическу, поблагодарила учителей от имени всех выпускников, а потом мы гуляли до утра, встречая рассвет новой жизни. Утром я уехала домой в Утену.
Воспитательница интерната на прощанье сказала мне: «Будь всегда такой, какая ты есть, и тебя всегда все будут любить».
Глеб, в отличие от других ребят, не сватался ко мне. Он поступил в лётное училище в городе Чкалове, теперь Оренбург, и осенью ему надо было ехать на учебу. Я в школе всё время удивлялась, почему он, такой здоровый и сильный, и не принимает участие ни в каких спортивных мероприятиях. Позже я узнала, что ему просто было некогда. Кроме учебы в школе, он ещё успевал посещать авиационный клуб. До приёма в училище, за его спиной было около пятидесяти самостоятельных вылетов на самолёте. Он много раз, словно птица летал в бескрайнем небе и любовался землей с высоты птичьего полета. Он воспитывался в семье военного лётчика, с детства был влюблен в небо, в высоту и мечтал стать, как и отец, только лётчиком. Вот это сила воли!
Вильнюс. Я вступила во взрослую жизнь
Однажды утром, мы с Эдвардом пошли купаться на озеро, а мимо на машине проезжал его отец, увидев нас, он остановил машину и сказал, что едет в Вильнюс и может взять нас с собой. Заехали домой только за документами, и я прямо в пляжном халатике, он не особо отличался от платья, свежая, юная, худенькая, приехала в Вильнюс. Эдвард сказал, что я выгляжу очаровательно и мило. Пока его отец решал в городе свои дела, мы сдали документы – я в педагогический институт, а Эдвард – в консерваторию.
Позже легко и свободно сдали экзамены и без всяких трудностей поступили. Думаю, что меня, наверное, больше взяли из-за того, что я была спортивная девушка и имела разряды по волейболу и по шахматам. В институте выше марксизма-ленинизма ценилась физкультура и к тем, кто занимался спортом, было повышенное внимание. Меня тут же определили в волейбольную команду, поступила я на иностранный факультет, а так как толком не знала ни английский, ни немецкий пошла на испанское отделение. Так я вступила во взрослую, настоящую жизнь и понеслась эта жизнь стремительным потоком.
В институте нам обещали золотые горы, пророчили блестящее будущее, говорили, что испанский язык обязательно затмит английский. Множество стран, таких как Аргентина, Мексика, Колумбия, Перу, Чили, Куба и так далее, все говорят на испанском языке. Испанский язык, якобы, введут в программу школ вместо английского. Испанский язык мне очень нравился, он казался мне лёгким, произношение не сравнить с английским. Нужно было только правильно произносить два звука «С»: Сусанна сале де су касса – одно «С», а Эсте осо эс эрмосо – другое «С», оба отличаются от русского звука «С». А ещё в языке есть мягкое «Д» в конце слова, например Сьюдад – в конце должно быть «Д», а произносится как «Т» и есть ещё раскатистое, твёрдое «Р» – Долорес Ибаррури.
Преподаватели фонетики и лексики были настоящими испанцами с красивой фамилией Флорес – что означает цветы. О, как они хвалили свою прекрасную Испанию – захватывающую корриду, страстное фламенко, виртуозные гитары, манящее море! Нам нравилось учить их язык и мечтать, что придёт время, и мы сами увидим всю эту красоту. Моя одноклассница и подруга Нонна тоже поступила вместе со мной на испанский факультет. Мы сняли комнатку одну на двоих и зажили студенческой жизнью. Нашим девизом было: «От сна ещё никто не умирал» и «То, что можно сделать завтра, не делай сегодня». Мы регулярно посещали все практические занятия – семинары, а общие иногда прогуливали, в это время ходили по магазинам и мерили все наряды подряд. Я знала, что ничего не куплю, потому что всё шила на заказ, у меня была своя портниха в Утене, но всё равно, бродить по магазинам и разглядывать наряды, было безумно интересно.
Зато, когда наступала сессия, у нас начинался аврал, мы не ели, не пили, не спали, не умывались, не расчёсывались, только зубрили и нервничали. Правда, когда шел фильм «Тарзан», мы соблазнились и сбегали в кино. Как ни странно, экзамены мы сдавали на пятёрки, везёт иногда и лодырям. Стипендия у нас была всего 27 рублей, а мы с Нонной как-то ухитрялись шить себе на заказ модные туфли на пробках, хотя помню, был момент, когда у хозяйки воровали винегрет, значит, не всегда были деньги на еду. На встречу выпускников – одноклассников в зимние каникулы, мы приехали в котиковых шубках и модных в то время шапках ушанках. У Нонкиного парня отец был скорняк и сшил нам обеим шубы в кредит на 4 года. Бывшие одноклассницы ахнули от зависти, да и учителя тоже. Я радовалась, что уже окончила школу, что уже никогда не будет уроков по математике, кстати, уроки математики мне так и не пригодились в жизни, а уж алгебра и геометрия тем более.
Эдвард поступил в консерваторию по классу фортепьяно и, по-прежнему, постоянно клялся мне в любви и верности. Сначала мы часто встречались, ходили на танцы, он научил меня танцевать так, чтобы чувствовать, как бьётся сердце партнера. Раньше я танцевала на приличном, как он говорил, «пионерском» расстоянии друг к другу, к партнеру стояла полу боком. А тут душа замирала, сердце разрывалось от счастья, когда он нежно прижимал меня к себе, нашептывая что-нибудь ласковое на ушко. Ходили мы в драмтеатр, в оперный театр, его от консерватории часто посылали туда играть в массовках, бессловесным статистом, но потом я стала избегать его.
Уверенность в себе делает нас бесстрашными
Так получилось, что после очередных танцев один парень, Саша Фридман, пригласил меня в свою компанию – элитный молодёжный салон города. Там собиралась красивая, умная, интеллигентная молодёжь. Были интересные молодые люди из мира искусства – художники, музыканты, поэты. Это был свой, не многолюдный круг общения, и далеко не каждый мог войти в их круг, Все они были образованы, остроумны, питали глубокое уважение к литературе, искусству, беседовали на злободневные темы. Я не стремилась попасть в эту элиту, но Саша меня уговорил. Мне нравилось жить интересно, туда я потом смогла провести и своих подруг – Нонну и Грету. Моей Грете, особе «голубых кровей», с её светскими манерами было там самое место. Я не иронизирую, на самом деле в ней чувствовалась, как говорится, «порода». Она была красива, умна, ухожена и воспитана. Она даже чашечку кофе держала с таким небрежным изяществом, которое, казалось, приобрела ещё до своего рождения. Мы при ней чувствовали себя неуклюжими.
Саша был журналист – педантичный, самоуверенный, искрометно-энергичный, он был большим интеллектуалом и работал в редакции молодёжной газеты. Но самым ярким красавцем в этом элитном обществе был признанный сердцеед Данька Блюц. Данька был уже адвокатом, любил красивую жизнь и слыл местной легендой города от невероятного количества обольщенных им женщин. Говорили, искусством обольщения он владел в совершенстве. Такой честолюбивый, вальяжный, молодой повеса с обворожительно-чувственной улыбкой. Мне рассказывали, что он менял женщин, как перчатки, переспал со всем кордебалетом Театра оперы и балета. Конечно, и сами женщины были не прочь быть околдованными его чарами, по слухам, он не знал у них отказа.
Я была молода, стройна, беспечна и раскована. У меня была уверенная манера держаться, было самоуважение, я ходила с высоко поднятой головой. Я понимала, как важно произвести в этом непростом обществе первое приятное впечатление, оно – решающее и поэтому на первой встрече нужно было выглядеть блестяще.
И мне это удалось, выглядела я роскошно, дорого, стильно и наряд на мне был потрясающий, «лицо» я держала достойно. Превосходно сшитое открытое платье василькового цвета из китайского муара подчеркивало цвет моих глаз. Я придумала платье очень замысловатого фасона с лифом, который был вышит красивым узором. Платье выгодно облегало мои формы, подчеркивало все достоинства изящной фигуры, эффектно выделяя округлость груди, бёдер, тонкую талию. На ногах у меня были дорогие чешские коричневые замшевые туфли на высоком каблуке, с туфлями гармонировала моя маленькая сумочка. Копну своих черных, блестящих волос я заколола в высокую прическу, уложила их с нарочитой небрежностью, подхватила коричневой бархатной лентой, которая их поддерживала. Но в какой-то момент, вызывающим, гордым жестом я резко встряхнула головой, откидывая волосы с лица, мне на самом деле мешала непокорная прядь, и этот шелковистый водопад волос волнами рассыпался по моей обнаженной спине, окутывая плечи. Мои глаза блестели, а лицо, окаймленное черными волосами, выглядело ещё свежее. Дополнением к моему наряду всегда был тонкий, изысканный аромат духов. Я не обливалась парфюмом, а предпочитала только лёгкое благоухание, едва уловимый, ускользающий запах, чтобы не перебивать собственный аромат моих чувственных духов. Обычно я выбирала те ароматы, которые подчеркивали мой хороший вкус, мою утонченность, ненавязчивый аромат свежести и от этого выглядела ещё привлекательней. Греткина мама достала нам духи из своих запасов, поэтому от меня исходил лёгкий запах благородных тонких парижских духов. Она нам объясняла, что настоящая женщина должна быть верна своим духам всю жизнь.
Я пришла к ним в разгар веселья, играла музыка, кружились в танце пары, звенел приглушенный смех, но мое появление не осталось незамеченным. Я увидела, как все присутствующие обернулись и вытянули шею в мою сторону. Их пристальные изучающие взгляды с неприкрытым интересом были направлены на меня. Я заметила подбадривающую, одобряющую улыбку Саши и мне стало спокойно и легко.
Будучи в центре внимания, я не смущалась, не суетилась, держалась непринужденно и была готова к любому разговору, потому что была безгранично уверена в себе. Уверенность в себе делает нас бесстрашными.
Элегантной походкой, с чувством собственного достоинства, с улыбкой победительницы, я радушно всех поприветствовала, достойно выдержала их взгляды, и, не забывая об осанке, прошла в зал.
Двигаясь грациозно, почти как модель на подиуме, прошла в центр зала, радостно блеснула глазами, ещё раз озарила всех дружелюбной улыбкой, показав свою невозмутимую самоуверенность. Движения мои были спокойны. Я двигалась по залу, с таким видом, будто это был мой родной дом, словно я здесь была хозяйкой. В моей улыбке не было напряжения, наоборот, моя улыбка показывала, насколько я счастлива и жизнерадостна. Я была довольна собой и готова была принимать комплименты.
Саша, который привел меня сюда, галантно подал мне руку и познакомил с большинством присутствующих. Я старалась держаться независимо, но мне пригодилась его помощь, так как у него здесь уже был авторитет и превосходная репутация. Все молодые люди ненавязчиво поддерживали разговор, были дружелюбны и приветливы.
Вдруг всеобщий пожиратель дамских сердец Данька подскочил ко мне и, восхищенно оглядывая, пригласил на танец. Я не смутилась, вела себя легко, так как чувствовала свою уверенность прямо изнутри, она была в крови, в походке, в глазах. Мою самоуверенность никто не мог поколебать, настроение было приподнятым. Думаю, окружающие сразу поняли, что я знаю себе цену.
Танцевать было одно удовольствие, а с достойным партнером и того лучше. Данька вёл уверенно и элегантно, не сводя с меня глаз. Мы танцевали слаженно, в едином порыве, мне нравилось, как он плавно двигался, как обсыпал меня комплиментами. Но проводить себя домой я позволила только Саше, тем самым сразу поставила Даньку на место. Не хотела я оказаться очередной его девушкой и пополнить длинную череду женщин, попавших в его сети. Никак мне не хотелось быть очередной жертвой его обаяния. Да мне и не нужны были серьёзные связи. Конечно, как завзятый сердцеед, избалованный лёгкими победами, он рассчитывал, что я приму его ухаживания благосклонно. И ошибся.
Вокруг меня всегда было радостное возбуждение
В своей новой компании я весело и приятно проводила свободное время. Мы искренне дружили, общались, встречали праздники, чаще всего собираясь у одного старшекурсника – физика, в частном доме на набережной. В его доме всегда царила атмосфера праздности, его родители готовили изысканные закуски, вкусный форшмак, заливную рыбу, цимес. Мы с Нонной всегда садились за стол, где рядом стояло блюдо с нарезанной колбасой. Для девушек, сидящих на постоянной голодной диете, самой лучшей рыбой была колбаса. Пили ароматное, терпкое, немного сладкое вино, все обеды превращались в настоящие банкеты. На продукты деньгами сбрасывались только мужчины и сами их закупали, а готовили родители студента – хозяева дома.
Раньше я не знала, почему, когда что-то хвалили из блюд, говорили «самый цимес» и не могла себе представить, что сладкая морковь так вкусно сочетается с тушеной говядиной. Оказалось – это очень вкусно.
Там же я отметила свое двадцатилетие. Это было настоящим праздником. Чествовали меня прямо, как героя, хвалили сверх всякой меры, осыпали подарками, дождём цветов. Все по очереди говорили высокопарные тёплые слова, красивые поздравления, произносили восторженные речи, пели мадригалы, – очень уж меня возвеличили, будто какую-то знаменитость. Я была обескуражена, понимала, что не заслуживаю таких жарких похвал, у меня даже кружилась голова от их слов. Слова восхищения сначала стесняли меня, от их хвалебных речей, наверное, покраснело не только лицо, но и все мои внутренности. Но прошло некоторое время, я пришла в себя, мобилизовалась и начала принимать восторженные поздравления, как должное, так как давно привыкла к похвалам и победам. Я не заметила, как стала одной из них, мне больше не надо было думать о произведенном на них впечатлении.
Вокруг меня всегда было радостное возбуждение окружающих. Ребята слагали мне оды в стихах, как жаль, что я их не записала, не сохранила. Саша поместил мою фотографию в газету «Молодежь Литвы», я до сих пор храню эту газету. Меня все это очень забавляло, может, эта была просто милая лесть с их стороны, но слушать было приятно, поскольку все были дружелюбны, не было никакой злобы, придирчивых взглядов, и я каждого оделила своим вниманием.
Мы вместе ходили в консерваторию, на выставки, в рестораны, на каток, в театр, в кино, на танцы, а с субботы на воскресенье ездили всей компанией в Ригу. Я с удовольствием, свободно и легко веселились вместе со всеми. Однажды в этой компании меня увидел Эдвард. Он стал преследовать меня, буквально не давал мне прохода, не отпускал меня ни на шаг, ездил за мной повсюду, как приклеенный и при каждом удобном случае говорил о своей любви. Доказывал мне, что Данька – ловелас, известный волокита, что он меня не любит, что все равно женится на еврейке, что он мне не пара. А мне-то было всё равно, я видела, что была желанной, а самой мне любить ещё никого не хотелось.
Я не делила людей по национальности и религии, тогда мы все были просто советскими, все были воспитанными и свободными. У меня все подружки были из еврейских семей, у меня не было ни к кому антипатии.
Часто и меня принимали за еврейку, ещё в школе, учительница по немецкому языку Злата Израилевна так и называла меня «наша красивая евреечка». Наверно, поэтому и помогла мне на выпускном экзамене, когда я взяла билет, сидела за партой готовилась, она подошла и подсказала мне про причастие (партиципцвай). Кстати, мою первую учительницу звали Эсфира Соломоновна.
Я была похожа на своих подружек и в институте за каждую из них, и за Нонку и за Гретку, на 1-м курсе сдавала физкультуру у разных преподавателей. Нас ещё не различали в лицо, и так как они не могли осилить акробатику, мы этим пользовались. Я тогда была в превосходной форме, стройная, сильная, гибкая, наверно благодаря танцам, которые я танцевала с детства, поэтому без особых усилий выполняла любые упражнения, да и в школе дружила со спортом.
А вот лыжи я не могла сдать ни с первого раза, ни со второго, ни с третьего. Я не умела кататься на лыжах, ведь фактически всё детство жила на юге. Хотя к преподавателю по физкультуре можно было ходить на пересдачу бесконечно, он был очень хорош собой. Вот только снег в Литве быстро таял, трудновато кататься на лыжах, когда утром уходишь по снегу, а возвращаешься уже по лужам. На мое счастье, он оказался неравнодушен ко мне, все заигрывал и словно рентгеном пронизывал насквозь. У него была классическая прибалтийская красота – пышная грива пшеничных волос, железные мышцы, литые мускулы, он был похож на скульптуру спортсмена – культуриста. Бронзовый загар не сходил с его кожи ни зимой, ни летом. Одевался изысканно, прямо образец строгой классики и спортивного стиля, и даже для занятий свои безукоризненные костюмы шил на заказ у лучших портных города. Отличная внешность, красивое телосложение, щегольские костюмы делали его неотразимым, просто красавец и гора мускулов. Мне повезло, и зачет он мне поставил просто так, за красивые глаза. Так и сказал: «За твою красоту. Постарайся научиться ходить на лыжах, хотя бы из-за того, что это модно среди молодежи».
Ради справедливости надо сказать, что преподаватель по латыни поставил нам всем зачет без сдачи, наверное, не хотел слушать наши бредни. Латинский язык может и чудесный для молитв и медиков, но, ни у кого из нас не было способностей к латыни. Я только и помню четыре латинские мудрости: «Vincit omnia veritas» – «Истина всегда победит», «Ors longa, vita brevis» – «Искусство вечно, жизнь коротка», « In vina veritas» – «Истина в вине» и ещё одну «Оmnea mea, mecum porto» – «Всё свое ношу с собой». А от старославянского в памяти осталось одно слово «Погибоша», видимо мы очень боялись погибнуть на экзаменах.
Поездка в Ленинград
На зимние каникулы мы с Греткой поехали в Ленинград, ей там очень нравился сын одного оперного певца из Мариинки, они были какими-то недальними родственниками, можно сказать он был её кузен. Мы приехали, а его не застали, он тоже куда-то уехал отдыхать, так как и у него были каникулы. Дома осталась только домработница и мы, недолго думая, остановились в его квартире. Я впервые увидела настоящую роскошь. Квартира была из 5 комнат: дорогая мебель, светлые тона, необыкновенные сервизы, изящные лампы, роскошные вазы, наполненные цветами, картины на стенах, книги в шкафах, бронзовые бра – все было подобрано со вкусом. Бросался в глаза белоснежный рояль в центре зала с партитурой какой-то оперы на ажурном пюпитре, царила атмосфера достатка и изысканности.
Разыскали ещё одного Гретиного родственника, он возил нас по городу, водил в рестораны и все предлагал мне остаться в Ленинграде, хотел меня отдать в какой-то акробатический центр, говорил: «У тебя природная сноровка, ты такая ладная, до чего хорошо сложена, я заворожен твоей пластикой, ты такая гибкая, у тебя грация дикой кошки, и в тебе водопад энергии».
Летом на пляже я ловила на себе восторженные взгляды проходящих мимо мужчин. Они разглядывали меня с головы до пят, не скрывали своего восхищения, бросали пылкие взгляды, а на улице мужчины оборачивались вслед. Когда я гуляла с Эдвардом по пляжу, все любовались нами, говорили, что мы потрясающая пара, а ребятня кричала нам в след: «Тарзан и Джейн». Мы были загорелыми до черноты, мне нравилось, когда нами восхищались.
В Питере мы накупили себе самых разных нарядов, а также бессмысленных безделушек, статуэток, сувениров, нужных и ненужных приятных мелочей. Косметику, украшения, бижутерию, новые модные сумочки, – я всегда сорила деньгами. Домой мы возвращались совсем без денег, даже на постель в поезд ни копейки не оставили. Тогда мы с Греткой в вагоне стали выдавать себя за испанок, в то время многих детей из Испании, оставшихся без родителей, брали в русские семьи, люди так и думали, что мы дети испанских республиканцев, погибших в борьбе с фашистами. Мы по-испански ещё знали не так много слов, а знали уже много стишков, вот мы строчки из этих стихов и повторяли – я одну строчку, она – вторую и так все стихотворение, потом другое, получалось, будто мы говорим по-испански. Все пассажиры были к нам внимательны, как будто соревновались между собой, наперебой носили нам разные угощения, чем только нас не кормили, даже носили пиво с раками.
Хорошо, что поезд был Ленинград – Рига, мы вышли в Вильнюсе, нас все провожали, помогали вынести вещи. И вдруг на перроне увидели Греткину маму, разодетую, дородную, холёную. Мы прошли мимо неё, а она кричит нам: «Греточка, доченька, в чем дело? Ты меня не видишь, что такое?» Хорошо пассажирам надо было вернуться в вагон, а то не знаю, как бы мы выкрутились? Да, собственно, могла же она нас, «испанок», взять в свою семью, зря мы так растерялись.
Мы окончили второй курс, компания наша разъехалась по отпускам. Моего отца перевели далеко на Север строить новый город и строительный комбинат. Я не хотела ехать в такую глушь и проводила летние каникулы в Вильнюсе. Эдвард тоже никуда не поехал из-за меня. Гуляла я только с ним, он меня ни с кем больше не отпускал. Мы ходили в клуб профсоюзов, я там посещала танцевальный кружок. Мне не очень нравилось, потому что учили, в основном, литовским народным танцам, латиноамериканским ещё тогда не обучали, их даже запрещали, так как они считались очень сексуальными.
Эдвард не давал мне ни с кем танцевать, старался прижаться ко мне даже во время танца и как это не банально звучит, я его чувствовала всего – это даже заводило, было приятно, любовь сквозила в каждом его движении. У него была фигура спортсмена, а руки пианиста, очень подвижные, они обжигали меня, тело напрягалось, трепетало. Он без конца повторял, как он меня любит и любым способом, показывал свою любовь.
