скачать книгу бесплатно
Мои родители радовались тому, что я продолжал учиться и познавать мир, тому, что мое поведение более или менее походило на нормальное, да даже тому, что моя рука клала пищу мне в рот, пока я медленно умирал внутри.
Ступень за ступенью я спускался вниз. Холодное дно забирало последнее тепло моей души. От обморожения я кричал. Я вопил, но мой рот оставался неподвижен. Тело мое было полностью здоровым, разум мой был ясен. Во мне не было ни грамма печали. Только всепоглощающее чувство голода. Я должен был что-то сделать, должен был заполнить пустоту, иначе – муки и неизбежная смерть.
Сколько бы я ни пытался закрыть на это глаза, сколько бы я ни мечтал проснуться здоровым, каждое мое утро начиналось с боли. К тому времени, как мама приходила будить меня, я уже валялся скрученный под одеялом. Я шел чистить зубы и попросту не мог перевести внимание от моей груди. Мое тело двигалось само. Оно выполняло тот небольшой набор функций, который уже успело заучить. Мои глаза смотрели на множество различных предметов, но я видел лишь мое сердце и черное пятно рядом с ним.
Первые дни из этого ужасного состояния меня могло вывести то, что я никогда раньше не видел, – что-то новое и интригующее. Я помню, как наблюдал за птицей, что приносит своим детям покушать. Или как мужчина в рваной одежде просит у прохожих денег на хлеб. В эти долгие минуты я был очарован, но прошла буквально неделя, и симптомы моей болезни ухудшились.
Каждую ночь я бился в агонии. Каждое утро я воскресал из мертвых. И днем я был ходячим трупом.
Кто знает, сколько это все могло продолжаться, кто знает, что со мной стало бы в дальнейшем, если бы не один несчастный случай. Тот вечер не дал мне погрузиться на самое дно, но вместе с этим он отобрал последнюю надежду моих родителей на счастливую жизнь. Все скопленные во мне страхи, вся боль, тянувшая меня вниз, исчезли. Остался только голод, однако теперь я знал, чем его утолить.
В тот вечер маму задержали на работе. Обычная ситуация. Так что мы остались с папой вдвоем. Раньше мне нравилось проводить время с этим веселым, умным, бородатым чудаком. Пусть он и был увлечен своей работой, но за ним было интересно наблюдать. И он никогда не забывал обо мне. Даже часто спрашивал мой совет насчет того или иного эпизода в его новой книге. А так как я был его главным героем, мое бурное воображение рисовало всю картину действий, и тогда я решал, как мне поступить. Получалось очень правдоподобно. Мои неожиданные решения почти всегда могли вызвать сопереживание у папиных читателей.
Но в тот день у меня не было ни сил, ни желания помогать отцу. И когда он спросил моего совета вновь, вместо ответа я задал ему встречный вопрос, который очень сильно меня волновал в то время. Отец описывал переживания и мысли героев так живо, что им невозможно было не поверить. Когда я читал небольшой отрывок из его книги, это меня сильно поразило, и я подумал: а что, если и наш мир не совсем реален, что, если кто-то прописывает все наши действия, чувства и решения. Все это, конечно, было не на таком высоком уровне осознанности. Я, скорее, просто испугался этой случайной мысли в моей голове. Тогда папа попросил меня поднять правую руку. Я послушался, и он сказал, что никто бы не стал описывать такую скучную сцену. Это объяснение мне показалось бесспорным. Я перестал об этом думать.
После этого наступило гробовое молчание. Мне было вполне уютно в нем, но вот отцу оно очень мешало работать. Он еще раз попытался меня о чем-то спросить, но я просто ответил, что не знаю. Тогда он резко отодвинул стул, встал и направился к своему шкафу. Его руки несколько минут перебирали кучу разных штуковин, и вот, наконец, он что-то достал – повернулся ко мне, и я мельком увидел те самые кисточки с краской. Мои глаза налились безумием. Когда отец увидел эти два бездонных голубых шара, он мигом спрятал все назад, но было уже поздно. Этого мига было достаточно.
Потерянное дитя пало на колени. Мир вокруг него замер. Не было больше света на земле, а вместе с ним ушли и тени. Осталось лишь Ничто. Вместе с Богом умер смысл жизни. Вместе с Отцом обесценилась мораль. И перед его лицом стояло чудовище невиданных размеров. Его клыки обливались слюной, его алые глаза полыхали ярче заката, и острые когти готовы были впиться мальчику в лицо.
Но мальчик не боялся. От чудовища не исходило ничего враждебного. Он был уверен, что оно не смеет ранить его. Оно не было ни мертвым, ни живым. Словно само понятие жизни здесь имело совершенно другое значение. Невозможно было осознать происходящее. Это не было похоже на простую галлюцинацию. Все пять чувств разом отказались работать, но все же мозг отчетливо воссоздавал картину, запах, звуки. Наблюдало не тело – наблюдала душа.
Тогда мальчик издал пронзительный звук, не похожий на плач ребенка, звучащий скорее как вопль загнанного в угол зверя. Смотреть на него было одновременно до боли жалко и до тошноты омерзительно. Людской труп перед лицом не угнетает так, как вид этого мальчика в тот миг. В нем не было ни грамма эстетики, а значит, столько же и от морали. Лишь чистый эгоизм.
Мужчина, замерший у шкафа, отбросив все свои мысли, вновь поднял краски с кистями и отнес тому мальчику.
Рев прекратился. В комнате были двое: я, рисовавший что-то прямо на полу, и мой отец, лежавший без сознания.
Глава 9. Страх
Получив ключ к моему сердцу, я пришел в себя. Разум немного прояснился, но виденье мира пошатнулось основательно. Все вокруг стало каким-то иллюзорным, а вот неподвижная фигура монстра передо мной казалась мне вполне реальной. Почему-то у меня в голове засела мысль, что я непременно должен его зарисовать, тогда все мои проблемы разом исчезнут.
Я научился контролировать свои действия, однако у меня исчезло осознание того, что любой поступок необратим и несет за собой определенные последствия. Если сравнивать два этих странных состояния моего разума, то первое, скорее, похоже на просмотр фильма, а второе на видеоигру. Сейчас я лишь хотел рисовать и наслаждаться этим. Даже неподвижное тело моего отца ни капли меня не волновало на тот момент.
Не знаю точно, сколько я так просидел, но яркий день за окном уже превратился в прохладный вечер. На протяжении всего времени я продолжал рисовать. Монстр перед моим лицом начинал растворяться в воздухе, его конечности потихоньку превращались в пыль. Это пугало меня. Я боялся, что не успею закончить его завораживающие алые глаза. Однако мне повезло: жуткая морда исчезла в последний миг. Моя первая картина была окончена, и я радовался этому, как дитя радуется своей новой игрушке. Мое тело налилось новым, до дрожи приятным чувством. От груди оно распространилось в мои ноги, руки, плечи, наполнило мой рот, уши и, наконец, мою голову – никаких тревог, никакой боли, никакой пустоты. Тогда я был самым счастливым человеком во всем мире. Мне хотелось жить. Я чувствовал себя бессмертной душой, попавшей в рай. Словно моя эйфория будет длиться вечно.
К сожалению, как и все в этом текучем мире, закончилась и она. Однако мне было не до грусти. Внутри меня нежным светом горела любовь ко всему миру и к каждому человеку в отдельности. Она освещала мой путь, превращала будущее из пугающего, темного леса в ясную поляну. Я был рад, что появился на этот Свет.
Откинув первую работу в сторону, я хотел приняться за другую, чтобы вновь окунуться в этот глубокий колодец наслаждения. Тогда я услышал какой-то тихий шорох и чье-то томное дыхание. Такие звуки могли принадлежать только какому-то маленькому зверьку вроде ежа или енота, который по ошибке забрался в чужой дом, забился в угол и начал дрожать от страха. Я насторожился и медленно начал оглядывать все вокруг, боясь заметить хотя бы малейшее движение в темноте. Да, в обычном состоянии я был довольно-таки трусливым ребенком – одним из тех, кто в мамином халате могли разглядеть саму Смерть в черном плаще, а в куче одежды – бесформенного монстра. Увидев отца, ползущего спиной к двери в позе каракатицы, я сильно испугался. В комнате стоял полумрак, так что я не сразу признал его. Тем более его бегающие во все стороны глаза и трясущиеся конечности говорили о том, что он боится меня не меньше, чем я его.
Когда наши взгляды столкнулись, отец, по всей видимости, растерялся и не знал, что делать. Наверное, тогда он осознал, что в страхе уползает от собственного же сына. Если вам когда-нибудь приходилось просыпаться ночью от кошмаров, то вы прекрасно знаете, что еще какое-то время после пробуждения человек продолжает чувствовать себя в опасности, видя вокруг выдуманных созданий, и совершенно неважно, верит он в них или нет. Только после он способен понять, какая невообразимая глупость заставила его трепетать от страха. И он смеется, рассказывая эту историю друзьям, хотя в ту минуту был готов молить бога о пощаде.
Так и мой отец: привстал, отряхнулся, включил свет, смущено улыбнулся мне и вышел из комнаты, не вымолвив ни слова. Я остался один. Тусклый желтый свет от старой лампы освещал мою картину. Теперь я мог разглядеть ее во всех деталях. Меня поразила точность, с которой моя рука передела все черты монстра. Каждый шрам, каждая ниточка, торчавшая из разодранной одежды, была отражена на бумаге. Мне не верилось, что я могу так красиво рисовать. Какое-то время я еще поразглядывал этот волшебный рисунок. Немного подумав над происходящим и ничего не осознав, я взял в руки кисточку. Меня уже перестало что-либо волновать. Я хотел рисовать.
Но что рисовать? Как рисовать? Раньше я не задумывался над этим. Никаких монстров вокруг больше не появлялось. Моя рука не хотела двигаться сама. Тогда я взял чистый лист и решил просто повторить мою первую картину. По какой-то причине я столкнулся с целой кучей проблем: я не мог подобрать нужный цвет – красок было очень мало, линии получались уродливыми, неправдоподобными и в целом картина походила на какую-то нелепую мазню. Но не было времени расстраиваться. Я быстро потянулся за следующим листом. Я рисовал, пока рядом со мной не возникла целая башня из неудавшихся работ, пока все мои краски не кончились, пока в комнату не вошла мать.
Сначала она медленно приоткрыла дверь и заглянула внутрь. На пару секунд комната наполнилась скрипом – и вновь тишина. Я не знал, чего можно было ожидать, что нужно было делать. Скорее всего, меня опять отругают. Мама бывает очень страшна в гневе. От одной этой мысли по моей спине пробежали мурашки, но бесконечная любовь внутри меня не могла оставить мое лицо без радостной улыбки. Пусть ругает. Главное, чтобы у меня были кисточки и краски. Мне больше ничего не надо.
Детским, ласковым голосом я прошептал: «Мама». Тогда дверь отворилась полностью. К моему удивлению, лицо матери не сияло гневом. На нем также не было и других знакомых мне эмоций: ни жалости, ни страха, ни нежности. Оно, скорее, было удрученным, ни капли волнения – лицо сдавшегося человека, принявшего свою участь.
Мама неспешным шагом приближалась ко мне, глядя куда-то в сторону. Она не видела ничего перед собой и никаким образом не могла разглядеть портрет нарисованного мною чудовища. Но вдруг ее ноги резко замерли на одном месте. По какой-то причине она не стала идти дальше. Словно некий невидимый барьер мешал ей пройти. На несколько минут она превратилась в бездарную статую. Ее взгляд был устремлен в одну точку на стене. Она не позволяла себе даже моргать.
Я не смел проронить ни слова. Да и что я мог сказать в той ситуации? Кадры вокруг меня слишком быстро менялись. Вот я в кругу любящей семьи, наши лица наполнены счастьем – здесь уже родители начинают избегать меня, я окунаюсь в одиночество – потом они вновь стараются сблизиться со мной. Когда-то я понимал, что имеет для меня значение, а когда-то просто хотел исчезнуть из этого мира. К тому времени мне было шесть лет. Маленький мальчик, сознание которого распадалось по кусочкам и склеивалось вновь, не видящий грань между добром и злом, реальным миром и иллюзиями, – вот кем я был. В той маленькой комнате, с тусклым светом от старой лампы, родился новый кадр моей жизни.
Я был объят страхом, и больше всего я боялся собственной матери. Ее черты лица не казались мне знакомыми. Память о ней словно разом стерли из моей головы. Передо мной стояла какая-то женщина с пустыми бездонными глазами. Я мог утонуть в этих глазах навсегда. Неизвестность, исходившая от них, заставляла мою кровь бурлить.
Мне казалось, что не было смысла бежать или прятаться. Ее глаза могли одновременно видеть каждый уголок комнаты, каждую щель. Даже когда они не были направлены на меня, всеми частями тела я ощущал, что за мной наблюдают. Поэтому мне оставалось лишь неподвижно сидеть на одном месте и стараться дышать как можно тише.
Спустя какое-то время тело мамы начало двигаться: сначала глаза, потом голова, корпус и, наконец, ноги с руками. Теперь ее пустой взгляд был устремлен на тот самый рисунок. Мне показалось, что она с самого начала знала про его существование и ей стоило не малых усилий просто взять и посмотреть в его сторону. Следующий ее шаг был куда решительнее. Она в мгновение ока оказалась прямо передо мной, схватила пугающую ее бумагу и помчалась прочь из моей комнаты. Даже представить не могу, какие силы боролись в ней на тот момент, что она чувствовала и видела перед собой. Говорить с ней об этом я не мог. Но по рассказам отца я знаю, что мама сожгла мою картину в камине вместе со своими руками. Еле заметные шрамы от ожогов остались у нее до конца жизни.
С этого дня началось мое упоение собственным эгоизмом. Я забыл про все сущее, про мир за пределами четырех стен и уборной. У меня было все самое необходимое. Родители, несмотря на все, не забывали обо мне и приносили мне еду. Но родственная связь между нами исчезла. Ее перекрыла непреодолимая ледяная стена. Иногда от осознания этого мне становилось грустно, однако любая моя грусть мигом проходила – стоило мне только начать рисовать.
Краски и бумагу мне приносил отец. У него не было выбора. Лишаясь возможности творить, я плакал сильнее, чем голодный младенец. О том, что происходило между ним и мамой, даже он не хотел мне рассказывать. Так что единственное знание о тех далеких временах, которое есть у меня и которое я могу поведать вам, – это то, какие насекомые иногда залетали в мою комнату, какую еду приносили мне и, конечно, мои новые образы для картин. Не очень интересно, правда? Тогда нам нужно перенестись на два года вперед. К началу новых событий.
Глава 10. Порождение эгоизма
Мне стукнуло уже восемь лет. Сколько же бумаги я испортил, сколько нервов истрепал своим родителям, и как давно я не выходил из дома. Тем временем все мои сверстники уже начали одновременно веселую и печальную школьную жизнь.
Меня ведь и не пытались заставить пойти в первый класс. А я, глядя в окно, даже представить не мог, куда плетутся эти сотни недовольных детей каждый день, да еще и все в одинаковой одежде.
Жизнь вне стен все-таки вызвала во мне интерес. Пару раз я и вовсе подумывал о том, чтобы поговорить с родителями и постараться наладить наши отношения. Когда я чувствовал себя счастливым, мне казалось, что я вполне смогу себя контролировать, что никакой проблемы не существует вовсе. Я был чем-то большим, чем просто человеком. Я был всеми людьми одновременно, всем миром сразу. Это ментальное единство текло внутри меня, и каждая муха, каждый комар был чем-то дорогим мне.
В такие минуты с моего лица не сходила улыбка. Вне всякого сомнения, я бы вышел из комнаты и поговорил с родителями, если бы не скоротечность моего мнимого счастья. И кто же установил такую несправедливую цену? Почему минута радости стоит нескольких часов страданий? Хотя тогда я, конечно, не задавал себе настолько унылых вопросов. Цена меня не волновала, награда была слишком велика для того, чтобы пренебрегать ею ради спокойствия и нормальности.
В таком ритме протекал день за днем. Не менялось ровным счетом ничего. Неужели я тогда и в правду думал, что такая жизнь продлится вечно? Меня все устраивало, я жил по придуманным мною же правилам. Мешала мне лишь периодическая усталость от того, что приходилось писать картины по шестнадцать часов в сутки, и странная, ничем не оправданная паника. Она могла нахлынуть в любую секунду, и тогда мне казалось, что все мое существование в корне неправильно, что я обязан что-то изменить. Хоть и длилось это чувство меньше минуты – оно казалось мне невыносимым. Мне никогда не приходилось быть окруженным стаей волков, но думаю, что это единственное, с чем я мог бы его сравнить. Сама земля отторгала меня, словно я был ей противен. Но даже это было для меня всего лишь небольшой лужицей на пути к наслаждению, перепрыгнуть которую, мне не составляло труда. Думаю, если бы я должен был есть разбитое стекло каждый день для того, чтобы писать, я бы делал это.
Ложась спать, я точно знал, что будет происходить завтра. Каждый день был идеальной копией предыдущего. Я ничем не отличался от простейшего алгоритма какой-нибудь программы. Постель, картина, завтрак, туалет, картина, ужин, туалет, картина, постель. Словно персонаж игры, да еще и второстепенный. За исключением нескольких минут счастья, я не ощущал себя живым. Я был подобен животному, руководствуясь одними лишь инстинктами.
Я любил сидеть у подоконника после выполненной работы, когда пальцы и кисть правой руки уже отказывались двигаться, а боль от них разливалась по всей руке одновременно жгучим и ледяным потоком. О чем я думал в те минуты? На моих глазах бурлила жизнь. Толпы людей спешили по своим делам, мужчины с суровым лицом закуривали сигареты, какая-то одинокая старушка кормила стаю голубей, студенты и школьники старались разбавить нудную жизнь компанией друг друга. Утром туман от реки застилал все вокруг, и все, что я мог видеть, – одинокая береза, росшая прямо перед моим подъездом.
Блестящие сугробы снега за окном превратились в потоки грязи. Люди на улицах ругались, перепрыгивали через черные лужи и вязли в сырой земле. Потом из грязи вырос новый завораживающий мир зеленых листьев, насекомых, палящего солнца и нескончаемого детского смеха.
К моей неожиданности, перемены наступили даже внутри моей нерушимой крепости. После того как отец принес мне очередной завтрак, а я уплел его за пару минут и уже собирался приступить к новой картине, в комнату вошла мама. Каково же тогда было мое изумление! Даже жажда рисовать куда-то пропала на время. Нет, само собой, я видел свою маму после того случая. Хотя бы когда шел в туалет – мы часто пересекались. Иногда и она приносила мне ужин. Но в тот день все было совершенно иначе.
Мама смотрела мне прямо в глаза. Своим решительным и строгим взглядом она пыталась отыскать своего родного сына в моем теле. Тогда она заговорила:
– Покажи мне свои самые лучшие рисунки, – это было сказано с неприкрытым снисхождением. Как бы выброшено лишь для того, чтобы я мог почувствовать себя хоть немного значимым.
В ответ я лишь виновато улыбнулся и нерешительно направился к шкафу, где лежали все мои работы. Всю одежду оттуда я уже давно перенес в пустующий угол.
Сердце мое колотилось в бешеном ритме. Для чего маме понадобилось то, что она ненавидит больше всего, чего она боится? Эти вопросы прокручивались в моей голове, из раза в раз натыкаясь на глупые ответы. В итоге я пришел к тому, что моей воинствующей матери попросту надоела вся эта ненормальщина, которая творится в ее доме. Каждый день видеть вокруг себя сотни счастливых родителей с их детьми, слышать рассказы от подруг про ужасных мужей и непослушных маленьких извергов, а возвращаясь домой, сидеть с каменным лицом в молчании, уставившись в экран телевизора. Все это ужасно угнетает. Обыкновенность, все как у всех – вот к чему стремится душа человека. Мыслить за рамками нормальности, оценивать все своей меркой крайне сложно.
«Семья должна быть такой, какой ее показывают по телевизору. Такой, которая сохранилась на страницах бабушкиного альбома. Мама лишь хочет жить как все, поэтому она решилась на разговор со мной. Она пытается принять меня. Наверное, это что-то вроде того, когда у тебя нет выбора и приходится работать с тем, что имеешь», – так я тогда думал. Как же я заблуждался.
О том, чтобы показать маме мои лучшие картины, не могло идти и речи. Я прекрасно помнил, что с ней сделал мой первый шедевр. Все они лежали в отдельном ящике, к нему я даже не прикоснулся. Я открыл общий склад. В куче лежали рисунки, сделанные либо по скучным образам, либо те, что я рисовал полностью своими силами, вдохновляясь обычной природой. Нет смысла отрицать – сам по себе я далеко не гений, да и вряд ли талантлив.
Я уронил первую попавшуюся стопку прямо на пол, несколько сотен листов разлетелись по всей комнате. Мои глаза быстро пробежались вокруг и остановились на более-менее сносном зимнем пейзаже. Я подобрал рисунок, протянул его маме и зачем-то наклонил голову, пытаясь разглядеть ее хмурое лицо получше. Хорошо было заметно удивление в ее глазах. Она-то готовилась увидеть очередное чудище, разрывающее пополам человека. А тут вполне обычный спокойный пейзаж: посыпанная переливающимся снегом береза, замерзшая птичка, дети, играющие в снежки.
– Очень красиво, ты молодец, – откашлявшись, сказала она. – Ты так любишь рисовать? Значит, хочешь посвятить этому всю свою жизнь?
– Да, – не раздумывая ответил я.
– Я приду к тебе завтра не одна. Познакомлю с одним очень хорошим человеком. Он поможет тебе стать лучшим художником во всем мире.
Я промолчал. Просто никакого ответа на это странное заявления в моей голове не возникло. С каким человеком она собирается прийти? Каким образом он вообще может помочь? Да и не ставил я себе никогда цели быть признанным кем-то. Мне просто нравилось рисовать, я жил этим. О другом я даже и не думал. Но маме явно нужен был хоть какой-то ответ. Мои пустые, ни о чем не говорящие глаза ее не устраивали. Поэтому она сказала с еле заметным раздражением, явно подобрев после увиденной картины:
– Разве ты не рад? Я стараюсь сделать твою жизнь лучше, забочусь о твоем будущем. Ты ведь далеко не глупый ребенок и должен видеть отличную возможность для раскрытия своего таланта.
– Да, я бы хотел, чтобы меня научили рисовать намного лучше. Мне не нравятся мои рисунки, – немного помешкав, ответил я.
– Ну что ты. Для твоего возраста это просто великолепная работа. Я бы очень хотела посмотреть остальные, но… – тут ее решительность куда-то пропала, она начала искать причину, – у меня ужасно много работы. Ты ведь знаешь, что я дома нахожусь очень редко. Ладно, тогда договорились. Жди меня завтра после обеда. Можешь заранее отобрать еще пару твоих картин, тебе нужно произвести хорошее впечатление.
Она улыбнулась на прощание и вышла из комнаты. Отбросив все мысли, я сразу же побежал к холсту. Только к вечеру, перед сном, я еще раз обдумал мамины слова. Ничего в этом плохого нет. Само собой, она заботится обо мне, а учитель очень помог бы улучшить мои собственные картины. Ему я тоже не буду показывать то, что нарисовано не мной, в этом нет никакого смысла.
Снова утро, снова завтрак, снова я сажусь рисовать. Все, что меня волнует, – огромный образ прямо перед моим лицом. На этот раз появилась гигантская черепаха, ее панцирь был весь покрыт какими-то длинными тонкими растениями. Эти ядовито-зеленые веревки обволакивали все ее тело и были похожи на вены, росшие снаружи панциря – мне в самом деле казалось, что по ним бежит кровь. Веки черепахи были закрыты, спала она или была давно мертва – непонятно.
Спустя примерно десять минут после того, как я закончил первую картину, в мою дверь постучали. Я уже и забыл про вчерашний разговор с мамой. Мне стало страшно. Я уже и не помню, когда в последний раз смотрел в глаза незнакомому человеку. Вдруг тот, кого привела мама, окажется грубым и злым дядькой, который будет смотреть на меня сверху вниз и кричать, будет ругать меня за малейшую ошибку. Я однажды видел такого преподавателя в фильме, он кидался стульями в своих учеников. Поэтому перед моими глазами уже возникло лицо моего нового учителя, я и надеяться не мог, что будет иначе. Приготовившись к худшему, я замер посередине комнаты и не показывал признаков жизни. В дверь постучались еще раз, и она медленно начала открываться. Я увидел выглядывающее лицо мамы. Она словно просила у меня разрешения войти. Видеть ее настолько стеснительной и вежливой было непривычно.
За ней в комнату зашел пожилой мужчина в классическом черном костюме. Весь его внешний вид говорил о невероятном богатстве. Седые идеальное уложенные волосы и точно такая же борода делали его лицо довольно привлекательным, но тем не менее оно продолжало вызывать страх и уважение. Может, дело в грозном взгляде или в толстом шраме, разделяющем одну из его белоснежных бровей пополам.
К моей радости, этот мужчина оказался намного добрее, чем я себе представлял. Быстрым оценивающим взглядом он пробежался по комнате, при этом покачивая головой вверх и вниз, словно все это он и ожидал увидеть. Тогда он подошел ко мне. Мама бегала вокруг нас, что-то рассказывала обо мне, но ее никто не слушал. Мужчина улыбнулся, до этого я и представить не мог, что на таком грозном лице может появиться эмоция, подобная этой.
– О чем ты мечтаешь, мальчик? – спросил он тихим дружелюбным голосом, подавая мне свою огромную руку.
Я растерялся. Глупые разговоры ни о чем, унижение, лесть – я был готов ко всему, но какого рода это представление? Мечта? Я о таком даже и не думал, меня не заботили никакие мечты.
– Ни о чем, – неуверенно сказал я.
– У всех должна быть мечта или хотя бы цель, иначе жизнь станет невыносимой и потеряет всякий смысл. Плавая по течению, живя как большинство людей, ты теряешься в этом потоке, не чувствуешь хода времени и попросту ждешь своей смерти. Мечта возносит тебя над другими. Запомни! Человек отличается от животного именно тем, что отвергает свои желания ради достижения цели.
Его речь меня нисколько не воодушевила, тогда я попросту не мог проникнуться ей. И все, что я слышал, – всего лишь слова.
– Для чего вы мне все это говорите? Мне нравится моя жизнь. Для счастья мне не нужна никакая мечта.
– О счастье я и не говорил, его вообще не существует в этом мире. Но есть свобода: свобода мыслить и действовать. Это все, что тебе нужно. Отстранившись от всего, что тебя окружает, идя наперекор природе и обществу, ты сможешь стать кем угодно. Ты сможешь творить! Тогда и сам Бог будет для тебя наравне с нелюбимой учительницей.
Когда он говорил все это, его глаза пламенели подобно солнцу. Он казался мне самым живым из всех людей, которых я когда-либо встречал. От него исходила невероятная воля, пронизывающая всех вокруг. Этот человек искренне верил в свои слова, и мне хотелось поверить вслед за ним. Однако, когда он увидел мое безразличное выражение лица, его пыл тут же погас. Мужчина стал говорить четко и по делу. Его воодушевляющий голос превратился в грубый и повелительный.
– Наверное, для тебя пока сложно понять всю суть. Я пришел к вам, чтобы сделать из тебя Человека. Твои родители дали согласие на то, чтобы я забрал тебя в мою частную школу.
– Хорошо, – не раздумывая ответил я.
Мужчина удивился, но не выдал себя ничем, кроме глаз, и на секунду приподнятых бровей.
– Но… – он откашлялся, – я еще не решил, достоин ли ты присоединиться к моим ученикам.
Не спрашивая разрешения, он побрел прямиком в сторону шкафа с картинами, перешагивая груду бумаг, валявшихся на полу. Вся эта мазня его ни капли не интересовала. Он словно напоказ вытирал ноги об сотни моих работ.
– Все самое ценное вы всегда прячете. Хорошо, что прячете неумело.
Мужчина открыл сначала все шкафчики сверху, и там его ничего не устроило. До стопок в основном отделе он даже не притронулся. Тогда его руки потянулись к моему «тайнику». Я никоим образом не пытался защитить спрятанное. Во-первых, в этом не было смысла. Что сможет восьмилетний ребенок противопоставить двум взрослым людям? Во-вторых, меня это особо не заботило: это его дело, что с ним будет после того, как он увидит те картины. Я гордо сел на кровать, скрестив руки на груди. Не могу сказать, что его пренебрежение ко всем моим трудам как-то задело меня, ведь я сам считал, что рисую просто ужасно, но подобное бескультурье значительно опустило этого самоназванного учителя в моих глазах.
– Нашел, – победоносно заявил он, доставая все тридцать пять листов.
На первой картине его взгляд задержался надолго. Я внимательно наблюдал за его лицом, однако не смог уловить эмоций. Он замер. Двигались только его зрачки, периодически покачиваясь из стороны в сторону подобно маятнику.
Спустя какое-то время он все-таки убрал этот лист и взялся за другой. На каждую последующую работу у него уходило все меньше времени. Где-то после двадцатой он словно тасовал колоду карт. Вновь дойдя до первого листа, он поднял голову вверх. Ни о чем не говорящие глаза, неподвижные брови и губы. Я был доволен хотя бы этим, никакой больше надменности. Однако же крепкий оказался мужчина. Ни в какое сравнение не идет с моей матерью.
– Ты не такой, как все, – вдруг заявил он. – Как Кришна бог среди богов, ты особенный среди особенных. Я не знаю, какой дар в тебе сокрыт, и не могу этого знать, ведь не существует больше человека в этом мире подобного тебе. О, мой мальчик, ты не гений, не обольщайся. Пойми мои слова правильно. Гении рождаются и живут ради одной цели – творить. Именно таких детей я и ищу. Моя работа – распознавать юные таланты и развивать их. Этим я занимаюсь уже около тридцати лет. Я безошибочно могу определить потенциал любого человека, если угодно – я читаю людские судьбы. В тебе я не вижу ничего. Эти картины написаны не твоей рукой. Их не мог написать обычный ребенок. Да никто из ныне живущих неспособен на такое. Они живые, они дышат и несут в себе страх, величие и отчаяние. Глядя на них, можно поверить в Бога. Если бы мне просто показали всю эту кучу рисунков на полу, я бы вряд ли взял тебя с собой – разве что только из-за твоей болезненной одержимости искусством. Но в тебе сокрыта тайна, которую я должен разгадать. Так что идем со мной.
По пути в мой новый дом я еще долго жалел о том, что не отказался от его предложения. Его слова сильно повлияли на меня. С одной стороны, мне было обидно за то, что он вот так спустил меня с небес на землю. Но как глубоко он смог заглянуть внутрь меня. Его однотонная, могильная речь зачаровала меня. Мне захотелось узнать, кто я, что за тайна во мне скрыта и каково ее предназначение. Только поэтому я решился отправиться в путь.
Мама собрала мне чемодан. Быстро и неуклюже сложила самые необходимые вещи и начала пихать картины пачками. Я остановил ее, сказав, что мне понадобятся только те тридцать пять, что лежат в руках того мужчины. В первую очередь мне нужно было забрать мои краски и кисти, однако оказалось, что все необходимое для рисования меня уже ждет в новой школе. На всякий случай я все-таки схватил парочку моих любимых кистей. Жалко было их тут оставлять, ведь завтра они бы уже превратились в груду пепла.
Так старая картина моей жизни была выкинута на свалку, и мне в руки дали новый холст.
Глава 11. Надрыв
Как только мы сели в машину, поведение Мужчины сразу изменилось. Его лицо казалось грубым с самого начала, но теперь оно не внушало ничего кроме страха. Он молча и неподвижно уставился на меня. Его взгляд выворачивал все мои внутренности наизнанку, дробил кости, рвал мышцы и с легкостью проникал вглубь моей души. Мне тяжело было дышать. Теперь понятно, почему его не сильно удивили мои картины, ведь он был одним из тех чудовищ, что украшали лучшие из полотен.
Не было в том мире звуков. Я был заперт в темнице с хищным зверем. Теперь уже моя гордость и беззаботность растворились в этом едком воздухе. Я уставился на собственные ноги, будто в них было скрыто спасение. В глазах темнело, голова гудела и начинала кружиться. Казалось, что эта поездка не закончится никогда, – я попал в плен навеки, и это мое наказание за эгоизм, за те муки, что я причинил родителям.
Но все-таки машина наконец остановилась и не на пару минут, как это было раньше, а насовсем. Мужчина открыл дверь, вышел и бросил на меня свой грозный взгляд. Дрожащими ногами я кое-как оторвал свое тело с сидения и выполз наружу. Яркий свет ослепил мои глаза. А ведь в самом деле – в этом мире существует и солнце.
Мужчина пошел к большим железным воротам, за которыми виднелась только высокая острая крыша с железной совой на конце. Мне не нужно было ничего говорить, за мной не надо было наблюдать. Он знал, что в моей голове не возникнет и мысли о побеге. Мои ноги сами плелись за ним. И вот ворота распахнулись. Передо мной появился огромное черное здание, не похожее ни на одно из тех, что мне доводилось видеть вживую, по телевизору или где-то еще. Железные прутья, по всей видимости, окрашенные сажей, оплетали все здание целиком. На первый взгляд дом выглядел старее всех построек этого города и прекрасно подходил для съемки фильмов ужаса. Однако, как я выяснил позже, этому зданию было не больше тридцати лет, а построили его по чертежам нашего Учителя.
Вокруг дома было посажено много ярких цветов, но вся их красота непонятным образом блекла и не вызывала ничего, кроме тоски. Алые розы казались увядшими, а зеленые деревья иссохшими. Эта серая аура пронизывала все вокруг. Территория школы, к слову, была внушительных размеров. Мы шли по каменной дороге мимо качелей, фонтанов, лавочек – все это можно было назвать целым парком. Там вдалеке, между ветвей плакучих ив, жило настоящее волшебство. Оно пугало меня, но в то же время манило. Я не знал, что ждет меня впереди, и впервые познал надежду. Мы молча приближались ко входу в школу, мое сердце билось все чаще, ноги дрожали и отказывались идти.
Огромные двери распахнулись почти без скрипа, я оказался внутри. Здесь было еще мрачнее. Сильно пахло лакированным деревом, все было чересчур большое и слишком красивое. За все время я не встретил ни единой души, за исключением кучи кошек, свободно слоняющихся повсюду. Единственные звуки, которые доходили до меня, – наши с Учителем шаги и мяуканье. Тяжело было поверить, что в здании находится еще кто-то помимо нас. Чем дальше мы уходили, тем страшнее мне становилось. Возникло желание убежать как можно быстрее, но дверь, к сожалению, уже захлопнулась. Да и бежать мне было некуда. Больше у меня не было дома, меня никто не ждал, я остался совершенно один.
По огромным ступеням мы поднялись наверх. Здесь не было кучи комнат, как внизу. Был один лишь длинный коридор, в конце которого виднелась дверь. Каждый стук, издаваемый каблуками Учителя, прояснял мой разум. Нет здесь волшебства – лишь боль и страдание. Весь путь для меня был подобен жизни, и вот теперь я встал у ворот смерти. Сильная рука схватила меня за запястье и забросила вовнутрь той единственной комнаты в конце коридора. Я не издал ни звука. Последний раз он с отвращением взглянул на меня, в его глазах не было жалости. Дверь громко захлопнулась, и тьма поглотила свет. Мне не было страшно, мне не было грустно. Одно лишь задевало мое сердце – я не мог рисовать, не мог даже видеть свои образы. Они бесследно исчезали во тьме, неузнанные, неуслышанные, словно люди. Я хотел их хотя бы увидеть, я бы запомнил их и обязательно нарисовал, но кто-то решил по-другому. Возможно, им было больно оттого, что мне пришлось их оставить. Возможно, они проклинали меня. Но я ведь этого не хотел. Не я их создал.
Не знаю точно, сколько я просидел, уставившись на то место, откуда в последний раз сочился свет. Хотелось реветь во все горло, как я делал это раньше, но страх перед Учителем брал верх. Еще эта непроглядная темнота. Она не особо пугала меня, но я был всего лишь маленьким ребенком и не решался двинуться с места. Кажется, начался дождь. Непрекращающиеся стуки отбили последнее желание что-то предпринимать. Я очень медленно согнул ноги в коленях, надел на них свитер и крепко обнял самого себя. В горло словно вонзили кинжал, по щекам потекли горячие слезы. Мне хотелось одного – исчезнуть из этого мира. Я не надеялся получить от кого-то помощь, не надеялся на чудо и жаждал лишь освобождения.
Но параллельно этой горечи внутри меня что-то рвалось наружу.
Такое уже случалось со мной, однако в этот раз оно не могло пробиться дальше моего разума, не могло завладеть моей душой. Я был в полусне. Происходящее не казалось мне реальностью. Даже некоторые сны кажутся правдоподобнее. Я прекрасно ощущал свои конечности: вот мои руки, вот мои ноги – я их чувствую, как чувствовал всегда. Холод, усталость, голод – все это было внутри меня, но где-то в глубине и не тревожило мои мысли. Жажда рисовать все усиливалась. Уже было невозможно терпеть. Я забывался и хотел кричать, однако удавалось лишь разинуть рот. Страх не давал моему истеричному воплю просочиться наружу. Все, что у меня получилось издать, – это жалкий шепот похожий на тот, что издает мумия, когда ей давят легкие. Я начал покачиваться взад и вперед, как умалишенный. Ни минуты, ни секунды больше я не хотел находиться здесь, но никакого выхода передо мной не возникало. Я был один: в этой комнате, в этом мире, в этой вселенной.
Я сам не заметил, как на моем лице появилась улыбка. Вместо того чтобы сидеть, поджав ноги, я принял максимально вызывающую позу и, вероятно, походил больше на какого-нибудь мачо, чем на испуганное дитя. Спустя какое-то время я уже заливался смехом, моя голова опрокинулась назад. Все это делал, несомненно, я, но все мои чувства оказались перемешаны. Вдруг мне стало так хорошо, что захотелось танцевать. Я встал, снял с себя кофту и бросил ее куда-то в сторону.
– Наконец-то! – сказал я в полный голос без капли стеснения. – Как же приятно чувствовать себя живым. Тело… Теплое тело. Хочу больше. Хочу увидеть весь мир, хочу слышать природу, хочу вдохнуть свежий воздух.
Я пошел к единственному проблеску света, исходившему от окна. Несколько раз я сильно ударился обо что-то твердое. Вероятно, снес пару стульев и перевернул светильник. Боль доставляла мне удовольствие. Не чувственное, нет. Мне было приятно, что я мог игнорировать боль, мог наплевать на нее и рассмеяться ей в лицо, прокусив себе палец до крови.
Мои руки сорвали тяжелую штору и распахнули окно с такой силой, что на стекле появились трещины. Удивительно, что никто не явился на этот шум. Я высунулся в окно, вдохнул полной грудью и чуть было не упал. Свежий, влажный воздух наполнил мои легкие. Ветер доносил капли дождя до моих щек. Захотелось бежать, выпрыгнуть из этой дыры и помчаться в сторону леса. Тогда я бы снял с себя всю одежду, мои ноги касались бы влажной травы, а тело все было бы покрыто каплями дождя. В полном возбуждении от моих мечтаний я забрался на подоконник и сел на самый край.
Покачивая ногами и головой из стороны в сторону, я вдруг подумал, что все эти вульгарные выходки не про меня. Может, кто-то незаметно завладел моим телом? Кто-то все это время прятался в углу комнаты и прокрался в мой мозг через уши? Мне так вовсе не казалось, но на всякий случай я все-таки тихо промямлил:
– Что со мной?
