скачать книгу бесплатно
– В саду за домом, дорогая. – Ее голос казался счастливым. – Иди через кухню, так быстрее!
Мама. У нее были мягкие руки, в детстве она позволяла мне заплетать ее длинные волосы в косы. Вся моя сдержанность вдруг испарилась, и у меня осталось одно-единственное желание: снова ее увидеть.
Я быстро прошла по залу к двери в кухню. Я вот-вот увижу маму, и все опять будет хорошо. Я хотела распахнуть дверь, но вдруг поняла, что кто-то уже стоит за ней, ждет, пока я открою.
Я совсем забыла о тетушке Маргарет.
Она пристально глядела на меня из-под спутанных волос. Похожая на женщин с портретов, только она была безумна: землистая кожа, мешки под глазами, одежда в жирных пятнах. Тетушка нахмурилась при виде меня и пробормотала что-то неразборчивое. Ей не нравилось, когда на нее пялятся, вспомнилось мне, и когда с ней заговаривают – тоже. Я могла этим воспользоваться. Я отвела взгляд и застыла. Медленно, она отступила от двери на несколько шагов.
– Мама! – позвала я снова, уже менее уверенно.
– Просто иди на мой голос, дорогая!
Я обошла Маргарет. В моих детских воспоминаниях она оставалась миловидной женщиной, вечно напевающей себе под нос. Она пробормотала что-то невнятное, когда я обогнула ее, и шмыгнула в темную кухню, а я прошла по каменному полу мимо большой печи, почерневшей от въевшейся за долгие годы сажи, к задней деревянной двери. Верхняя половина была уже открыта. Я проскользнула через нижнюю часть и закрыла ее за собой, так что Маргарет не смогла бы выйти из кухни.
Мои глаза уже привыкли к царившему в доме мраку, и, едва я вышла на улицу, солнечные лучи ослепили меня. Мама ахнула, а потом воскликнула:
– Моя малышка!
Зрение начало возвращаться ко мне, и я разглядела силуэты в саду. Высокая худая пожилая женщина в выцветшем черном платье, мужчина в костюме, женщина, сидящая в чем-то вроде большой железной ванны. А позади них – стол, уставленный тарелками и бокалами, украшенный полинявшими драпировками. Они что-то празднуют?
– Здравствуй, Элеанор, – сказал мужчина. Он выглядел старше, чем на портрете, но я знала, что это, должно быть, мой отец. Я шагнула к нему, но он не попытался меня обнять, просто с любопытством разглядывал меня несколько долгих секунд. Наконец, я протянула руку, и он изумленно пожал ее.
– Элеанор, – сказала бабушка Персефона. Но я уже не смотрела на нее, я искала голос, который позвал меня сюда. Но, разглядев как следует мать, я ахнула.
На ней был тонкий халат, промокший от воды. Одной половиной лица она походила на меня. Я узнала свой высокий лоб, свой профиль. Но когда она повернула голову, чтобы посмотреть на меня, я увидела ее другую сторону: безглазое, безухое месиво красных полипов, спускающихся вниз по телу и исчезающих под наполнявшей ванну водой. Все они тянулись ко мне, словно могли меня видеть, словно жаждали дотянуться до меня и засосать в свою массу. Я отшатнулась и схватилась за перила на крыльце.
Мамина бровь подпрыгнула, половина рта приоткрылась в тревоге. Я заставила себя улыбнуться, но она протянула нормальную руку, взяла с края ванны мокрое полотенце и прикрыла нечеловеческую часть лица.
Я знала, что нужно подойти и обнять ее. Раньше я так и делала. В те времена, когда я была еще маленькой и любила ее. Но теперь не могла отогнать мысли о том, как эти штуки будут, извиваясь, липнуть к моему лицу.
– Здравствуй, мама, – сказала я, пытаясь подражать беззаботным девочкам из школы. Но они всегда говорили «мамочка» или «мамуля». Я же не могла вообразить, что подобные слова могут слететь с моих губ.
– Я сказала им, что надо устроить небольшой праздник, – сказала мама. – Столько лет прошло.
– Откуда вы знали, что я приеду?
– Я видела тебя, – сказала бабушка Персефона. Когда она заговорила, я поняла, что все это время пыталась не смотреть на нее так же, как и на маму. Я заставила себя взглянуть на женщину, которая много лет назад выгнала меня из дома.
У нее были молочно-белые, как и у меня, волосы, с самой юности – семейная черта. Она нависала надо мной и была гораздо выше, чем полагается быть женщинам в ее возрасте. Именно ее лицо несло эталонные черты, повторявшиеся у всех тех женщин на портретах: угловатое, с крючковатым носом и глубоко посаженными глазами. Я с трудом сглотнула.
– Бабушка, – сказала я. В моей голове это звучало с достоинством. Но на практике вышло мягче, чем я хотела. Словно вопрос, а не утверждение.
– Ну вот, ты вернулась.
Я не знала, злится ли она на меня. Все эти годы в письмах она твердила мне сидеть тихо, а я не послушалась. Что ж, решать эту проблему все равно придется. Я откашлялась.
– Мне нужно с тобой поговорить, – сказала я. – Кое-что случилось.
Ее брови взлетели, и на мгновение лицо показалось мне злым.
– Позже. – Она оглядела окрестности. – Сейчас придут остальные. Хотят с тобой поздороваться.
Словно в ответ на ее слова из леса послышался долгий вой.
– Это дедушка, – сказала она.
Но это был не только он: ветер доносил до нас три голоса, сливающихся воедино. Я удивилась, когда поняла, что эти голоса мне знакомы. Протяжные гласные дедушки Миклоша, резкие короткие взвизгивания Лумы, гортанный лай Риса. Но теперь они воспринимались иначе. Раньше, заслышав их, я бежала к двери. Теперь же застыла на месте, словно кролик, не сводя взгляда с края леса, с ужасом ожидая, что же может оттуда появиться.
– Все в порядке? – спросила бабушка Персефона.
У меня в горле все пересохло, и я не смогла ответить.
Стояли весенние сумерки. Вдалеке я видела всего лишь пятна света и тени, мелькающие среди деревьев. Если они жаждут моей крови, я никак не смогу их остановить. Их голоса заставляли мое сердце сжаться от нетерпения, но ногам хотелось броситься прочь. Опасное сочетание: так страстно желать чего-то и в то же время так бояться. Я вновь ощутила пробуждающийся во мне голод, такой же, как тогда, когда я схватила Люси Спенсер за волосы…
Я обнаружила, что стою с закрытыми глазами, и, заставив себя их открыть, увидела, как три фигуры отделяются от края леса и непринужденно, смеясь и подшучивая, расправляя на себе одежду, приближаются к нам на двух ногах. Одна из фигур – молодой человек, натягивающий на ходу красный свитер, – увидел меня и побежал через лужайку. Перемахнув через невысокую каменную стену, он бросился на меня, схватил и подкинул высоко в воздух. Мое тело невольно обмякло, готовясь к смерти.
– Элли!
Он поймал меня и вытянул руки, держа меня перед собой, чтобы как следует рассмотреть. Мои ступни болтались в воздухе, не касаясь земли. Я не могла сделать ни единого вдоха.
– Рис, поставь ее. – Бабушка Персефона говорила, поджав губы, но я разглядела тень улыбки в уголках ее рта. Ей это показалось забавным. С ума сойти.
– Но ей же нравится, – сказал Рис. – Да ведь?
– Пожалуйста, отпусти.
Кажется, это его задело, но он все же опустил меня вниз. Как только мои ступни коснулись земли, я попятилась. Ребра ныли в тех местах, где он сжимал меня.
– Элеанор, – заговорила бабушка Персефона, – это твой кузен Рис. Учится в колледже, когда не пренебрегает посещением занятий. Пользуется успехом у девушек – по крайней мере таковы слухи. – Рис важно выпятил грудь. – И, как ты, несомненно, видишь, он все такой же невоспитанный зверь. – Она сказала это с любовью, но я не нашла в ее словах ничего забавного.
– Мы же с ней знакомы. – Рис улыбнулся мне. – Да, Элли?
– Разумеется. – Я попыталась сказать это с теплотой в голосе. Но он почуял угрозу.
– Я так и знал! – Он шагнул ко мне, словно хотел снова схватить и поднять в воздух, но остановился. – Каждый раз, приезжая домой, я спрашиваю: где Элли? А бабушка говорит…
– Она училась в пансионе, – перебила его бабушка Персефона.
– Это мне известно, бабушка. А где она была на Рождество?
– Рис, кто сейчас занимается мясом? – переменила она тему.
– Дедушка.
– Почему бы тебе не сходить и не помочь ему?
Рис кивнул и бросился назад к двум другим фигурам на лужайке. Один из них, старик, шел медленно, пошатываясь, другая – девушка-блондинка, – шагала в ногу с ним.
– Если он мой кузен, – начала я, – то кто его мать?
– Маргарет. А те двое – твоя сестра и твой дедушка Миклош, – отозвалась бабушка Персефона у меня из-за спины. Она говорила тихо, словно суфлер, подсказывающий мне текст.
– Это я знаю, – сказала я. Я смотрела на то, как Рис подбежал к родственникам, взял у старика мешок, снова перепрыгнул через стену и открыл перед дедушкой ворота. Мешок грузно ударился о землю. Пройдя сквозь ворота, блондинка подняла взгляд, и, хоть я и знала, что это моя сестра, я только сейчас по-настоящему узнала ее. И это было первое, что не напугало меня по возвращении. Она выросла, но по-прежнему походила на киноактрису: сияющие глаза, ангельское личико и мягкие волосы цвета звезд. Она подбежала ко мне, заключила в объятия, и я уловила от ее одежды знакомый запах хвои и выписанного по почте парфюма. Лума. Моя сестра, моя лучшая подруга. Я написала ей не меньше сотни писем, а она не ответила ни на одно, но теперь я здесь, теперь мы вместе.
– Элеанор! – проговорила она, прижавшись губами к моей щеке. Я позволила ей обнять меня, и на какой-то миг у меня возникло ощущение, будто все стало нормальным. Потом она отодвинулась и радостно улыбнулась мне, демонстрируя полный рот острых зубов. Между ними еще виднелись застрявшие клочки окровавленной плоти, а ее дыхание отдавало душком. Сестра провела по моей щеке ногтем, вымазанным запекшейся кровью, и я еле удержала на лице улыбку.
– Лума, – сказала я. – Я скучала.
– Я тоже!
– Мне надо столько всего тебе рассказать, – продолжала я. – Я…
– Мама, – сказала Лума, – что там у тебя в ванне? Запах невероятный.
– Шалфей.
– Блаженство.
Лума со вздохом уселась на край маминой ванны, зачерпнула воды и плеснула себе в лицо. Поверить не могу: мы восемь лет не виделись, а она даже не дала мне закончить фразу.
Повсюду вокруг меня разворачивались домашние сценки: Лума сидела на краю садовой ванны, отец скромно стоял и слушал Риса, который рассказывал о прошедшей охоте, бабушка Персефона постукивала костлявым пальцем по груди дедушки Миклоша.
– Ты забыл трость, – сказала она.
– На четырех лапах я обхожусь и без нее.
– Она нужна тебе по возвращении.
– Э-э-эх… – он махнул рукой. – Не нравится она мне. Чувствую себя стариком.
– Ты и есть старик.
Он положил руку ей на плечи, и бабушка согнулась, принимая на себя его вес. Когда она придвинулась к дедушке, я успела мельком взглянуть на его лицо. Именно таким я помнила его: эти добрые черные глаза, мягкие морщины на коже, лохматые брови, широкий нос. Но теперь при взгляде на это лицо я испытала совершенно иные чувства. Мне стало страшно.
– Миклош, – сказала бабушка Персефона. – Не хочешь поздороваться с Элеанор? Она вернулась.
Дедушка расплылся в улыбке и повернулся ко мне. Но тут он понюхал воздух, улыбка исчезла с его лица, а голова повернулась и зафиксировалась на цели. Как только наши взгляды встретились, дедушка опустил плечи, как будто расслабился, но в то же время… к чему-то приготовился.
Меня вдруг пробрал озноб. Дедушка был не таким, как Рис, Лума или папа. Он был старше и родом из места куда менее цивилизованного. Он видел перед собой не свою внучку Элеанор. Он видел юную девушку по имени Элеанор, которая случайно очутилась в уединенном особняке. Девушку, которой никто не хватится, если она исчезнет одним прекрасным весенним вечером.
Он сделал шаг в мою сторону. Я отступила на полшага назад, молясь, чтобы не наступить на камень, не оступиться и не упасть.
Бабушка Персефона тоже это заметила. И щелкнула пальцами у него перед носом.
– Миклош. Миклош!
Дедушка тряхнул головой, он как будто просто замечтался и теперь выпал из оцепенения.
– Я так рад снова видеть тебя, моя… дорогая, – сказал он. – Столько лет прошло.
Я кивнула, ожидая, когда мое сердце перестанет колотиться.
Бабушка Персефона взяла его под руку. Я заметила, как ее ногти впились в его куртку.
– Поднимем бокалы, – сказала она.
Все повернулись к столу и подняли бокалы с шампанским. Кто-то вложил бокал и мне в руку.
– За нашу Элеанор, – сказала бабушка Персефона, все чокнулись и выпили. Я тоже сделала глоток.
Все эти годы я представляла себе нашу встречу так часто, что картинка в голове поистрепалась. Моя семья, восторженно встречающая меня, так, словно я никуда и не уезжала. А теперь, когда это произошло, все казалось мне неправильным. Или я сама была неправильной.
Все члены семьи быстро увлеклись беседой, а я позволила себе отойти в сторонку. В школе лучшим способом справиться с неприятностями было просто перестать существовать. Я какое-то время наблюдала за остальными, пока бабушка Персефона не отделилась от них и не встала рядом со мной.
– Когда попривыкнешь, не забудь извиниться перед матерью, – сказала она. – Ты повела себя грубовато, но я уверена: она поймет, что ты всего лишь разволновалась. Этого, кстати говоря, не следует демонстрировать перед дедушкой. Если кто-то побежит, он бросится догонять.
– Я бы не испугалась, если бы ты не отослала меня тогда из дома.
Слова слетели с моих губ прежде, чем я успела себя остановить, и теперь, когда они прозвучали, я чувствовала, как во мне разгорается гнев. Бабушка пристально смотрела на меня, а я не отводила взгляда, рассматривая ее лицо, пытаясь отыскать в нем хоть тень раскаяния за то, что она со мной сделала, за то, что выгнала меня, позволила пропитаться страхом. Ничего. Я поняла, что ей любопытно: она, должно быть, знала, что я вернусь, но теперь, когда я оказалась здесь, она не до конца понимала, чего от меня можно ожидать.
– Однажды я чувствовала то же, что и ты сейчас, – сказала она наконец.
– Что, прости?
– Когда умер мой сын, – сказала она. – Рис старший. Я смотрела на твоего дедушку и не видела в нем ничего, что делало его моей семьей. Я видела перед собой лишь чудовище.
Я оглядела это сборище у стола. Как вообще она может видеть в них что-то иное?
– Дай себе время, – сказала она. – Позволь приспособиться.
Я разглядывала своих родственников. Они держались вместе, смеялись, пили шампанское. Не считая нескольких коротких взглядов, они, похоже, уже забыли, что я здесь, что это вечеринка в мою честь. Сумерки опустились на лужайку, а моя сестра все так же сидела на краю маминой ванны. Ее длинные острые зубы, которые она, в отличие от остальных, не могла втянуть, сверкнули в свете восходящей луны. Папа с дедушкой Миклошем заговорщицки поглядывали на лежавший на земле мешок.
– Что на ужин? – спросил папа у Риса. – Покажи, что поймал.
Рис схватился за мешок и за уши вытащил оттуда несколько молодых кроликов. Их головы безжизненно висели на переломанных шеях. На покрытых белым мехом глотках розовела кровь.
Может, мои глаза уже начинают приспосабливаться, подумала я, потому что все вокруг как будто потемнело. И тут я потеряла сознание.
2
Я очнулась в темной комнате. На мгновение мне показалось, будто я снова в школе святой Бригит, и с сердца словно камень упал. Все случившееся было всего лишь дурным сном. Теперь пора вставать к утренней мессе. Я в одиночестве съем на завтрак тост в столовой. Может быть, проведу утро за чтением вместе с сестрой Катериной. На дворе стоит июль, и все, кроме меня, постепенно разъезжаются по домам на летние каникулы, так что никто меня не побеспокоит.
Но постель подо мной была слишком мягкой, я почти утопала в ней. И на меня что-то давило – явно тяжелее одеяла.
Я посмотрела вниз и вскрикнула, мигом сбросив остатки сна. На моих ногах лежало что-то мертвое – большое, покрытое коричневым мехом. Я попятилась, пока не ударилась об изголовье кровати, и осталась сидеть так, тяжело дыша, пока не смогла собраться с духом и приглядеться повнимательнее. Лесной сурок. Крови на нем не было, он просто был мертв. Видимо, это такая шутка. Должно быть, это сделал Рис. И я в тот же миг вспомнила, где нахожусь.
Рис – зверь. Он пытался напугать меня? Мог бы и постараться. Это не первый раз, когда мне в кровать подкидывают нечто ужасное.
