скачать книгу бесплатно
Есть кто живой?
Юлия Викторовна Сабитова
Лауреаты Международного конкурса имени Сергея Михалкова
Десятиклассник Максим – единственный ребенок в семье медиков, и родители видят в нем продолжателя их врачебной династии. Но как быть, если не переносишь даже вида забинтованных пациентов? Как отстоять свое право на самоопределение, не испортив отношения со старшими? Эти и многие другие подростковые проблемы: в школе, в компании сверстников, с девушкой – и предстоит решать герою повести.
Для среднего и старшего школьного возраста.
Юлия Сабитова
Есть кто живой?
© Сабитова Ю. В., 2022
© Рыбаков А., оформление серии, 2011
© Ремизова Е. Е., иллюстрации, 2022
© Макет. АО «Издательство «Детская литература», 2022
О конкурсе
Первый Конкурс Сергея Михалкова на лучшее художественное произведение для подростков был объявлен в ноябре 2007 года по инициативе Российского Фонда Культуры и Совета по детской книге России. Тогда Конкурс задумывался как разовый проект, как подарок, приуроченный к 95-летию Сергея Михалкова и 40-летию возглавляемой им Российской национальной секции в Международном совете по детской книге. В качестве девиза была выбрана фраза классика: «Просто поговорим о жизни. Я расскажу тебе, что это такое». Сам Михалков стал почетным председателем жюри Конкурса, а возглавила работу жюри известная детская писательница Ирина Токмакова.
В августе 2009 года С. В. Михалков ушел из жизни. В память о нем было решено проводить конкурсы регулярно, что происходит до настоящего времени. Каждые два года жюри рассматривает от 300 до 600 рукописей. В 2009 году, на втором Конкурсе, был выбран и постоянный девиз. Им стало выражение Сергея Михалкова: «Сегодня – дети, завтра – народ».
В 2020 году подведены итоги уже седьмого Кон-курса.
Отправить свою рукопись на Конкурс может любой совершеннолетний автор, пишущий для подростков на русском языке. Судят присланные произведения два состава жюри: взрослое и детское, состоящее из 12 подростков в возрасте от 12 до 16 лет. Лауреатами становятся 13 авторов лучших работ. Три лауреата Конкурса получают денежную премию.
Эти рукописи можно смело назвать показателем современного литературного процесса в его подростковом «секторе». Их отличает актуальность и острота тем (отношения в семье, поиск своего места в жизни, проблемы школы и улицы, человечность и равнодушие взрослых и детей и многие другие), жизнеутверждающие развязки, поддержание традиционных культурных и семейных ценностей. Центральной проблемой многих произведений является нравственный облик современного подростка.
С 2014 года издательство «Детская литература» начало выпуск серии книг «Лауреаты Международного конкурса имени Сергея Михалкова». В ней публикуются произведения, вошедшие в шорт-листы конкурсов. К началу 2022 года в серии уже издано более 50 книг. Вышли в свет повести, романы и стихи лауреатов шестого Конкурса. Планируется издать в лауреатской серии книги-победители всех конкурсов. Эти произведения помогут читателям-подросткам открыть для себя новых современных талантливых авторов.
Книги серии нашли живой читательский отклик. Ими интересуются как подростки, так и родители, библиотекари. В 2015 году издательство «Детская литература» стало победителем ежегодного конкурса ассоциации книгоиздателей «Лучшие книги года 2014» в номинации «Лучшая книга для детей и юношества» именно за эту серию.
* * *
– Вот уж от кого угодно, а от тебя, дружище, никак не ожидал! Ты хоть замечаешь, как превращаешься в ботана?
Мое воображение тотчас откликнулось на слова собеседника и в ярких красках нарисовало подходящий портрет. Это был хорошо знакомый тип, давно уже обитавший где-то в уголках памяти. Маленький, толстый, как и линзы его очков, за которыми зрачки проглядывали двумя темными размытыми лужицами. У него было две или три макушки, из-за чего вечно взъерошенные и лоснящиеся волосы легко делились на несколько проборов, образуя каскад на голове своего хозяина. Его коллега – худощавый дылда, тоже, разумеется, ботаник. Он вечно щурился, так как очки по убеждению не носил, и, возможно, заикался. В моей голове они ни разу не беседовали, поэтому в последнем факте я не был уверен. Эти ребята постоянно всплывали перед глазами, когда речь заходила о ботаниках. А теперь вот лучший друг, который раньше и слова бы против не сказал, послал меня прямиком к моим милым парням.
– И что ты ухмыляешься? – раздраженно спросил Антоха.
Растянувшись на скамейке, я смотрел на мрачное небо. Все-таки сумерки – худшее время суток.
– Знаешь, за такое можно и двинуть как следует, – единственное, что я мог произнести, не отвлекаясь от своих мыслей.
– Давай попробуй, может, проснешься наконец!
– Тоха, разве я похож на ботана?
– Ты больше похож на вареную курицу с тех пор, как связался с этим…
– Ого! Да что не так-то?!
За секунду я вскочил на ноги – и следа не осталось от былого спокойствия. Пальцы машинально сжались в кулак, и я был крайне рад тому, что Тоха этого не заметил. Вот уже несколько минут он упорно ковырял землю носком своего ботинка.
– Пойдем, что ли, пройдемся до парней, надоело тут торчать, – пробурчал он вместо ответа.
– Иди, если хочешь, я – домой.
– Я бы на твоем месте пошел…
– Так в чем дело? Я тебя не держу!
«Интересно, – думал я, – надолго он затеял раскопки?» Мне ужасно хотелось убраться отсюда, но сделать это первым, до того, как Антон прервет свое занятие, я почему-то не мог.
– Наша дружба…
«Дала трещину», – я мысленно опередил его, глубоко поразившись этим внезапным признанием.
– Наша дружба… она… она в какой-то степени под угрозой и зависит теперь от одного обстоятельства…
– Надеюсь, не от глубины этого кратера? Что ты пытаешься откопать? Или могилу ей роешь?
– Только не говори, что не замечаешь, как Чибис стал к тебе относиться.
– О, как я посмел прогневать великого Чибиса Первого! Какая кара постигнет меня теперь?! – произнес я, театрально воздев руки к небу.
– Тебя, может, и никакая; ты всегда выкручивался за счет своей… как ее… харизмы, вот! А меня он уже достал расспросами о тебе и придирками своими. Не думай, что я о себе так уж пекусь, мне важнее тебя предупредить…
– Антошенька, милый, вы недавно изволили назвать меня вареной курицей, чем необоснованно возвысили в собственных глазах, потому что я ощущаю себя не больше чем желтеньким цыпленком под крылом заботливой мамочки.
Антоха вспыхнул. Он никогда не понимал и поэтому жутко не любил моих словесных дурачеств, которые вроде бы напрямую не оскорбляли его, но все же оставляли после себя ощущение проглоченной обиды. Правда, вида он старался не подавать. Именно благодаря Антону мы почти никогда не спорили.
– Я обещал толпе, что мы придем сегодня вместе. Если нет… не знаю… я не смогу пока встречаться с тобой, – последние слова он выпалил на одном дыхании.
За все пять лет нашей непрерывной дружбы это был первый раз, когда Антон сам принял до такой степени ответственное решение. Он вдруг притих и отвернулся к дорожке, делая вид, что рассматривает замысловатый узор осенней аллеи. Но я-то знал причину. Дело в том, что Антон давно страдал одной особенностью, которую считал самым главным своим недостатком, скорее даже дефектом. В моменты наивысшего волнения верхнее веко его левого глаза начинало предательски подергиваться. Нельзя сказать, что он моргал как светофор, но все же это было достаточно заметное явление. Правда, оно несло в себе и некоторые положительные моменты. Поскольку шансы на списывание у Антона были равны нулю, ему приходилось усиленно зубрить весь пройденный материал перед каждой итоговой работой, что, естественно, благоприятно сказывалось на его успеваемости. Обладая вполне заурядными способностями, он из одного только чувства страха перед своей слабостью оставался незапятнанным ударником до самого десятого класса. Но зубрежка никак не могла помочь ему, если речь шла о взаимоотношениях с окружающими. Тогда Антоха придумал для себя спасительный жест: он подпирал щеку ладонью и отставлял мизинец в сторону, таким образом прикрывая свое непослушное веко.
Его трусость не стала для меня откровением, я всегда о ней знал и любил его за это качество. Серьезно, любил! Если подумать, трусость и страх – самые честные человеческие чувства. Люди никогда не выдумывают их, не приписывают себе специально, наоборот – стараются прятать за масками лени, мнимого спокойствия, злобы, наконец. Тогда как избитые идеалы – силу, участие, сердечность, доброту – они, вернее, мы в лучшем случае порой вызываем в себе искусственно, в худшем – занимаемся самообманом и обманом окружающих.
Первый раз Антоха попытался скрыть от меня свою трусость. Первый раз он хотел казаться кем-то другим. Глупыш… Идиотская попытка. Он и не догадывается, как ему повезло! Такие люди, как он, не меняются. Никогда! Его сущность не выкатит ему сюрпризов вплоть до самой старости. Какого черта тогда он вздумал?.. Или нет… Конечно же! Это я идиот, товарищи ботаники (будьте хоть вы со мной в эту историческую для меня минуту)! Дело обстоит совсем иначе: меняется не Антон. И эта трещина, мысль, опередившая всё, она не в нашей дружбе – она во мне. Я еще не раскололся надвое, но уже не целое. Тоха больше по привычке липнет ко мне, к первой моей части; вторая же, которую я сам для себя только что открыл, для него чужая. Он плохо сходится с новыми людьми – вот и бесится, а я тяжело расстаюсь со старыми – вот и терплю.
Глава первая
В конце девятого класса руководство школы решило устроить тотальную чистку с последующей тщательной сортировкой. Это как игровой набор для малышей – я помню, на даче он постоянно попадался мне на глаза. Набор представлял собой небольшую коробочку, в крышке которой проделаны отверстия различных форм, и фигуры, подходящие к этим отверстиям. Там были овал, круг, квадрат, треугольник – много их было разных. Но даже если выбрать внешне между собой схожие, они не проходили в отверстие, предназначенное для другой фигуры. С одной стороны, это вызывало интерес, с другой – создавало какую-то ограниченность выбора, убивало все попытки проявить фантазию. Для чего вдруг понадобилось применять этот принцип в школе? Кто их поймет… Может, учителям проще, когда в одном классе собираются уже отсортированные, – не нужно приглядываться и ломать голову над формами.
В связи с этим решением создали три направления. В «А» класс собрали математиков – много-угольников или, как любил выражаться физрук, откровенно считавший их сборищем бессильных хлюпиков, – «алгеброидов». Отбор туда действительно был жестким и честным. Из наших его прошли только пять человек – реальные алгеброиды. С некоторыми из них я не общался месяцами просто потому, что не знал математического кода, по которому работают эти очкастые ребята, так что не сильно жалел о расставании.
Следующим классом был биологический «Б» с прозвищем «ботаники», но правильнее было бы назвать их «блатные». Как и алгеброидов, их отбирали по экзаменам, но по факту в этот класс попали исключительно дети медиков или тех, кто хоть как-то был связан с медициной. Остальных разделили поровну и обозвали «гуманитариями». Стопроцентные круги – свои ребята!
Оглашение всех этих мероприятий на общем собрании привело к тому, что школа превратилась в один занудный квест под названием «Урви место своему ребенку». В просторном, обычно полупустом коридоре, ведущем в учительскую, теперь постоянно курсировали взад и вперед родители, ищущие встречи с директором, завучем или бывшим классным руководителем.
Я не понимал, к чему прикладывать такие усилия; я был счастлив уже тем, что перевелся в десятый класс и вполне комфортно собирался провести последние два года в обществе друзей-гуманитариев, не особо задумываясь над своей дальнейшей судьбой.
Беспечное существование длилось до тех пор, пока в один из последних учебных дней в школу не заглянул отец. И что ему вздумалось вот так, без предупреждения? Встретившись со мной в коридоре, он ласково потрепал меня по голове и, ничего толком не объяснив, уверенной походкой прошел в кабинет директора. Он пробыл там не больше десяти минут, а я за это время, как выяснилось позже, успел превратиться из круга в классический овал… или кто они там, эти ботаники…
– Прости, Максим, я абсолютно не понимаю твоей реакции, – успокаивала меня мама вечером. – Что плохого в том, что папа о тебе беспокоится? Тебя бесит, что он переговорил с директором? Но для него это было совершенно несложно. Да и Анна Владимировна только рада пойти нам навстречу. Так или иначе твое будущее связано с медициной, и эти два года дополнительной подготовки совсем не лишние. А в гуманитарном классе… – Мама запнулась, видимо раздумывая, чем же занимаются в гуманитарном классе. – В гуманитарном, что там у них – литература, история… Это же для девочек, сынок!
Свою речь она произносила не так, как обычно обсуждала что-то важное, – сидя на диване, взяв меня за руку и глядя в глаза. Сейчас она говорила будто о пустяковом свершившемся событии – облокотившись о подоконник, поливая при этом самый колючий кактус из всей своей суккулентной коллекции.
– Когда у человека папа – заведующий первым хирургическим отделением, да и просто хирург от бога, а мама, к слову, довольно востребованный терапевт, глупо подаваться во всякие там юристы-журналисты, согласен? И не просто глупо, я бы сказала, непозволительно! Ты – ветвь могучего семейного древа. Заметь, единственная ветвь!
Кактус совершенно не хотел впитывать воду. Одно неловкое движение – и грязная струйка, смешанная с частичками земли, торопливо побежала по подоконнику, оставляя за собой блестящий серый след. Мама уговаривала нас с колючкой одновременно – его попить, а меня подумать. И я думал. Думал о том, что она занимается его поливкой не чаще, чем один раз в месяц, а со мной о подобных вещах беседует не чаще, чем один раз в шестнадцать лет. Какова вероятность того, что эти события совпадут? Ничтожная, наверное, но ведь совпало же! Наверное, мы похожи с этим кактусом – он тоже вон колючий и круглый, и ничего ему не нужно, и никуда ему не деться.
Глава вторая
Все оказалось не так плохо, как я предполагал. Ботаники – нормальные ребята, без особых там их природных завихрений. Те, кого раньше называли «заучками», попав в этот класс, обрели гордое звание «целеустремленных». Они наконец вышли из тени, стали движущей силой коллектива. Их маленькие странности, над которыми мы прикалывались все эти годы, вдруг резко эволюционировали в талант. Блатные же тыкались в разные стороны, пытались хаотично сбиваться в кучки, пока еще не понимая, по какому принципу выбирать окружение. Я выбрал для себя роль созерцателя. К чему суетиться, если за одной партой с тобой сидит Антоха – твой самый лучший друг.
Это была забавная история. После того как я целый вечер плакался Антону, что родители лишают меня самостоятельности, он, естественно, тут же проболтался своей матери. Тетя Алла подумала и пришла к выводу, что умные люди плохого для сына не выберут, и было бы чудесно, чтобы мы с Антоном продолжали учиться вместе. Но поскольку со вступительными экзаменами Антоха опоздал, а медиков в их семье не было ни в одном поколении, она обратилась за помощью к ближайшему знакомому врачу. Естественно, им оказалась моя мама. Заключительным звеном дальнейшей логической цепочки стал очередной визит моего отца к директору. Только на этот раз я был абсолютно не против – пусть вмешивается! Ради хорошего человека не жалко!
Единственное, что огорчало, так это Нина Васильевна. Не она сама, конечно, а то, что теперь она классный руководитель десятого «В». Все правильно, все как положено: литература для гуманитариев, чего я ожидал? Только каждое утро, заходя в класс, я чувствовал, что приперся куда-то не туда. Из соседнего кабинета доносились общий смех и ее голос (интересоваться делами своих учеников было ее привычкой), и я испытывал жгучее желание бросить все и присоединиться к ним. Я застывал на пороге на несколько секунд, как будто у меня был выбор, и нехотя входил внутрь. Холодный металлический свет, гораздо ярче, чем в коридоре, с непривычки резал глаза. Я щурился, почти на ощупь пробирался в конец кабинета, плюхался за нашу парту и подпирал руками тяжелую голову. Дальше все приходило в норму. Несколько высказываний Антохи по поводу моей физиономии – и я уже ржал как конь. Внезапное чувство улетучивалось, не оставляя после себя ничего печального, но обязательно возвращалось на следующий день в том же месте в то же время, как будто боялось опоздать на свидание. Наверное, это и были первые признаки (почему-то хочется сказать «болезни», но ведь это не так; скажем, признаки того, чему я не сразу придумал название), только я понял это совсем недавно.
Мы проучились почти неделю, а классного руководителя нам так и не назначили. В учительской по этому поводу велись ожесточенные споры – то ли нас не могли поделить, то ли не удавалось никому впихнуть. По логике обязанности контроля нашего обучения должны были лечь на биологичку, но она не спешила к ним приступать, поэтому завуч лично держал нас на коротком поводке. А мне было наплевать. Какая разница – кто? Главное, чтобы не химичка, иначе это будет реальный ходячий кошмар! Для нее я что-то вроде уксуса для соды: что бы я ни делал, в итоге она обязательно вспенится. Она меня ненавидит за одно только присутствие, хотя на ее уроках я обычно все время молчу. Ну да, на вопросы тоже не отвечаю и знаниями не блещу, но ведь и не травлю ее, как, скажем, Чибис. Не отпускаю в ее сторону всякие пошлые шуточки, но почему-то являюсь избранной мишенью. А ее меткости можно только позавидовать. Антоха однажды выдал, что я, скорее всего, напоминаю ей бывшего. Тогда я, конечно, от души повеселился, а сейчас думаю: «Ну а что еще, если не это?»
Имя классного руководителя нам назвали лишь к концу второй недели учебы. Им оказалась… Внимание! Снежана Анатольевна! Браво! А-а-а! Что же я за везунчик?! Я мог теперь думать только об одном: «Она меня в порошок сотрет и использует его в какой-нибудь химической реакции».
Но так уж вышло, что в первые дни ей было совсем не до моих химических превращений. Она меня будто и вовсе не замечала, ходила с кислым лицом и вообще вела себя как запрограммированная: начинала говорить только после звонка и исключительно по заданной теме, а со звонком на перемену тут же умолкала. Причиной была одна нехорошая история с Чибисом и еще двумя парнями. Ходили слухи, что в новом, гуманитарном, обществе они попытались сразу же установить что-то вроде жесткой системы кастового неравенства. Зная Чибиса, в этом можно не сомневаться. А зная Нину Васильевну, можно не сомневаться в том, что товарищ неприкасаемый вместе со своими брахманами тут же с треском вылетает из ее класса. Она так и заявила директору: «Либо я, либо они». Нужно быть идиотом, чтобы лишиться Нины Васильевны, а наш директор, к счастью, человек здравомыслящий, поэтому крутая троица оказалась в свободном полете. Тут и возник вопрос, что с ними делать. Из школы не выгонишь, вроде как не за что. На второй год в сентябре не оставляют, да и с успеваемостью у них все нормально. Что тогда? Конечно! Давайте засунем их к ботаникам! Заодно и коллектив разбавим, а то слишком они там какие-то отсортированные… Наверное, так и рассуждали. А может, и не задумывались, а просто впарили их химичке, потому что она самая молодая и отмазываться еще не умеет. Промолчит перед начальством, а потом неделю будет злющая ходить и вечерами репетировать перед зеркалом, как ей нужно было тогда ответить. Страдать-то в итоге нам…
С приходом Чибиса кривая реальность нашего класса выпрямилась чуть ли не за один день. Целеустремленные вновь превратились в заучек, а очкарики – в ботанов. Было заметно, что ребята сильно напряглись, потеряв завоеванные высоты, но зато блатные ликовали. Они наконец нашли своего лидера и поспешили к нему примкнуть. То, что одним несло кучу неприятностей, для других оказалось спасительной свободой.
Я лично ничего не имел против Чибиса, поэтому к маленькой революции отнесся спокойно. Так даже лучше – привычнее, что ли… Я не слишком любил резкие перемены обстановки, а с переходом в десятый и так уже сталкивался с ними чуть ли не на каждом шагу.
Взять хотя бы тот факт, что учиться мы теперь должны по особому графику. Как минимум раз в неделю нас будут погружать в естественную для медиков среду – поликлинику или больницу. Жесть! Я пару раз был у отца в отделении, мне хватило. Спасибо, больше что-то не тянет. Для меня это территория ужаса. Большая удача, если ты, пройдя от начала до конца по коридору, не встретишь чего-то такого, от чего потом несколько ночей спать не сможешь. Так что по доброй воле я туда ни ногой. Отец говорит: это его вина, что он меня без подготовки привел. Нужно было постепенно привыкать. Это как, интересно? В первый день на крыльце постоял, потом в вестибюле, потом дополз до отделения – и опа! Все нормально! Подумаешь, перебинтованные люди! Подумаешь, без сознания! Ерунда, я в вестибюле и похуже встречал! Бред какой-то! Лично я считаю: человеку либо дано, либо нет. Только мои почему-то уверены, что к медицине можно приучить. Смешно! Как будто котенка к лотку. Родители слишком переоценивают тот факт, что я их единственный ребенок. По их странной логике, все лучшие гены должны были достаться мне. Интересная мысль! Только относительно меня в корне неверная. Мне определенно перепало от них много хорошего, но того, что они хотели бы во мне видеть, я пока не обнаружил и не питаю никаких надежд на то, что это качество когда-нибудь выстрелит.
Быть единственным ребенком в идеальной, любящей семье круто и одновременно ужасно тяжело. Это такая ответственность, которая может расплющить тебя в лепешку, если ты вдруг слабак. В детстве я получал все, о чем мечтал. Со мной постоянно занимались, никогда не оставляли одного, советовались при принятии важных решений – я был наравне со взрослыми. При этом у них копились какие-то ожидания на мой счет, и я всегда их оправдывал. До сих пор… Однажды я очень долго просил собаку. Они не могли мне ее купить из-за маминого стремления к чистоте, а я все просил, просил… Идиот, лучше бы брата просил! Природа дважды не ошибается. Был бы сейчас рядом подрастающий хирург.
Глава третья
– Слушай сюда, десятый «Б», дважды повторять не буду!
Пронизывающий осенний ветер заставил химичку поднять воротник плаща и напялить на голову что-то смешное, по форме и цвету напоминающее папаху. Повернувшись к нам лицом, она принялась активно жестикулировать, а я почему-то мысленно пририсовал у нее на лбу красную пятиугольную звезду. Вылитый революционер! Когда мы их по истории проходили, я именно так и представлял.
– Больных не распугиваем, входим через запасной выход и сразу по лестнице наверх, на третий этаж, в пульмонологию.
– Чо за извращение входить через выход? Это негигиенично!
Блатная часть поддержала Чибиса дружным хохотом.
– Чибизов! – Наш командир перешла сначала на визг, потом на шепот. – Еще одно слово – и отправлю тебя в психоневрологическое, санитаром. Будешь там гигиену пропагандировать!
На этот раз, прикрывая рты, скромно хихикали ботаники.
– Значит, так! Я вас вручаю куратору, и, минуточку, больше вы не мой класс! Я никого из вас не знаю и до следующего понедельника знать не желаю. Единственная человеческая просьба: постарайтесь навредить бедным больным по минимуму, оставьте их живыми – просто держитесь от них подальше. Но если вы кого-нибудь все же прид?шите, заколете, до инфаркта доведете, с этими проблемами не ко мне. Суть ясна?
Класс молча топтался на месте. Я удивился: как много, оказывается, среди наших тех, кому перспектива посещения больницы так же, как и мне, явно не доставляет удовольствия.
– Я спрашиваю: всем понятно?
– Ясно, – ответил я. Кому-то ведь нужно было ответить.
Химичка смерила меня пренебрежительным взглядом и спустя пару секунд наконец произнесла:
– Чудесно, Ильин.
Запасной выход больницы напоминал именно то место, о котором высказался Чибис. Стены, грязные и обшарпанные, с оставшимися островками краски всевозможных оттенков зеленого на синем, хранили увлекательное описание личности человека по имени Жека. Дойдя до третьего этажа, я узнал, что Жека – лох, слабак и дерьмо (что было вполне логично), но, оказывается, и такого можно любить. Об этом скромно сообщало маленькое сердечко, нарисованное рядом с его именем. Вот и пойми этих девчонок…
Первое, что я услышал, войдя в отделение, было обращение к Богу:
– Боже, как вас много!
Постовой медицинской сестре пришлось приподняться со стула, чтобы получше разглядеть ввалившуюся толпу новобранцев во главе с запыхавшимся командиром.
– Мы ждали не больше десяти человек, – строго обратилась она к химичке.
– Фу-у-ух! Ничего не знаю, сколько дали, всех привела. Не нравится – разбирайтесь с начальством.
– Но сами подумайте! Сколько их?
– В классе двадцать восемь, двое болеют.
– Сами подумайте, – повторила медсестра. – Двадцать шесть человек на одно отделение! Что нам с ними делать?
– А мне с ними что делать? По домам разводить? Нет уж, простите, у меня урок через сорок минут.
Их спор, наверное, продолжался бы еще очень долго, но из ординаторской выглянул молоденький доктор в высоком колпаке, больше похожем на поварской головной убор. Если бы не эти стены, я легко принял бы его за кондитера или повара из суши-бара. Внимательно оглядев химичку, он улыбнулся и обратился к медсестре:
– Ну что вы, Вера Павловна, устроили. Отпустите уже девушку, не видите: она торопится.
– Большое вам спасибо, – произнесла Снежана.
А я, кажется впервые, увидел ее смущенно улыбающейся. Да и просто улыбающейся увидел впервые.
– Вот не умеете вы, Верочка, извлекать выгоду из сложившихся обстоятельств, – произнес доктор после ухода нашей классной, – все бы вам чуть что конфликтовать.
– Но Антон… Вячеславович, ты подумай, сколько их! Тут и трех процедурных не хватит.
– А кто говорит о процедурных? Зачем процедурные? Нет, это невозможно… Процедурные… хм… Там и так тесно, всего одна кушетка. Но ведь у нас полно других помещений, да?
